Pacifism and disarmament as the key paradigms of international law: unobtainable utopia or vital necessity?

Sazonova Kira L'vovna Docent, the department of State Legal Disciplines, Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration 119606, Russia, g. Moscow, pr. Vernadskogo, 84 kira_sazonova@mail.ru Other publications by this author

Пацифизм и разоружение как ключевые парадигмы международного права: недостижимая утопия или насущная необходимость?

Искренние призывы к пацифизму, отказу от войн и ненасилию сегодня вызывают, в лучшем случае, непонимающую улыбку. Это вполне объяснимо – любого новостного выпуска вполне достаточно, чтобы остудить пыл самого рьяного пацифиста. В то же время, отчеты с заседаний Организации Объединенных Наций рисуют куда более оптимистичную картину, связанную со стремлением к верховенству права и защитой человеческой жизни на всех уровнях. Возникает ярко выраженный когнитивный диссонанс между тем, что формально декларируется, и тем, что реально происходит в международных отношениях. Преподавая много лет международное право в высших учебных заведениях, могу сказать, что именно на этот весьма заметный диссонанс особенно остро реагируют студенты в начале курса, задаваясь резонным вопросом, «если кругом войны и конфликты, зачем вообще нужно такое международное право». Вопрос этот не столь наивен и банален, как может показаться на первый взгляд.

В данном контексте, представляется крайне важным и значимым анализ вопроса о том, не являются ли пацифизм и разоружение некими идеальными недостижимыми конструкциями, которые лишь формально декларируются в качестве основополагающих международно-правовых ценностей, однако не воспринимаются всерьез участниками международного общения. Имеет ли ценность та цель, от которой постоянно отступают, и нужны ли правила, которые постоянно нарушают? Если же пацифизм, как международно-правовая концепция, имеет хотя бы призрачный шанс на практическую реализацию, то какие конкретные препятствия в действующей структуре международных отношений мешают данной реализации? Пацифизм традиционно ассоциируется с идеализмом и прекраснодушием, которым, очевидно, нет места среди жестких и зачастую бескомпромиссных международных отношений. Отсутствие запрета на агрессивную войну вплоть до 1945 г. привело к тому, что многие сотни лет агрессия и экспансия были привычным способом отстаивания национальных интересов, причем нередко в формате той самой войны «всех против всех», о которой писал еще Т. Гоббс в XVII в. ^{[7, c.334]}. Социалистическая парадигма также осуждала пацифизм, как явление, мешающее пролетариату в антиимпериалистической борьбе, а В.И. Ленин считал его «одной из форм одурачения рабочего класса...» ^{[14, c. 165]}.

Но даже сегодня, в эпоху, когда любые военно-силовые действия требуют, как минимум, юридической легитимации, необходимость обеспечения нерушимости государственных границ и защиты суверенитета, закономерно порождают достаточно сильные милитаристcкие настроения. Более того, серьезные рассуждения о пацифизме выглядят даже странно, на фоне огромного количества современных конфликтов разного масштаба, сопровождающихся разработкой новейших систем вооружений; а также с учетом усиливающегося политического противостояния между Россией и странами Запада, которое имеет множество последствий, в том числе, в военно-силовой сфере. Так, в августе 2018 года военный бюджет США побил очередной рекорд по объему вложенных средств - 716 миллиардов долларов.

Международное право – вещь рукотворная, и потому подлежащая изменению и обсуждению: «Международное право не является статичным, оно постоянно меняется, появляются новые нормы, меняется соотношение основных принципов» ^{[12, c.233]}. Поскольку фундамент действующего международного права базируется на международном миропорядке времен Второй мировой войны, совершенно нормально, что серьезные трансформации международных отношений за прошедшие десятилетия привели к тому, что все чаще звучат призывы о глубоком международно-правовом кризисе и необходимости пересмотра существующих международно-правовых основ. Ключевым отличием действующей с 1945 г. международно-правовой системы является зафиксированный в ст. 2 Устава ООН запрет на «применение силы и угрозы силой», который коренным образом отличает нынешнюю систему от предыдущих. Более того, как отмечают эксперты, «современное международное и национальное публичное право по своей сущности преобразовалось из права войны в право мира» ^{[22, c.7]}. То, насколько положительным стало данное преобразование, остается вопросом весьма дискуссионным. В любом случае, текущий системный кризис международного права представляется весьма удачным временем для поиска ответов на вопрос о том, имело ли закрепление на международно-правовом уровне пацифистского принципа неприменения силы положительные последствия, или же, наоборот, привело к эскалации насилия в международных отношениях.

1. Пацифизм и милитаризм как ключевые парадигмы международных отношений.

Современное международное публичное право представляет собой яркую иллюстрацию непримиримой борьбы между пацифизмом и милитаризмом, как глобальными философскими, социальными, культурными и международно-правовыми парадигмами. С одной стороны, международное право, начиная с Ялтинско-Потсдамской системы 1945 г., глубоко гуманно и антропоцентрично, поскольку человеческая жизнь декларируется в качестве непреходящей ценности во всех ключевых международно-правовых документах. Недостижимым международно-правовым идеалом, в данном случае, выступает утопическое международное сообщество, живущее в мире, согласии и процветании, где все возникающие споры решаются при помощи дипломатии и системы международного правосудия.

