Cognitive science: new life of the old paradigms

Когнитивная революция, свершившаяся в 50-х гг. прошлого века в североамериканской психологии, положила начало широким междисциплинарным исследованиям, охватывающим, помимо самой психологии, также философию сознания, нейрофизиологию, теорию искусственного интеллекта, лингвистику и – в меньшей степени – некоторые другие дисциплины [см. 3, 7, 22]. Эта область исследований получила название «когнитивная наука»; соответственно, общий метод, определяющий ее специфику, именуется «когнитивным подходом». Революционный характер локального события, от которого принято отсчитывать историю когнитивной науки, обычно усматривается, во-первых, в решительном отказе значительной части психологического сообщества от господствовавшей в тот период бихевиористской («поведенческой») методологии, по сути игнорирующей «внутренний мир» человека, т.е. в возврате к традиционным для психологии «ментальным» исследованиям; во-вторых, в использовании для описания ментальных феноменов понятийного и терминологического аппарата новейших «компьютерных наук».

Однако эти действительно значимые изменения в методологии наук о духе оставили по сути в неприкосновенности некоторые старые парадигмы, которые ко времени указанной «революции» уже неоднократно были критически отмечены в философии и методологии научного познания. Более того, эти установки не просто сохранились в когнитивной науке, они, можно сказать, обрели здесь «новую жизнь», став неотъемлемой частью когнитивного подхода.

Речь идет, главным образом, о двух фундаментальных, имеющих давние истоки редукционистских тенденциях, которые вошли (в несколько преобразованном, скорее даже – «замаскированном», виде) в методологический арсенал когнитивной науки. Это, во-первых, радикальный когнитивизм [см. 6], суть которого – сведение ментального к когнитивному (как некоему субстрату, «строительному материалу» ментальности); во-вторых, физикализм [см. 12]в его нейрофизиологической – а затем и «компьютерной» – редакции, т.е. сведение ментального, уже отождествленного с «когнитивным», к процессам переработки информации в центральной нервной системе (по аналогии с подобными процессами в компьютере).

В когнитивной науке эти два редукционистских подхода объединены общим концептом «когнитивное», истолкованным как синоним «информационного»; причем «информация» в этом контексте фактически утрачивает свое традиционное чисто «познавательное» значение, она понимается как особая характеристика процессов, происходящих в самоорганизующихся системах, – не только социальных, но и биологических и даже неорганических (технических и природных). Конечно, человек может получить информацию (т.е. сведения, знания) об этих процессах, но сами процессы если и могут быть названы «информационными», то только в переносном, метафорическом смысле. Такое сопоставление ментального и физического аспектов информации вписывается в общую схему «компьютерной метафоры», популярной в когнитивной науке: сначала устройство и работа компьютера были условно уподоблены, соответственно, мозгу и мышлению, т.е. наделены ментальными характеристиками – интеллектом, памятью, способностью решать задачи и пр., а со временем, по мере развития и совершенствования компьютерных технологий, вектор исследовательских интересов (во всяком случае, для философии сознания и психологии) сместился на 180 градусов:те же характеристики, но уже в их «информационно-вычислительном» (англ. data-computing) облике, стали выполнять роль исходной модели для метафорического сопоставления с ними человеческой ментальности.

Указанные методологические установки нередко фиксируются и описываются в специальной литературе при определении предмета и метода когнитивной науки, при изложении специфики когнитивного подхода, однако такие констатации производятся, как правило, без отчетливого акцентирования их редукционистского и парадигмального характера. Так, В.А.Лекторский усматривает отличительные особенности современной когнитивной психологии в том, что «она понимает когнитивные, т.е. познавательные процессы как лежащие в основе всех психических функций (в том числе эмоций, мотивации, волевых проявлений) и определяющие поведение», а также в том, что «познание начинает истолковываться как процесс переработки информации, аналогичный тому, который имеет место в компьютере» ^{[5, с.7]}. По сути здесь как раз и имеются в виду (хотя и не обозначены явно в этом качестве) два вида методологической редукции: (1) сведение всех психических процессов и феноменов к познанию и знанию, и (2) сведение познания к «информационным» процессам (в их «компьютерной» интерпретации).

