Transformation of the geography of global security in the age of civilizational confrontation

Происходящий во всем мире рост популистского национализма заставил многих исследователей утверждать, что мир вступает в период «постглобализации». Порой можно даже услышать прогнозы о распаде Европейского Союза в ближайшем будущем. Политологи все чаще ссылаются на то знаковое интервью, которое президент США Дональд Трамп дал влиятельной лондонской газете «Times» ^[28]. В этом интервью Трамп без обиняков утверждает, что вслед за Великобританией предвидит выход из Евросоюза и некоторых других стран. Крушение еврозоны в недалеком будущем пророчит не только такой импульсивный и эмоциональный политик, как Трамп, но и нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц в интервью газете “Die Welt”, считая Италию почти готовой на exit (выход) ^[26]. Не исключен исход из Европейского Союза и Греции, граждане которой крайне недовольны вступлением страны в это сообщество.

Как бы то ни было, некоторые уже произошедшие политические события, такие как «Брексит», указывают на сохраняющуюся актуальность национального государства с присущими ему уникальной культурой и исторически сложившимися границами как ключевого актора международной безопасности. Более того, после распада СССР на смену противостояния общественно-политических систем пришло противостояние цивилизаций, характеризующееся обострением межгосударственных и цивилизационных противоречий и нежеланием самобытных и уникальных мировых цивилизаций (Китай, Россия, Япония) покорно следовать геополитической и социокультурной парадигме Соединенных Штатов Америки, взявшей на себя неоднозначную и весьма спорную миссию флагмана, транслятора и защитника интересов западной цивилизации в целом. Но последняя ни в коей мере не может быть признана единым организмом по целому ряду критериев – прежде всего, в социокультурном и политическом аспектах. Более того, само понятие «западная цивилизация», на наш взгляд, является абстракцией или же некоей идеальной моделью наподобие модели идеального газа в физике.

Мы обращались ранее к проблеме противостояния цивилизаций и влиянию такого противостояния на военную и комплексную безопасность нашей страны, поэтому данная работа развивает и конкретизирует некоторые высказанные ранее взгляды и обоснованные нами теоретические положения. Здесь отметим лишь, что в отличие от концепции С. Хантингтона о столкновении цивилизаций, мы рассматриваем противостояние цивилизаций как следствие глобализации, навязанной США – в том числе и силовыми методами - всему миру после распада Советского Союза. Мы полагаем, что «процесс противостояния цивилизаций может носить как относительно бесконфликтный (латентный), так и ярко выраженный конфликтный характер. Человечество сегодня приблизилось к той стадии цивилизационного противостояния, которая характеризуется ярко выраженным конфликтным характером» ^[4].

Разумеется, глобализация, как всякий феномен истории и политики, имеет не только отрицательные, но и положительные аспекты. Наряду с насильственным включением государств мира в орбиту американского образа жизни, осуществляется массовое внедрение средств массовой коммуникации и происходит невиданный ранее технический прогресс. Другое дело, что этот прогресс напрочь лишен духовной составляющей (или же эта составляющая чрезвычайно примитивна) и часто приводит к состоянию политического и социального зомбирования граждан тех государств, которые оказались не в силах противостоять американской экспансии.

Однако многие из наиболее сложных и насущных современных проблем в области безопасности, такие, как терроризм, изменение климата, массовая миграция и потоки беженцев, кибервойна и транснациональное политическое насилие, выходят за пределы территориальных границ государства и не всегда вписываются в традиционные модели национальной безопасности. Эти проблемы стали поистине глобальными, то есть всемирными. Их невозможно решить силами одного или нескольких, пусть даже экономически самых развитых государств или государственных союзов – потребуется приложение сил всего цивилизованного человечества и сотрудничество цивилизаций, что, увы, становится в нашу эпоху все более и более проблематичным.