С другой стороны, суровая реальность приводит к тому, что центральная часть действующего международного права по-прежнему посвящена регламентации военных действий, правомерным и неправомерным вариантам применения вооруженной силы, правилам проведения миротворческих операций и пр. Известная латинская максима Si vis pacem, para bellum (хочешь мира – готовься к войне – лат.) лишь частично объясняет данный феномен.

Долгое время сама идея хотя бы относительной гуманизации военных действий вызывала негативную реакцию, в том числе у экспертного сообщества, поскольку военно-силовая сфера воспринималась как краеугольный камень международных отношений. По мнению известного военного теоретика К. Клаузевица «законы международного права», относящиеся к войне, представляют собой «незаметные, едва достойные упоминания ограничения» ^{[11, c.23]}, а значит, «введение принципа ограничения и умеренности в философию самой войны представляет полнейший абсурд» ^{[11, c.24]}.Тем не менее, можно констатировать, что современное международное право весьма положительно смотрит на концепцию пацифизма, и, фактически, базируется на ней.

Прежде всего, необходимо отметить, что существует огромная разница между пацифизмом, как общественно-политическим движением, и тем, что академик А.А. Чубарьян называл «официальным пацифизмом» ^{[17, c.5]}, то есть принятым в качестве государственной или международной политики и идеологии. Наиболее ярко столкновение милитаризма и пацифизма, как глобальных концепций, происходит на уровне государственной политики и гражданского общества соответственно. Связано это с диаметрально противоположными категориями, лежащими в основе мотивации власти и общества. Долгое время государство воспринималось как универсальный способ защититься от всех видов угроз, что неизбежно привело к «сакрализации именно государственной безопасности» ^{[15, c.55]}. Если первичная цель государства – защита от возможных посягательств на собственный суверенитет со стороны других государств, то цель общества – это минимизация насилия, экономическая стабильность, максимально долгие периоды мира и процветания. Деятельность Пагуошского движения ученых на фоне гонки вооружений, движение хиппи на фоне войны США во Вьетнаме, активная пацифистская общественная деятельность накануне двух мировых войн являются наглядными иллюстрациями столкновения двух противоборствующих парадигм.

Тенденция столкновения государственного и общественного ярко прослеживается и в религиозных концепциях. Например, христианство и ислам, как религиозные доктрины, изначально построены на началах пацифизма и любви ко всему живому, а термин «ахимса» – непротивление злу насилием – является стержневым для буддизма и джайнизма. Тем не менее, взятые за основу государственной политики, религиозные доктрины нередко приводили к большим войнам. Кровопролитные «крестовые походы» и «война с неверными» стали яркой иллюстрацией того, насколько гибкими могут быть религиозные нормы. Крестовые походы, проводимые во славу Божью, прекрасно уживались с традициями христианского пацифизма, а многие рыцари одновременно были и воинами, и служителями церкви.

При этом важно отметить, что первые подлинно пацифистские настроения зародились как раз в религиозной среде. Христианские секты вальденсов в южной Франции и северной Италии в конце XII века, гуттериты в Моравии в XVI веке, американские квакеры, начиная с XVII в., последовательно отстаивали идеи непротивления злу насилием, в том числе, через сознательный отказ от войны. Серьезных политических последствий на межгосударственном уровне деятельность данных сект не имела, однако они демонстрировали обществу того времени альтернативную точку зрения, которая вызывала, как минимум, любопытство.

Поскольку «право вести войну всегда оставалось явной прерогативой государственной власти» ^{[17, c.68]}, отношение к данной тематике в значительной степени зависело от способа формирования государственных элит. Динамично развивающаяся тематика прав человека, бесконечная череда революций в XIX в., сопровождавшаяся падением монархического устройства во многих государствах, привели к тому, что пацифистская тематика стала «снизу» влиять на то, что происходило в высших властных структурах.

При этом, наблюдается четкая закономерность, связанная с тем, что периоды после крупных войн в обязательном порядке сопровождались ростом пацифистских настроений. Возможно, это связано с тем, что, как отмечает профессор И. А. Умнова, «усиливая потенциал разрушения собственной жизни, люди ищут реальные пути предотвращения вооруженных конфликтов» ^{[22, c.5]}. Так, после наполеоновских войн возникли первые светские пацифистские общественные объединения, был создан Венский конгресс, как достаточно эффективный для своего времени инструмент международной многосторонней дипломатии. На негосударственном уровне, XIX в. просто лихорадило от количества пацифистских собраний и объединений (Общества мира (Нью-Йорк, 1815; Лондон, 1816); Всеобщие конгрессы мира (Париж, 1849; Глазго, 1901); Международный конгресс миролюбивых сил (Брюссель, 1848); Международная и постоянная лига мира (Париж, 1867) и пр.) Британская, американская и французская школа пацифизма, русское толстовство – все это со временем привело к тому, что на государственном уровне также стали происходить определенные изменения.

Собственно, вся история XIX в. – это история постепенной гуманизации всей военно-силовой сферы, причем на самых разных уровнях, от государственного, на котором активно продвигались конвенции по ограничению средств и методов ведения войны (см. весь пакет документов Гаагских конференций мира 1899 и 1907 гг.), вплоть до негосударственного, который ознаменовался созданием в 1863 г. Международного Комитета Красного Креста – первой международной неправительственной организации, призванной помогать пострадавшим от военных конфликтов. Парадоксально, но начало XX в., самого кровавого в истории человечества, было весьма оптимистичным. Мир и ненасилие как элементы пацифисткой идеологии начали все глубже проникать в общественное сознание. С 1901 г. началось вручение Нобелевской премии мира, основанием для которой в разные годы были «пропаганда мира» (Р.Н. Энжелл, 1933); «помощь беженцам» (Ж. Пир, 1958); «политика антимилитаризма» (Э. Сато, 1974) и пр. В 1902 г. французским просветителем Э. Арно был предложен сам термин «пацифизм». Тем не менее, никакие миротворческие усилия «снизу» не смогли изменить милитаристский настрой государств и уберечь человечество от Первой мировой войны, которая не только оказалась наиболее страшной по количеству жертв, но и ознаменовалась первым массовым применением химического оружия.