То обстоятельство, что первый из названных видов редукционизма фактически является исходной предпосылкой всего этого научного направления, часто не сознается самими исследователями и не фигурирует в словарных дефинициях. Когнитивная наука, пишет И.П.Меркулов, представляет собой «комплекс наук, изучающих познание и высшие мыслительные процессы на основе применения теоретико-информационных моделей. Включает в себя исследования, проводимые в таких областях, как эпистемология, когнитивная психология, лингвистика, психолингвистика, психофизиология, нейробиология и компьютерная наука» ^{[7, с. 264]}. Согласно этому определению, объектом когнитивной науки является только познание и мышление, а не сознание (дух, психика) в его многообразии; предполагается, что дисциплины, входящие в указанный комплекс, исследуют отдельные стороны познания, части, уровни познавательного процесса, его биологические и (некоторые) социальные механизмы. Такое определение допускает две интерпретации: (1) когнитивная наука специально ограничивает свои исследования только познавательно-мыслительными феноменами человеческого духа, игнорируя его «непознавательные» (например, аффективно-волевые) составляющие, и (2) когнитивная наука исходит из представления, будто все «духовное» является «познавательным» (понятым в особом теоретико-информационном смысле). Вот эта вторая интерпретация (не артикулированная в тексте дефиниции) действительно отражает сущность подхода, характерного для когнитивной науки: ее объектом являются непсихические и иные механизмы познания, а наоборот – «познавательные» (точнее, квази-познавательные, «информационные») механизмы и процессы, лежащие в основе духовных феноменов.

Почему упомянутая выше революция в психологии, а затем новое междисциплинарное направление в исследовании сознания (психики, ментальности) и его основной метод, подход, определяются именно как «когнитивные», т.е. «познавательные»? Не происходит ли здесь невольное смешение (или осознанное отождествление) «ментального» с «когнитивным»? Действительно, вновь обретенные после поражения бихевиоризма понятия «сознание», «психика», «ментальность», «внутренний мир» (англ. mind, psyche, mentality, inner world), а также «мысли», «чувства», «воля» и пр. вошли в лексикон психологии уже в новом статусе – под общим родовым именем «когниции» (англ. cognition). «На рубеже 1960-х годов, – поясняет Б.М.Величковский, – произошла быстрая смена сферы интересов и теоретической ориентации мировой экспериментальной психологии. Термин «когнитивный» стал относиться не только к высшим познава­тельным процессам, но также к восприятию и даже моторике, мотива­ции и эмоциям. Складывается впечатление, что иногда он использует­ся, по словам голландского психолингвиста Флореса д'Аркэ [Flores d'Arcais], «в качестве модной этикетки, позволяющей сбыть залежалый товар»…» ^{[3, с.92]}. Так возродилась и легализовалась давняя когнитивистская парадигма психологии и философии сознания, эксплицированная и поименованная лишь в XX в.

Употребление слова «когнитивизм» для обозначения особого редукционистского подхода не является общепринятым, это слово в современном философском и научном лексиконе чаще всего фигурирует просто как синоним «когнитивной науки», без подчеркивания реально присущей ей (хотя не всегда явно выраженной) тенденции к сведению ментального к познавательному. Вот одно из типичных определений этого термина: «Когнитивизм – это особое направление в науке, объектом изучения которого является человеческий разум, мышление и те ментальные процессы и состояния, которые с ним связаны» ^[8]. Конечно, в самом этом определении ничто не указывает на редукционистский тренд исследований, идущих под именем когнитивизма. Но если этот термин соотнести не с объектом, а способом изучения ментальных процессов в когнитивной науке (как показано выше: ^{[5, с. 7]}), то его редукционистский смысл станет очевидным.

«Сосредоточенность на когнитивных процессах издревле была присуща любым попыткам осмыслить природу психики. В этом плане когнитивистский подход определил направленность ее научного анализа до всякого когнитивизма», – пишут А.В.Петровский и М.Г.Ярошевский ^{[9, с. 115]}. Здесь также под «когнитивизмом» и «когнитивистским подходом» понимается именно направленность на исследование когнитивных феноменов психики, а такая установка совсем не обязательно предполагает полную редукцию психического (ментального) к когнитивному.

