The Results of an Examination of Arseny Sukhanov's "Debates with the Greeks on Faith"

Bogdanov Andrey Petrovich Doctor of History BOGDANOV Andrey Petrovich – Doctor of Historical Sciences, Senior Research Associate, Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences; Institute of Russian History – RAS, Dmitriya Ulyanova ulitsa 19, Moscow 117036 Russia; bogdanovap@mail.ru bogdanovap@mail.ru Other publications by this author

Монографическое исследование од­ного из наиболее ярких и действенных полемических сочинений XVII в. ^[1] привело к пересмотру множества связанных с ним представлений, начиная от историографии проблемы, которая сегодня выглядит совсем не так, как подробно представили ее С.А. Белокуров в 1891 г. ^{[2, с.1–64]} и Жарова в 2013 г. ^{[3, гл. 1]}, продолжая археографией, признанной мною неудовлетворительной ^{[4, 5]}, и в результате коренным образом пересмотренной, источниковедением, базирующемся ныне на значительно более широкой основе, и собственно историей культуры, в которой новые данные о создании важнейшего памятника привели в новым выводам в сочетании с более полные представлением о характере и мотивах его автора. Эти историко-культурные выводы не просто уточняют концепцию Н.Ф. Каптерева, который сделал «Прения с греками о вере» Арсения Суханова идейным центром фундаментального исследования «Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях» ^[6], но заставляют заново рассмотреть ее и во многом изменить на основании значительных материалов, накопленных современной наукой.

Монографические исследование подтвердило, что «Прения с греками о вере», написанные Арсением Сухановым в 1650 г., за несколько лет до реформ Никона и Раскола Русской церкви, почти два с половиной столетия оставались важным, а в некоторых вопросах – центральным памятником идейной борьбы в русском обществе. Ими активно интересовались не только староверы, для которых аргументация Арсения была актуальной всегда и остается таковой поныне. Да, подавляющее большинство из 54-х выявленных мной списков «Прений» были созданы в среде староверов, а их редакции, многочисленные уже в XVII в., отразили специфику всех центров старообрядчества. В переписке, редактировании, обсуждении и использовании «Прений» приняли участие Московский центр книжности сторонников старой веры второй половины 1660-х – начала 1680-х, Соловецкий, Выго-Лексинский, Рогожский и т.п., даже Белокриницкий поповский центры XVII – начала XX вв. Однако и самые просвещенные представители официальной церкви, начиная с Епифания Славинецкого в 1650-х гг. ^[7], пытались доказать, что ученый монах и выдающийся археограф Арсений – на их стороне, и что его «Прения с греками о вере» вовсе не «служат самым полным и систематическим выражением русских воззрений на относительное достоинство русского и греческого благочестия», как констатировал Н.Ф. Каптерев ^{[6, с. V, 383–426]}. Множество историков упорно старалось представить сочинение позднейшей пропагандой, а высказанные в нем мысли – «новоизобретенными», не свойственными русскому обществу накануне радикальной церковной реформы.

Эта упорная борьба за Арсения Суханова, с использованием его идей в вольной переработке одних и отрицанием принадлежности ему этих идей другими, была частью общего развития исторической мысли и, что важно учитывать, развития археографии, источниковедения и других специальных исторических дисциплин. Постепенное утверждение в науке второй половины XIX в. представления о Расколе как народном движении, опиравшемся на большую культурную традицию, сопровождалось углубленным исследованием архивных источников, причем отнюдь не сторонниками «демократического направления». В то время как ярко сформулировавший народный характер Раскола Н.И. Костомаров все еще полагал «Прения» подделкой ^{[8, с. 209 и сл.]}, на наличие документов Суханова в фонде Посольского приказа, среди которых был авторизованный список сочинения, указал С.М. Соловьев ^{[9, с. 284–285, 468]}, а обратился к авторским рукописям Арсения профессор Московской духовной академии Е.Е. Голубинский ^{[10, с. 8]}. Митрополит Макарий в его авторитетнейшей «Истории русской церкви» первым открыто признал авторство Суханова и значение «Прений с греками о вере» для характеристики взглядов широких слоев русского общества перед Расколом ^{[11, с. 148–158]}. Так развитие представлений о научном методе исследования нанесло сильный, но отнюдь не смертельный удар сторонникам науки как орудия идеологической борьбы в русском обществе XIX в.

Приходится подробнейшим образом анализировать реальный ход борьбы внутри Московской духовной академии, с цензурными запретами и доносами, лишением докторских степеней и рассыпанием набора книг ^[12], чтобы понять, как и почему Н.Ф. Каптерев сформулировал, опираясь на изучение авторизованного списка «Прений», новую для его времени концепцию Раскола, и впервые написал историю рождения идей, самым ярким глашатаем которых в публицистике выступил Суханов ^[6]. Историографическое исследование впервые пытается объяснить мотивы, по которым С.А. Белокуров, сторонник пламенного консерватора Н.И. Субботина, почитатель и издатель трудов К.П. Победоносцева ^{[13, 14]},обратился к изучению и изданию «Прений о вере», полностью исключив заслуги в их археографическом исследовании своего учителя профессора Е.Е. Голубинского и Н.Ф. Каптерева (которые благородно выступили официальными оппонентами на его защите), а также почившего уже митрополита Макария ^{[2, с.1–64]}.

