Lacan's Concepts of Thinking and Reality

Rudnev Vadim Doctor of Philology professor of the Department of Anthropology at Lomonosov Moscow State University 105043, Russia, Moscow, str. 7-Ya Parkovaya, 12/28, ap. 44 vprudnev@mail.ru Other publications by this author

1.

В книге 7-й семинаров «Этика психоанализа» (1959-1960) Лакан недвусмысленно связывал Реальное с инстинктом смерти. Он говорил, в частности:

Непосредственного доступа к нему (Реальному. – В. Р.) нет, хотя некоторые из вас, недоумевая о том, какое значение я собираюсь ему, в конце концов, приписать, должны были бы заметить, во всяком случае, что смысл этого понятия не может не быть связан с пронизывающей все творчество Фрейда тенденцией, следуя которой, он отказывается от первоначального противопоставления принципа реальности принципу удовольствия, чтобы после ряда колебаний, сомнений и незаметных смещений ориентиров постулировать, в окончательном варианте своего учения, существование по ту сторону принципа удовольствия чего-то такого, относительно чего далеко не ясно, как оно с первоначальным противопоставлением соотносится. По ту сторону принципа удовольствия является нашему взору тот темный лик - настолько темный, что мог предстать в глазах некоторых несовместимым не только с биологической, но и с научной мыслью вообще - имя которому инстинкт смерти ^{[14, с. 29]} ) (курсив Лакана. – В. Р).

Далее, в той же главе второй он сказал следующее:

К чему приводит нас артикуляция механизма восприятия? К реальности, разумеется. На что, однако, распространяется, согласно гипотезе Фрейда, власть принципа удовольствия? Опять же на восприятие - это как раз то новое, чем обязаны мы именно ему. Первичный процесс, утверждает он в седьмой части Толкования сновидений, стремится развиваться в направлении идентичности восприятия. К идентичности этой восприятие стремится всегда - для него неважно, носит она реальный или же галлюцинаторный характер. Если совпадение с Реальным не получается, оно оказывается галлюцинаторной. В этом и состоит опасность в том случае, если первичный процесс берет верх ^{[14, с. 43]} (курсив мой. – В. Р.).

Итак, по Лакану, поучается, что первоначальная фрейдовская оппозиция принципа удовольствия и принципа реальности мифологически нейтрализуется (по А. М. Пятигорскому) влечением к смерти, которое в определенном смысле Лакан отождествляет с Реальным, нормального определения которого per gеnus proximum et differentia specifica он нигде не дает. Реальное это расширенное понимание фрейдовского Оно (по мнению А. И. Сосланда, высказанному в устном разговоре). При этом, если принцип удовольствия не совпадает с Реальным, как говорит Лакан, то оно становится галлюцинаторным. Не наводит ли это нас на мысль, что и само мышление в этом случае становится галлюцинаторным? В самом деле, если реальность в соответствии с представлениями буддизма это коллективная галлюцинация, или согласованный бред терминах нашей книги «Логика бреда» ^[10], то не логично ли предположить, что и мышление осуществляется в галлюцинаторном режиме? Но что это значит? Это значит, что никакого мышления на самом деле не существует, что мы живем, как во сне, или в гурджиевском смысле просто во сне, и только тогда, когда мы просыпаемся к осознанной жизни путем самовоспоминания или метанойи, у нас появляются подлинные креативные мысли. Это можно назвать творческим вдохновением. В этом плане обычная Аристотелева логика перестает играть роль в нашем мышлении и основополагающим становится закон Маттте Бланко – все равно всему и все равно бесконечности («Это выжимки бессониц, / Это свеч кривых нагар… - Ахматова, «Про эти стихи»). В предыдущей главе о дзенском мышлении мы исходили из того, что очищение ума (самадхи) происходит после долгих тренировок ума и тела мгновенно. Это не совсем так. Сэкида Кацуки в книге «Практика дзен» ^[1] пишет о том, что имеются промежуточные стадии самадхи и что, более того, самадхи может проявляться в повседневной жизни, когда поэта посещает вдохновение. Примеры этого дает классическая японская поэзия хокку и танка.

