Everyday life of peasants in extreme conditions of migration to Siberia (late XIX – early XX centuries)

Tatarnikova Anna Ivanovna PhD in History Senior Scientific Associate, Tobolsk Complex Scientific State of Ural Branch of the Russian Academy of Sciences 626152, Russia, Tyumen region, Tobolsk, Ak. Yu. str. Osipova, 15 tatob777@yandex.ru Other publications by this author

Введение.

Одним из актуальных направлений исторических исследований последних десятилетий является история повседневности. Интерес к данному направлению обусловлен, в первую очередь, изменением методологических подходов к изучению прошлого в постсоветский период, когда вектор интересов историков сместился от изучения макроисторических процессов в политической и социально-экономической жизни общества, глобальных общественных структур к микроистории, в исследовательском фокусе которой доминирует «маленький», «незамечательный» человек.

Российские и зарубежные ученые, работающие в русле истории повседневности в 1990 – начале 2000-х гг. (А. Людке, А. Рустмейер, Ш. Фицпатрик, А. Я. Гуревич, Н. Л. Пушкарева, В. Д. Лелеко и др.) [1–6] рассматривали повседневность как рутинную часть жизни человека, привычную, упорядоченную обыденность, повторяющуюся изо дня в день с неизменными устойчивыми стереотипами поведения, привычками, убеждениями и принципами.

Исходя из подобной трактовки понятия были изданы работы, посвященные повседневной жизни русского общества и его отдельных групп в разные периоды нашей истории. В них освещены такие аспекты повседневности, как быт, обычаи, будни и праздники, работа и досуг, питание, одежда разных слоев социума.

Широкое внимание российского исследовательского сообщества к «истории повседневности» привело к появлению большого количества публикаций, посвященных отдельным элементам повседневной жизни российского дворянства (В. В. Похлебкин, Е. Лаврентьева, С. Охлябинин и др.) [7–9], крестьян (Л. В. Лебедева, В. Б. Безгин) [10–11], горожан (А. И. Куприянов, В. Э. Руга) [12–13] и др.

Несмотря на многочисленность исследований, выполненных в рамках истории повседневности, слабоизученными остаются вопросы, касающиеся изменений в образцах поведения, моделях мышления, ценностных ориентирах, привычном укладе жизни людей в чрезвычайных условиях, так называемой «экстремальной повседневности». Под последней подразумевается чрезвычайная событийность, нарушающая обычную повседневную жизнь человека. Экстремальная повседневность рождается вследствие чрезвычайной ситуации, экстраординарных событий: голода, стихийного бедствия, эпидемии, колонизации, в том числе принудительной, революции, войны, техногенной катастрофы и т. п.

Конец XIX – начало XX вв. в истории России и ее регионов полны «экстремальных» событий: эпидемии холеры, чумы, тифа и других инфекционных заболеваний, пожары и наводнения, революция 1905-1907, Первая мировая война, революции 1917 г. и последовавшая за ними гражданская война, голод, репрессии…

Перечисленные социальные потрясения имели региональную специфику, сила которой определялась степенью охвата населения происходящими чрезвычайными событиями, их продолжительностью, нетривиальностью для общества. Эти потрясения оказывали существенное влияние на привычную жизнь людей, вносили в нее свои коррективы, меняли существующие ментальные и поведенческие стереотипы, привычки питания, моду, отношение к жизни и смерти, собственному здоровью, детям и старикам.

В последние два десятилетия появились исследования, посвященные изучению специфики экстремальной повседневности. К ним можно отнести работы И. В. Синовой, И. В. Нарского, Н. Б. Лебиной и др. [14–16], в которых затронуты проблемы изменения привычной повседневности под влиянием революций 1917 г., гражданской войны, эпидемий и проч. Однако эти исследования пока немногочисленны, а проблемы, поднятые в них, требуют дальнейшего изучения.

Целью настоящей статьи является характеристика повседневной жизни крестьян, переселявшихся в Сибирь в конце XIX – начале XX вв., в контексте экстремальной повседневности. В связи с этим переселение рассматривается как процесс, сопряженный с повышенными рисками для жизни и здоровья его участников, эмоциональными переживаниями, сложностями адаптации к иной окружающей действительности, несоответствием представлений мигранта о благополучной жизни на новом месте с реальностью, изменившимися условиями существования, неопределенностью будущего и т. п.