Вообще говоря, редукция как сведение сложного к простому или наглядному, высшего к низшему, реального разнообразия к некоторой единой основе – это широко практикуемый метод или вспомогательный прием научного исследования. Такое сведение может иметь достаточные основания, быть методически оправданным, но может быть и ошибочным, препятствующим постижению истины; и если речь идет об устойчивой, концептуально закрепленной методологической ошибке такого рода, то она квалифицируется как форма «редукционизма». К этой категории многие исследователи относят доминирующий в когнитивной науке радикальный когнитивизм, проявляющийся в ошибочном сведении всей многообразной феноменологии духа (психики, сознания, субъективной реальности) к когнитивным феноменам, т.е. к знанию и познанию, и далее – к «информации» как некоему универсальному субстрату духовности.

Сам термин «когнитивизм» (англ. cognitivism) впервые вошел в оборот в 30 – 40-е гг. XX в. в англоязычной аналитической этике, или метаэтике, для обозначения методологической позиции, согласно которой моральные (ценностные и нормативные) суждения могут быть представлены, наряду с фактологическими, как знания, в принципе поверяемые на истинность/ложность. Позиция тех, кто считает подобные суждения несводимыми к знанию и, следовательно, внеистинностными, получила название «нонкогнитивизм» (англ. non-cognitivism). Многолетняя полемика между когнитивистами и нонкогнитивистами широко представлена в метаэтической литературе [см. 13, 16, 23]; споры шли (и продолжают идти) в основном вокруг проблемы обоснования морали: возможно ли подтверждение «правильности» и, значит, «обязательности» моральных принципов и норм через доказательство их эпистемологической «истинности»?

Однако в этих внутриэтических спорах была затронута проблема, важная и для философии сознания и психологии. Ведь позиция этического нонкогнитивизма базировалась на той идее, что моральные высказывания (оценочные и императивные) не являются дескриптивными, т.е. описательными, констатирующими, поскольку они выражают определенные чувства, эмоции, которые нельзя отнести к категории «знаний». В связи с этим полемика постепенно вышла за границы этического сообщества, так как вопрос был поставлен в более общей форме: является ли «когнитивность» универсальным признаком психики, включая ее аффективно-конативную (эмоционально-волевую) сферу? В философии и психологии этот вопрос в подобном виде прежде не ставился, встречались лишь спорадические замечания на этот счет, фактически же господствовала не рефлектированная явно тенденция «когнитивизации» сознания, духа, психики. Это проявлялось, например, в том, что эмоции вместе с ощущениями и восприятиями объединялись в общий класс чувств и обычно рассматривались как формы чувственного познания; разуму же как высшей познавательной способности приписывалась одновременно и функция побудительности, императивности; психика в целом нередко определялась как отражение бытия («отражение» в познавательном смысле). Когнитивная психология и другие дисциплины, входящие в состав когнитивной науки (за исключением когнитивной лингвистики), восприняли эту редукционистскую парадигму и развивались в ее русле. Поэтому слово «когнитивизм», как название этой парадигмы (а не как синоним когнитивной науки), хотя и появилось сравнительно недавно, вполне может быть применено ретроспективно для характеристики указанной методологической установки, проявляющей себя на протяжении всей истории «наук о духе» – гуманитарных дисциплин, психологии и философии сознания.

Когнитивный редукционизм – это не какой-то специальный подход или теоретическая концепция в рамках определенной науки (или группы наук, или области исследования); это подход неспециализированный, это – некая общая тенденция в трактовке духовных феноменов, тенденция, проявляющая себя в философии, гуманитарных дисциплинах, психологии, когнитивной науке и даже в обыденном сознании (обыденной рефлексии); эта тенденция закреплена в словах и оборотах естественного языка и в терминах философии и специальных наук о духе. Тот очевидный факт, что все когнитивные феномены и процессы являются психическими (ментальными), часто предстает в научных текстах (а еще чаще – в непроговоренных контекстах) в логически перевернутом виде: якобы все психическое есть когнитивное.

