The Meanings of October in the Mental Dispositions of Russians and their Place in the Modern Public Consciousness

Popova Anna Dmitrievna Doctor of History POPOVA Anna Dmitrievna – Doctor of Historical Sciences, Professor, Department of Philosophy, S. A. Esenin Ryazan State University; S. A. Esenin Ryazan State University, Svobody ulitsa 46, Ryazan, Ryazanskaya oblast 390000 Russia;a.d.popova@mail.ru a.d.popova@mail.ru Other publications by this author

Развитие современной России направлено на формирование гражданского общества. Важным аспектом этого процесса является развитие общественного сознания, в том числе складывание элементов гражданского сознания, что включает высокий уровень гражданской ответственности, знание и уважение законов, прав и свобод других людей, признание автономии личности, взаимную ответственность общества и власти. Данные ценности сформированы в ходе развития западной политико-правовой мысли в течение XVII-XIX вв. и стали фундаментом формирования гражданского общества за рубежом. Однако говоря о развитии гражданского общества в нашей стране, необходимо учитывать специфику российского менталитета, а также ряд исторических факторов, которые повлияли на его формирование. В том числе интересным моментом является сопоставление ментальных установок и ценностей гражданского общества с одним из самых главных событий в истории нашей страны ХХ в. – революцией 1917 г.

Прошедший юбилей дает серьезный повод для анализа системы ценностей, которые стояли за этим событием и сопоставления их с традиционными для российского общества ментальными установками, что, бесспорно, должно помочь осознанию трудностей и закономерностей формирования гражданского общества в России на современном этапе. События октября 1917 г. следует рассматривать как элемент сложного революционного процесса, предпосылки которого сформировались еще в XIX столетии. В феврале 1917 г. этот революционный процесс вышел в завершающую стадию. Монархическое государство, сплошь пронизанное устаревшими формами, традициями, правовыми нормами, оказалось не способным решить актуальные задачи дня.

Как известно, после падения самодержавия общество оказалось перед выбором, обозначенным системой двоевластия: официальной системой органов власти и неофициальной - Советами. Можно согласиться с мнением профессора МГУ Л.И. Семенниковой, которая рассматривает систему двоевластия как конкуренцию двух мировоззренческих систем ^{[22, с. 435]}. Официальная система органов власти держала курс на формирование классического парламентского государства, идеология которого была характерна для гражданского общества. В основе ее положены принципы разделения власти на три ветви, исполнение депутатских обязанностей на профессиональной основе, взаимная ответственность граждан и общества, равенство всех перед законом, уважение индивидуальности, то есть прав и свобод личности, а также умение их отстаивать. Основой деятельности как власти так и личности является закон, что создает определенные гарантии реализации прав и свобод личности ^{[25, с. 105]}. Первые шаги Временного правительства по преобразованию системы органов власти шли именно в этом направлении. После падения самодержавия были до логического конца доведены две наиболее буржуазные и демократические реформы Александра II – земская и судебная. В системе земских органов появилось звено, о котором говорилось с конца XIX в. – волостные земские собрания. И хотя их деятельность не была особо эффективной (прежде всего в силу невозможности без участия центральной власти решить самые злободневные вопросы) ^{[20, с. 136]}, это был шаг к классическому парламентскому государству: выборы стали проводиться на основе всеобщего избирательного права. Были расширены полномочия мировых судов, суд присяжных введен повсеместно. На Учредительном собрании планировалось принять новую Конституцию страны, которая должна была официально закрепить республиканскую форму правления с двухпалатным парламентом, избираемым на основе всеобщего избирательного права. Главой государства должен был стать Президент, избираемый парламентом.