Тем не менее, позитивные изменения на межгосударственном уровне были завоеваны ценой крови и человеческих жизней. Так, окончание Первой мировой войны привело к созданию Лиги Нации, первой универсальной международной организации, а также проведению в течении двух десятилетий между двумя мировыми войнами массы форумов и конференций, связанных с запретом войны и вопросами разоружения. Вторая мировая война, самый глобальный и разрушительный конфликт в истории человечества, привел к созданию ООН и, фактически, сформировал основы действующей системы международного права.

Важнейшую роль в развитии пацифизма сыграла борьба за права человека. Десятилетия активного развития данной тематики и усиление роли международного гуманитарного права привели к тому, что именно права человека стали декларироваться как одна из ключевых ценностей и, фактически, стали выступать как антитеза войны. Конечно, заявления о том, что «современное международное и национальное публичное право по своей сущности преобразовалось из права войны в право мира» ^{[22, c.7]} выглядят излишне оптимистичными, однако то, что впервые за тысячи лет приоритетом межгосударственных отношений является путь нестабильный и хрупкий, но все-таки мир, а не война, является неоспоримым фактом.

В тематике пацифизма огромную роль также сыграл личностный фактор тех, кто предлагал пацифистскую концепцию как альтернативу традиционной милитаристской. Анри Дюнан, Махатма Ганди, Мартин Лютер Кинг стали символами ненасильственной борьбы за мир без войны и права человека. Более того, порой единичные инициативы приводили к серьезным прорывам в международно-правовой сфере. Например, Договор об охране художественных и научных учреждений и исторических памятников 1935 г., первый в истории договор об охране культурных ценностей, не содержавший оговорки о военной необходимости, вошел в историю как Пакт Рериха, по имени Н. Рериха, его инициатора и активного популяризатора.

В настоящее время на уровне Организации Объединенных Наций продвигается специальный термин «культура мира», которым обозначается совокупность международно-правовых усилий по созданию благоприятной международной среды, в которой конфликты и споры решались бы путем переговоров, а не вооруженными методами. Например, первое десятилетие XXI в. было провозглашено резолюцией Совета Безопасности ООН 53/25 от 10 ноября 1998 г. Международным десятилетием культуры мира и ненасилия в интересах детей планеты.

Более того, очевидная междисциплинарность тематики пацифизма привела к тому, что сформировалось целое научное направление, изучающее это явление. Поскольку данное направление вбирает в себя элементы юриспруденции, социологии, культурологии и других гуманитарных дисциплин, его понятийный аппарат находится в стадии формирования, и даже относительно наименования дисциплины существуют серьезные расхождения. Так, в западной традиции часто применяется термин иренология/eirenology (от греч. Мир – eirnene) ^[28]. Профессор И.А. Умнова предлагает использовать термин «мирология» ^{[22, c.9]}, кроме того, нередко встречается понятие «паксология» (от лат. pax – мир) ^[9].

2. Влияние доктрины пацифизма на международные отношения: пути продвижения пацифистских идей.

Важно проанализировать, какие способы практической реализации пацифисткой идеологии в разное время предлагали ее сторонники. Совершенно очевидно, что голословные призывы к отказу от войны никоим образом не могут быть услышаны. Анализ теоретических постулатов и практических действий пацифистов позволяет сделать вывод о том, что существуют два ключевых подхода к искоренению войн и насилия: морально-этический и международно-правовой.

1. В рамках морально-этического подхода большую роль играет формирование восприятия войны как негативного общественного явления, связанного с кровью, болью и насилием. В данном случае, «речь идет о проблеме нравственности в истории и в политике» ^{[17, c.6]}. К сожалению, практическая неосуществимость полного запрета на войну, даже в условиях активно развивающегося международного права и роста многосторонних институтов, в конце XX-начале XXI вв. привели к реинкарнации концепций, связанных с необходимостью морально-этического обоснования отдельных военно-силовых операций, наиболее яркой из которых стала концепция «справедливой войны» ^[20].

Важное значение, в данном случае, имеют те конкретные способы борьбы с легализованным насилием и войнами, которые предлагались пацифистами. Например, квакеры около семидесяти лет (1682-1756) жили в мире с индейцами-делаварами, «придерживаясь договора держать дверь открытой для дружественных визитов и совещаться при получении сведений о немирных намерениях» ^{[18, c.65]}. Представители секты гуттеритов отказывались «платить налоги, если те предназначались на военные цели, нести трудовую повинность для обеспечения нужд армии и но­сить оружие» ^{[8, c.114]}. Меннониты в Российской империи XIX в. обмен на возможность не нести воинскую службу давали обязательство нести службу в качестве лесничих. Впоследствии это породило довольно масштабную международную проблему, связанную с так называемыми «отказниками совести» и альтернативной гражданской службой. Например, если во время Первой мировой войны около 4 тысяч мобилизованных американцев стали «отказниками совести», то в период Второй мировой войны их было уже более 70 тысяч ^{[26, c.37-38]}, а в период войны США во Вьетнаме, в «1972 г. было зарегистрировано больше «отказников» от военной службы, чем было мобилизовано» ^{[18, c. 69]}.