Отметим, что подъем популистского национализма во многих отношениях может быть истолкован как реакция на изменения в основополагающем «ландшафте» глобальной безопасности. Благодаря сочетанию технологических, экономических и политических изменений идея «государства-контейнера», в котором территориальные границы государства мыслятся для обеспечения защиты от внешних угроз безопасности, становится все более устаревшей и не актуальной.

Цель нашей статьи - рассмотреть меняющуюся географию международной безопасности в современную эпоху цивилизационного противостояния и возможные последствия таких политических и социокультурных метаморфоз для будущего человечества. Для достижения этой цели мы полагаем необходимым решить ряд задач: 1) рассмотреть понимание территории национального государства в современных исследованиях; 2) изучить проблему размывания зон войны и мира; 3) рассмотреть новую географию власти за пределами государства; 4) проанализировать методы и подходы к изучению нового геополитического ландшафта современности в эпоху цивилизационного противостояния.

Методология настоящего исследования закономерно включает историко-логический и конкретно-политологические методы (ивент-анализ, ситуационный анализ, метод экспертной оценки). В работе нами также применяются методы общенаучного, сравнительного и сопоставительного анализа. Автором были использованы труды отечественных и зарубежных авторов, изучающих как общую проблематику международной безопасности, так и составляющие её элементы.

Исходная предпосылка самого понятия «география международной безопасности» состоит в том, что методы безопасности встроены и включены в определенные типы пространственных конфигураций, то есть исторически сложившиеся территории государственных образований. Пространственная конфигурация, которая доминировала ранее в большинстве исследований среды безопасности, функционировала в соответствии с определенной территориальной логикой ^[20]. Новые информационно-коммуникационные технологии трансформировали человеческие отношения наряду с пространством и расстоянием, в то время как на глобальных рынках были созданы силы, которые бросают вызов территориальным формам суверенитета и демократии ^[21],[27]. В результате, многочисленные «не государственные» пространства становятся все более важными для понимания динамики глобальной безопасности. К ним можно отнести города, киберпространство, открытое море, приграничные районы, диаспоры, лагеря беженцев, тюрьмы и центры содержания под стражей. В то же время сама практика обеспечения безопасности государства трансформируется таким образом, что стираются различия между внутренней и внешней безопасностью. Все эти события указывают на необходимость изучения дискурса, политики и практики в области обеспечения безопасности за пределами пространственных границ государства.

Понимание национального государства традиционно связывается с его суверенной территорией, что, в свою очередь, закономерно выводит на проблему обеспечения безопасности этой государственной территории. Исходя из исторического опыта двух мировых войн, «холодной войны», основные подходы к международной безопасности во времена цивилизационного противостояния традиционно сосредоточены на вопросах национальной безопасности и источниках конфликтов и сотрудничества между государствами. Эти проблемы чрезвычайно актуальны и болезненны, и любой неверный шаг в этом направлении может в современных условиях привести к ядерному апокалипсису.

Доминирующие теории и подходы в данной области отражают этот ориентированный подход на государство как важнейший структурный элемент геополитической реальности. Способность относиться к территориальному государству как к «единице» или «участнику международных отношений» позволили создать единый государственно-ориентированный подход в исследованиях по теме безопасности на основе стратегического взаимодействия, рациональных предположений выбора, ведения переговоров ^[24],[6].

В результате государство в теоретических исследованиях проблемы безопасности стало рассматриваться во многих отношениях как естественная социально-политическая единица - несмотря на то, что это всего лишь один из многих возможных пространственных режимов контроля и управления ^[22]. Например, кочевые общества, империи и городские государства - все это примеры альтернативных форм правления и управления, которые не соответствуют территориальной логике национальных государств ^[9],[18].

С.Н. Бабурин отмечает: «С точки зрения гуманитарного и естественнонаучного знания понятия «пространство» и «территория» - не синонимы. Пространство включает в себя как собственно физическое пространство (территорию), так и его географическое поле (географические взаимосвязи). Если физическое пространство может характеризоваться дискретностью (прерывистостью), то географическому полю свойственна континуальность (прерывность). Территория выступает не только как государственная территория, т.е. как общественная, юридическая категория, но и как естественная географическая среда,в котрой существует данное человеческое общество» ^[1].