Альтернативная система – власть Советов – родилась не в 1917 г. Общеизвестно, что первые Советы появились в городе Иваново в 1905 г. По своей сути и механизму работы они были очень близки к традиционным народным органам самоуправления народа – сельским сходам. Вместо постоянных немногочисленных делегатов, которые исполняют свои обязанности на профессиональной основе – общее достаточно представительное собрание (по дореволюционным законам каждая семья посылала своего представителя на сельский сход), собираемое по всем актуальным вопросам. Причем круг решаемых этих вопросов не преломляется через западную призму разделения власти на три ветви. Сельский сход принимал решение (законодательная функция), тут же контролировал их исполнение (исполнительная функции), мог вынести решение об исключении членов, потерявших доверие общества (судебная функция) ^{[15, с. 141]}. Также до 1912 г. в России действовали волостные суды, решения в которых принимались не на основе письменного права, а обычая.

Можно отметить, что в политическом и государственном развитии дореволюционной России традиции буржуазного парламентаризма укреплялись достаточно медленно, тесно переплетаясь с сословными, почвенческими традициями. В 1905 г. была создана законодательная база деятельности российского парламента, но его выборы происходили по системе, в которой имущественный ценз сочетался с сословным. Эпоха Великих реформ создала всесословные земские органы самоуправления, но они продолжали сосуществовать с сословными крестьянскими сельскими сходами, суды присяжных, мировые суды сосуществовали с волостными судами. Развитие капиталистической экономики тоже имело свою специфику. Философ Э. Фром подчеркивал, что развитие капитализма неизбежно развивает психологию индивидуализма: «Росло значение капитала, индивидуальной экономической инициативы и конкуренции. Развивался новый денежный класс. Во всех классах общества было заметно развитие индивидуализма, который оказывал на все сферы человеческой деятельности: на вкусы и моды, на искусство и философию, и даже на теологию» ^{[27, с. 214]}. Однако в России капитализм имел особое лицо – земля давалась не каждому крестьянину, а общине, то есть вместо индивидуальных хозяйств продолжало сохраняться коллективное владение землей. Это имело свои позитивные стороны: не давало разориться окончательно малоимущим, обеспечивало подобие социальной поддержки одиноких престарелых крестьян или детей, оставшихся без родителей, закрепляло такие позитивные ценности как взаимовыручка, крепость семейных связей. Однако это тормозило формирование понятия об индивидуализме, автономии личности, зато развивало стремление к уравнительной справедливости («всем поровну»).

Попытки обращения власти к народу для анализа предложений «снизу» при решении важнейших проблем показывают мозаичность народного сознания. В 1895 г. правительство Александра III обратилось через «Правительственный вестник» к народу с предложениями подавать соображения относительно возможной реформы судебной системы. Народ отозвался на призыв власти достаточно активно, письма писали представители всех сословий. Некоторые из них показывают достаточно высокий уровень развития правосознания респондентов. В частности, один священник подчеркивал, что все взыскания должны накладываться в судебном порядке ^{[14, Л. 10]}. Однако больше писем, которые свидетельствуют о том, что люди плохо осознают механизм защиты своих прав, что данный процесс требует грамотных и активных действий от самого гражданина. Ярко проявляются патерналистические традиции, то есть восприятие власти в образе заботливого отца, который обязательно должен разрешить все вопросы, определяя при этом модель поведения, не оставляя места для гражданской активности. Например, один крестьянин предложил в каждой деревне, в каждом селе, в крайнем случае в каждой волости сделать ящик для жалоб. Специальные люди должны доставать эти жалобы, разбирать и даже если это крохотный клочок бумаги отправлять его по нужной инстанции ^{[14, Л. 54 об.]}. Причем политическую неразвитость демонстрируют люди всех сословий. Патерналистические традиции проявились и в обращениях в Первую Государственную думу, которая была созвана в 1906 г.Например, один автор, с одной стороны, упрекает Думу в том, что она присвоила себе слишком большой статус («Почему Дума мнит законодательным установлением, а не совещательным и добивается еще какого-то Учредительного собрания…?»), а с другой, излагает требования, чем Дума должна заниматься: «Не лучше будет членам Думы, прежде чем, пустословить об аграрном вопросе, об амнистии политическим преступникам и равноправии жен и детей, заняться прежде обсуждением вопроса о продовольствии народа по случаю неурожая, обессемением полей, очисткой последних от сорных трав…» ^{[13, Л. 57 об.]}.