В 1920-1930-х гг. в Германии даже случился раскол в среде пацифистских движений на почве того, какой же способ «борьбы за мир» более эффективен: так называемые «умеренные» пацифисты считали, что Лига Наций является ключевым способом поддержания международного мира и безопасности, в то время как «радикальные» пацифисты ратовали за массовые отказы от воинской службы ^{[17, c.213]}.

2. В рамках второго, международно-правового подхода, предлагается рассматривать международное право в качестве единственного механизма разрешения межгосударственных споров и противоречий. Показательно, что одна из пацифистских организаций первой половины XIX в. называлась «Мир посредст­вом права» (1887-1938 гг.). По мнению профессора И. А. Умновой, «альтернатива войне и насилию заключалась в глазах большинства пацифистов в создании международного механизма безопасности, который политическими и моральными методами смог бы регулировать международные отношения и предотвращать этим военное влияние» ^{[22, c.163]}. За несколько веков было предложено множество проектов создания многосторонних институтов, целью которых заявлялось сохранение «вечного мира», в том числе, проекты аббата Сен Пьера, И. Канта, У. Пенна и других. В основе данных проектов лежали предложения либо об объединении европейских стран в единое пространство (что, как мы видим, и было частично реализовано столетия спустя), либо предполагалось создание системы международно-правового регулирования международных споров. Современная система международных судов и трибуналов представляет собой хоть и весьма несовершенный и имеющий множество ограничений, однако все-таки вполне рабочий механизм разрешения возникающих конфликтов.

3. Современные тенденции военно-силовой сферы и концепция пацифизма.

Международные отношения, турбулентные и непредсказуемые, ставят перед действующим международным правом следующие ключевые дилеммы, связанные с военно-силовым взаимодействием государств, которые существенно осложняют продвижение пацифистских ценностей в «реальную политику»:

1. В международных отношениях наблюдается колоссальный дефицит доверия, поскольку большинство государств попросту не верят в добросовестность своих партнеров на внешнеполитической арене. Из-за этого буксует большинство многосторонних переговорных форматов, однако особенно страдает тематика разоружения.

2. Появление феномена «ассиметричной войны», когда военное противостояние происходит между государствами с колоссальной диспропорцией в экономическом и военно-силовом потенциале, что, однако, не означает уверенной победы сильнейшей стороны. В данном случае, традиционные средства военно-политического прогнозирования оказываются бессильными. Более слабая, с военно-силовой точки зрения, сторона начинает применять нетрадиционные способы противостояния силам превосходящего противника, например, террористические операции. Классическим примером «ассиметричной войны» с соответствующими последствиями является вторжение США в Афганистан в 2001 г., результатом которого стало не только резкое ухудшение гуманитарной ситуации в регионе и рост наркотрафика, но и появление организованного международного терроризма в современном формате.

3. Устав ООН 1945 г. и система международного права, действующая на основании данного документа, преимущественно рассчитаны на регуляцию межгосударственных конфликтов, в то время как основной формой военно-силового противостояния в последние десятилетия стали внутренние конфликты и гражданские войны. Проведение миротворческих операций и вообще любое внешнее вмешательство в подобных случаях существенно затруднено из-за принципа невмешательства в дела, по существу входящие во внутреннюю компетенцию государства.

4. Запрет на применение вооруженной силы, зафиксированный в ст.2 Устава ООН, являющийся фундаментом современного международного права, привел к тому, что государства активно ищут альтернативные способы продвижения собственных интересов, оставаясь формально в легитимных рамках. Результатом стало, во-первых, появление феномена «гибридной войны», сопровождающейся значительным усилением информационного компонента в военно-силовой сфере и ростом киберугроз; а, во-вторых, беспрецедентной интенсификацией санкционного воздействия со стороны экономически сильных государств, которое, формально, не нарушает международно-правовые нормы, однако существенно подрывает дружественную атмосферу в международных отношениях ^[19].

5. Поскольку индивидуальная и коллективная самооборона, согласно ст.51 Устава ООН, представляет собой правомерное исключение из общего запрета на применение силы, вопрос об основаниях и пропорциональности самообороны является одним из самых актуальных. Весьма показательно, что США формально ссылались на различные форматы расширительного толкования принципа самообороны в период наиболее неоднозначных, с правовой точки зрения, операциях в Ираке и Афганистане. События 11 сентября 2001 г. актуализировали весьма серьезный вопрос о правомерности самообороны в ответ на действия террористической организации. Отдельным острым вопросом также является вопрос о возможности использования ядерного оружия в качестве реакции на неядерную атаку по критической инфраструктуре. Например, в новой ядерной доктрине США 2018 г. такие действия признаются оправданными ^[32].

6. Все более актуальным становится дистанционное противостояние государств, связанное с активным развитием высокоточного межконтинентального баллистического оружия и средств его доставки. Особую проблему в последние годы представляет использование беспилотных летательных аппаратов (БПЛА), которые заставляют по-новому взглянуть на принцип нерушимости государственных границ, а также ставят более глобальные вопросы, в том числе о том, «считаются ли военные действия таковыми, если в них больше не участвует человек?» ^[31]

7. Износ Ялтинско-Потсдамских конструкций сопровождается явной потерей управляемости системы международных отношений, и существенно подрывает авторитет действующего международного права, что в перспективе может создать «вакуум безопасности», который, в свою очередь, может привести к глобальному конфликту, последствия которого могут быть катастрофическими даже без применения оружия массового уничтожения.