Жизнь моя! Наедине с хризантемой Замру в тишине…

Мидзухара Сюоси

2.

Далее Лакан в том же семинаре говорит

Внешний мир представляет собой нечто такое, с чем сознанию как-то предстоит разобраться, и с тех пор, как существуют люди, как люди мыслят и как пытаются они построить теорию познания, разбираться с ним оно не перестает. Далее Фрейд в эту проблему не углубляется, замечая лишь, что она, безусловно, очень сложна и что нам далеко еще до того, чтобы делать даже отдаленные предположения об органических причинах происхождения этого конкретного механизма.

<…>

Я уже обратил ваше внимание на то, что, как подчеркивает сам Фрейд, мыслительные процессы, постольку, поскольку руководит ими принцип удовольствия, бессознательны. Сознания они достигают в меру того, как имеется возможность их вербализовать, как отрефлектированное объяснение водит их в пределы досягаемости принципа реальности, в пределы досягаемости сознания как инстанции постоянно бодрствующей и употребляющей внимание на то, чтобы улавливать происходящее в реальном мире, позволяя тем самым в этом мире как то ориентироваться.

Именно в собственных речах своих удается субъекту, по чистой случайности, уловить те хитрости, с помощью которых встраиваются в его мысль принадлежащие ему идеи - идеи, происхождение которых зачастую более чем загадочно. Необходимость высказать их, их артикулировать, вводит между ними порядок порою чрезвычайно искусственный. На это охотно обращал внимание Фрейд, замечая, что объяснения тому, что те или иные настроения и расположения духа возникают у нас одно за другим, находятся неизменно, но при этом ровным счетом ничто не свидетельствует о том, что подлинные причины именно этой последовательности их появления нам доступны. В этом как раз и позволяет нам убедиться опыт психоанализа ^{[14, с. 64-65]} (курсив мой. – В. Р.).

Итак, Лакан, ссылаясь на Фрейда, прямо говорит, что мыслительные процессы исходят из принципа удовольствия и поэтому в основе своей бессознательны. Да и как может быть иначе! Принцип удовольствия, он же первичны процесс, полностью главенствует в жизни младенца. И этот принцип в своей основе - галлюцинаторный. Ведь младенец большую часть дня спит. И мыслительные процессы протекают у него во сне (мысли сновидения по Биону), а сновидение это по Фреду галлюцинаторное исполнения желаний. Какие желания у младенца? Это желание, прежде, всего материнской груди. Желание поесть досыта. Но оно носит у младенца на оральной стадии психо-сексуального развития эротический характер. Мы еще, не касались вопроса о том, как мышление связано эросом. По Мелани Кляйн в бессознательной жизни младенца слиты эрос и танатос, поэтому мы можем сказать, что младенец в гораздо большей степени живет в Реальном, чем взрослый. Что это значит? Прежде всего, то, что младенец все время и боится смерти, и его влечет к ней ^[2]. Эта диалектика прекрасно отражена в стихотворении Гёте «Лесной царь»:

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь издрогнув, малютка приник; Обняв, его держит и греет старик. "Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?" - "Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул: Он в темной короне, с густой бородой". - "О нет, то белеет туман над водой". "Дитя, оглянися; младенец, ко мне; Веселого много в моей стороне: Цветы бирюзовы, жемчужны струи; Из золота слиты чертоги мои". "Родимый, лесной царь со мной говорит: Он золото, перлы и радость сулит". - "О нет, мой младенец, ослышался ты: То ветер, проснувшись, колыхнул листы". "Ко мне, мой младенец; в дуброве моей Узнаешь прекрасных моих дочерей: При месяце будут играть и летать, Играя, летая, тебя усыплять". "Родимый, лесной царь созвал дочерей: Мне, вижу, кивают из темных ветвей". - "О нет, все спокойно в ночной глубине: То ветлы седые стоят в стороне". "Дитя, я пленился твоей красотой: Неволей иль волей, а будешь ты мой". - "Родимый, лесной царь нас хочет догнать; Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать". Ездок оробелый не скачет, летит; Младенец тоскует, младенец кричит; Ездок погоняет, ездок доскакал... В руках его мертвый младенец лежал.