Для характеристики повседневной жизни крестьян-переселенцев необходимо:

1) рассмотреть условия и факторы, оказавшие влияние на положение переселенцев по пути следования в регион и в первые годы их пребывания на местах водворения;

2) выявить проблемы адаптации новоселов к жизни в Сибири;

3) проследить влияние экстремальных условий переселения на изменение ценностных установок, стратегий поведения мигрантов в условиях новой социокультурной среды.

Объектом исследования стали крестьяне-переселенцы, составлявшие в условиях аграрной колонизации края подавляющее большинство мигрантов. Предметом исследования является повседневная жизнь крестьян в чрезвычайных (экстремальных) условиях дороги и первых лет жизни на сибирских землях.

В основе работы лежат процессуальный и модернизационный подходы. Первый трактует повседневность в широком смысле как обыденное, будничное существование человека, его рутинное, неотрефлексированное взаимодействие с окружающей действительностью. Экстремальная повседневность, напротив, связана с чрезвычайностью, аномалией, изменившимися под действием определенных причин условиями жизнедеятельности, привычными стереотипами мышления и поведения. Второй подход является междисицплинарной моделью изучения социума, его перехода от традиционного к современному типу, сопровождающегося постепенным разрушением устоявшихся традиционных ценностей, ментальных представлений и поведенческих установок, усилением личной мобильности, развитием предприимчивости, тяге к получению образования, заботе о собственном здоровье и проч.

В исследовании применялись историко-генетический, историко-сравнительный, проблемный методы. При написании работы были использованы опубликованные и неопубликованные источники: законодательные и другие нормативные акты, регламентировавшие организацию переселенческого движения в Сибирь; статистические и справочные материалы, в том числе из архивных фондов, о численности переселенцев, заболеваемости и смертности, результатах их обустройства на местах водворения; периодическая печать, на страницах которой нашли отражение различные аспекты жизни мигрантов в регионе.

В Сибирь: дорога как испытание.

Массовый характер переселение в Сибирь приобрело в конце XIX в. после принятия правительством в 1889 г. закона «О добровольном переселении сельских обывателей и мещан на казенные земли и о порядке перечисления лиц означенных сословий, переселившихся в прежнее время». Закон предусматривал выдачу мигрантам путевых пособий и ссуд на обзаведение хозяйством на новом месте. Либерализация правительственной политики привела к росту переселенческого движения в регион. Так, с 1885 по 1890 гг. число прибывших в Сибирь крестьян увеличилось с 11 832 до 47 738 в год, а в 1891 г. составило 82 150 человек ^{[17, с. 306]}.

Однако центральные и местные органы власти не были готовы к столь стремительному наплыву переселенцев, что нашло проявление в дефиците речного, а позже и железнодорожного транспорта, занятого перевозкой крестьян на свободные земли; многотысячных скоплениях мигрантов на железнодорожных станциях и переселенческих пунктах; слабой организации горячего питания и оказания медицинской помощи; нерасторопности землеустроительных комиссий при отводе переселенческих и запасных участков, а также мест усадебной оседлости для новоселов; несоблюдении существующих требований к обеспечению отмежеванных земель водой, строевым лесом, сенокосными и пахотными угодьями.

До 1894 г. переселение в Сибирь осуществлялось водным путем через Тюмень, Тобольск, Томск, Енисейск, Ачинск и другие города. С введением в эксплуатацию железной дороги маршрут переселенческого движения сместился южнее. В конце 1890-х гг. знаменитая «чугунка» осуществляла перевозку подавляющей части мигрантов.