Нетрудно заметить существенное сходство между когнитивным редукционизмом и другим, хорошо известным, редукционистским принципом – механицизмом. В основе обоих этих подходов, отчетливо обозначившихся в философии и науке Нового времени, лежит вполне оправданное стремление ученых строить простые и наглядные модели изучаемых объектов, унифицировать и минимизировать понятийный аппарат, свести его, в одном случае, к категориям классической механики (масса, сила, тяготение, перемещение в пространстве и т.д.), в другом – к ключевым понятиям теории познания (знание, познание, истина, смысл и т.д.). Развитие естествознания в XIX – XX вв. показало ошибочность представлений о возможности сведения всех многосложных форм бытия к механическим моделям. Что же касается когнитивизма, то даже сам факт наличия этой редукционистской установки в философском и научном сознании пока еще не осознан с достаточной ясностью, и альтернативная по отношению к нему нонкогнитивистская позиция известна лишь относительно узкому кругу специалистов, интересующихся этой темой.

Заметную роль в становлении новейшей формы когнитивного редукционизма сыграл терминологический фактор. В исторически сложившихся естественных языках многие слова, обозначающие «внутренний мир» человека, т.е. «субъективную реальность» в целом, могут в определенных контекстах иметь чисто когнитивный (познавательный) смысл, и наоборот – слова с преимущественно когнитивным значением могут употребляться в более широком смысле, охватывая все реалии духа. Такая многозначность этих слов, характерная для обыденной коммуникации, мало изменилась при их переходе в состав философской и научной терминологии. В этом нетрудно убедиться, обратившись к дефинициям основных терминов когнитивной науки в их английском варианте, – с учетом того, что это научное направление сложилось именно в англоязычном ученом сообществе.

В Оксфордском словаре «когниция» (cognition) получает два определения: как «ментальное действие – процесс приобретения знаний и понимания через мысль, опыт и чувства» и как «восприятие, ощущение, идея или интуиция, возникающие в результате процесса познания» ^[14]. Проще говоря, когниция определяется как познание и знание – и в рационально-понятийной, и в «чувственной» (ощущение, восприятие) форме, что вполне соответствует значению этого слова в его латинском первочтении. Приводимые далее в словаре синонимы когниции (это – восприятие, осознание, обучение, понимание и др.) не выходят за пределы «познавательного» ряда. Однако прилагательное «когнитивный» (cognitive), производное от существительного «когниция», трактуется значительно шире, его синонимы, согласно словарю, таковы: ментальный, эмоциональный, интеллектуальный, внутренний, нематериальный, мыслительный, рациональный, абстрактный, концептуальный, теоретический ^[15].

Таким образом, если cognition обозначает лишь часть «ментального», то cognitive понимается уже как полный аналог этого понятия; кроме того, в некоторых контекстах «когнитивное» взаимозаменяемо с понятием «эмоциональное», обозначающим непознавательное измерение ментальности. Т.е. ставшее уже расхожим в современной науке слово «когнитивное» в значительной мере утратило свое исходное исключительно познавательное значение.

В свою очередь, ментальное (mental) представлено в словаре ^[19] как прилагательное к слову mind (обычно переводимому на русский как «сознание»), а mind хотя и определяется чисто в когнитивном ключе (именно – как «способность осознания мира и собственного опыта; способность сознавать и мыслить»), тут же включается в длинный перечень разнородных синонимов, среди которых, кроме слов «познавательно-мыслительного» ряда (таких как интеллект, ум, понимание и др.), имеются и те, которые охватывают «субъективную реальность» целиком: «психика», «душа», «дух» (psyche, soul, spirit). [см. 20, 21]

Вот это стихийно сложившееся смешение терминов явилось одной из предпосылок неправомерной экспансии когнитивного подхода на всю сферу духа. Этот факт фиксирован в когнитивной лингвистике; по словам Е.С.Кубряковой, «в когнитивной науке как таковой в фокусе влияния оказываются ментальные сущности, термин “когнитивный” начинает использоваться как синоним терминам и “ментальный”, и “внутренний”, “интериоризированный”, и “умственный”, “мыслительный” …» ^{[4, с. 7]}.