Выглядит справедливым, что именно в археографии трудов Арсения Суханова С.А. Белокурова ^{[15, 16, с. 25–101]}, а вместе с ним пошедшего у него на поводу Х.М. Лопарева ^{[17, с. 327–359]}, ожидал провал, в результате которого первый так и не смог завершить работу (за которую, впрочем, получил и докторскую степень, и премии), в итоге которой обещал дать анализ произведений знаменитого путешественника, археографа и публициста XVII в. ^{[16, с. III]}. Между тем, именно последнее по времени (1893) издание Белокурова ^[16] до сих пор используется всеми исследователями как достоверное. В XX и XXI вв. были сделаны лишь небольшие уточнения к его книге (г.о. относительно археографии привезенных Сухановым с Востока рукописей) ^[18].

Реальные проблемы, с которыми столкнулись историки и археографы в XIX в., до сих пор не были выявлены, хотя их изучение не просто полезно, но совершенно необходимо для продолжения исследований. Внимательное историографическое исследование принесло пользу не только в выявлении слабых мест имеющихся работ и нерешенных их авторами проблем. Необходимость понять ход мысли предшественников наглядно показало различие методов конца XIX и начала XXI вв. Не углубляясь в специальные исторические дисциплины, отмечу только ярчайшее различие в текстологии – науки, которой в то время еще не существовало, т.к. парадигма А.А. Шахматова, в которой мы привычно мыслим и трудимся сегодня, тогда только зарождалась ^{[19, 20]}.

Несмотря на указанные проблемы, к настоящему времени трудами многих ученых (и особенно С. А. Белокурова) была основательно» изучена рукописная традиция «Прений с греками о вере», выделены основные редакции, созданные переписчиками, и обнаружен авторизованный список Арх ^{[21, л. 37–71]}, позволивший в зна­чительной части восстановить первоначальный (авторский) текст, могущий служить источником изучения многих трудных вопро­сов истории общественного «разномыслия» в момент зарождения и начала Раскола Русской церкви – события, имевшего весьма значительные последствия в области общественной мысли, поли­тики, культуры и даже экономики Русского государства.

Однако список Арх, подклеенный к Статейному списку Суханова 1649–1650 гг. последним, т.е. в виде верхних слоев бумажного свитка, был сильно поврежден временем. Восполнение его лакун представляло настолько значительные трудности, что все три попытки таких солидных археографов, как С.А. Белокуров и Х.М. Лопарев восстановить текст по «лучшим спискам» позднейшего времени, оказались провальными ^{[4, с. 177, 199–200; 5, с. 107]}. Нерешенная проблема достоверности отнесения или не отнесения отсутствующих в авторизованном списке текстов к авторским не позволяла полностью отделить сочинение ученого дипломата 1650 г. от публицистики времен Раскола, которая существенно повлияла на рукописную традицию «Прений» ^{[16, с. 115–210]}.

Кроме того, являясь копи­ей законченного текста произведения, Арх не давал возможно­сти разобраться в процессе его создания и уточнить мотивы ав­тора, относительное значение, цели и степень достоверности от­ дельных высказываний. Этот недостаток объективной информации и способствовал созданию своего рода патовой ситуации в серьезном споре о содержании и значении «Прений» Суханова, прежде всего, о мотивации автора, и, как следствие, о духовном состоянии просвещенного русского, в той или иной мере служилого общества, которое он представлял и к которому обращался.

Обнаруженный мною автограф «Прений» – МГАМИД ^[22] позво­лил сделать новую, на этот раз успешную по своей доказательности попытку преодолеть эти археографические и источниковедческие затруднения. Иссле­дование показало, что МГАМИД протографичен Арх и представ­ляет собой беловой автограф первой, неизвестной до сих пор редакции сочинения. Она являлась одним из отчетных документов Суха­нова в Посольский приказ и содержала материалы расследования об оскорблении государевой чести греческими иерархами, а так­ же политически и конфессионально важные сведения о греческом церковном чине, взаимоотношениях славян­ских и греческих православных церковнослужителей.

Исследование обнаруженной рукописи Суханова помогает разобраться, как Арсений создавал его знаменитые «Прения с греками о вере» во время поездки в Валахию, летом и ранней осенью 1650 г., до подачи известной в науке рукописи в Посольский приказ. Детальный анализ происхождения и содержания двух первых авторских редакций позволяет заменить предположения историков о ходе мысли и мотивах публициста на обоснованные ответы. Нам удалось доказать, что Суханов еще в поездке сознательно превращал свой строгий и соответствующий стандарту дипломатический отчет в публицистическое произведение (и более того – согласно текстологическим показателям, он начал его публичное распространение сразу по возвращении в Москву в декабре 1650 г.). При этом он оставался в рамках дипломатических правил, которые обязывали его давать развернутое изложение русской позиции по всем пунктам критики России оппонентами. Сопоставление филигранологических, палеографических и биографических данных помогло уточнить время и место создания каждой из трех автор­ских редакций, что дало возможность установить связь между историей текста и развитием событий в наиболее ответственный и вместе с тем наименее освещенный источниками момент перед Расколом