Ведущая роль исторически сложившейся территории и национальных государств в современном понимании безопасности представляется очевидной для любого бесстрастного исследователя. Война исторически была связана с защитой определенной территории или нападением на нее, желанием расширить жизненное пространство, аннексией и оккупацией. Стратегия вооруженного конфликта традиционно сосредоточена на том, как взаимодействовать с конкретной местностью или географическими координатами. Внутренние конфликты и гражданские войны считаются менее разрешимыми в том случае, рассматривается ли территория как делимая или неделимая ^[11]. По сути, территориальная организация национальных государств структурировала современные представления о взаимосвязи между территорией, войной и безопасностью.

Физические границы государства часто идеализируются исследователями как «защитная оболочка» от внешних угроз и опасностей ^[19]. Однако даже для развитых индустриальных государств этот образ не отражал реальности в XX столетии. Роль территории в войне существенно изменилась с увеличением количества ядерного оружия. Возникла реальная возможность осуществления той грозной опасности, что война может привести к уничтожению планеты, а не только к аннексии или оккупации территории. Хотя «твердая оболочка» защиты территории государства и ранее разрушалась с появлением воздушной войны, «ядерная революция» в вооружении коренным образом изменила сам характер войны, создав импульс для создания системы коллективной безопасности для территориальных государств.

Одним из негативных важнейших последствий продолжающегося изменения характера войны во времена противостояния цивилизаций стало размывание геополитических зон войны и мира. Примеры этого можно найти во всемирной истории, но именно ушедшее ХХ столетие не только дало этому явлению массу печальных примеров, но и оставило после себя много нерешенных проблем. Зыбка была зона между войной и миром в ушедшей реальности ГДР и ФРГ, Большого и Западного Берлина, Северного и Южного Вьетнама, Тайваня и Китайской Народной Республики. До сих пор зыбка эта граница в геополитической реальности Кубы и США, Северной и Южной Кореи, Украины и непризнанных мировым сообществом маргинальных политических образований ДНР и ЛНР. По сути, современная политическая реальность до сих пор представляет собой отражение нерешенных проблем и реализацию основных тенденций прошлого века.

Глобальная война с терроризмом, последовавшая после террористических событий 11 сентября 2001 года, привела к дальнейшим изменениям в отношениях между территорией конкретного государства и международной безопасностью, включая размывание того, что представляет собой «зоны войны» и «зоны мира» ^[12]. Транснациональные сети негосударственных субъектов, использующих политическое насилие и террор, не новы, но масштабы терактов 11 сентября изменили представления и поставили под сомнение осознанные различия между внутренними и внешними подходами к безопасности государства. Это отразилось на практиках и инструментах, которые определили глобальную борьбу с терроризмом, включая технологии наблюдения, беспилотную войну, скрытые действия и глобальную сеть внесудебных пространств. В контексте событий после 11 сентября центральной стратегической проблемой было отсутствие четких географических границ для определения «врага». Такие термины, как «убежища», «безопасные места», «оперативные условия», «сложность местности», использовались в качестве способа разграничения соответствующих географических пространств в вооруженном конфликте ^[13].

Философ и культуролог Славой Жижек пишет: «Взрыв и крушение обеих башен Всемирного торгового центра в сентябре 2001 года был последним призрачным криком войны ХХ века, а не провозвестником войны XXI столетия. Нас ожидает нечто гораздо более страшное, призрак «имматериальной» войны – вирусы, яды, которые могут быть везде и нигде. Мы вступили в эру паранойяльной войны, в которой главнейшей задачей будет идентификация врага и его оружия» ^[3].