Существуют объективные расхождения между целями и задачами, декларируемыми в основополагающих международно-правовых документах, и реальными международными отношениями. В результате, у большинства участников международного общения складывается устойчивое ощущение, что «защита современного государства невозможна нормами международного права» ^{[4, c.20]}, что приводит к поиску альтернативных способов защиты суверенитета и продвижению собственных национальных интересов.

8. Отдельную проблему представляет собой состояние системы международного правосудия, которое является краеугольным для гипотетического продвижения идей пацифизма в международные отношения. С данной сферой напрямую связана тематика международной ответственности, которая в настоящее время находится в совершенно неудовлетворительном состоянии. Механизм привлечения государств и международных организаций к международной ответственности за совершение международных преступлений, в том числе агрессию, массовые нарушения прав человека, геноцид и пр., пока находится в неотрегулированном состоянии, а потому подрывает перспективы всей действующей системы международного права. Наиболее острой проблемой в данном отношении является крайняя правовая незащищенность гражданского населения стран, пострадавших от военной агрессии других государств.

9. Неуклонно усиливается роль негосударственных субъектов в военно-силовой сфере, в особенности террористических организаций и частных военных компаний. Отдельной проблемой является недопущение попадания оружие массового уничтожения в руки данных субъектов. Можно с сожалением констатировать, что «нынешние механизмы разоружения и нераспространения не приспособлены для эффективного реагирования на новые вызовы международной безопасности, включая возможную смычку ядерного оружия и терроризма».

4. Проблематика разоружения и контроля над вооружениями в рамках пацифистcкой доктрины.

Разоружение представляет собой наиболее ярко выраженную практическую реализацию пацифистской доктрины на практике. При этом следует различать термины «контроль над вооружениями» (arms control) и «разоружение» (disarmament). Если первое предполагает лишь определенные ограничения, то второе означает стремление к полной или практически полной ликвидации отдельных видов вооружений. Тем не менее, и в научной, и в публицистической литературе термин «разоружение» обычно используется для обозначения всего комплекса международных мер, направленных на сокращение количества вооружений и снижение уровня военной угрозы. Несмотря на то, что вопросы разоружения перманентно стоят на повестке дня большинства международных многонациональных институтов, «положение дел в области контроля над вооружениями выглядит довольно удручающе. Сколько-нибудь значительных подвижек нет уже долгие годы» ^[5]. Более того, характерным политическим трендом последних лет стало возрождение милитаристских настроений. Например, в июне 2018 г. президент США Д. Трамп объявил о создании космических сил, которые станут шестым видом вооруженных сил Соединенных Штатов., наряду с сухопутными, военно-воздушными и военно-морскими силами, а также морской пехотой и береговой охраной. Показательно, что появление нового рода войск случилось впервые с 1947 г., когда были основаны ВВС США.

Можно выделить четыре ключевых направления разоружения на современном этапе:

А. Контроль за обычными вооружениями

Б. Вопросы противоракетной обороны и ограничения стратегических наступательных вооружений

В. Поддержание режима нераспространения ядерного оружия

Г. Контроль за запретом биологического и химического оружия

А. Вопрос о регулировании обычных вооружений зачастую отходит на второй план, по сравнению с тематикой контроля над оружием массового уничтожения, представляясь менее важным, однако большинство современных конфликтов ведется при помощи именно обычного вооружения. Кроме того, тысячи жизни уносит обычное вооружение, находящееся у обычных граждан. По данным Организации Объединенных Наций, «две трети из почти 640 миллионов единиц зарегистрированного огнестрельного оружия во всем мире находится в руках гражданского населения» ^[33]. Как отмечают эксперты, «по числу жертв стрелкового оружия его можно назвать «оружием массового уничтожения» ^{[16, c.20]}.

Международно-правовой блок, регулирующий обычное вооружение, составляют Конвенция о запрещении или ограничении применения конкретных видов обычного оружия, которые могут считаться наносящими чрезмерные повреждения или имеющими неизбирательное действие 1983 г., с пятью протоколами, а также Международный договор о торговле оружием 2014 г. Ключевой и наиболее острой проблемой всех вышеуказанных договоров является абсолютная добровольность участия, приводящая к тому, что государства, активно применяющие тот или иной тип вооружений, предпочитают не подписывать соответствующие международно-правовые документы.

Важно также отметить, что торговля оружием является одной из самых прибыльных сфер для некоторых государств, поэтому в данной тематике всегда прослеживается связь коммерческих интересов государств и крупных корпораций с вопросами международной безопасности, причем далеко не всегда в пользу последних.

Б. В последние три года можно констатировать новый виток гонки вооружений «великих держав», который связан с развитием систем противоракетной обороны и стратегическими наступательными вооружениями. В 2021 году истекает срок действия договора СНВ-III, и перспективы его пролонгации либо замены выглядят весьма туманными из-за обострившихся противоречий между США и Российской Федерацией. Это позволяет экспертам все чаще заявлять о том, что «США и Россия стоят на пороге новой масштабной гонки вооружений, причем в отличие от периода холодной войны эта гонка будет дополнена соперничеством по наступательным и оборонительным стратегическим вооружениям в неядерном оснащении, а также развитием космического оружия и средств кибервойны» ^[3]. В результате, складывается ситуация, которая очень напоминает международную атмосферу начала «холодной войны», когда, по меткому выражению Р. Арона, «мир невозможен, война маловероятна» ^[23].