Эта амбивалентность говорит о том, что в Реальном господствует первичный процесс. Реальное бессознательно. В определенном смысле Реальное это и есть мышление. А поскольку Реальное это нечто невозможное, то и мышление в этом смысле возможно только в Реальном, то есть невозможно. Как это понять? Разве младенец думает? Как говорил Кролик в «Винни Пухе»: Когда я говорю «думать», я имею в виду думать!» Подумаем об этом серьезно.

3.

Итак, Лакан говорит, что мысль достигает принципа реальности, когда она вербализуется. То есть становится в традиционном смысле сознательной. Принцип реальности и язык тесно связаны. Язык – это регистр Симвлического (расширенное лакановское понимание СверхЯ). Когда появляется язык, то бессознательное Реальное уходит в подполье. Как же функционирует мышление, если оно, как считает Лакан, связано с Реальным, а то в свою очередь галллюцинаторно и опосредовано инстинктом смерти, в котором нейтрализуются принцип удовольствия и принцип реальности? Кажется, нам теперь удастся приблизиться к ответу на вопрос о том, что такое Реальное. Реальное как нейтрализация принципов удовольствия и реальности, получается и есть та самая невозможная смерть, которой не существует, как считали буддисты и Джон Уильям Данн (см. Приложение). Можно в связи с этим высказать гипотезу, в соответствии с которой бессознательное мышление человека, а тем более младенца, выросшее в Реальном, всегда есть мышление о смерти. Тот есть, если довести эту мысль до логического завершения, то о чем бы ни думал человек, а тем более младенец (согласно реконструкциям Меаении Кляйн), он всегда думает о смерти. Поразительно, как сходные мысли выразил Давид Самойлов, конечно, не читавший Мелани Кляйн, в следующем стихотворении:

Ребенок ближе всех к небытию. Его еще преследуют болезни, Он клонится ко сну и забытью Под зыбкие младенческие песни. Его еще облизывает тьма, Подкравшись к изголовью, как волчица, Заглаживая проблески ума И взрослые размазывая лица. Еще он в белой дымке кружевной И облачной, еще он запеленат, И в пене полотняной и льняной Румяные его мгновенья тонут. Туманящийся с края бытия, Так при смерти лежат, как он — при жизни, Разнежившись без собственного "я", Нам к жалости живой и укоризне. Его еще укачивают, он Что помнит о беспамятстве — забудет. Он вечный свой досматривает сон. Вглядись в него: вот-вот его разбудят.

В главе «Эксперимент о смерти» нашей книги «Реальность как ошибка» мы показали, что все слова в языке связаны со словом «смерть». Позволим себе процитировать этот фрагмент:

Ясно, что все формы жизни, так или иначе, связаны со смертью. Вот человек идет на работу. Связано ли это как-то со смертью? Конечно, связано. Человек может не думать о смерти, но влечение к смерти есть в большей или меньшей степени у каждого человека. Идя на работу, человек может не думать о смерти. Но он может думать, что он потеряет работу и обречет детей на голодную жизнь, что они, в конце концов, умрут. Всякое бытие есть бытие к смерти. Кьеркегор - Хайдеггер – Камю («Чума», «Посторонний»). Любое произведение искусства связано со смертью. Как? А безмятежный пейзаж Куинджи «Сосны, освященные солнцем»? Он тоже связан со смертью? Каким же образом? Приходит на ум строка «И вчерашнее солнце на черных носилках несут». Это о смерти Пушкина: «Солнце русской поэзии закатилось» – слова из некролога, написанного Владимиром Одоевским. Но причем здесь Архип Куинджи? Как причем? Но он же умер! Все люди смертны. Кай - человек. Следовательно, Кай смертен. «Но я-то не Кай!» - в отчаянии кричит герой рассказа Толстого «Смерть Ивана Ильича». Неужели в языке нет ни одного слова, которое бы не было связано со смертью? Может быть это Бог? Но Бог умер, сказал Ницше. Если бы не было языка, то не было бы смерти, потому что некому было бы произнести слово «смерть». В этом смысле смерть присуща человеку только потому, что он говорит. Человек говорит языком смерти. Вот почему все слова языка связаны со смертью ^{[8, с. 355-358]}.