Использование беспилотных летательных аппаратов еще больше бросило вызов традиционным пространственным представлениям о конфликте, физически отделив военных руководителей и принимающих судьбоносные решения политиков от поля боя. Пространства войны размываются пространствами обычной гражданской жизни, когда например операторы беспилотных летательных аппаратов могут спокойно вернуться в свои дома и семьи в конце дня борьбы, ведущейся на значительной дистанции от самого противника ^[29]. В более общем плане, война перешла от территорий к отдельным человеческим телам - будь то путем точного нацеливания беспилотников или использования террористов-самоубийц негосударственными субъектами, которые использует человеческое тело в качестве оружия.

Размывание зон войны и мира означает, что общие пространства имеют различное значение для различных групп населения. Например, Средиземное море стало во многих отношениях продолжением зон военных действий: беженцы пытаются избежать насильственных конфликтов, организованные преступные сети занимаются незаконным ввозом людей, государственные субъекты направляют военные патрули, а неправительственные организации и частные субъекты используют корабли для спасения беженцев и мигрантов. В то же время, Средиземноморье также продолжает функционировать как пространство туризма, торговли и транспорта — несмотря на то, что опасное путешествие через Средиземное море ежегодно приводит к гораздо большему количеству смертей.

Характерен в этом отношении остров Кипр с древней и сложной историей, простирающейся далеко в античность. Выгодное географическое положение этого «земного рая» привело к тому, что он становился последовательно объектом геополитического вожделения Александра Македонского, Ричарда Львиное Сердце, Венецианской республики, Османской империи, Британской империи. Именно интриги последней во время Русско-Турецкой войны во второй половине XIX века резонансом отозвались через сто лет и привели к тому, что Турция оккупировала в 1974 году северную территорию острова. Так возникла республика Северный Кипр, фактически являющаяся частью Турции, и не признанная до сих пор мировым сообществом. Пути политического решения проблемы воссоединения Кипра весьма туманны и осложняются наличием на территории православного Южного Кипра британской военной базы. На этой прекрасной и щедрой земле, обильно политой кровью за века истории, до сих пор нет твердых границ между войной и миром.

Выгодное географическое положение той или иной страны может сделать ее пешкой в сложной игре сверхдержав, реализующих свои интересы и привести к страшным последствиям. Вспомним, что Афганистан до того момента, когда эта небольшая страна стала объектом геополитических интересов сверхдержав, то есть до начала 70-х годов и апрельской революции 1978 года, когда в стране установился выгодный для СССР режим, был одной из самых толерантных мусульманских государств с давней и крепкой светской традицией. В самом Кабуле проходила довольно яркая культурная и политическая жизнь. И движение «Талибан» возникло не как выражение интересов фундаменталистского ислама, а именно как реакция на то, что страна попала в водоворот геополитических игр. Большую и крайне негативную роль сыграла деятельность США, Пакистана, Саудовской Аравии. А лидеры СССР не захотели вспомнить печальный опыт Британской империи, которая дважды терпела неудачу в этой маленькой, но свободолюбивой стране и начали печально известную авантюру, закамуфлированную как «выполнение интернационального долга». Сегодня в истерзанном теперь уже американским нашествием Афганистане, как и во многих странах Востока, нет четких границ между состоянием войны и мира.

Это стирание четких границ между пространствами войны и мира также проявляется в растущем значении городов в новых условиях глобальной безопасности. Города и их транспортные системы, инфраструктура и общественные места стали центрами более масштабной глобальной политической борьбы. Продолжающиеся террористические нападения в таких крупных городах, как Париж, Лондон, Брюссель, Багдад, Манчестер, Кабул, Нью-Йорк, Мадрид, Барселона, Санкт-Петербург, Берлин, Стамбул, Анкара, Бейрут, Тунис, Мумбаи, обеспечивают ошеломляющие заголовки газет во всем мире и являются стимулом для более серьезных исследований глобального терроризма. Действительно, за последние несколько десятилетий 75 процентов случаев политического насилия, официально объявленного терроризмом, произошли именно в городах ^[16]. Специалисты по вопросам безопасности ныне идентифицируют города как новые поля битвы в асимметричных конфликтах, тем самым предлагая будущее размывание военной, контрповстанческой и полицейской деятельности ^[14]. Кроме того, обеспечение безопасности и охрана порядка в городах стали прибыльным бизнесом для частных и коммерческих охранных компаний.