На прямом сопоставлении двух авторских рукописей, МГАМИД и Арх, тексты которых со всей редактурой подготовлены к научному изданию ^[1], исследование не завершилось. Точно определив текст первой и второй редакций и текстологически проанализиро­вав рукописную традицию «Прений», мы выяснили, что прото­графом традиции был неизвестный список (Y), сделанный с не­ обнаруженного авторского списка третьей редакции (X), послужившего также протографом списанного для Посольского приказа Арх.

История авторского текста «Прений» может быть представлена на стемме, где П обозначает черновой протограф, с которого Суханов сделал беловой список М (МГАМИД), представляющий, благодаря сделанной в нем правке, две авторские редакции. Х – несохранившийся список третьей редакции, с которого Арсений сделал копию для Посольского приказа, оставив сам автограф себе. А – это список Арх, отразивший третью редакцию памятника в подьяческой копии, частично выправленный Сухановым, но содержащий немалое число описок из-за большой спешки с подачей текста в Посольский приказ. Наконец, Y – это общий протограф рукописной традиции, прослеживающийся при сравнении текстов многочисленных неавторских списков и редакций, появившихся после того, как Арсений пустил свое произведение по рукам.

В ходе текстологического исследования выделились списки (1-я и 2-я группы), позволяющие с наиболь­шей достоверностью восполнить Арх и откорректировать его от­клонения от X; этот вывод вносит поправку в публикации С.А. Белокурова ^[16] и X.М. Лопарева ^[17], ориентировавшихся только на реконструкцию Арх и использовавших для этой цели самые неподходящие списки (сначала Академический, затем Ведерниковский). Если учесть, что сейчас нам известно уже 54 (а не 24, как в публикации Белокурова) списков, представляющих только за XVII в. как минимум 5 редакций, возможности анализа развития русской общественной мысли на примере «Прений с греками о вере» заметно расширились. А главное – точное представление о составе, содержании и текстах авторских редакций «Прений» делает такое исследование достоверным.

Установленная в результате этой работы подробная история авторского текста, рассмотренная в связи с посольской практикой Суханова и характерными чертами дипломатических и следственных документов XVII в. предлагает новые данные для решения столетнего спора о смысле и мотивации создания автором одного из самых ярких публицистических памятников его столетия.

Первоначальный отчет Арсения соответствовал полученному им от царя и патриарха заданию, близкому к задачам, которые он уже решал в Грузии в составе комиссии духовных лиц в 1639 г. ^{[23; 16, с. С. XVII–XXX]}. Изложение результатов расследования и содержания диспутов с греческим духовенством в этой первой редакции «Прений» также было близко к стилистике Статейного списка Суханова 1649–1650 гг. о политических делах, продолжением которых они стали ^[21]. И, добавлю, Статейного списка посольства в Грузию 1638–1641 гг., в составлении которого он принимал участие как помощник руководителя делегации, заболевшего глазами ^{[24, № 3–4]}. Этот беловой текст подвергся доработке, ход которой мне удалось детально проследить.

Помимо корректуры, выполненной основными чернилами текста (Ч-1) Суханов, на счастье археографов новыми чернилами (Ч-2), сделал в беловом автографе серьезную редак­ционную правку, приведшую к созданию второй редакции «Прений», промежуточ­ной между первым вариантом МГАМИД и третьей редакцией, представленной Арх. Во второй редакции Арсений не только уточнил и усилил описание событий, но и наметил направления для развития публицистических возможно­стей произведения исходя из реальных споров, которые вел с греками в своей дипломатической поездке. Следы таких незаписанных вначале в отчет споров отразились в ряде замечаний первой редакции.

Мы выяснили, что часть вставленных Сухановым в третью редакцию текстов, представляла собой запись споров с греками 8 и 9 мая 1650 г., во время расследования дипломатом дела о сожжении книг московской печати на Афоне. Первоначально они не могли быть помещены в посольский отчет вместе с другими записями потому, что они разрывали ход дела, которое Суханов по правилам обязан был излагать строго хронологически. Однако уже беловик первой редакции «Прений», выверенный и откорректированный Ч-1, показывал, что дело об оскорблении государевой чести сожжением книг Государева Печатного двора, изданных его именем, завершилось благополучно, а греки продолжали спор, в котором Арсений, обязанный официально защищать интересы России и отражать эту защиту в отчете, занял примирительную позицию.