Но почему именно термин «когнитивное», а не «познавательное» представительствует в самом уже названии нового научного направления, его метода, а также объекта исследования (т.е. духа, трактуемого по существу как «когнитивная реальность»)? Ведь заимствованные из средневековой латыни и закрепившиеся в английском языке (в несколько ином, в сравнении с латинским, написании) слова cognition и cognitive не вытеснили и не отодвинули на задний план давно утвердившиеся «родные» слова, обозначающие знание и познание – knowledge, knowing, learning и др. Дело, очевидно, в том, что заимствованные слова обладают большей терминологической релевантностью, им можно искусственно придавать какой-либо конвенциональный смысл (в рамках той или иной дисциплины или какого-то направления исследований). Но в данном случае еще важнее то, что понятия «когниция» и «когнитивное» имели уже изначально (до появления когнитивной науки) более широкое значение по сравнению с привычными понятиями «знание» и «познание»; так, «когнитивное» обозначает все то в человеческом духе, что так или иначе выполняет репрезентирующую функцию (даже по отношению к воображаемому, заведомо не существующему объекту); когнитивны, следовательно, не только знания, но и мнения, предположения, иллюзии, мечты, фантазии; когнитивное – это познание не только в рационально-понятийном и чувственно-образном модусах, но и интуитивное, аллегорическое, метафорическое... Если «знание» в обычном понимании ассоциируется с истинностью, то признаком «когнитивности» какого-либо духовного феномена, как отмечает канадский психолог К.Грин, является его истинностный (truth-evaluable) статус, т.е. абстрактная возможность поверки его на истинность/ложность ^{[17, p. 31]}. Можно сказать поэтому, что «когнитивное» – это тоже «познавательное», но с более свободными, размытыми критериями принадлежности к этой духовной категории. Стихийно сложившееся, традиционно-привычное приписывание познавательного статуса феноменам духа побудило исследователей подвести «психическое», «ментальное» под понятие «когнитивное», сохранив за этим словом «познавательный» смысл, хотя «многое из того, что сейчас в психологии идет под именем когниции (cognition), не является в действительности «когнитивным» в строгом смысле слова» ^{[17, p.33]}. Познавательный статус когнитивного сохраняется при употреблении этого термина в качестве синонима «ментального» (или «психического»), в чем, собственно, и выражается суть радикального когнитивизма. Противники этой концепции (нонкогнитивисты) различают в психике две несводимые друг к другу (хотя и взаимосвязанные, взаимодействующие) сферы: когнитивную – репрезентирующую и моделирующую мир, и некогнитивную, включающую психические интенции – эмоции, аффекты, побуждения, устремления и пр.

Различение когнитивного и интенционального в человеческом духе – это, в сущности, простая, тривиальная идея, которая, будучи ясно сформулированной, очевидно, не вызывает неприятия у тех, кто под «когнитивным» понимает любые формы и способы отображения и моделирования сущего в сознании, психике, а под «интенциональным» – все многообразие человеческих переживаний. Знаменитый швейцарский психолог Жан Пиаже в книге «Психология интеллекта» (1948) писал о различии этих двух сфер как о чем-то хорошо известном и общепринятом: «Восприятие, акт понимания, рассуждение и так далее… объединяются в когнитивной сфере поведения и противостоят явлениям аффективной сферы»; «аффективная и когнитивная жизнь являются, таким образом, неразделимыми, оставаясь в то же время различными. Они неразделимы… но от этого они не становятся менее различными между собой, поскольку эти два аспекта поведения никак не могут быть сведены друг к другу» ^{[10, с. 4]}. Однако от простой констатации этой идеи до признания ее методологической значимости очень далеко, поскольку представление о всецелой когнитивности психики, включая и ее аффективный компонент, фактически доминирует в философии сознания и психологии, – в основном в качестве некоего «подсознательного» методологического стереотипа, который не нуждается в подкреплении с помощью каких-либо аргументов.