Таким образом, в России накануне революции 1917 г. переплетались две политические традиции. Одна европейская, в основе которой лежат индивидуальность и опора на закон, другая почвеченская, опирающаяся на коллективизм и патриархальность. Ценности гражданского общества слабо укрепились в ментальных установках. Вместо признания индивидуальности каждой личности – коллективизм, знания законов и механизмов защиты своих прав – опора на патриархальные традиции и обычаи, зато сохранялось упование о некой справедливой власти («добром царе», «справедливом помещике»), которой надо только пожаловаться и все станет хорошо: пожалеет, поможет, рассудит и даже решит хозяйственные вопросы. Своеобразие российской психологии, причудливое смешение стремления к демократии и свободе с патерналистическими традициями уже подчеркивалось в литературе ^{[25, с. 1125]}.

На эту мозаичную систему ценностей и ложится сложнейший политический выбор середины 1917 г. Приехав весной 1917 г. в Россию В.И. Ленин разворачивает активную агитацию, он погружается в активное политическое творчество, создавая книги, статьи, передовицы «Правды». Популярность партии росла фантастическими темпами. И это не случайно. Ленину, обладающему аналитическим умом и колоссальной политической интуицией, удалось предложить обществу именно то, что хорошо ложилось на ментальные установки основной массы народа. Не надо забывать, что Россия в основе своей продолжала оставаться крестьянской, даже рабочие в городах – это вчерашние крестьяне, поэтому традиции и ценности крестьянского самоуправления у них были в крови.

В работе «Государство и революция» Ленин очень четко показывает принципы действия органов Советской власти: выборность и сменяемость, но выборность и сменяемость совсем иная, чем в традиционном буржуазном парламенте. Ленин утверждает, что избирать депутатов в парламент – это избирать своих эксплуататоров на несколько лет ^{[16, с. 46]}. В Советах же народный избранник не действует на профессиональной основе, он не отрывается от своего трудового коллектива, в любой момент может быть заменен другим депутатом, если будет плохо исполнять свои обязанности. Именно Советы будут контролировать деятельность всего уже существующего управленческого аппарата на предприятиях и учреждениях, то есть работу грамотных специалистов – бухгалтеров, инженеров, агрономов: «Организуем крупное производство, исходя из того, что уже создано капитализмом, сами мы, рабочие, опираясь на свой рабочий опыт, создавая строжайшую, железную дисциплину, поддерживаемую государственной властью вооруженных рабочих, сведем государственных чиновников на роль простых исполнителей наших поручений, ответственных, сменяемых, скромно оплачиваемых…» ^{[16, с. 49]}. Конечно, поражает наивность (умышленная или нет – история умалчивает) вождя мирового пролетариата, который убеждал читателя, что для контроля над грамотными специалистами депутатам Советов будет достаточно даже минимального образования. Однако именно это и привлекало народные массы, эта схема управления очень хорошо ложилась на традиционный опыт сельских сходов, существующие ментальные установки.

Поэтому сами события октября 1917 г. были поддержаны народом, в ходе гражданской войны власть большевиков получила поддержку, хотя белое движение совсем не игнорировало необходимость решения народных вопросов (в программе Колчака упоминается и наделение крестьян землей, и введение 8-часового рабочего дня) ^{[22, с. 515]}. Жестокость и насилие, проявленное в ходе гражданской войны обеими сторонами, не отпугнуло народные массы от партии Ленина, так как, во-первых, как уже было сказано, являлось взаимным, во-вторых, тоже было привычным. Российская империя управлялась силой, авторитет закона был не достаточно высок, коллективизм снижает осознание ценности прав и свобод личности. В установлении Советской власти народные массы видели идеал крестьянского самоуправления, который действует на основе коллективизма и уравнительного распределения. Однако можно согласиться с утверждением профессора Семенниковой, которая писала, что советской власти никогда не было ^{[22, с. 492]}. Власть оказалась в руках партии, а не советов. Депутаты Советов никогда реальной властью не обладали, решение принимались партийными, а не советскими органами, выборы их превратились в красивую, но совершенно пустую процедуру. Однако некоторые ценностные установки, сформировавшиеся в дореволюционный период, были использованы и углублены в советский период.