Начав 24 апреля, по полученному 30 марта извету, расследование фактически подтвержденного преступления: сожжения греческими монахами на Афоне «государевых» книг по обвинению в ереси, Суханов, решительно отверг это обвинение, уводящее спор из компетенции официального дипломатического представителя России. Арсений пресек все попытки греков, начиная с патриарха Паисия, весьма агрессивно поддержать обвинение афонских монахов и свести вопрос к еретичности русского крестного знамения двумя перстами. Сначала он отбрасывал такие попытки, а затем официально заявил, что в России вообще и тем более в русских печатных книгах, изданных «царским изволением», ереси нет: «У нас государь царь благочестивой, ереси никакой не любит, и во всей его государевой земли ереси нету. А у печати сидят книги правят избранныя люди и безпрестани над тем сидят. А над теми людьми надзирают по государеву указу митрополит и архимарит и протопопы, кому государь укажет, и о всяком деле докладовают государя и патриарха. То вы зделали не гораздо, что наругались над его государевыми книгами. Хотя б вы его царьского имени устыдились, что в них писано: те книги печатаны его царским изволением» ^{[21, л. 354 об.; 22, л. 59]}.

Суханов настойчиво спасал греков от обратного обвинения, неизбежного в случае развития ими темы ереси в русском обряде: в оскорблении Русского православия, – преступлении, которое составители только что принятого Соборного уложения 1649 г., выражая общую позицию подданных православного царя, сочли самым страшным из всех, о каких законодателям только можно помыслить. Они записали требование сжигать за это в первой главе, выше покушения на жизнь царя и членов его семьи и государственной измены ^{[25, гл. 1, п.1]}. «Отче, отпусти им, не ведают, что творят» (Лк. 23.34), – наверняка думал Суханов, уводя спор от неизбежной для приезжих греков угрозы костра – к размерам милостыни афонским грекам, которую царь по его докладу мог сократить, а мог и не сокращать, по личному усмотрению, предоставленному ему практикой дел об оскорблении государевой чести ^[26].

Вопрос о правоте русского двуперстного крещения, за которое книги московской печати и были сожжены, Арсений хотел ограничить обсуждением письменных источников. Но таким путем его оппоненты обосновать свою позицию не смогли. Поэтому они настаивали, что греки, некогда крестив Русь, остаются для русских учителями веры, а мнение четырех Восточных патриархов является высшим авторитетом для всех православных. Арсений против этой претензии, в которой уже сталкивался в 1639 г. в Грузии, не возражал, признавал, греки «учинились християне преже нас, а мы после». Но выдвигал на первый план «правду», доказательность древности церковного «чина» авторитетными письменными источниками.

Когда греки, в отличие от Арсения, не смогли привести доказательства, но сослались на церковную традицию, дипломат заметил, что русская традиция не уступает греческой. Греки приняли веру от апостолов, Русь – от апостола Андрея, «а хотя б и от грек, но от тех, которыя непорочно сохраняли правила святых апостол и 7 вселенских соборов, а не от нынешних, которыя не соблюдают правил святых апостол: в крещении обливаются вси и покропляются, а не погружаются в купели, и книг своих и науки у себя не имеют, но от немец приимают». Отсутствие у греков древних источников об их форме крестного знамения говорило, по мнению Суханова, «что вы сами так изначала прияли, а не по святых отец преданию. Есть ли бы вы по святых отец преданию и по апостольскому благовестию ходили, то бы вы крестилися рукою по преданию блаженнаго Феодорита и Мелетия Антиохийскаго. А в крещении погружалися бы, а не обливалися, якоже римляне».

Опроверг он и утверждение греков, что русские обычаи приняты в одной Москве, доказав источником, что православные Речи Посполитой крестятся так же. Уличенные гнеки вновь отметили, что Русь приняла крещение «от нас, греков». Это снова не вызвало у Суханова возражений. Он, как дипломат, а отнюдь не странствующий монах, предложил держаться ближе к истории и географии. Утверждать, что греки приняли крещение от Христа, апостолов и «Якова брата Божия», нельзя потому, греки живут в Греции, Македонии, в районе Салоник и горы Афон. Христос и Яков проповедовали в Иерусалиме, где греков тогда не было, а жили евреи и арабы. Да и сегодня там живут арабы и сирийцы, из них состоит и монастырская братия. В действительности, уверил Арсений спокойным тоном, греки приняли крещение от апостола Андрея, который затем пошел крестить Русь. – В этом он опирался на легенду об апостоле Андрее, дополненную сначала греками вставкой о крещении Бизантия, а затем русскими – о крещении Руси ^[27].

Частный, возникший по обстоятельствам расследования преступления с сожжением московских книг спор, начавшись 24 апреля, в тот же день был выигран, – и так записан в отчет для Посольского приказа в «Прениях» первой редакции. Следствие о сожжении московских книг успешно продвигалось 11 мая, 1, 2 и 3 июня. В результате греки вынужденно признали, что этот печальный случай имел место, и что афонские монахи были неправы: в крайнем случае, они могли текст «помарать», но книги не жечь. «Напрасно де таким врагом государь царь и милостиню дает; прямо де мы тое ради своей гордости и царство свое погубили», – горестно воскликнул по этому поводу патриарх Паисий.