И все же появление нонкогнитивизма как определенной, достаточно фундированной концепции и постепенное расширение ее влияния – от метаэтики до методологии социально-гуманитарных наук и психологии – вызвало ответную реакцию защитников когнитивистской парадигмы, выдвинувших некоторые аргументы против нонкогнитивизма. Правда, вначале эти аргументы были весьма поверхностными: ошибочность нонкогнитивизма усматривалась в самом уже факте его несовместимости с якобы «самоочевидной» когнитивистской позицией, затем (преимущественно в метаэтике. о чем уже упоминалось выше) сторонники нонкогнитивизма обвинялись в проповеди «аморализма»; однако в последние два-три десятилетия противостояние нонкогнитивизму – с применением уже более весомых теоретических доводов – перешла и на предметное поле когнитивной науки. Впрочем, эти доводы, на мой взгляд, базируются, как правило, на логических ошибках, связанных с неточной терминологией и, как следствие, подменой тезиса в ходе рассуждений, а также с не вполне адекватной трактовкой нонкогнитивистской концепции.

В. М. Аллахвердов, позиционирующий себя представителем «наиболее радикального варианта» когнитивизма [см. 1], определяет это направление в психологии как «совокупность разнородных концепций, объединенных не всегда явно выраженным убеждением, что все психические явления суть явления познавательные и могут быть описаны в терминах логики познания и процессов переработки информации». И далее: «Эта позиция когнитивизма противостоит нонкогнитивизму… Нонкогнитивисты считают, что не все психические явления можно отождествить с познавательными. И изумляются: разве можно волю, эмоции, духовные ценности считать познавательными конструктами и оценивать по шкале «истина – ложь»? Когнитивисты, в свою очередь, отнюдь не приравнивают все психические явления к знаниям. Они исходят из того, что психика и сознание представляют собой необходимый инструмент познавательной деятельности. Часть психических явлений может возникать по ходу этой деятельности как неизбежный побочный продукт функционирования психики, а потому лишь небольшая доля этих явлений становится знанием, т. е. непосредственным результатом познания. Тем не менее для когнитивных психологов типично и важно отождествление всей психологии с психологией познания» ^{[2, с. 44]}.«К концу ХХ в. именно когнитивизм стал бастионом рационализма, отстаивающего взгляд, что все в мире – в том числе, и психика, и сознание – поддаются рациональному (т. е. логически непротиворечивому) описанию» ^[1].

В приведенном тексте следует отметить две существенные неточности.

Во-первых, позиция когнитивизма представлена здесь не только известным редукционистским положением о всецело познавательной природе психики, но также тезисом о том, что феномены психики могут быть описаны в определенных терминах (т.е., очевидно, могут быть рационально познаны). Этот тезис вряд ли можно считать выражающим специфику когнитивизма в его отличии от нонкогнитивизма, он никак не связан с когнитивным редукционизмом. В приведенном определении явно смешиваются понятия «познавательное» и «познаваемое»: если когнитивизм признает познавательный характер психики (ее состава и ее функций), то отсюда вовсе не вытекает признания – или непризнания – рациональной познаваемости психических феноменов (как объектов познания). То или иное решение вопроса о познаваемости/непознаваемости психических феноменов (и тем более – всех явлений мира) не может быть критерием для разграничения когнитивизма и нонкогнитивизма. Заявление о том, что «именно когнитивизм стал бастионом рационализма» в миропонимании, неявно предполагает, будто нонкогнитивизм (поскольку он антипод когнитивизма) стоит на позициях иррационализма и агностицизма, хотя такое предположение не имеет никаких оснований.

Во-вторых, не является вполне корректным возражение против нонкогнитивистского тезиса о непознавательном характере воли, эмоций, духовных ценностей. Из того, что эти феномены участвуют в познавательной деятельности, вовсе не вытекает, будто сами по себе они суть феномены познавательные. Психика, вопреки утверждению автора цитируемого текста, отнюдь не сводится к тому, чтобы быть инструментом познания. Разве эмоции, аффекты, стремления и пр. не выполняют никакой другой функции в человеческой деятельности? И разве вообще эта деятельность ограничивается «познанием»? Вопросы эти, безусловно, риторические. Отождествление психического с когнитивным, «всей психологии – с психологией сознания» (см. цитату выше), – это коренной дефект радикального когнитивизма.