Коллективизм стал основой социального взаимодействия советского человека. Бесспорно, в этом есть и позитивный момент, опять же это помогло выжить в годы серьезных испытаний, закрепляло человеческие качества, которые нельзя не признать позитивными – взаимовыручка, крепость товарищеских и семейных связей.

Однако коллективизм, как уже было сказано, тормозит формирование психологии индивидуализма и признание прав и свобод личности, без чего не возможно формирование гражданского общества. В Советском Союзе коллективизм приобрел утрированные формы. Школа, вуз, работа – все было пронизано формальным самоуправлением, которое фактически превращалось в уникальный инструмент манипулирования людьми. Даже дома человек не мог быть один: преобладали коммунальные квартиры, где каждый находился под бдительными взглядами не дремлющих соседей. Традиции сельского схода проявлялись и здесь, но пожалуй, в самом негативном, извращенном виде. Соответственно медленно шло формирование представлений об автономии личности, необходимости защищать права и свободы каждого индивида, зато очень ярко проявлялась идея использовать насилие, как универсальный инструмент управления. Утрированный коллективизм стал причиной укрепления идеи насилия не только в сознании политических лидеров и управленцах, но и в сознании широких масс. И в годы революции, и в годы НЭПа, и в годы коллективизации за насилие как универсальный инструмент решения всех социальных проблем выступала не только власть, но и сами граждане первого Социалистического государства. Требования в духе «запретить», «обязать», «ликвидировать», «заставить», «гнать», «казнить» содержались во многих письмах, направленных советским руководителям по различным поводам.

Еще можно понять (но не оправдать) людей, которые требовали радикальных и жестоких мер по отношению к грабителям и уж тем более к убийцам. Например, житель Ташкента М.И. Деревянко в 1937 г. говоря о достаточно высоком уровне преступности в Узбекистане, предлагает бороться с ней просто и кардинально, фактически выступая за самосуд: «…следует ввести закон: 1) за убийство с целью грабежа – расстрел, никаких амнистий; 2) грабитель вне закона; 3) на помощь должна прийти общественность, отсюда – предоставить право общественности в ночное время самой расправляться с преступниками» ^{[17, с. 358]}. Однако чрезвычайные меры предлагались по борьбе не только с уголовными преступниками, но и со всеми другими, кто не соответствовал идеалам советского общества – лицам, уклоняющимся от полезной трудовой деятельности, политическим оппонентам, кулакам, священнослужителям и верующим.

Например, рабочий М. Зинченко в своем письме в ЦИК СССР в 1932 г., возмущаясь теми, кто уклоняется от труда на фабриках и колхозах требовал: «У нас не должно быть безработных, их нет, а кто не желает работать и бродит – тот враг пролетарского народа со всеми вытекающими последствиями. Их нужно судить не менее как от 5 до 10 лет содержания в концлагере, гнать их на далекие большие стройки, вменив это в обязанности ГПУ и милиции» ^{[17, с. 185]}. Житель Москвы Г. Ваненко в 1937 г. направил товарищу В.М. Молотову обширное письмо по борьбе с троцкизмом. Автор полон решимости выжигать оппортунизм каленым железом: «Надо хладнокровно, последовательно, планово, без всякой пощады на раскаяния – выявлять, выгонять (кого следует расстреливать), сажать на производственную и сельскохозяйственную работу всех могущих исправиться троцкистов и троцкистиков» ^{[17, с. 306]}. А неизвестные рабочие, направившие письмо товарищу Г.К. Орджоникидзе были по пролетарски лаконичны, но еще более категоричны: «Мы, рабочие, возмущаемся, что не казнили изменника советам двурушника Рыкова и Бухарина, этих проклятых контриков совместно с Троцкистами. Их здесь защищают, но мы их казним. Мы понимаем, всех надо убивать, кто идет, говорит даже против Сталина, всем в глотки и другие места надо забить колья» ^{[17, с. 311]}.