Как и города, виртуальное пространство также все больше секьюритизируется. Деятельность в киберпространстве подвергается обширному наблюдению и мониторингу со стороны государственных органов управления или многонациональных корпораций. Оно также стало ареной конфликта между различными сочетаниями государственных и негосударственных субъектов, посредством кибервойны, кибератак. Механизмы безопасности, такие как сдерживание, принуждение и коллективная оборона, зависят от четко очерченных и идентифицируемых рациональных унитарных субъектов, но киберпространство - это арена, которая стирает границы между мирной и враждебной деятельностью и которая облегчает диффузную идентичность и сетевые структуры.

Сетевая структура Интернета бросает вызов национальным границам и территориально определенным разделениям между «инсайдерами» и «аутсайдерами», способствуя появлению новых субтранснациональных идентичностей. В контексте продвинутой глобализации воображаемые сообщества могут простираться далеко за пределы государства и в совершенно новые пространства. Это увеличивает глобальную связь и ведет к появлению глобальной общественности и глобальной публичной сферы, но может одновременно привести к новым формам соперничества и политической конкуренции, основанной на идентичности, которые не соответствуют конкретным территориальным местоположениям. Все это актуализирует проблему новой географии власти, возникающей часто за пределами конкретного государства или сообщества государств.

Появление новых пространств глобальной безопасности, стирающих грань между войной и миром, свидетельствует о смещении географии власти. Традиционным способом измерения сдвигов власти было изучение баланса сил между территориальными государствами. Тем не менее, акцент на изменениях в балансе сил между государствами игнорирует более глубокие изменения в общем распределении власти, которые выходят за пределы любого конкретного государства.

Пространственные отношения часто отражают более широкие властные отношения. Например, пространственные отношения в гуманитарных кризисных ситуациях зачастую являются микрокосмом более крупных глобальных неравенств. Изучение того, как гуманитарная помощь физически и пространственно организована, помогает осветить аспекты отношений идентичности и власти, которые влияют на безопасность человека и которые не сводятся к государствам и их интересам. Глобализованные гуманитарные кризисы включают в себя участие различных типов субъектов — таких, как работники по оказанию помощи, представители международных организаций или иностранные боевики, — которые разделяют одно и то же физическое пространство, но связаны с очень разными типами сетей и сил. Международные и местные субъекты часто будут иметь конкурирующие рамки и понимание одного и того же конфликта ^[5]. Они существуют бок о бок, но могут населять разные миры социального бытия и иметь диаметрально противоположные цели.

Равным образом, Интернет может воспроизводить или даже увековечивать существующие глобальные неравенства и импортировать их в новые контексты. Всемирная паутина стала нетерриториальным пространством для принятия политики идентичности, сопровождаемой новыми формами символической политики. Однако, хотя такая деятельность и выходит за пределы территориальных границ государств, она, тем не менее, может затрагиваться геополитикой межгосударственной системы и отражать ее. Во многих случаях территориальность продолжает играть важную символическую роль в онлайн-политике.

Изменения расширяют возможности новых участников и создают новые концентрации власти, которые становятся объектами политического сопротивления и противостояния. Например, появление глобальных сетей расширяет возможности более мелких и слабых негосударственных субъектов, позволяя им координировать свою деятельность с аналогично мыслящими субъектами во всем мире. Это повышает значимость асимметричных форм войны и конфликтов, что делает неэффективной традиционную «национальную» политику в области безопасности. Различные местные субъекты оказываются втянутыми в более крупные глобальные сети, поскольку локальные настройки становятся «микросредами на глобальных цепях» ^[23]. Таким образом, один субъект или небольшая сеть, действующая в Манчестере или Париже, может быть связана с аналогичными небольшими сетями в Ливии, Сирии или в других местах, что означает важнейший факт современной реальности: разные типы политических пространств становятся частью связанных глобальных цепей экстремистского насилия. Такие тактические новшества бросают вызов природе обычных войн и «постмодернистских» конфликтов, поэтому они становятся войнами сердец и умов, которые частично ведутся через мультимедийные коммуникационные сети.