Помимо когнитивизма, редуцирующего все феномены сознания (духа, психики) к знанию и познанию, т.е. совершающего эту операцию «внутри» самого сознания, для когнитивной науки характерна еще одна (упоминавшаяся выше) методологическая редукция – сведение сознания к иной реальности, а именно – к нейрофизиологическим процессам, истолкованным в духе «компьютерной метафоры». Сам термин «компьютерный редукционизм» (варианты: редукционизм информационно-компьютерный и кибернетический) нередко употребляется в специальной литературе в ряду других терминов, обозначающих различные редукционистские подходы при объяснении сознания, психики. В более широком контексте компьютерный редукционизм может быть квалифицирован как одно из ответвлений физикализма.

«В современной цивилизации, – пишет Н.С.Юлина, – доминирующей формой культуры является “Большая наука”, ядро которой составляют естественные науки, а физикалистские принципы детерминизма и редукционизма по-прежнему являются рабочими. Независимо от личных убеждений ученых “Большая наука” создает мировоззренческий фон, определяющий физикалистские умонастроения и стандарты работы исследователей в других областях знания». Соответственно, в философии сознания физикализм – это позиция, согласно которой «все события и отношения, в том числе ментальные, являются проявлениями физических событий и отношений» ^{[12, с. 154]}.

Об этой форме редукционизма речь идет обычно в связи с обсуждением так называемой «трудной проблемы сознания» (англ. hardproblemofconsciousness): какова связь между объективно сущими физическими процессами в мозге и субъективным опытом переживаний? «Как объяснить, что из материального органа – мозга – “выскакивают” не подчиняющиеся законам физики смыслы и языковые значения, образующие культуру? …Можно ли интегрировать фиксируемые на обыденном уровне свойства сознания – самоактивность, ментальную каузацию, свободу воли, субъективность, в рисуемую наукой физикалистскую картину мира?» ^{[12, с. 153]}.

Несомненно, между «телесным» и «духовным» началами имеется определенная координация, очевидная каузальная связь, свидетельствующая об их «родстве», принадлежности к единому «естественному» миру, но конкретный механизм этой связи, способ взаимодействия соматического и ментального не поддается доказательному объяснению. Для обозначения этого эпистемологического затруднения американский философ Дж. Левин ввел термин «разрыв в объяснении» (англ. explanatory gap) [см. 18]. Полемике по поводу принципиальной возможности преодолеть указанный разрыв посвящена огромная литература. Был выдвинут ряд редукционистских концепций, идущих в русле физикализма, в том числе концепций весьма изобретательных и неожиданных (их краткое изложение и анализ даны в цитированной выше статье Н.С.Юлиной ^[12]).

Однако все объяснения сознания, идущие в подобном ключе, в принципе не могут быть органично и непротиворечиво совмещены с фактом непосредственной данности человеку его внутреннего Я как особого мироизмерения, радикально отличного от внешнего «мира вещей». Это относится как к современным вариациям редукционизма, так и к давним, прошедшим через века теориям. пытавшимся так или иначе вписать психическое в физическую картину мира. Психология была и остается наукой не о каких бы то ни было физических и физиологических процессах, а именно о специфических закономерностях и механизмах этого «внутреннего Я». Упомянутая «трудная проблема» так и остается открытой, но вряд ли оправданно ради ее «закрытия» принимать ту или иную заведомо ошибочную физикалистскую концепцию. И дело не только в самой по себе теоретической несостоятельности физикализма, но и в том, что практические разработки, основанные на неверной теории, тоже наверняка окажутся несостоятельными.

Компьютерный редукционизм, будучи одним из проявлений физикализма, отличается от других его версий своей латентностью: как и рассмотренный выше радикальный когнитивизм, он обычно не декларируется в виде особой концептуальной позиции, его редукционистская направленность нередко скрыта даже для тех, кто его принимает и применяет. Поэтому критика физикализма как такового, в его общих признаках, довольно распространенная в философской и психологической литературе, в меньшей степени адресована специально против этой частной редукционистской тенденции в когнитивной науке. Однако в последние годы она все чаще становится объектом критического анализа. В частности, обращается внимание на то, что когнитивная наука, возникшая как альтернативное бихевиоризму направление в психологии, по сути пребывает в том же методологическом – а именно, физикалистском – поле, что и бихевиоризм.