Говоря о борьбе с религией в период индустриализации, не стоит забывать, что требование закрыть храм, отправить в ссылку священников систематически содержалось в письмах, которые простые граждане отправляли советским руководителям. Например, Н.Ф. Кортунов в письме В.М. Молотову выражался достаточно резко: «По-моему, нянчиться, как теперь, с религией нечего и нужно сделать такой крутой поворот против религии, чтобы отшибить охоту у всех и разных попов. Может, я здесь глубоко ошибаюсь, но все же скажу, что классовое лицо религии почти каждым трудящимся осознано, и это будут только все приветствовать» ^{[17, с. 237]}. Данное письмо особо интересно в плане выявления ментальных установок своими формулировками: автор хоть и допускает, что он может ошибаться, но в то же время это не мешает ему быть абсолютно уверенным, что его мнение – это мнение большинства, и что все будут приветствовать предлагаемые им действия. Коллективизация с ее раскулачиваем и массовыми ссылками тоже отобразила, как склонность к насилию, так и стремление к уравнительной справедливости. Этим же объясняется и распространение образа врага в общественном сознании ^{[23, с. 79]}.

При этом есть смысл подчеркнуть следующий момент. При анализе методов проведения коллективизации и вообще всего переустройства жизни после революции и в годы великого перелома в литературе обычно ярко показываются насильственные методы, используемые властью. Авторы обычно выделяют в картине происходящего две стороны: власть (от нее идет произвол и насилие) и народ (ему приходиться терпеть лишения, а порой самые настоящие издевательства). Даже при наличии дискуссии в исторической литературе о наибольшей ответственности конкретного органа власти за творимый произвол и насилие, все равно насилие приписано именно власти ^{[18, с. 161]}. В книге американской исследовательница Шейлы Фицпатрик, ярко и подробно показавшей процесс изменения жизни крестьян в сталинскую эпоху, даже используется образная метафора про мышей и кота. Котом выступает власть в лице главы государства И.В. Сталина, а мышами сами крестьяне, то есть народ ^{[26, с. 230]}. Однако говоря о состоянии общественного сознания следует подчеркнуть, что нет смысла ставить водораздел между понятиями «менталитет власти» и «менталитет народа». Советская политическая элита сталинского периода в самом деле была народной, то есть ее представители были выходцами из простого народа и в своих действиях она отражала менталитет всего общества. Есть смысл еще раз подчеркнуть, что на применение насильственных методов напирали авторы письма, которые были простыми рядовыми советскими гражданами. Как совершенно точно отмечает профессор МГУ имени М.В. Ломоносова А.Я. Лившин: «Для многих сторонников революции речь шла не только о насилии лишь по отношению к бывшим хозяевам, как акт возмездия за “неправды” и притеснения, но весь путь к светлому социалистическому будущему рисовался неотъемлемым от насилия по отношению к не разделяющейся ценностей большевизма части населения» ^{[19, с. 176]}. Поэтому логично, что низы и верхи дышали в унисон, и подобные обращения были очень удобны для оправдания насилия в государстве.

Когда в конце ХХ в. в нашей стране началась перестройка, то указанные ментальные особенности общественного сознания проявились не менее ярко. В ходе перестройки пусть и не сразу и очень медленно, но все же стала обозначаться тенденция на развитие парламентского государства и рыночной экономики. Однако именно это вызвало сильное не понимание людей. Народ ратовал за советскую власть, но за освобожденную от диктата КПСС, привилегий партийной «номенклатуры». Введение же элементов классического парламентского государства, например, поста Президента вызывало удивление и даже возмущение. Многие граждане возмущались именно механизмом избрания первого Президента СССР – народу было объявлено, что в виде исключения первый Президент будет избирать не всем народом, а на Съезде депутатов СССР. Граждане уже успели проникнуться идеями демократических выборов и настаивали, что Президент должен избираться прямыми, тайными, всеобщими выборами на альтернативной основе.