Железнодорожный и речной транспорт, предназначенный для переселенцев, был лишен элементарного комфорта, отличался антисанитарным состоянием вагонов и кают. Максимальная вместимость товарных вагонов, приспособленных для перевозки мигрантов, составляла в разное время от 30 до 81 человека. В вагонах-теплушках, использовавшихся до реформы П. А. Столыпина, полки для пассажиров располагались по обеим сторонам, отдельные места для хранения вещей отсутствовали. В конце вагона нередко размещался мелкий домашний скот переселенческих семей. Отопительная печь находилась в центре вагона и не обеспечивала должную температуру воздуха. О чистоте стоящего неподалеку от печи клозета не могло быть и речи. Появившиеся в 1908 г. «столыпинские» вагоны предусматривали водяное отопление и даже места для приготовления пищи, однако комфортней благодаря этим новшествам они не стали. Полки для пассажиров в обновленных вагонах теперь располагались с одной стороны в три яруса. На противоположной стороне вагона были устроены багажные места.

Ни более ранние, ни «столыпинские» вагоны не отличались удобствами. Во многих из них отсутствовала вентиляция, царили грязь, духота, неприятные запахи. Летом пассажиры поездов страдали от жары и пыли, зимой – от холода и сквозняков. Нередко вдоль вагона переселенцы протягивали веревки для сушки белья, в том числе детского, от которого исходил тяжелый запах испражнений. По свидетельству железнодорожного инженера М. Ю. Пашковского, испарения и выделения человеческих тел пропитывали обивку вагона так, что «если вагон занят несколько дней подряд, то под конец длинного путешествия … делался запыленным, загрязненным и зловонным» ^{[18, л. 90]}.

Пароходы и баржи, перевозившие людей на дальние расстояния, зачастую превосходили по своим неудобствам и антисанитарии железнодорожный транспорт. Из 22 освидетельствованных в 1916 г. комиссиями Томского округа путей сообщения речных судов, не нашлось ни одного, отвечающего требованиям перевозки пассажиров. Наибольшее число нареканий у членов комиссий вызывало состояние клозетов. Многие из них отличались крайней теснотой, не имели смыва, вытяжной трубы, а их число было крайне недостаточным для удовлетворения потребностей нуждающихся. В протоколах обследования состояния речного транспорта также доминировали замечания к состоянию спальных мест (отсутствие подушек, тканевых чехлов на матрацы, грязь), умывальников, емкостей для кипяченой воды, дорожных аптечек для оказания первой медицинской помощи. Последние, если и были в наличии на судне, то с неполным набором необходимых медикаментов, без инструкций по их применению ^[19]. Условия проезда мигрантов на речном транспорте красноречиво описал в 1897 г. популярный еженедельный журнал «Нива»: «Несколько люков с деревянными лестницами ведут в глубину баржи – в "яму", как называют переселенцы свою каюту. Там нет ни окон, ни дверей, ни перегородок. Свет в нее проникает только через верхние четыре люка, да и те в непогоду наглухо задраиваются. О доступе свежего воздуха нечего и говорить» ^[20].

Таким образом, решившись на переселение, продав на родине дом, имеющийся сельскохозяйственный инвентарь, домашний скот, расставшись с родными и близкими, крестьянин лишался привычного жизненного пространства, той среды, микромира, где он чувствовал себя «своим». Это способствовало формированию стрессового состояния, обусловленного сменой прежней социальной реальности на новую, отличающуюся отсутствием ощущения стабильности и безопасности своего положения, веры в возможность контролировать собственную жизнь. Другая реальность включала приобретение нового социального статуса «переселенец», изменение окружающей действительности, своего отношения и места в ней, обезличение индивидуальной обстановки.

Во время переезда на новые земли крестьянину-переселенцу приходилось сталкиваться с представителями разных этносов, культурных ценностей и традиций, вероисповеданий, вступать в кратковременные контакты с ними, что расширяло горизонты представлений индивида о внешнем мире и о себе.

Антисанитарные условия в местах скопления мигрантов на переселенческих пунктах, в вагонах поездов, на переполненных пароходах и баржах; длительные задержки в пути вследствие разных причин; дефицит и плохое качество съестных припасов, воды для питья; воровство и мошенничество на крупных многолюдных станциях и пристанях; высокий риск заболеваемости и смертности по экзогенным причинам – все эти и другие факторы были составными частями новой реальности, в которой оказывались переселенцы.