4. Но, с другой стороны, «язык это жизнь, и именно в языке заложено бессмертие» (Ефим Курганов в переписке со мной). Здесь, на мой взгляд, присутствует сложная диалектика. На распаде (смерти) культуры ХIХ века было придумано два типа культурных языков — живой и мертвый — для того, чтобы удерживать культурный гомеостаз этого чрезвы­чайно трудного столетия. Витгенштейн и Соссюр придумали мертвый язык логического позитивизма и структурной лингвистики. Этот язык способствовал формированию небы­валой по своим достижениям, но с житейской точки зрения совершенно ненужной “гуманитарной” науки. Фрейд и Хайдеггер придумали живой язык, позволявший житей­скому либо высказаться в его речи в случае психического недомогания, либо обращаться к нему с “вопрошанием” в случае экзистенциального кризиса. После второй мировой войны мертвое стало смешиваться с живым и потихоньку стало отравлять живое. Про­изошло Вавилонское столпотворение. Знаменитая “кроссдисциплинарность”, по сути дела, есть выражение недовольства ни одним из существующих языков, недопонимание или полное непонимание их природы и функций и, как следствие этого, общий кризис всех гуманитарных наук, за которым, очевидно, последует тот “взрыв”, о котором перед смертью писал Лотман ^[6]. Уцелевшим после этого взрыва, вероятнее всего, останется одно — продолжать жить и говорить, говорить, говорить до бесконечности.

Язык связан и с жизнью и со смертью. Когда я в книге «Новая модель реальности» заменил оппозицию истинности и ложности противопоставлением жизни и смерти, получилось что каждое высказывание языка связано как с жизнью, так и со смертью. Но не преувеличение ли это, что любой рассказ это рассказ о жизни и смерти? Можно ведь рассказать просто какую-то ерунду: «Приснился раз Бог весть с какой причины советнику Попову странный сон: поздравить он министра в именин в приемный зал вошел без панталон» Причем здесь жизнь и смерть? Но как же? Он в финале, чтобы спасти свою жизнь, заложил всех своих друзей и знакомых. Ну, хорошо. «Без окон без дверей, полна горница людей». Загадка это тоже дискурс, языковая игра, род наррации. Где здесь жизнь и смерть? Но подумайте сами: без окон, без дверей - они же там все задохнутся! Хорошо, это шутка. Возьмем просто предложение «Я вижу дерево» (из поздних дискуссий Мура и Витгенштейна). Просто я вижу дерево. Но так не бывает. Нужно придумать контекст. Вот я смотрю в окно, вижу дерево и думаю, что я скоро умру, и оно меня переживет. Гляжу ль на дуб уединенный и мысль: патриарх лесов переживет мой век забвенный, как пережил он век отцов. Или наоборот. Смотрю на старое дерево и думаю, что эту смоковницу нужно спилить. Нет, про деревья сколько угодно. Дуб князя Андрея, например. Это понятно. Мировое древо. Пример неудачный. Хорошо, вот стихотворение Брюсова:

О укрой свои бледные ноги.

Но это стихотворение не о смерти и жизни, а о сексе. Но вспомним хотя бы статью Сабины Шпильрейн «Деструкция как причина становления»: любовь, секс, рождение и смерть, все там увязано воедино. Ну, хорошо, допустим мы действительно на огромном количестве примеров показали, что любой дискурс связан с диалектикой жизни и смерти. Что же это нам дает в плане того, что реальность это наррация? Поскольку наррация вышла из мифа, где нет разграничения реального и вымышленного, а миф это нейтрализатор жизни и смерти, то наррация-реальность это естественное расподобление понятий жизни и смерти и их трагическое расподобление. А о чем вообще говорить, как не о жизни и смерти? Лакан считал, что всякое влечение может быть редуцировано к влечению к смерти. Если влечение к смерти вообще существует, оно уравновешивает инстинкт жизни. «Влечение к жизни» - так нельзя сказать. Жизнь это желание. Желания всегда исходят из Я, а влечения - из Оно. «Оно» это отстойник «низменных» сексуальных влечений. Но Сабина Шпильрейн в статье 1911 года поняла, что сексуальность и влечение к смерти тесно связаны: При зачатии происходит соединение женской и мужской клеток. Каждая клетка при этом уничтожается как единица, и из продукта уничтожения возникает новая жизнь. Некоторые низшие живые существа, например, мухи-поденки, с произведением нового поколения лишаются жизни и умирают. Для них создание — это одновременно и гибель, что, взятое само по себе, есть наиболее страшное для живущего. Если собственная гибель служит новому созданию, то она становится для индивида желаемой.