Однако многим гражданам идея введения данного поста в принципе показалась чуждой, не приемлемой стране Советов. Например, Н. Агапова в своем письме на имя Б.Н. Ельцина горячо просит не допустить введение поста Президента в нашей стране: «Президентское правление не совместимо с самоуправлением народа. Президентство, под каким бы контролем оно бы не было, это диктатура» ^{[11, Л. 43]}. Также четко и категорично высказывается член КПСС Иван Вавилов: «Я категорически возражаю против введения президентской власти. Во-первых, это не совместимо с советами на местах. Это означает разрыв с советами на местах. Раз у нас народная власть в лице советов, то и верховная власть должна быть в лице председателя Верховного Совета. А президент – это капиталистическое название главы государства» ^{[11, Л. 85]}. В письме товарища Волкова по поводу создания этой должности высказывается прямое опасение, что получится двоевластие и утверждается, что «Президентский пост – это предмет борьбы за власть. Президентство – это явное противоречие демократии, гласности и свободы народов» ^{[11, Л. 67 об.]}.

В плане анализа и выявления ментальных установок советских граждан очень интересны и другие письма советских людей, которые поступили «во власть» в годы перестройки. Призыв к обновлению, брошенной самой властью, получил большой отклик в народе. Люди проявили гражданскую активность в самом лучшем смысле этого слова: высказывали свои соображения и предложения, в том числе и законодательного порядка. Однако некоторые эти предложения явно отражают патерналистические традиции в общественном сознании, то есть привычку перекладывать ответственность на власть. Например, просьбы принять тот или иной закон выглядят очень наивно и по сути сводятся к формулировкам: примите закон, чтобы нам стало хорошо, а что именно должно быть в этом законе вы должны понять сами. Так группа пенсионеров из Николаева в своем письме категорически требовала: «в нашей стране не может быть принят антинародный закон» ^{[6, Л. 33]}. Или в другом письме еще одно простое, но абсолютно невыполнимое требование: «Узаконить невозможность возврата к Сталину, Брежневу, Черненко, Алиеву и др.» ^{[7, Л. 43]}. Авторы не смогли четко сформулировать, что значит народный или ненародный закон. Так же и автор второго примера не осознает, что ни один нормативный акт не может обеспечить автоматические выборы достойного кандидата, а народ сам выбирает кандидата и несет за свой выбор ответственность.

В то же время очень ярко проявлялась такая уже указанная черта ментальных установок как склонность к насилию, рассматривать принуждение как универсальный способ решения всех общественных проблем. Поэтому во многих предложениях звучат привычные обороты типа «заставить», «обязать», «усилить ответственность». Например, Кузнецов из города Винницы требует в своем письме: «Заставить всех работать. Мы столько содержим тунеядцев, бичей и другой нечисти, которая только потребляет, а ничего не производит» ^{[8, Л. 52]}. Ему вторит другой гражданин: «В обществе все должны работать. За укрывательство тунеядцев несет ответственность лицо укрывавшее в виде штрафа 500 рублей» ^{[4, Л. 65]}. Очень категоричные меры предлагаются в отношении правонарушителей: за незначительные нарушения общественного порядка предлагалось установить высокие штрафы. За экономические преступления, по мнению граждан должны были следовать как и высокие штрафы, так и лишение свободы на серьезные сроки: «Спекулянт должен подвергаться штрафу, в 5-10 раз превышающий стоимость изделия» ^{[10, Л. 19]} или «Лиц виновных в спекуляции талонами привлекать к суду и тюремному заключению сроком не менее 5 лет. Директоров магазинов и торговых баз за укрывательство товаров привлекать к тюремному заключению сроком на 10 лет» ^{[3, Л. 61 об.]}. Преступления против личности вообще должны караться чрезвычайными мерами: «Повести жесточайшую борьбу с воровством, спекуляцией, бандитизмом, разбоем и рэкетом и всем негативным. Шире применять смертную казнь, повешение прямо на площадях» ^{[9, Л. 52]}. В целом по сути предложений, предлагаемым мерам и даже по выбираемым формулировкам эти письма очень созвучны с письмами эпохи «великого перелома», когда тоже предлагалось расстреливать или гнать на принудительные работы всех, кто не соответствует общественному идеалу.