Основной рацион питания пассажиров-переселенцев составляли черный хлеб, сухари, сало, овощи. Нередко на протяжении всего пути продолжительностью в среднем две-шесть недель ни взрослые, ни дети не видели горячей пищи. Лишь в середине 1890-х гг. на переселенческих врачебно-остановочных пунктах стала выдаваться бесплатно горячая пища детям до 3-х лет и заболевшим в пути взрослым. Причем взрослые получали чаще всего скоромные или постные щи, а дети, помимо этого, ½ фунта белого хлеба и ½ бутылки прокипяченного молока. Однако таких пунктов вдоль железной дороги функционировало немного, а их возможности накормить всех, кому полагалось бесплатное питание, были ограничены.

В работающих на крупных железнодорожных станциях и в поездах буфетах продукты питания продавались по неоправданно высоким ценам, их качество вызывало множество нареканий переселенцев. Нередко на станциях и речных пристанях отсутствовала кипяченая вода. Это приводило к тому, что пассажиры испытывали постоянную жажду, теряли сознание в душных вагонах и каютах.

Некачественная пища становилась причиной желудочно-кишечных расстройств, отравлений, что негативно сказывалось на здоровье и настроении мигрантов. В условиях антисанитарии получали распространение детские инфекции, скарлатина, корь, цинга и другие, ставшие привычными для переселенческой среды, заболевания. За 1894-1901 гг. умерло в пути 3642 человека, или 2,4 % ко всем переселенцам, прошедшим в этот период через Урал. В 1896 г. смертность в пути составляла уже 6 %, в 1897 – 4 %, а в последующие годы колебалась от 1,7 до 2,3 % ^{[21, с. 103, 107]}.

Определенное снижение смертности пассажиров железной дороги в 1900-е гг. было достигнуто благодаря развитию переселенческой санитарной службы, появлению санитарных вагонов, предназначенных для изоляции и оказания первой помощи заболевшим, а также увеличению числа врачебно-питательных пунктов, больничных бараков, дезинфекционных камер, прачечных и проч.

В 1907-1908 гг., в условиях распространявшейся холеры и других кишечных заболеваний, было принято решение о повышении возраста детей, получавших в дороге горячее питание, с 5 до 10 лет ^{[22, с. 188]}.

Уровень смертности мигрантов зависел от продолжительности их нахождения в дороге. Так, на Тюменском переселенческом пункте ожидание пароходов могло затянуться почти на три месяца. При ожидании в течение 4–5-ти недель смертность достигала 9 % всех переселенцев, а при 12-недельном ожидании – 15 % ^{[23, с. 5, 50]}. Также смертность в пути находилась в прямой зависимости от материальной обеспеченности переселенцев. По данным статистика В. Я. Нагнибеды, среди зажиточных семей переселенцев Томской губернии смертность составляла 3,9 %, среди малообеспеченных – 7,5 % ^{[24, с. 80–81]}. Известный публицист Н. А. Рубакин свидетельствовал: «Бывает так, что пошла с родины семья из восьми человек, а пришла из двух: шесть других по дороге умерли» ^{[25, с. 104]}. Неожиданная потеря близких в дороге травмировала психику переселенца, приводила к появлению у главы семейства чувства вины за принятое решение о переселении, порождала болезненные эмоциональные переживания и нарастающее чувство тревоги за здоровье остальных членов семьи и свое собственное.

В случае длительной задержки в дороге в переселенческих пунктах скапливались десятки тысяч мигрантов в ожидании продолжения поездки. Так, в 1896 г. в Челябинском переселенческом пункте общее количество мигрантов составило 190 310 человек ^{[26, с. 58]}. Имевшиеся переселенческие бараки не могли вместить всех нуждающихся, а функционировавшие кухни оказывались не в состоянии накормить горячей пищей даже детей и больных. В таких условиях переселенцы были вынуждены тратить денежные средства, вырученные от продажи на родине имущества, на наем помещения для ночлега и покупку еды. В результате предназначенные для обустройства на новом месте деньги расходовались, усугубляя и без того нелегкое материальное положение крестьян. При отсутствии денег переселенцы с детьми были вынуждены ночевать прямо на улице, в наспех сооруженных из подручных средств палатках, шалашах или под телегами.