Для биологически высоко организованного индивида, состоящего уже не из одной единственной клетки, само собою разумеется, что он не весь уничтожается в половом акте. Но половые клетки, исчезающие как единицы, есть особые для организма элементы: они находятся в тесной взаимосвязи со всей жизнью индивида и содержат в концентрированной форме всего производителя, постоянно влияющего на них при их развитии и на которого они также постоянно влияют.

Эти важнейшие экстракты индивида уничтожаются при оплодотворении. Соответственно объединению половых клеток в акте совокупления происходит теснейшее объединение двух индивидов: один проникает внутрь другого. Различие лишь количественное: всасывается не весь индивид, а только часть его, представляющая, однако, в этот момент значение всего организма. Мужская часть растворяется в женской; женская же становится беспокойной, получается новую форму благодаря чужому захватчику. Перестройка касается всего организма; разрушение и восстановление, всегда происходящие и в обычных обстоятельствах, идут особенно резко. Организм освобождается от половых продуктов, как от всякого экскрета.

Было бы невероятно, чтобы индивид не подозревал об этих процессах разрушения и перестройки в своем организме, хотя бы в соответствующих чувствах. Как чувства наслаждения сами даны в инстинкте продолжения рода, так и чувства отпора, такие как страх и отвращение, не выступают следствием ошибочного связывания с пространственно сосуществующими экскретами, не являются отрицательными, означающими лишь отказ от сексуальной деятельности, а являются чувствами, соответствующими разрушающим компонентам самого сексуального инстинкта ^{[13, с. 211]}.

5.

Но я вновь задаю себе один и тот же вопрос: как мышление связано с Реальным? С инстинктом смерти? Действительно ли я верю в бессмертие? Эта вера «мерцает». В те редкие моменты, когда я понимаю, что хочет сказать Джон Уильям Данн, мне действительно кажется, что смерти нет. И думать здесь не о чем. Но если думать не о чем, то зачем тогда нужно мышление? Реальное существует только в связке с Символическим и Воображаемым. Воображаемым Лакан называл сферу Эго. Мне всегда это было непонятно. Почему Я – это Воображаемое? Я - это самая что ни на есть реальность. Но я же сам писал «Меня нет, но мне страшно» ^[9]. Но это же про шизофрению. А как же множество маленьких я у Гурджиева и Успенского? Итак, я – это Воображаемое. Можно даже сказать, Виртуальное. Стало быть, мышление тоже виртуально. Конечно, ты же сам писал выше, что мышление галлюцинаторно. И я – это галлюцинирующая галлюцинация. Но это же про шизофрению. Нет, книга «Новая модель шизофрении» н е про шизофрению. Это очередная модель реальности. Там ключевую роль играл концепт проективной идентификации. Проективная идентификация Кляйн-Биона для меня такая палочка-выручалочка. Может быть, она поможет мне разобраться в том, как соотносятся мышление и Реальное Лакана? В каком регистре происходит проективная идентификация? Напомню себе и вам, что это такое. Проективная идентификация – это универсальный механизм защиты, суть которого в том, что субъект пытается навязать собеседнику свое мышление и при этом хочет, чтобы собеседник оставался самим собой. Проективная идентификация, таким образом, происходит в режиме Воображаемого, в режиме Я – Ты, как бы сказал Лотман. А «Ты» - это тоже Воображаемое? Моя жена, мое Ты, это само реальное, что есть на свете. Я не могу ее назвать галлюцинирующей галлюцинацией, хотя Галич пел:

Как мне страшно, что ты жена! Как мне страшно, что ты жива! Воркутинскою долгой ночью Ты была воображена...