Более девяноста процентов ядерных арсеналов мира приходится на Россию и США. За последние тридцать лет, с 1987 года, когда был подписан Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, Россия и США сократили примерно по 85% своих ядерных арсеналов. Кроме того, российская сторона в четыре раза уменьшила количество нестратегических ядерных вооружений. Тем не менее, на фоне сокращения старых запасов, по данным Стокгольмского международного института исследования проблем мира (СИПРИ) ^[38], происходит активная модернизация и разработка новых систем ядерного вооружения.

В послании Президента Российской Федерации В. В. Путина к Федеральному Собранию 1 марта 2018 г. были озвучены шесть новых систем вооружений (межконтинентальная баллистическая ракета «Сармат»; гиперзвуковая ракета «Кинжал»; ракетный комплекс стратегического назначения «Авангард»; крылатая ракета нового поколения с ядерной энергоустановкой; беспилотные подводные аппараты; а также боевые лазерные комплексы), которые поступили на вооружение российской армии в последнее время. Возникает вопрос о том, как данные типы вооружений вписываются в действующую систему договоренностей в области разоружения. Например, американская сторона уже заявила о необходимости консультаций по вопросу соответствия новейшего российского вооружения нормам договора СНВ-III ^[35].

Можно констатировать, что применение беспилотников и лазерного оружия относится к областям, где не наблюдается четкого международно-правового регулирования. Эксперты отмечают, что все представленные виды вооружений «не создают каких-либо серьезных коллизий с существующей (или ожидаемой в обозримом будущем) практикой контроля над вооружениями» ^[5], в целом, удовлетворяя положениям СНВ-III и РСМД. Однако, важно отметить, что все из перечисленных систем относятся к так называемому типу dual-capable, т. е. могут применяться и с ядерными боеголовками. Именно поэтому можно констатировать, что «проблема переплетения обычных и ядерных вооружений становится все более острой» ^[21].

В. Ядерное разоружение можно отнести к наиболее проблемному аспекту миротворческого процесса. Д. Бутби, проработавший в различных структурах ООН в течение двадцати лет, отмечает, что когда Организация Объединенных Наций только начинала свою работу в 1946 г., «были те, кто ожидал, что разоружение и контроль над вооружениями будут осуществлены достаточно быстро, в то время как деколонизация и независимость государств займут намного больше времени» ^{[24, c.1]}. Причина такого оптимизма не совсем ясна, поскольку никакого особого роста пацифистских настроений на межгосударственном уровне в послевоенные годы не наблюдалось. Более того, восприятие ядерного оружия как мощного сдерживающего фактора, как это зачастую преподносится сегодня, сформировалось далеко не сразу: как средство политического сдерживания ядерное оружие «вошло составным элементом в стратегию Соединенных Штатов и НАТО лишь в 1960-е гг. и было косвенно признано в военной доктрине Советского Союза только в 1970-е гг.» ^[2]

Понадобилось около двадцати лет изучения последствий атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, в том числе, в рамках созданной в 1946 г. при Национальной Академии наук США Комиссии по изучению последствий атомных взрывов, которые позволили сделать вывод об однозначной непригодности атомного оружия для достижения военных целей. Масштабное радиационное заражение людей и местности, а также неизбежное распространение радиоактивных частиц, очевидно, превращают победу, достигнутую при помощи атомного оружия, в Пиррову победу. Именно поэтому чаще всего эксперты пытаются оправдать необходимость поддержания процессов ядерного разоружения «здравым смыслом» ^[2,10]. Тем не менее, ни ОСВ-1 (1972 г.), ни ОСВ-2 (1979 г.) не привели к реальному уменьшению ядерного потенциала США и СССР, более того, происходило постепенное увеличение ядерных арсеналов. Академик А.Г. Арбатов отмечает, что «сокращение ядерных вооружений началось только с договоров по РСМД (1987 г.) и СНВ-1 (1991 г.)» ^[2], то есть реальное ядерное разоружение, фактически, совпало с перестройкой в СССР и кардинальной сменой парадигмы международных отношений в целом.

В настоящее время, отношение к ядерному оружию, как к важнейшему фактору военно-силовой сферы, варьируется между двумя крайними позициями. Первая группа экспертов полагает, что «ядерное оружие есть благо, которое призвано спасти человечество от него самого» ^[10]. В рамках данной парадигмы ядерное оружие выступает в роли мощного сдерживающего фактора, который самом фактом своего существования может уберечь государства от глобальной войны. Вторая позиция исходит из того, что само физическое наличие на планете столь опасного и смертоносного оружия является крайне опасным, и только «последовательное и продуманное продвижение в ядерном разоружении и ужесточение системы нераспространения дает надежду предотвратить эту катастрофу и заодно вполне может изменить человека и человечество в лучшую сторону» ^[2].

Факты, однако, говорят сами за себя: обладание ядерным оружием по-прежнему актуально для государств, которые желают получить дополнительные гарантии собственной безопасности и неприкосновенности. Несмотря на режим нераспространения, установленный Договором о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) 1968 г., ядерное оружие медленно, но неуклонно продолжает распространяться, причем даже без особых нарушений договорной базы, поскольку Индия, Пакистан, и Израиль не подписывали ДНЯО, а КНДР официально отказалась от своих обязательств по договору.