Несмотря на то, что тяготы и лишения были привычными спутниками жизни для большинства крестьян и до переселения, сложившаяся обстановка приводила к растрате денег, росту заболеваемости и смертности от многочисленных инфекций, недоедания, переохлаждения. Значительная часть мигрантов была информационно дезориентирована, не имела представления о завтрашнем дне, а каждодневное ожидание поезда или парохода, казавшееся бесконечным, провоцировало состояние психоэмоционального напряжения, которому сопутствовали страхи, бессонница, тревога, раздражительность.

Безусловно, для состоятельных переселенцев поездка на новое место жительства проходила в более комфортных условиях, с гораздо меньшими финансовыми, психологическими и другими проблемами, но число таких мигрантов было незначительным.

Трудности, с которыми приходилось сталкиваться переселенцам по дороге в Сибирь и в первые годы жизни в ней не могли не волновать центральную и местную власть. В ходе организации переселенческого движения на законодательном уровне предпринимались меры, направленные на облегчение условий переселения, содействие мигрантам в обустройстве на новых землях. Так, в 1894 г. вступили в действие "Временные правила о пособиях от правительства нуждающимся семействам переселяющихся", а с 1909 г. стал реализовываться закон, регламентировавший порядок выдачи ссуд "на общеполезные надобности переселенцев". В результате крестьянские семьи, легально переселяющиеся в регион, могли рассчитывать на льготную бепроцентную путевую ссуду, а также ссуду на хозяйственное обустройство на месте водворения. Финансовая поддержка переселенцев правительством была призвана облегчить их тяжелое материальное положение. Положительную роль в организации переселения на сибирскую окраину сыграла деятельность учрежденного в 1896 г. при Министерстве внутренних дел Переселенческого управления, силами которого за первые шесть лет работы было устроено по линии Транссибирской железной дороги 13 врачебно-продовольственных пунктов, введены санитарные осмотры пассажиров, госпитализация заразных и тяжелобольных.

Наплыв переселенцев в регион продолжал оставаться высоким вплоть до начала Первой мировой войны. С началом военных действий в 1914 г., мобилизацией мужской части населения на фронт, численность мигрантов в Сибирь сокращается, причем данная тенденция сохраняется вплоть до революции 1917 г. В 1915 г. фактически приостанавливается движение переселенческих поездов в регион, а сами поезда начинают использоваться для перевозки раненых, военнопленных, беженцев.

В целом, для большей части переселенцев путь в Сибирь был тернист и сложен. Пребывание в дальней дороге порождало для мигрантов экстремальную социальную ситуацию – фрагмент жизни, отличающийся наличием неблагоприятных, чрезвычайных условий, определяемый включенными в него людьми, местом действия и характером развертывающейся деятельности, которому присущи изменение окружающей действительности, неприспособленность к ней человека и вызванные этим состояния психоэмоционального возбуждения, стресса, тревоги, ощущение угрозы для жизни и здоровья.

На новом месте: сложности адаптации.

Прибыв в район водворения, на переселенческий участок либо в селение старожилов или «инородцев», мигранты приступали к обустройству своей жизни.

Новоселы, приселявшиеся к старожилам и коренным автохтонам Сибири, в отличие от тех, кто обосновывался на выделенных переселенческих участках, быстрее обзаводились домом, хозяйственными постройками, легче преодолевали тяготы первых лет жизни в суровом крае.

Водворение на земли, специально отведенные землеустроительными комиссиями под заселение, требовало гораздо больше усилий, финансовых и физических затрат, уходивших на «домообзаводство», распашку земли, приобретение лошади, сельскохозяйственного инвентаря и т. п. Часть переселенческих участков к моменту прибытия новопоселенцев оказывалась не вполне подготовленной для размещения крестьян: отсутствовали или имелись в недостаточном количестве питьевая вода, строевой лес; почва оказывалась чрезмерно заболоченной либо глинистой; не были до конца определены границы сенокосных, пахотных угодий, пастбищ. Серьезные проблемы для жизнеобеспечения переселенцев создавало недостаточное количество источников водоснабжения на участке или их непригодность для питья и хозяйственных нужд. Это становилось причиной серьезных конфликтов между жителями образующегося поселка и с местными чиновниками. К примеру, в переселенческом селе Латышки Омского округа, основанном в 1896 г., на 76 дворов имелся только один колодец, за воду которого постоянно устраивались драки ^{[27, с. 27]}. На некоторых участках переселенцы, в отсутствии качественной воды, были вынуждены пить болотную или озерную соленую.