Вот одно из полемических высказываний на этот счет: «Радикальный бихевиоризм изъял из психологии предмет исследования – психику. Он декларировал, что за человеческий интеллект ответственна нейрофизиологическая активность мозга, психические же феномены не важны… Когнитивизм (т.е. когнитивная наука. – Л.М.), формально отказавшись от этих крайних утверждений, по сути, стоит на сходных, пусть и существенно модифицированных, позициях. Его следует поэтому отнести к методологическому бихевиоризму». И далее: «Методологический бихевиорист допускает, что психические явления и процессы – это реальность, однако считает, что они недоступны научному изучению. Научные факты, говорит методологический бихевиорист, должны быть публичными и открытыми явлениями, такими как движения планет или химические реакции, которые могут наблюдать все исследователи» ^[11].

Действительно, современная когнитивная наука и бихевиоризм сходны в том, что в качестве объекта исследования они берут не психику (сознание, идеальное – т.е. познавательные и аффективно-конативные феномены), а «материальные» явления: поведение, реакции организма на внешние стимулы – в случае бихевиоризма, и нейрофизиологические процессы переработки «информации» – в случае когнитивной науки.

Вообще, «информация» в ее обычном, исходном понимании – это исключительно ментальный феномен. Когда мы привычно говорим, что упорядоченные определенным образом электрические импульсы, волны и прочие физические процессы, совершающиеся в компьютере, телефонной линии, атмосфере, нервной системе и других материальных средах и воплотившиеся в определенный набор звуков, изображений, письменных знаков и т.д., несут в себе «информацию», то фактически мы приписываем информационный статус этим материальным явлениям лишь постольку, поскольку они в конечном счете получают (или могут получить) ментальное воплощение. Сами же по себе, без такого воплощения, они не являются носителями информации, понятой как сведения, знания, имеющие определенный смысл. Неправомерная «онтологизация» информации – это одно из проявлений (и источников) физикалистского редукционизма в когнитивной науке.

С.Э.Поляков отмечает, что когнитивная наука не готова «принять то, что нейрофизиологические и нейрохимические процессы в мозге при всей их важности соотносятся с психикой совершенно неясным пока образом и их влияние на принятие рациональных решений и на разумное поведение опосредовано психикой. Следовательно, эти материальные процессы не могут прямо объяснить человеческий разум…». Речь не о том, чтобы отказаться от изучения материальных процессов в мозге, «а лишь о том, что психические явления должны занять в психологии главное место, должны перестать быть придатком физиологических явлений…». «Компьютерная аналогия неадекватна для моделирования психики человека, так как наша психика функционирует по совершенно иным принципам…» ^[11].

Проблема соотношения материального и идеального, физического и психического прошла через всю историю философии и науки, многочисленные материалистические, спиритуалистические, дуалистические, феноменологические концепции сменяли друг друга, за их соперничеством стояли различия не только в теоретических, но нередко и в ценностно-идеологических (например, религиозных и атеистических) позициях. Впрочем, эти философские споры мало сказывались на психологической науке, на ее теоретических и прикладных исследованиях, в которых безусловно доминировали интроспекция и другие методы, основанные на презумпции реальности ментальных состояний и их каузальной взаимосвязи с реалиями внешнего мира. В эту методологическую доминанту время от времени вносили диссонанс увлечения многих психологов редукционистскими установками вульгарного материализма (XIX в.) и бихевиоризма (середина XX в.), а в последние десятилетия – некоторыми новыми физикалистскими концепциями, среди которых заметное место принадлежит «информационно-компьютерному» редукционизму.

* * *

Следует признать, что проводимый прежде в специальной литературе критический анализ редукционистских тенденций в когнитивной науке мало отразился на содержании и методах исследований, фактически осуществляемых в этой области. И все же продолжать такую аналитико-критическую работу необходимо, поскольку ассимиляция когнитивной наукой методологических идей, переживших свое время, ставит под сомнение чересчур оптимистические прогнозы развития этого научного направления и его практических приложений.