Развитие технологий создало стимулы для роста сетевых структур, а также существенно расширило полномочия таких субъектов, как диаспоры, которые выходят за рамки территориальных границ государств, оставаясь привязанными к их политике. Существование таких транснациональных диаспор имеет более широкий структурный эффект, поскольку оно ставит под сомнение соответствие между «государством» как территорией или бюрократической структурой и «нацией» или идентичностью государства. Диаспорные политические предприниматели могут воспользоваться политическими возможностями структур, которые появляются в интегрированной глобальной экономике, чтобы мобилизовать транснациональные силы для участия в политике за пределами государства. Возникновение политики транснациональной диаспоры не всегда соотносится с ростом космополитизма, но часто вместо этого предполагает глобализацию локальных конфликтов и идентичностей ^[17].

Политика диаспоры по-разному влияет на глобальную безопасность. Во-первых, насильственный конфликт может породить диаспоры, когда население вынуждено уйти, чтобы избежать преследования или насилия, как в случае тамильской, курдской и сирийской диаспор. Во-вторых, диаспоры могут играть определенную роль в динамике внутренних конфликтов и гражданских войн путем смещения местного баланса сил посредством передачи ресурсов или участия в протестной, лоббистской или иной политической деятельности. В-третьих, диаспоры могут глобализовать и транснационализировать гражданские войны посредством деятельности, которая создает побочные эффекты в их странах проживания. Наконец, политика диаспоры также может быть силой для разрешения конфликтов, развития и правосудия переходного периода ^[15].

Роль транснациональных диаспор в условиях глобальной безопасности также указывает на то, как транснациональные силы и внешние факторы формируют властные отношения в условиях внутригосударственных конфликтов. Транснациональные этнические группы, диаспоры, беженцы, иностранные боевики, международные организации, многонациональные корпорации и другие субъекты могут влиять на динамику «внутренних» конфликтов, что означает следующий факт: то, что порой кажется «локальными» конфликтами, часто целесообразно понимать как проявления более крупных структурных и системных факторов.

Сдвиг в глобальных отношениях власти, вызванный информационно-коммуникативными технологиями, также помогает объяснить важность, которую глобальные города играют в новых условиях безопасности. Города могут быть желательными целями в потенциальной войне из-за плотности их инфраструктуры и населения, но также из-за символической роли, которую они играют в качестве хранилищ глобальной власти, финансов и культуры. Города сразу же включаются в конкретные национальные пространства и контексты, подпадающие под юрисдикцию национальных правительств. Но они также выходят за пределы этих национальных пространств, выступая в качестве узлов в глобальных сетях и схемах финансов, знаний и обмена.

Действительно, города можно рассматривать как квазиавтономные центры глобальной власти, которые выходят за рамки национальных государств и сосуществуют с ними: они развивают независимые отношения с другими городами, конкурируют друг с другом за ресурсы и статус, формируют альянсы и присоединяются к своим собственным глобальным институтам. Они также разрабатывают свою собственную городскую идентичность и автономную политику безопасности. Парадоксальные и многогранные измерения глобальных городов - как пространства космополитизма и капитализма, а также пространства, отмеченные интенсивным неравенством, растущим всеохватывающем наблюдением, политикой и секьюритизацией - делают их ключевыми пространствами для теоретизации современной безопасности. Все это стимулирует возникновение новых трактовок самого ландшафта безопасности как в настоящем, так и в будущем.