До постройки дома в старожильческих деревнях новоселы арендовали у местных жителей в качестве жилья сараи, дровни и другие хозяйственные строения. Те, кто устраивался на переселенческих участках, сооружали временное жилище в виде землянки, где одновременно находились и люди, и домашний скот. Построенные в основном без фундамента, землянки не имели деревянного пола, их стены были плохо утеплены, а количество окон ограничивалось одним-двумя, малых размеров, в одну раму. В таком жилище постоянно царили сырость, сквозняки, запахи земли, испражнений детей, немощных стариков, домашних животных. На земляном полу, устланном для тепла сеном, спали и взрослые, и дети. Санитарное состояние землянок не выдерживало критики, повсюду царили грязь, зловоние, насекомые-паразиты (блохи, вши, двухвостки, тараканы и т. п.).

В первые годы образования в поселке, как правило, отсутствовали бани, что негативно влияло на личную гигиену крестьян. Со временем в селении общими усилиями жителей строилась пара бань, в которых поочередно мылись несколько соседствующих семей, пользуясь зачастую одним тазом, веником. Результатом такой практики было распространение чесотки, трахомы, сифилиса и других заразных болезней.

Неудовлетворительная санитарно-гигиеническая обстановка в жилых домах, хозяйственных постройках напрямую влияла на заболеваемость крестьян. Вред здоровью наносило скудное однообразное питание, в котором практически отсутствовали мясо, яйца, молоко, сливочное масло, творог, доминировали травяные щи, сваренные на воде каши, капуста, хлеб с лебедой и небольшим количеством ржаной муки.

Приехав в Сибирь, переселенцы сталкивались с суровыми природно-климатическими условиями, иными способами хозяйствования, местным социумом, не всегда радушно принимающим новоселов, специфическими ценностями и традициями отдельных групп населения. Это порождало проблемы хозяйственной, социокультурной и психологической адаптации к окружающей действительности.

Источники разного вида хранят множество сведений о нередких случаях разочарования крестьян-переселенцев новыми местами после заселения и первого опыта земледельческих работ на сибирских просторах. Короткое дождливое или засушливое лето, ранние заморозки, неподходящие для выращивания определенных культур почвы могли погубить весь урожай, на который так рассчитывал переселенец в первый год жизни на месте водворения. Несоответствие представлений и установок о новых землях реальности порождало разочарование, усиливало стресс, опасения за будущее. Выработанные крестьянином привычные способы хозяйствования на родине оказывались неэффективными в сибирских условиях.

Суровый климат региона требовал не только хозяйственной, но и физиологической адаптации. Врачи, основной контингент пациентов которых составляли переселенцы, отмечали, что последние были гораздо больше подвержены заболеваниям, нежели местные жители. Объяснение подорванному здоровью представители медицины находили в утомительном переезде вновь прибывших, «непривычности» к сибирскому климату, неблагоприятных гигиенических условиях, плохом питании и др. ^{[28, л. 124 об.]}. Климат был одной из распространенных причин обратного переселения. Неудивительно, что наименьшую адаптивность к нему показали выходцы из южных губерний Европейской России, составивших значительную часть тех, кто вернулся на родину.

Проблемы со здоровьем вынуждали переселенцев менять свое отношение к представителям официальной медицины, ходатайствовать перед местными властями об открытии врачебных пукнтов в районе своего проживания.

Природные условия Сибири имели определяющую роль в системе питания населения. Основу рациона старожилов, в силу развития у них полеводческо-животноводческого хозяйства, составляли крупы и мясо. Крестьяне-переселенцы, придя на новые земли, до относительно прочного обустройства, на которое уходило семь-восемь лет и более, довольствовались картофелем, кашами, капустой, репой и т. п., а в случае крайней нужды употребляли в пищу мясо павшего скота, зерновые отходы, практиковали травоедение.