Инцидент, побудивший Суханова составить в Посольский приказ отдельный от его политического отчета доклад, был исчерпан. Задачей дипломата было не наказание виновных, но признание греческим духовенством неправоты обидных действий афонских монахов, словом и делом покусившихся на авторитет России. Греки не сняли обвинение русских в ереси, но перестали его публично выдвигать. Однако в тот же день 3 июня ученый митрополит Навпакта и Арты Гавриил Власий вновь начал спор о крестном знамении, признав, что в русском обычае «хулы на бога никакой … нет», «но только нам мнится, наше лутше, что мы старее». А 6 июня греки, возмущенные практикой перекрещивания христиан в России, которая иногда касалась и греков, стали защищать свое обливательное крещение указанием на то, что это мнение Восточных патриархов. «Невозможно не послушать четырех патриархов, как отпишут о чом», – говорили греки. «Да как вам не послушать четырех патриархов? Кого же вам слушать?» – Изумлялись они.

Арсений был обязан ответить на претензию греков превосходить в благочестии его страну, и сделал это вежливо, но твердо, опираясь на познания в истории Церкви и на старинные представления о Святой Руси, Новом Израиле и т.п. избранности Святорусской земли, идущие еще с XI в. от первого русского митрополита Илариона ^[28], развитые в большой церковной и светской литературе, официально поддержанные первыми Романовыми и полной мере развернутые недавно (1645) в речах царя и патриарха при венчании на царство молодого государя Алексея Михайловича ^[29].

Суханов вновь дипломатично признал, что греки «старее». Однако «старая одежда требует покрепления», а у греков многое «розвалилось – предания апостольская и святых отец, сиречь творите не по древнему преданию, а починить, сиречь справить, не хощете. Гордостию надувся, ходите (и называетеся всем источник вере, – добавил он во второй редакции); и вместо погружения обливаетеся и покропляетеся, а о крестном знамении, оставя предание блаженнаго Феодорита и прочих, и держите наваго своего учителя» ^{[21, л. 50; 22, л. 355]}. Если бы греки приняли свой обычай перстосложения изначально, то у них были бы тому письменные свидетельства, как у русских: «а то вы не можете никакого писания мне показать».

В посольском отчете Суханов подчеркнул настойчивость греческих претензий к России, и описал их попытку представить мнение четырех Восточных патриархов как обязательное для русского царя и патриарха. Арсений демонстрировал, что был поставлен в положение, когда он обязан был объяснить, почему, при всем уважении к Восточным патриархам, их мнение может быть для русских советом, но отнюдь не указанием: «Будет добро станут патриархи писать, послушают, а естли не добро, ино на Москве и четырех патриархов не послушают, знают у нас древнее предание святых апостол и святых отец и бес четырех патриархов» ^{[22, л. 356–356 об.]}. Текст отчета свидетельствует, что развертывать перед греками представления о независимости русского православия дипломат не спешил. Сначала он ограничился отвлеченным примером: «Папа был и головной у четырех патриархов, да се ныне не слушают его». Потому что папа – еретик! – Возмутились греки, и тогда Суханов указал им, что принятое Восточными патриархами обливательное крещение – «папиной же ереси часть». «Могут на Москве и четырех патриархов откинуть, якоже и папу, естли оне не православны будут», – заключил он.

Судя уже по тексту первой редакции «Прений», эту простую мысль пришлось пояснять. Четыре патриарха приняли крещение от Рима, но могут не слушать папу потому, что он отпал от правой веры. Им самим следует «исцелиться» и вернуться к той вере, «которую первия благочестивыя папы держали, от них же мы веру прияли. И тогда хвалися над нами, что мы от вас крещение прияли» ^{[22, л. 356 об.–357]}. Таким образом, Арсений в конкретном споре опроверг вывод греков из их представления, что раз они крестили Русь, то остаются для русских учителями веры. Пример отпавшего от благочестия папы Римского, который стоял над четырьмя патриархами, выглядел убедительно.

Однако хвалиться грекам, заметил Арсений, нечем: не они крестили Русь, но апостол Андрей, легенду о путешествии которого к Киевским горам и Новгороду он тут же изложил, упомянув и благочестивого римского папу Климента, который крестил Корсунь и умер в этом городе, где затем принял крещение князь Владимир, взявший оттуда в Киев и мощи святого папы, «и митрополита, и весь освященный чин». «И мы как прияли веру и крещение от апостола Андрея, – заключил Суханов, – так и держим: крестимся даже и доныне по их 50-му правилу в купели в три погружении и их правило блюдем твердо. А вы, греки, апостольскаго правила не храните, в купели в три погружении ныне не креститеся, но по новому римскому уставу обливаетеся и покропляетеся. И посему знатно, что мы крещение от апостол прияли, а не от вас греков» ^{[22, л. 357–357 об.]}.