Понимание будущего ландшафта международной безопасности требует методов и инструментов, которые выходят за рамки «территориальной ловушки» методологического национализма и которые позволяют нам изучать отношения, возникающие в самых разных типах пространств и субъектов. Такие дисциплины, как география, социология, антропология и геополитика, предоставляют ряд полезных ресурсов для взаимодействия с меняющейся географией международной безопасности. Использование таких подходов означает не отказ от традиционных представлений о власти, идентичности и интересах, а скорее размышление о том, как они действуют в определенных политических контекстах за пределами государства.

Понятия масштабных и скалярных процессов могут быть полезны для понимания динамики и конфигураций, определяющих новый ландшафт безопасности. В то время как исследователи в своих различных подходах к анализу уровней международной безопасности стремились различать национальные (или внутренние) и международные уровни, скалярные подходы помогают показать, как эти разные уровни связаны друг с другом или взаимосвязаны ^[25]. Например, глобальные города - это не только физические пространства, но и места множественных и взаимосвязанных отношений власти, которые действуют на многих уровнях, от микроуровня физического тела до локального, национального и глобального. Идея «локального» традиционно ассоциируется с физической или географической близостью, встроенной во вложенную иерархию, которая включает в себя национальную и глобальную. Но новые технологии нарушают эти иерархии, позволяя «многоязыковые транзакции и одновременную взаимосвязь». Это означает, что проблемы и конфликты в одном языковом стандарте могут легко распространяться на другие пространства, в процессе превращения в транснационализированный и глобализованный образец.

Понятие изменения масштаба, в частности, помогает пролить свет на то, как некоторые формы политического насилия «становятся глобальными» и включаются в новые контексты. «Изменение масштаба» применяется к социальным движениям для понимания того, как и когда субъекты перемещают вопросы на различные географические уровни, например, когда «национальная» проблема становится глобальной проблемой или когда глобальный дискурс переносится на местную арену. Аналогичная динамика наблюдается и в применении политического насилия негосударственными субъектами. Террористические нападения в глобальных городах являются примером использования скалярных стратегий и процессов относительно слабыми, насильственными негосударственными субъектами: использование насилия создает сдвиг в «восходящем» масштабе, провоцируя глобальное освещение в средствах массовой информации «локального» события таким образом, что это помогает формировать и строить глобальные нарративы безопасности. Если средства массовой информации играют в чем-то главенствующую роль, то это, к сожалению, эффективный способ глобализации страха. С другой стороны, «нисходящий» сдвиг масштаба можно увидеть, когда транснациональные или междугородние конфликты становятся частью новых местных условий.

Наличие таких транснациональных соединений и каналов привело к повышению интереса к использованию сетевого анализа в исследованиях по вопросам безопасности. Сетевые подходы хорошо сочетаются как с качественными методами, так и с этнографией, а также с формальными методами, которые используют большие данные для визуализации сложных отношений, выходящих за пределы какой-либо конкретной территории. Другие формы онтологического теоретизирования предоставляют полезные шаблоны для проведения эмпирических исследований различных пространственных конфигураций за пределами государства.

Например, рассмотрение пиратства как «сообщества практиков» является полезным средством концептуализации и анализа нетерриториальной характеристики среды безопасности, не сводя ее к «единице» или «субъекту» ^[8]. Аналогичным образом, теория социального пространства Пьера Бурдье обеспечивает полезный способ понимания того, как силы и средства по обеспечению безопасности любого государства все больше связаны друг с другом за пределами государственных границ, разделяя общие идентификации и наборы отношений через нарративы и дискурсы вокруг глобальной преступности, которые производят транснациональное поле профессионалов в области безопасности ^[7]. Такие подходы указывают на плодотворность использования индуктивного и этнографического подхода к новой среде безопасности, в которой предположения о соответствующих пространствах для понимания динамики международной безопасности не принимаются априори, а становятся объектами исследования.