Тяжелое материальное положение новопоселенцев сказывалось не только на их питании, но и одежде, обуви, быте. Уровень жизни, социальный статус, приемы хозяйствования и иные различия формировали первоначально высокомерное, предвзятое отношение старожильческого населения к вновь прибывшим. Широкое распространение в Сибири получило обобщенное прозвище всех переселенцев «лапотниками», «толстопятами». Оно закрепилось за мигрантами из-за отсутствия хорошей обуви, хождения в лаптях или босиком. Одежда переселенцев зачастую представляла собой лохмотья, ветошь. Вполне распространенной практикой в среде новоселов было ношение одежды, снятой с умерших братьев, сестер, родителей. В условиях полуголодного существования, отсутствия добротного жилища, высокой заболеваемости и смертности переселенцы искали способы выживания и адаптации к непривычной для них среде. Например, менялись практики пользования вещами: старое одеяло могло стать телогрейкой, сарафан – детской рубашкой и т. д. Экстремальные условия первых лет пребывания на сибирских землях делали вещь ценностью, которую можно было продать, обменять на продукты питания, семена для посева.

По мере увеличения количества переселяющихся в регион и, как следствие, сокращения свободных, пригодных для сельскохозяйственных работ земель, обострялись взаимоотношения мигрантов и старожилов. Последние отказывались делиться землями, разработанными их предками.

Отличия между пришлым и местным населением в способах ведения хозяйства, уровне благосостояния, ментальных и поведенческих установках, ценностных ориентациях порождали конфликты, вынуждали переселенцев искать оптимальные стратегии адаптивного поведения ^[29]. Иная культурная, информационная и коммуникативная среда порождала состояние, получившее в психологии название кризиса «пересадки корней», когда переезд на другое место жительства, попадание в новую среду провоцируют психологический дискомфорт, стрессовое состояние. В условиях непривычной среды переселенцы воспринимали старожилов и «инородцев» как «чужих». Аналогичное восприятие было и у жителей Сибири в отношении новоприбывших. В результате складывающейся дихотомии «свой»-«чужой» между местными и переселенцами возникали мировоззренческий, эмоционально-психологический, ситуативный и другие барьеры, в основе которых были различия в религиозных верованиях, хозяйственных приемах, обычаях, ценностях и т. п.

Успешность приспособления к новой социокультурной среде, в которой оказывались мигранты, зависела преимущественно от их адаптационных возможностей – возраста, грамотности, коммуникативности, мотивации, личностной самооценки, жизненного опыта, умения учиться и быстро перенимать положительные практики жизнедеятельности местного социума и проч. Чем выше оказывались перечисленные адаптационные возможности новопоселенцев, тем ниже был уровень интолерантности принимающего сообщества в лице старожилов или автохтонов.

Важно отметить, что адаптация была обоюдной: старожилы перенимали новое у переселенцев, а переселенцы учитывали хозяйственный опыт старожилов. В районах совместного проживания сибиряков и мигрантов процесс адаптации происходил интенсивнее за счет постоянного коммуникативного, трудового, культурного взаимодействия. Более длительное время занимало приспособление к новой среде, если переселенцы проживали в поселках, находящихся на значительном расстоянии от селений местных жителей. Если большую часть проживающих в переселенческом поселке составляли выходцы из одной губернии, приспособление к сибирской среде растягивалось на десятилетия, что можно объяснить длительным сохранением традиций и способов взаимодействия, принятых на родине.

Постепенное «осибирячивание» переселенцев проявлялось в заимствовании местных способов хозяйствования, традиций питания, одежды, привычек в поведении, взглядов на воспитание детей. Данные процессы выступали красноречивым свидетельством адаптации выходцев из европейской части страны к той сибирской реальности, которая когда-то была для них новой, «чужой» и зачастую враждебной. Идентичность мигрантов, возникающая на основе территориальной близости мест выхода в Сибирь, одинакового социального, правового положения со временем размывалась, а традиции, культурные особенности, носителями которых выступали переселенцы, видоизменялись в процессе взаимодействия с коренным населением, приобретали местные, региональные черты.