И меня с моей женой не связывают отношения проективной идентификации. Я никогда не навязываю ей своего мышления; и хотя она мне свое, порой, навязывает, оба мы остаемся самими собой, хотя нас связывают почти 30 лет совместной жизни. И все же я так до конца и не понял, как связано мышление и Реальное Лакана.

6.

Начнем все сначала. Мышление необходимо для преодоления фрустрации. В каком регистре имеет место фрустрация? Я хочу есть! Мне больно! Стало быть, в регистре Воображаемого. Когда мышление становится креативным? С появление Символического, Имени Отца. Когда появляется Реальное? Реальное это бессознательное. Оно присутствует всегда, но незримо. Реальное Лакан связал с влечением к смерти, то есть с любым влечением, со сферой Оно. Как же Реальное связано с мышлением? Мышление, как и Реальное, галлюцинаторно. Мышление это не язык. Оно предсемиотично. Если верить Юнгу, то все символическое, все потенциально семиотическое заложено в человеке генетически. Школа Гурджиева называет это сущностью. По Гурджиеву у маленького ребенка нет личности, а есть только сущность. Младенец асемиотичен. Он все время спит. Что значит мысли сновидения по Биону? Вот мне сегодня приснился старый приятель. Значит ли это, что я во сне «подумал» о своем старом приятеле? Ну, вот разве что в кавычках. Я не чувствую влечения к смерти. Разве что иногда, во время депрессии, когда совсем не хочется жить. Но Фрейд имел в виду под влечением к смерти нечто другое. Он писал: «Смерть это цель жизни». Но я не верю в смерть. Существует труп. Даже у Иисуса был труп, что так страшно изобразил Ганс Гольбейн. Но за смертью следует возрождение. Переход из клеточной жизни в молекулярную, а из нее в электронную (Коллин 2016, 2016а). А. М. Пятигорский говорил, что смерть это прекращение мышления. Сознательность есть преодоление мысли ^[3]. Что значит сделаться сознательным? Это означает полное отсутствие бессознательного и, стало быть, Реального. Это достигается сложными тренировками тела и ума при помощи раздельного внимания и самовоспоминания. Это похоже на практики дзен, приводящие к Просветлению. Что происходит с человеком, когда мышление ему больше не нужно? Фрустраций больше нет. Я не верю в это. Даже у Иисуса были фрустрации. Вспомним хотя бы эпизод в Гефсиманском саду. «Если только можно, Авва Отче, / Чашу эту мимо пронеси». В Иисусе Христе согласно Моррису Николлу было две ипостаси: Иисус означает Любовь, а Христос – Истину («Аз есмь Истина и Жизнь»). В Нем была заложена амбивалентность. Все-таки хоть Он был зачат от Святого Духа, но в чреве обыкновенной женщины. Мышление не исчезает со смертью, оно трансформируется в более высокое молекулярное и высочайшее электронное мышление, которое нам никогда, видимо, не будет доступно.

8.