Суханов доказывал, что в вопросе крещения, как и в вопросе перстосложения, греки «мало не соединочилися есте с римляны». Вдобавок они и «лета от Рожества Христова потеряли: пишете в нынешнем во 158-м году от Рожества Христова 1650-й год. И в том обличают вас ваши же греческия книги, а повинутися не хощете». Причиной такого соединения греков с католиками стало отсутствие на Православном Востоке своей науки и книгоиздания: «книги вам печатают в Венецыи и во Англии, и еллинскому писанию ходите учитись в Рим и в Венецыю». Сказанное было верным, но Арсений должен был объяснить, почему у русских этого не произошло, и какой смысл имеет отступничество православных греков, «живущих меж бусорман», от благочестия, с точки зрения места России в мировом православии. Здесь дипломат взял инициативу на себя, выдвинув банальное на Руси, но поразившее греков заявление: «что у вас ни было доброго, то все к Москве перешло». «Что от нас к вам перешло?» – Переспросили греки. – «Все!» – Ответил Арсений.

«Первое начало» – это благочестивый царь, которого греки утратили, в то время как Российский самодержец «во всей подсолнечной своим благочестием сияет, яко солнце посреди земля, и во всем ревнует первому благочестивому царю Константину Великому, церковь Христову чисто снабдевает, и от всяких ересей защищает», – говорил дипломат в соответствии с молитвой Московского патриарха о православном царе, дважды прозвучавшей на недавнем венчании на царство Алексея Михайловича ^{[29, 30]}.

«Второе начало» – богатая и процветающая церковь. Ведь по решению второго вселенского собора, Константинопольский патриарх по пышности должен быть вторым после Римского папы, а на деле он нищ и ограничен турками во всем. Вместо Константинопольского патриарха теперь – Московский, уже не «вторый после Римского», но первый, каким был в Церкви благочестивый папа Сильвестр, стоявший над четырьмя патриархами. В знак этого Московский патриарх носит белый клобук папы Сильвестра, сделанный тому императором Константином «вместо царьскаго венца». Процветание Русской церкви имеет разительный контраст с бедственным положением православных на Востоке, под властью турок. В Россию перенесены с Востока мощи святых, на Руси Бог прославил много своих угодников, «и риза Спасителя нашего Бога Христа у нас же» ^{[22, л. 358–358 об.]}.

В уверение грекам Суханов привел популярную в России Повесть о белом клобуке, по Пространной редакции второй половины XVI в, ^{[31, с. 98–233]}, в которой предрекалось, что «ветхий Рим» отпадет от веры «гордостию и своеволием», в Новом Риме – Константинополе – вера погибнет «насилствием агарянским», и только на Третьем Риме, «еже есть на Руской земли», возсияет благодать Святого Духа, и «вся христианская царства приидут в конец и снидутся во едино царство Руское православия ради». Важно отметить, что хотя именно в то время в чине венчания Алексея Михайловича были впервые официально провозглашены все составляющие концепции Москва – Новый Рим, Арсений полностью отказался от светских легенд о родстве Рюрика с цезарем Августом, а о Мономаховом венце упомянул лишь в смысле, что белый клобук, данный новгородскому архиепископу «изволением Царя Христа», «честнее», чем царский венец, данный русскому царю «изволением земнаго царя» Константина, хотя вместе они образуют пару, символизирующую величие Руси в единении царства и церкви.

У Суханова не было противоречий с патриархом Паисием и с последующим патриархом Никоном относительно того, что духовная власть – выше царской. Величие православной России связано в его изложении не с родословными легендами, в полной мере вошедшими в государственную концепцию только к его времени, но с более ранней и хорошо отраженной уже в чине венчания Дмитрия внука в конце XV в. идеей наследования «Светлой Русью» святости, перехода на нее «благодати Святого духа», утраченной Римом и Константинополем ^{[28, 32]}. Именно этим объясняется величие русского царя и «патриаршего чина». Поэтому Арсений и восклицал буквально в духе митрополита Илариона: «Слышите, греки, и внимайте, и не гордитеся, и не называйте себя источником, яко се ныне Господне слово збылося на вас. Были вы первии, а ныне стали последни. А мы были последнии, а ныне перви» ^{[22, л. 359–360]}.

Однако текст первой редакции, уже выверенный Ч-1, отражал споры в Тырговиштах не полностью. Арсений, заново выправив текст Ч-2, уточнив и дополнив деталями, подчеркивающими единство источника веры греков и русских (от апостола Андрея), напомнил о судьбе «возлюбленного» Богом Израиля, который Бог отверг и предал в запустение так же, как затем избранных им греков. «Ино какия вы нам учители и источник? – Презрительно говорил Арсений, напоминая о бедственном положении православных под властью турок. Вставку о России как Новом Израиле он должен был сделать не только потому, что этот тезис был одним из центральных в русской духовной литературе с XI в., но поскольку он послужил одной из официальных основ царской власти во всех чинах венчания ^{[33, с. 211–224; 34, с. 13–39]}.

Другое большое дополнение, которое он наметил во второй редакции Ч-2 и сделал в третьей редакции, представляло собой запись действительно бывшей дискуссии о хронологии 9 и 11 мая, в которой Суханов изобличал греческую науку как схоластическую, «латынскую» и «езуитскую». В первой редакции остался ее след, в виде мельком брошенной в диалоге констатации, что греки даже «лета от Рожества Христова потеряли», понятной лишь участникам предыдущего диалога.