Сегодняшняя позиция Российской Федерации по вопросам ядерного разоружения весьма осторожная. Россия, впрочем, как и все ядерные державы, не участвовала в обсуждении и подписании Договора о запрещении ядерного оружия 2017 г. Связано это, очевидно, с тем, что, как уже упоминалось выше, в современных международных отношениях наблюдается колоссальный дефицит доверия. Как отмечает заместитель министра иностранных дел России Сергей Рябков, «сокращение ядерных арсеналов происходит не в вакууме, а в условиях современного мира, который, по нашей оценке, становится всё более непредсказуемым и турбулентным» ^[34]. В эпоху атомной монополии США, в рамках так называемого «плана Баруха», американская сторона активно продвигала идею создания единого международного органа, которому государства добровольно передадут собственные атомные ресурсы. После появления в 1949 г. атомного оружия у СССР, обсуждение стало беспредметным, однако в настоящее время уже около полусотни стран обладают техническим и экономическим потенциалом для создания атомного оружия. При этом совершенно очевидно, что условный «план Баруха», версия 2.0, в настоящее время неосуществим из-за вышеупомянутого дефицита доверия у государств друг к другу, а также к международным институтам.

Тревожным и показательным сигналом становится то, что о необходимости увеличения ядерных арсеналов заговорили в Европейском Союзе, в том числе, в связи с возможностью начала немецкой ядерной программы. По мнению сторонников этой идеи, наличие ядерного оружия у Германии позволит "противостоять экзистенциальным угрозам и уменьшить зависимость Европы от США» ^[13]. Отдельные европейские политики также все чаще говорят о необходимости превращения Евросоюза в «ядерную супердержаву» для достижения ядерного паритета с Россией и проведения политики сдерживания ^[36].

Г. Помимо ядерной тематики, значительный резонанс вызывает проблема контроля над реализацией запрета других видов оружия массового уничтожения (ОМУ), ввиду колоссальной поражающей способности и масштабов последствий применения. Впервые на международно-правовом уровне термин «вооружения, пригодные для массового уничтожения» был употреблен в самой первой резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 24 января 1946 г. Эта же резолюция учреждала Комиссию для решения проблем, возникших в связи с открытием атомной энергии, которая стала предшественницей МАГАТЭ. Таким образом, ранняя версия термина «оружие массового уничтожения» относилась преимущественно к ядерному оружию, и только с 1991 года, после принятия резолюции Совета Безопасности ООН 687 от 3 апреля 1991 г., термин «оружие массового уничтожения» стал использоваться как «зонтичный» термин для обозначения ядерного, химического и биологического оружия.

Хронологически данные типы вооружений возникали в обратном порядке: биологическое оружие применялось испокон веков, химическое оружие в боевом формате было опробовано в конце XIX в., а ядерное – в первой половине XX в. При этом запрещающие конвенции в настоящее время действуют лишь в отношении химического и биологического оружия, с важной оговоркой относительно того, подписало ли то или иное государство соответствующие международно-правовые документы или же нет.

Самым проблемным, с точки зрения контроля и регулирования, является биологическое оружие, для применения которого в течение долгого времени практически не требовалось денег, особых усилий, специального оборудования и прочего – достаточно было обеспечить контакт врага с носителем бубонной чумы, оспы или тифа, и можно было смело рассчитывать на существенные потери противоборствующей стороны. Засылка смертельно больных и заразных людей в стан врага, отравление систем водоснабжения, перекидывание зараженных трупов через стены осажденных городов, сомнительные подарки в виде одеял из чумных и туберкулезных бараков, и даже проявившуюся в эпоху колонизации непереносимость европейских болезней коренными народами Америки, Африки, Австралии и Океании, от которых пострадали маори, бушмены, североамериканские индейцы, – все это можно считать различными формами биологического оружия. Рассылка спор сибирской язвы в 2001 г. в различные учреждения США, так называемый Amerithrax, является показательным примером того, насколько легкодоступным, с точки зрения практической реализации, может быть теракт с применением биологического оружия, что актуализирует проблему попадания биологического оружия в руки негосударственных субъектов.

Любопытно, что к международно-правовому запрещению биологического оружия привели не столько соображения гуманизма и пацифизма, сколько его неизбирательность и неуправляемость. Так, опыт по заражению шотландского острова Грюинард спорами сибирской язвы в 1942 г., поставленный Великобританией с целью анализа последствий целенаправленного применения биологического оружия, наглядно продемонстрировал всю губительность данного типа вооружений для всей локальной экосистемы в целом. Только после обработки земли формальдегидом и снятия верхнего почвенного слоя остров стал «условно пригодным» для обитания живых существ.

Ключевой правовой проблемой в области запрещения биологического оружия является отсутствие прописанного в Конвенции о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) и токсинного оружия и об их уничтожении 1972 г. контрольно-ревизионного механизма, подобного МАГАТЭ в ядерной сфере или ОЗХО в сфере химического оружия, который бы смог осуществлять необходимый контроль на территории стран, подписавших конвенцию.

Химическое оружие подпадает под действие Конвенции о запрещении разработки, производства и применения химического оружия и о его уничтожении 1993 г., целью которой, в перспективе, является полное уничтожение запасов химического оружия на планете. Например, 27 сентября 2017 г. Российская Федерация досрочно выполнила свои обязательства по данной конвенции, уничтожив все запасы российского химического оружия. Тем не менее, значительное количество химического оружия до сих пор находится на территории США, которые должны были уничтожить свое химическое оружие к 2012 году, однако сдвинули сроки утилизации до 2023 года.