Подведем итоги нашей работы. В то время как исследования в области безопасности в непропорционально большой степени сосредоточены на вопросах межгосударственных конфликтов, понимание будущего международной безопасности требует перехода от узких национальных рамок и оказания большего внимания пространствам и объектам за пределами государства. Такие пространства включают лагеря беженцев, глобальные города, киберпространство, диаспоры и другие места и пространственные конфигурации, которые выходят за пределы или сосуществуют с территориальными государствами. Появление таких пространств приводит нас к изучению реконфигурации глобальных силовых отношений таким образом, чтобы они пересекали территориальные государства. Это бросает вызов классическим представлениям о балансе сил, направляя наше внимание на такие нетерриториальные конфигурации и проявления власти, как асимметричные формы войны и конфликты с негосударственными субъектами и сетями.

Концепции и подходы, заимствованные из таких дисциплин, как география, социология, антропология и геополитика, служат полезной отправной точкой для анализа и понимания социальных и властных отношений, характеризующих вызовы и ответные меры в области нетерриториальной безопасности.

К сожалению, в современную эпоху, как мы отмечали ранее, «количество негативных политических факторов, характерных для противостояния, может перерасти в новое качество цивилизационного конфликта» ^[4]. Разумеется, если бы не распад Советского Союза, само противостояние цивилизаций, ставшее следствием глобализации, было бы невозможным в современном виде. Неслучайно патриотически ориентированные исследователи крайне негативно оценивают политику глобализации, явившейся осуществлением давно задуманного геополитического проекта. Вот что пишут П.А. Горохов и В.В. Батеженко: «Именно по заданию элитарных клубов еще в начале 80-х годов ХХ века был проведен анализ ситуации и дан прогноз на обозримое будущее человечества. Суть этого прогноза состояла в том, что при имеющихся темпах прироста населения человечество будет обречено на глобальный кризис к 2030 – 2050 годам. Именно этот прогноз привел к тому, что правящие «элиты», озабоченные своим собственным спасением в условиях грядущего неминуемого кризиса, инициировали процессы, объединяемые ныне под названием «глобализация». Эти правящие «элиты» поняли, что смогут выжить только при условии физического уничтожения большей части населения планеты. Но первым шагом на этом пути стало уничтожение СССР, инициированное его собственным лидером и воспитанной за 60-70-е годы «пятой колонной» из предателей-демократов» ^[2].

Но глобализация с ее стремлением к унификации породила ответную реакцию – стремление к возрождению национальной, политической и социокультурной идентичности, что выражается, в том числе, и в стремлении к защите и охране собственных географических границ. Ведь большинство граждан европейских стран недовольно тем потоком полудикой массы беженцев из Азии и Африки, который хлынул к ним по воле Европарламента. Если следовать самым пессимистичным прогнозам, это может привести к гибели как всей европейской цивилизации в целом, так и национальных культур в отдельности.

С другой стороны, несмотря на последние тенденции, свидетельствующие о восстановлении национализма и сохраняющейся актуальности национальных границ, более крупные структурные изменения в мировой политике в эпоху противостояния цивилизаций по-прежнему указывают на необходимость решения проблем безопасности, учитывая ситуацию за пределами пространственных границ государства, то есть сложные реалии глобализирующегося мира. Расширение связи, обеспечиваемое информационно-коммуникационными технологиями и другими положительными элементами глобализации, потребует от государственных органов и других субъектов продолжать заниматься вопросами безопасности в «не национальных» пространствах, которые пересекают территориальные границы. Размывание границ между зонами войны и зонами мира будет означать снижение эффективности политики - такой, как сдерживание или стратегические переговоры, которая основывается на признании государств в качестве унитарных субъектов. Главной задачей на ближайшее будущее будет поиск путей совместной работы по укреплению глобальной безопасности и стабильности в этой изменившейся среде без ущерба для других важных коллективных благ, таких как гражданские свободы, неприкосновенность частной жизни и свобода передвижения.