В лекции «Символическое, Воображаемое и Реальное» Лакан сказал такую фразу: «…le sujet hallucine son mond (субъект галлюцинирует свой мир). Этот дословный перевод мне кажется более точным, чем перевод А. Черноглазова («…мир субъекта является его собственной галлюцинацией) ^{[14, с. 16]}. В чем разница между двумя этими переводами? В том, что перевод Черноглазова более «идеалистический», а мой более «материалистический». Субъект галлюцинирует свой мир. Это означает, что мир вообще-то, по-видимому, существует, вот только субъект делает из него галлюцинацию, потому что иначе воспринять его не может. Он находится в платоновской пещере, откуда видны только искаженные тени реальности. Это соответствует моему понятию визуализированного согласованного бреда. Мы все галлюцинируем. Значит ли это, что нас на самом деле не существует? Нет, это означает другое: что мы не знаем, как на самом деле выглядит внешний мир. Как известно, Гурджиев утверждал, что человек – это спящая машина. Но дело даже не в Гурджиеве. Когда мы спим в узком смысле слова, то каждый, как правило, видит свое сновидение. Когда мы галлюцинируем наяву, то мы все переживаем примерно одну и ту же галлюцинацию. В книге «Логика бреда» я назвал это согласованным бредом, опираясь на понятие Чарльза Тарта «согласованный транс». Согласованному бреду я противопоставил подлинный бред. К этим понятиям можно подверстать концепты «согласованная галлюцинация» и «подлинная галлюцинация». Когда мы сидим в комнате и слушаем доклад, – это согласованная галлюцинация. Означает ли это, что на самом деле мы нигде не сидим, и нет никакого доклада? Доклад – это подлинная галлюцинация. Значит ли это, что то, что я сейчас говорю, является полным бредом. И если да, то каким, согласованным или подлинным? Но согласованным не всегда значит нормальным, а подлинным – не всегда значит безумным. Также согласованность н е подразумевает, что люди хорошо понимают друг друга. Скорее, они делают вид, что понимают. Они договорились, что следует делать вид, что они понимают друг друга для того, чтобы не было коммуникативного хаоса. Мы все «воспринимаем» мир более или менее одинаково, но это лишь коллективная галлюцинация, согласованный бред. Поскольку мы не можем по определению выйти из платоновской пещеры. Из языковой тюрьмы. Ведь ясно, что мы, скорее, живем в мире слов и предложений, а не в мире вещей и фактов, на которые они не похожи (моя интерпретация гипотезы Тимоти Кроу). Что же мы тогда вообще воспринимаем? Славой Жижек назвал одну из своих книг «Добро пожаловать в пустыню Реального». Философ перефразировал слова Морфеуса из «Матрицы», когда тот говорит Нео: «Добро пожаловать в пустыню реальности!» - и показывает ему какие-то развалины. Реальное это вещь в себе или объект «О» Биона, оно в принципе невидимо. Оно как гурдживский Абсолют, оно есть, но представить его невозможно. Мы – несознательные, неразвитые существа, агрессивные или дефензивные, близорукие или дальнозоркие, толстые или тонкие, умные или тупые, но всех нас или почти всех объединяет одно: мы думаем, что мы что-то понимаем в реальности. В книге Георгия Чернавина «Непонятность само собой разумеющегося» приводится, в частности, случай девушки-шизофренички, которая перестала понимать, что значит мыть посуду. В духе антипсихиатрии можно сказать, что эта девушка гораздо ближе к реальности, чем homo normalis, который хорошо знает, как мыть посуду, и не видит в этом никакой проблемы. Надо просто взять тарелку и губку, нанести на губку пару капель моющего средства. Нанести его на поверхность тарелки, повозить немного губку по тарелке, потом прополоскать чистую тарелку под струей воды, вытереть тарелку полотенцем или поставить в сушилку (это пример самого Г. Чернавина, немного мной видоизмененный). Так что же нас здесь не устраивает? А то, что тарелка живая, она может разбиться и ей может стать больно. Позвольте, скажут нам, а далеко ли вы ушли от той девушки из книги Георгия Чернавина? Нет, недалеко. Но разве у вас нет любимой чашки или кружки, которые вы боитесь разбить, или даже любимой вилки или чайной ложки? У меня есть. И у моей жены. И у дочери. И у внучки. Итак, мы галлюцинируем свой мир. Можем ли мы увидеть эту чертову подлинную реальность или мы так и обречены сидеть в платоновской пещере? Гуржиевская школа говорит, что можем. Только у него другая метафора: бежать из тюрьмы. Для этого нужно добиться сознательности. Но как же ее можно добиться?

9.