Процветание России, добавил Арсений, развивая в третьей редакции редактуру Ч-2, пояснявшую первоначальных текст и образовавшую вторую редакцию, связано с православным царем точно так же, как благочестие Греческой державы было связано с императором. В Москве, уточнил он свой ответ на требование греков повиноваться Восточным патриархам, могут их не слушать потому, что имеют высшую ценность – православное царство. Когда «в Цареграде был царь благочестивой един под сонцем, и он учинил 4-х патриархов да папу в первых. И те патриархи были в одном царьствии под единым царем и на соборы збирались патриархи по его царскому изволению. А ныне вместо того царя на Москве государь царь благочестивой, во всей подсолнычной един царь благочестивой, и царство християнское у нас Бог прославил. И государь царь устроил у себя в своем царстве вместо папы патриарха в царьствующем граде Москве, идеже и сам царь, а вместо ваших четырех патриархов устроил на государьственных местех четырех митроплитов; ино нам мочно и без четырех патриархов ваших править закон Божий, занеже ныне у нас глава православия царь благочестивый». Именно в связи с царством Арсений продолжил мысль, что благосостояние Церкви принципиально для ее авторитета: «Ведь патриарх зовется потому, что имеет под собою митрополитов, архиепископов и епископов – потому патриарх. А ваш патриарх Александрийской над кем будет патриарх? Толко всего у него две церкви во всей его епархии, а не имеет под собою ни единаго митрополита и архиепископа и епископа. Над ким он будет патриарх?» ^{[21, л. 64–65]}.

О богатстве и порядке в Русской церкви говорит и вставка Арсения в третью редакцию, которая не читается в МГАМИД и Арх, но восстанавливается по рукописной традиции. – Как и предусмотренное еще в первой редакции, но появившееся только в третьей добавление греческого «аргумента»: двух писем афонских монахов, оправдывавших их перстосложении при крестном знамении в связи с сожжением ими московских книг. Как видим, Суханов пополнял и уточнял текст не произвольно. Он совершенствовал свой отчет в Посольский приказ, вставляя пропущенную в первой и второй редакциях аргументацию в реально произошедшем споре, чтобы представить свою позицию и полно, и, как было положено в посольском отчете, выгодно, ибо представитель России в дискуссии с иностранцами должен был быть победителем. Разумеется, дипломат понимал, что произошедший у него частный спор с греками имеет идейное значение, а его текст – общественное звучание (иначе не отдал бы его в переписку), однако еще не знал, насколько оно окажется велико.

Все три авторские редакции (т.е. МГАМИД со всей правкой и Х) были созданы в столице Валахии Тырговиштах после 6 июня: последней даты хронологически последовательного, как было принято в Посольском приказе, текста его отчета о «прениях с греками о вере» весной и летом 1650 г., – до спешных сборов Суханова по новому посольскому делу на Украину 23 сентября. Поездка, из-за мора, карантинов и волнений населения, была крайне трудной, а переговоры в гетманской столице Малороссии Чигирине оказались настолько бурными, что единственным возможным периодом создания третьей, завершающей авторской редакции «Прений» остается то же лето и ранняя осень, что и для первых двух редакций.

Теоретически, Суханов мог заниматься редактурой «Прений» после успешного завершения его труднейших переговоров с Богданом Хмельницким 4–11 ноября, когда гетман упорно и яростно требовал от представителя России принятия его царем в подданство и, главное, немедленной военной помощи, но отказывался просить это в Москве официально, в то время как Арсений, не имевший полномочий ничего такого обещать, добивался выдачи или высылки из гетманских владений самозваного «сына царя Василия Шуйского», которого Хмельницкий на всякий случай пригрел ^{[21, л. 12–28]}.

Практически, это было едва ли возможно на опасном пути через земли бунтующих казаков до Путивля, куда Суханов прибыл только 25 ноября. И лишь затем, по пути в Москву, Арсений вновь мог свободно писать. Однако не стоит забывать, что приехав в столицу 8 декабря, он утром 9-го отчитался в Посольском приказе устно, а уже «в вечеру», согласно документам, сдал аккуратно переписанные подьячими на столбцах копии своих политического и церковного отчетов, сделанных согласно полученным им двум наказам (заданиям-инструкциям).

Главным и наиболее сложным был обширный политический отчет, в котором казачья верхушка, несмотря на честно записанные Сухановым угрозы в адрес России, представлена с пониманием и даже сочувствием. Этот текст, выполненный с большим дипломатическим и литературным искусством, Арсений и должен был написать по дороге из Путивля в Москву. «Прения с греками о вере» были написаны не менее искусно и страстно, однако их тема для Посольского приказа была не столь актуальной. Да и для дворянина по происхождению, крупного административного и хозяйственного деятеля в Церкви, который был правой рукой еще патриарха Филарета Никитича и который во всех его четырех путешествиях (в Грузию в 1638–1641 гг., в Валахию и Малороссию в 1649–1650 гг., в Иерусалим в 1651–1653 гг., на Афон в 1653–1655 гг.) с гордостью выступал представителем России (хотя в последнем случае – неофициальным, без грамот к турецким властям), было время для большой политики по вопросу войны и мира, и время для дискуссий с греками в тиши греческих монастырей.