Заключение.

Переселение крестьян из Европейской России в Сибирь и первое десятилетие их пребывания в «чужом» крае проходили в экстремальных условиях. Экстремальность в данном случае проявлялась не в войнах и революциях, не в стихийных бедствиях, а в крайней степени зависимости от внешних сил и обстоятельств, восприятии новой окружающей действительности как «чужой», отличающейся от привычной, «своей». Тяжелые условия дороги на новые земли вкупе с лишениями, которые переживали мигранты до прочного обустройства на местах водворения, провоцировали затяжное стрессовое состояние, рождали разного рода страхи и фобии.

Тем не менее, степень экстремальности для каждой переселенческой семьи была разной и зависела от множества факторов: материального положения; наличия/отсутствия в новом регионе родственников, знакомых, переселившихся ранее; индивидуальных адаптивных возможностей каждого члена семьи; отношения принимающего старожильческого сообщества к новопоселенцам; глубины различий между прибывшими и коренными жителями в религиозных верованиях, способах ведения хозяйства, питании, одежде, проведении досуга и проч.

Путь на периферию Российской империи, как и сама жизнь в ней, были полны лишений, испытаний, несбывшихся надежд и разочарований. Активная жизненная позиция, мобильность, способность к восприятию нового повышали шансы на адаптацию в условиях Сибири на климатическом, хозяйственно-трудовом, коммуникативном, психологическом уровнях. Если мигранты не справлялись с жизненными трудностями, они, как правило, возвращались на родину. Так, только за период с 1906 по 1916 гг. в европейскую часть страны по разным причинам вернулись 546 607 переселенцев ^{[30, с. 75]}.

Специфика сельскохозяйственных работ на сибирских землях требовала от переселенца выстраивания новой поведенческой стратегии, базирующейся на предприимчивости, способности быстро перенимать местный опыт земледелия с учетом суровых природно-климатических условий и особенностей почвы, стремлении расширить собственные знания о способах успешного выращивания различных культур. В случае поселения на хутор или отруб, образованию которых правительство активно содействовало в годы аграрной реформы П.А. Столыпина, новоприбывшие были вынуждены отвыкать от жизнедеятельности в условиях общинного землепользования и формировать привычку полагаться исключительно на собственные силы, просчитывать возможные риски ведения индивидуального хозяйства.

Связанные с переселением материальные трудности меняли ценностное отношение новоселов к жилищу, питанию, одежде. Последняя, например, имела у переселенцев многофункциональное значение, выступая для многих средством платежа за пищу, ночлег и проч. В отличие от старожильческого и автохтонного населения, для переселенцев был характерен более высокий уровень территориальной мобильности в пределах сибирского региона, повторных переселений с одного места на другое.

Контакты с местным населением расширяли представления мигрантов о быте, традициях, религиозных воззрениях, досуге жителей края, оказывали влияние на мировоззрение и поведение переселенцев, вырабатывали новые коммуникативные практики. Экстремальные условия жизнедеятельности, сопровождавшиеся высокой заболеваемостью и смертностью, способствовали формированию положительного отношения к официальной медицине и ее представителям, заставляли мигрантов обращаться к местным властям с ходатайствами о строительстве церквей.

С каждым годом по мере увеличения времени своего проживания в регионе новопоселенцы активнее включались в этнические контакты с представителями сибирских и других пришлых народов, взаимодействовали с ними благодаря совместной жизнедеятельности, заключению браков, решению общих проблем ведения хозяйства, выживания в период природных бедствий, эпидемий и т. п. Это выступало показателем успешной адаптации мигрантов к жизни в новой среде, инкорпорации в региональный социум. Взаимодействие переселенцев и коренных жителей стимулировало процесс социокультурной трансформации сибирского общества, делало его более открытым для восприятия новшеств в разных сферах жизни.

Таким образом, повседневность переставала быть экстремальной по мере усиления включенности переселенцев в сибирский социум, изменения восприятия окружающей среды (была «чужая», стала «своя»), осознания себя одним из ее членов, решения социальных проблем, в числе которых были бытовые, жилищные, медицинского обслуживания, отправления религиозных нужд и другие.