Требование привлечь к ответственности в самой радикальной форме относились даже к народным избранникам. Весьма позитивным моментом в процессе трансформации общественного сознания является осознания необходимости народным избранникам, представителям органов власти отчитываться перед обществом. Некоторые требования вполне демократические и соответствуют традициям гражданского общества: «Сделать нормой регулярные выступления главы государства и членов правительства с отчетами по радио, телевидению, прессе (не эпизодические репортажи, а регулярные отчеты) всех высоких чинов явились бы еще одной формой контроля с низов» ^{[8, Л. 5]}. Однако порой эта идея обретает традиционно жесткие для советского общества формулировки: «…в магазинах пусто, во всем виноваты бюрократы руководители, их судить надо и высчитывать с них 20-30 лет, тогда научатся беречь народное добро» ^{[7, Л. 102]}. В том же письме пенсионеров из города Николаева об ответственности депутатов говорится еще более жестко, авторы предлагают внести в Конституцию страны следующую поправку: «Народу дано право снимать, отстранять, отзывать, переизбирать, отдавать под суд, казнить или помиловать (выделено мною – А.П.) любое должное лицо на всех этапах государственной или партийной власти» ^{[6, Л. 31]}. В качестве профилактики правонарушений общественное сознание в первую очередь напирало на принудительные меры: «Запретить дискотеки и душераздерающие, разлагающие общество видеоклипы, проституцию считать вне общества и обречь на позор» ^{[2, Л. 66]} или «Прекратить по телевидению показывать то, что не воспитывает нравственность, а разлагает ее. Ведь сейчас можно увидеть после показа пионерских ритуалов или армейской доблестной службы голые зады девиц или страшные рожи “металлистов”, которые призывают к анархии» ^{[5, Л. 47]}. Можно полностью согласиться с еще одной мыслью профессора А.Я. Лившина, который утверждает, что «идея о легитимности насилия в интересах социальной справедливости в интересах большинства, надо сказать, никуда не исчезала и в последствии из общественного сознания» ^{[19, С. 173]}.

К концу ХХ века сильны были и традиции коллективизма. Даже идеи совместного коммунарского проживания наподобие того, который описан в четвертом сне Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать?» не ушли в прошлое. Например, преподаватель кафедры политэкономии МГТУ им Баумана к.э.н Людмила Григорьевна Сергушкина в своем письме ратует за создание коммун и рассказывает об опыте коммунарского движения конца ХХ в. По ее мнению коммуна должна объединить людей многопланово: экономически (совместное производство, быт), духовно (совместно воспитание в коммуне своих и осиротевших детей), политически (коллективное самоуправление, большой вес коллективных форм распределения и потребления). Из письма следует, что Сергушкина не является одинокой в своих убеждениях. Она рассказывает, что зимой 1988 г. в Тюмени состоялся съезд сторонников коммун, потом летом 1988 появилось ДЗК – «Движение За Коммуну». Зимой 1989 г. в Калуге ДЗК провели повторный съезд коммунаров. Автор сетует, что их движение наталкивается на бюрократические проволочки и явно надеется получить поддержку власти. Правда, надо отдать должное автору – она пишет свое обращение в очень сдержанных выражениях, не пытается требовать кардинальных мер, объединять в коммуны насильно, по ее видению их цель на своем опыте убедить людей в преимуществе жить в коммуне и таким образом приблизить строительство коммунизма ^{[6, Л. 51]}.