Итак, каким же образом стать сознательным? Ответ может показаться неожиданным. Нужно, чтобы в человеке заговорила Совесть. Совесть и Сознательность в русском языке одного корня - ‘ведать’, ‘знать'. Только Сознательность расположена в интеллектуальном центре, а Совесть – в эмоциональном. Вот и вся разница. Но как заставить Совесть заговорить? Для этого нужно помнить себя. Отсюда произошел термин самовоспоминание. Но чтобы помнить себя, нужно на это положить всю жизнь. Для этого нет необходимости уходить в монастырь, можно и даже поощряется жить обыденной жизнь – ходить на работу, пить вино, смотреть кино, спать с женой, даже курить. Но при этом все время стараться помнить себя. И необходимо помнить, что даже если что-то у вас получится, а скорее всего ничего не получится, «ибо много званых, но мало избранных», и будет только хуже, чем в начале, ни в коем случае нельзя практиковать все это в одиночку, по книгам. Нужно искать школу. А это очень непросто, потому что школы «Четвертого пути» делают все, чтобы их было трудно найти. Ибо главный принцип «Четвертого пути» - делать усилие. Первое усилие, которое необходимо делать, это как можно меньше спать в прямом и переносном смысле. И стараться все время помнить себя. Как этого добиться? Путем упражнения, которое называется раздельное внимание, или самонаблюдение. Надо стараться одновременно наблюдать за собой и за реальностью. Это очень трудно. Первый раз не получится удерживать такое внимание даже в течение нескольких секунд. Родни Коллин в своей книге «Теория небесных влияний» считает, что в этом упражнении должно быть задействовано три объекта: тот, кто наблюдает; то, за чем или за кем он наблюдает, и –Солнце. Например, человек одновременно наблюдает за собой, за деревом и за Солнцем ^{[4, с. 326]}. Если подумать, то здесь нет ничего удивительного. Ведь мы живем в солнечной системе и все питаемся солнечным светом. И Солнце – это Иисус Христос. Я сам дошел до этой идеи, а потом нашел ее подтверждение в книгах Родни Коллина. И здесь тоже нет ничего удивительного. Солярное божество есть во многих домировых религиях. Чтобы не ходить далеко – в Египте: «Солнце, Божественый Ра Гелиос» (В. Я. Брюсов). Но допустим, вы нашли школу. Замечу, что обучение там платное. Особенно много «драл» сам Гурджиев со своих учеников. Он говорил о том, что он возьмется учить любого, у кого есть толстая чековая книжка. Здесь тот же принцип – сделать усилие, не жалеть денег. Итак, допустим, вы нашли школу и учителя. Сколько времени займет обучение? Всю жизнь. И не одну. Но допустим, вы стали сознательным. Как от этого изменится ваше мышление? В этом необходимо разобраться серьезно.

10.

Какое было мышление у Иисуса Христа, одного из самых сознательных людей на Земле, которого П. Д. Успенский в книге «Новая модель Вселенной» называл наряду с Буддой сверхчеловеком ^[11]? Что характерно для мышления Христа? Именно для Христа, а не для Иисуса? Потому что если мы начнем говорить о евангельском Иисусе, мы вспомним много неприятных черт. Грубое обращение с матерью, изгнание торговцев из храма, разборки с фарисеями, которые в отличие от саддукеев, действительно хотевших Его убить, были настроены просто понять, Тот ли Он, за Кого себя выдает. И лучшие из них – Никодим или Иосиф Аримафейский - пытались спасти его от гибели. Но трудно говорить о Христе, не говоря об Иисусе. Все-таки в целом Он был прекрасный человек. Он простил Петра, который трижды отрекся от Него, Он сделал «ловцами человеков» простых рыбаков, которые после Его ухода приняли мученическую смерть за Него. Какого же рода была главная особенность Его мышления? Мне кажется, то, что Он говорил иносказаниями, притчами, чтобы его понял простой народ (или наоборот, чтобы не понял, как считает эзотерическое христианство (одно из самоназваний школы «Четвертого пути»), которое считало, что в Новом Завете, как и в любом Священном Писании, все зашифровано для избранных. Например, Морис Николл в книге «Новый человек» писал, что под «прелюбодеянием» Христос понимал смешение доктрин ^[7]. Что значит говорить притчами? Это эмоциональный, интуитивный язык, порой глубоко парадоксальный, близкий к дзенскому мышлению. Ну, хорошо. А как же Реальное Лакана? Так вот оно Реальное: Христос, Спаситель, Самость, Солнце, Реальное - это все названия одной и той же сущности. И ведь у Христа, как считают психоаналитики, было сильное влечение к смерти. А что Ему еще оставалось в Его положении! Но тем, кому хорошо, на этом свете, все это ни к чему. Ну, и слава Богу!