Разоружение в области химического оружия сталкивается с двумя ключевыми проблемами. Во-первых, большинство химических веществ можно отнести к веществам двойного назначения, и поэтому компоненты боевых отравляющих веществ и продукция гражданской химической промышленности тесно взаимосвязаны. Достаточно вспомнить, что второе поколение химического оружия (табун, зарин, циклозарин) было создано в Германии на фоне действовавшего запрета на производство боевых отравляющих веществ, что не помешало разработке инсектицидов; печально известный «Агент Оранж» на основе диоксина, который использовали американские войска во Вьетнаме, применялся в качестве дефолианта в сельском хозяйстве. Во-вторых, особую опасность представляют ситуации применения химического оружия в регионах с высокой степенью нестабильности, особенно в ситуациях внутренних вооруженных конфликтов. Показательным примером является ситуация в Сирии, где, несмотря на периодически поступающие данные о случаях применения химического оружия, точное установление виновных практически невозможно, что затрудняет и без того проблемный вопрос о международной ответственности государств.

Особой проблемой в тематике ограничения или же полного запрещения ОМУ является их классификация, которая имеет не просто доктринальное значение, а напрямую сказывается на практической возможности привлечения государств к международной ответственности за применение того или иного типа вооружений. Например, принципиальным вопросом при определении ответственности за применение зажигательного оружия является вопрос о том, можно ли отнести данный тип вооружений к оружию массового уничтожения. Дело в том, что некоторые типы зажигательного оружия, например, снаряды с белым фосфором, по своему действию занимают промежуточное положение между зажигательным и химическим оружием. Согласно III Протоколу к Конвенции о конкретных видах обычного оружия 1980 г., оружие с белым фосфором относится к «зажигательным» вооружениям, и не должно применяться в местах сосредоточения гражданского населения, однако, при ударах по военным целям, ограничения не накладываются. Таким образом, прежде чем решать вопросы о возможной ответственности государства-нарушителя, необходимо уточнить, когда данное государство подписало III Протокол к конвенции 1980 г. и подписало ли вообще. Например, США использовали фосфорные бомбы в Ираке в 2004 г., однако в это время они не являлись участниками III Протокола, подписав его лишь в 2009 г. Таким образом, реализация международной ответственности на основании нарушения норм III Протокола, в данном случае, не представляется возможной.

Помимо фосфорных снарядов, остро стоит вопрос о регламентации применения оружия с обедненным ураном и плутонием, которое массово применялось войсками НАТО в период войны в Югославии. Официально данное оружие не относится к ядерному, а потому не подпадает под действие соответствующих международно-правовых ограничений. Тем не менее, эксперты и военные медики констатировали многочисленные случаи онкологических патологий, проявившихся как у жителей стран бывшей Югославии, так и у военных, применявших данное оружие ^[6,25,27] (так называемый «балканский синдром»). Европейский парламент неоднократно призывал ввести запрет на оружие с низкообогащенным ураном ^[37], однако США и Великобритания последовательно отрицали связь между применением данного оружия и онкологическими заболеваниями.

Кроме того, отдельно стоит выделить вопрос о том, распространяется ли действие запрещающих то или иное вооружение договоров на международные организации, которые вообще не являются подписантами конвенций, и государства-члены которых могут иметь или не иметь обязательств по данным запрещающим конвенциям. В результате, исследователи задаются резонным вопросом о том, «могут ли быть различные правовые стандарты у разных членов одной коалиции» ^{[29, c.315]}. Случаи применения «запрещенного оружия» контингентами НАТО (фосфорные и кассетные бомбы в операциях в Югославии, Афганистане, Ливии), напрямую связаны с проблемой того, можно ли считать международную организацию несущей обязанности по международным документам, подписанным не организацией, а, в лучшем случае, отдельными ее членами.

Таким образом, можно констатировать наличие трех фундаментальных проблем в области разоружения:

· Масштабы некоторых государств в области вооружений и военного потенциала настолько несопоставимы со всеми остальными странами, что их сложно рассматривать в рамках общего международного права. Это неизбежно порождает настроения quod licet lovi, non licet bovi (что дозволено Юпитеру, не дозволено быку – лат.).

· Рынок современных технологий в области вооружений развивается быстрее любых запретительных конвенций. Это приводит к тому, что новейшие системы вооружений не подпадают под действие существующих конвенций и протоколов (данное утверждение, безусловно, в большей степени касается «великих держав»). Фактически, едва успев запретить один вид оружия, государства начинают воевать другим.

· Любые запретительные конвенции распространяют свое действие только на те страны, которые подписали данные документы и взяли на себя соответствующие обязательства. Более того, любое государство, теоретически, может вообще отказаться от парадигмы разоружения, и предпочесть путь наращивания собственного военного потенциала.

Таким образом, пацифизм неразрывно связан с действующим международным правом. Чем менее авторитетным становится международное право и международные многосторонние институты, обеспечивающие его продвижение, тем менее вероятно, что пацифистские установки будут иметь практическую реализацию в международно-правовых документах. Главный редактор Европейского журнала международного права Дж. Уайлер отмечает, что «новые технологии и новые поля для сражений инициировали новые дискуссии об этических вопросах и вопросах ответственности» ^[30]. Вопрос о том, какая же глобальная концепция – милитаристcкая или пацифистская – победит в ходе данных дискуссий, пока остается открытым.