Благодаря археографическому и источниковедческому исследованию была получена ясная картина создания автором важного источника русской общественной мысли перед началом Раскола. Следует отметить, что даже самые высокие оценки, данные этому сочинению учеными XIX в., не следует считать преувели­ченными. Авторские редакции «Прений с греками о вере» являются уникальным источником общественно-политической и культурной истории России, раскрывающим широко, полно и аргументировано те взгляды русских людей на место и роль России в православном мире, которые мы видим в тех или иных аспектах в государственных документах, публицистике, летописании, личных записках и отдельных высказываниях на протяжении всего XVII столетия. Концепция Руси как духовного центра мира изложена Сухановым в такой концентрированной форме, которую мы не видим в иных произведениях, даже целых их комплексах, типа полного набора чинов великокняжеского и царского венчания конца XV – конца XVII вв. ^{[33, 34]}.

Проведенное исследование дало четкий ответ на вопрос, была ли сформулированная Сухановым система взглядов, где все высказанные им идеи были взаимосвязаны и усиливали друг друга, уникальным творением талантливого публициста? – Нет. Детальный анализ истории текста «Прений» в конкретной ситуации посольской миссии Арсения летом и осенью 1650 г. убедительно доказал то, что прозревал еще внимательно читавший документы Посольского приказа Н.Ф. Каптерев: что сочинение представляет собой дипломатический отчет, в котором, как и требовалось, были приведены ответы официального представителя России на ситуационно мотивированную попытку иностранцев заявить о их превосходстве над Россией, в данном случае – в главном для русских вопросе, вопросе веры. Все сказанное и написанное Сухановым было изложением позиции России ее дипломатическим представителем в Валахии ^{[21, л. 8]}, посланным Посольским приказом с миссией, санкционированной царем и патриархом. Еще раз подчеркну: Арсений не являлся очередным монахом-путешественником, прибившимся к свите Иерусалимского патриарха Паисия. Он был дипломатом, имевшим конкретные задания и официальные документы: царские грамоты к властям на пути следования (молдавским, валашским и турецким).

В связи с невозможностью для ряда ученых XIX в. по идейным причинам признать, что Арсений изложил в «Прениях», использованных затем староверами, общее мнение россиян в 1650 г., до реформ Никона, в историографии была выдвинута версия об отражении им якобы бывших в это время в Москве споров. Мнение, что Суханов был заинтересован в споре с греками о вере некими личными обстоятельствами, было внимательно рассмотрено и оказалось лишенным фактических оснований. Ни книги, изданные на Печатном дворе, которые он рьяно защищал, ни якобы имевшее место влияние иерусалимского патриарха Паисия на будущего патриарха Никона, ни споры о единогласном церковном пении на создание Арсением его произведения не повлияли. Столкнувшись с реальной проблемой сожжения афонскими монахами московских печатных книг, опытный дипломат в рамках своего задания начал расследование, в ходе которого по ряду вопросов возник спор с греческим духовенством. Его обязанностью являлось убедительное представление русской позиции по всем вопросам, поднятым оппонентами.

В ответ на претензию греческого духовенства на первенство Восточных патриархий, исторически выступающих «учителями веры» для других поместных православных церквей, Суханов талантливо развернул весь спектр утвердившихся в России его времени представлений о месте Русской церкви и царства в православном мире. Стоявший в начале спора вопрос о перстосложении оказался в итоге частным – такова была логика диспута, предложенная самими греками. Отразив реальные убеждения русских и греков, «Прения» оказались на острие полемики XVII–XIX вв. потому, что царь Алексей Михайлович и патриарх Никон заняли вскоре позицию греческой стороны. Внутри страны апелляция к чужому авторитету означала Раскол, вовне – огромные потери и разочарования в «братской дружбе» и «христианском единстве» в войне на Украине.

В итоге позиция Суханова, выражавшая глубокие убеждения русского общества, в XVII в. победила. В 1676 г. Федор Алексеевич утвердил в духе Суханова концепцию единственного во вселенной Российского самодержавного православного царства, столпа и утверждения мирового православия, фундамента мирового царства Христа. Воплощенные царем на высшем государственном уровне идеи, в частном дипломатическом случае изложенные Арсением устно и сохраненные в его «Прениями» письменно, нисколько не мешали модернизации страны, в том числе путем заимствования методов и достижений западной науки, техники и передового опыта. Помехой развитию науки и просвещения стала именно официальная грекофилия, мотивировавшая обвинения против всех просветителей, включая греков Лихудов, в «латинской ереси» и «западном зломысленном мудровании». Впоследствии Петр I, хотя и не без колебаний в пользу «малороссийской науки», обратился в противовес этим обвинениям в сторону западноевропейского опыта. При этом царь по традиции сохранил и даже укрепил в обществе сформулированное, но отнюдь не выдуманное Сухановым устойчивое убеждение в уникальности России, которую «Господь создал только одну» и «она соперниц не имеет».