Однако такая сдержанность проявляется не у всех. Чаще проявляется традиция огульного коллективизма, отсутствие привычки учитывать, что у других людей может быть другое мнение. Например, это проявилось при обсуждении вопросов, имеющих отношение к реализации свободы совести. Ярким моментом эпохи перестройки было признание необходимости полноценно защищать права и свободы личности. В том числе, наконец, признали и свободу вероисповедания, недопустимость дискриминации верующих. Церковные организации получили больше возможностей для своей деятельности, стали передаваться в руки верующих храмы. Нетерпимость к противоположному мнению проявилась и здесь. Например, в письме, которое было подписано всего 4 человеками от имени Русской православной церкви и всех россиян, авторы требовали передать все наиболее известные храмы Москвы верующим: «Нравственному оздоровлению москвичей, особенно молодежи, содействовало бы вознобовление в ближайшие год-два богослужений в церкви Св. Татьяны в старом здании Московского университета..» ^{[1, Л. 34]}. Точно также как и в письмах 30-х гг. ХХ в. авторы ни сколько не сомневаются, что их личная позиция разделяется всем обществом, что просто не может быть иных мнений. Авторы противоположной позиции тоже достаточно категоричны. Две жительницы Евпатории очень настороженно оценивают работу церкви по восстановлению храмов: «Под видом восстановления памятников они вводят в действие церкви и монастыри. Пусть это для верующих, но вовлекается подрастающее поколение, которому строить коммунистическое общество. Сразу же с детства у детей появляется раздвоенное понятие: в школе говорят одно, дома другое, а когда ведут в церковь убеждая, что Бог есть, когда они молятся и ставят свечи. Кому? Куда мы идем и куда придем?» ^{[8, 24 об.]}. А еще один гражданин вообще очень резко осуждает участие верующих в политической жизни: «Я считаю, что тем более в период перестройки нам не по пути с разными верующими митрополитами и муфтиями» ^{[12, Л. 86]}.

Таким образом, события 1917 г. были не просто результатом всей предыдущей российской истории, но и опирались на ментальные установки, сложившиеся в российском обществе. И приходиться признать, что эти ментальные установки были далеки от ценностей гражданского общества. Более того последующие события их только укрепили, а не разрушили. В современном российском обществе продолжает сохраняться система ценностей, которая стала опорой большевиков в 1917 г. Конечно, многие из них являются ценными для нашей культуры и не могут отвергаться и в современные дни. В России крепче патриархальные традиции, в силу чего более сильная связь между поколениями в семьях. Традиции коллективизма порождают большую сплоченность людей, готовность помочь в трудную минуту.

Однако некоторые ментальные установки явно мешают формированию гражданского общества. До сих пор парламентские механизмы не приобрели полностью демократический образ. Представители власти не до конца осознают свою роль именно как слуг народа, но и сам народ не полностью понимают свою роль в демократических механизмах, что проявляется в низкой электоратной активности, низкой политической грамотности, в плохом понимании механизмов защиты своих прав и свобод. Отношение к власти в обществе неоднозначное. С одной стороны, ее не ругает только самый ленивый, с другой – сохраняется образ желаемой власти в виде умного и чуткого правителя, который сам без участия народа обеспечит всеобщее благоденствие, справедливое разрешение всех споров и конфликтов. Сильны в ментальных установках и традиции коллективизма, что по сей день проявляется в слабом понимании необходимости уважать индивидуальность, допускать существование альтернативной точки зрения, зато предполагают идею насилия, как самого универсального инструмента управления. Можно согласиться с встречающимся в литературе утверждением, что «базовые политические традиции России, такие как патернализм, персонофикация, культивируемый образ врага, патриотизм, коллективизм, стали привлекаться в качестве действенного, а главное убедительного ресурса» ^{[21, С. 10]}. Задача современного российского общества, сохранив позитивные стороны российского менталитета, преодолеть то, что мешает формированию гражданского общества – патернализм, склонность к насилию, не умение признавать автономию и индивидуальность личности.