Virtual elite in the dynamics of information society

Martyanov Denis PhD in Politics Assistant professor, the department of political institutions and applied political research, Saint Petersburg State University 191124, Russia, Sankt-Peterburg, g. Saint Petersburg, ul. Ul. Smol'nogo, 1/3, 7-i pod''ezd dsmartyanov@mail.ru Other publications by this author

Shentyakova Anna PhD in Politics Assistant, the department of Political Institutions and Applied Political Studies, St. Petersburg State University 191124, Russia, Saint Petersburg, Smolnogo Street 1/3 anna_pedagog@mail.ru

Господствовавший в конце прошлого века технооптимистский подход в изучении политических феноменов в сети Интернет постулировал сеть как «великого уравнителя», «электронную агору» с безграничными возможностями прямой демократии, попутно провозглашая антииерархичность сети в силу её ризоморфной структуры ^[10]. Анализ категории элиты в этом ключе выглядит проблематичным – категории «элита» и «сеть» при таком рассмотрении становятся почти антитезой ^[18]. Однако скоротечные изменения в сети Интернет, разворачивающиеся на фоне кризиса технооптимистского подхода в сетевых исследованиях, позволяют выявить два уровня проблем, касающихся эволюции взаимодействия сети и элиты: концептуальный и субстанциональный.

Целью данной статьи является концептуализация понятия «виртуальная элита» в контексте динамики социально-политических процессов в сфере сетевой коммуникации. Успешная концептуализация феномена позволит перейти к расширению исследовательских возможностей в плане выявления структуры элиты, ее дискурсивных характеристик и измерения её свойств. Для достижения цели видится логичным соотнесение эволюции сетевых элитологических категорий с динамикой сетевой стратификации.

В качестве ключевых концепций, которые сыграли значительную роль в развитии категории «виртуальная элита», следует выделить теории технократии и меритократии, концепцию нетократии и классификацию сетевых культур М. Кастельса.

Интенсивное проникновение информационно-коммуникационных технологий во все сферы современного общества способствует его постепенному переходу в качественно иную фазу - в постиндустриальное, информационное общество. Новый формат общественной жизни основывается на высокоразвитых информационных технологиях, принципе открытости информации и актуализирует вопрос об элитарности общества с новых позиций. «В постиндустриальном, информационном обществе сферы технологий и услуг являются приоритетными, возрастает количество занятых в них лиц и объемы производимой ими продукции. Происходит формирование новых элит: технократов, сциентистов. Основными продуктами производства становятся информация и знания» [15: 8]. Среди формирующихся новых субъектов политического процесса исследователи называют различные сетевые группы. «В информационном обществе происходит замена традиционных организаций коллективного действия современными политическими акторами – новые социальные движения, нетократия, транснациональные политические сети, группы», возникающие по поводу какой-то конкретной проблемы и использующие стратегии прямого действия [6: 1789]. Для обозначения новой социальной общности, являющейся носителем знания о производственных процессах и механизмах общественного прогресса, предлагались такие термины, как «технократы» (А. Турен), «работники интеллектуального труда» (Ф. Махлуп), «меритократы» (Д. Белл), «эксперты» (М. Кастельс), «белые воротнички» и т.п. Описание основных характерных черт «класса интеллектуалов» можно найти в работах Ф. Махлупа, Дж. К. Гэлбрейта, З. Бжезинского, Д. Белла, Э. Тоффлера, В. Л. Иноземцева и др. [5: 103]

Дж. Бернхэм в своей работе «Менеджерская революция» анализировал структуру новой социальной группы, которая в середине XX века только формировалась. В условиях индустриального общества, благодаря работам Дж. Бернхейма, Дж. Гэлбрейта и др., к критериям элитности, кроме традиционных культурно-образовательных, добавились такие показатели как уровень квалификации, профессиональный опыт, знания. Это позволило говорить о «технократах», «новом классе менеджеров» в структуре общества, который стал претендовать на властные ресурсы. Бернхем Дж. считал, что в эпоху сверхсложного производства на смену идеологически оформленным обществам в результате революции менеджеров приходит новый тип общества – «менеджеризм». Управление обществом должно стать прерогативой нового правящего класса – класса менеджеров. В категорию последних он включал не весь научно-технический класс, а его высший слой – топ-менеджеров крупнейших корпораций, президентов компаний, председателей советов, директоров корпораций, а также высших правительственных служащих, которые будут осуществлять экономическое и политическое управление в обществе. В решении вопроса рекрутирования элиты менеджеров Дж. Бернхем придерживается меритократического критерия: в элиту должны войти наиболее способные представители различных слоев, отвечающие высочайшим стандартам ^[3].

Д. Белл, разрабатывая концепцию постиндустриального общества, обращается к понятию меритократия, с помощью которого обозначает особую группу людей, чье социальное положение основывается на интеллектуальном потенциале и способности создавать новое знание. В постиндустриальном обществе, как утверждает Белл, технические знания, уровень образования и квалификации становятся основными признаками нового правящего класса. В структуре нового общества социальный статус индивида обуславливается личными достижениями и авторитетом эксперта, специалиста. Таким образом, автор обосновывает появление нового политического актора – интеллектуальной элиты. Концепт меритократии, приняв иную форму, продолжил развиваться в социальных науках и постепенно перешел на новый уровень в рамках теории информационного общества.

В середине XX века американский социолог Ч. Р. Миллс, анализируя структуру властной элиты США, выделил три наиболее влиятельные группы: военных, крупный бизнес и политических администраторов. В современных условиях в этот круг исследователи включают т.н. «информационную элиту», которая состоит из «директоров и главных редакторов крупнейших медиа-холдингов, авторитетных представителей экспертных сообществ, ученых, активных участников сетевых сообществ, дающих эксклюзивную информацию, и других акторов, находящихся на пересечении важнейших информационных потоков» [12: 86]. Данная элитная группа оказывает существенное влияние на политические процессы, т.к. формирует и контролирует качественные параметры информационного потока. Обладая ресурсами для создания и тиражирования ценностей, идей, образов, смыслов, как системы ориентиров, она формирует стиль жизни, стереотипы и модели поведения, воздействует на механизмы идентификации. Все перечисленные факторы обуславливают особую роль информационной элиты, а развитие электронных средств коммуникации повышают важность и востребованность представителей этой группы. В контексте исследования информационная элита может быть рассмотрена как структурная компонента более широкого слоя.

Появление нетократии как нового участника социально-политического процесса символизирует трансформацию традиционного формата дихотомии элита-массы. По мнению американского исследователя Г. Шиллера, информационное общество – это новый вид классового общества, но фактором порождающим неравенство он называет информационную пропасть между образованными и обеспеченными людьми, у которых есть доступ к новейшим разработкам информационных технологий, и всеми остальными, которые вынуждены довольствоваться только «информационным мусором» ^[5]. Нетократия выступает в качестве обновленного и усовершенствованного варианта меритократии. В перечне характеристик, которыми обладает эта группа превалируют такие как: выдающиеся коммуникационные способности; высокий уровень знаний и способность генерировать новое знание; навыки, авторитет и репутация способствующие эффективной работе в сетях; владение информационными технологиями; высокий уровень мобильности и адаптивности. Новая меритократия формируется на личностных достижениях и заработанном статусе, который должен быть признан и подтвержден высшими авторитетами в определенной профессиональной области. В качестве главного критерия выступает профессионализм, но он понимается как способность создавать уникальный интеллектуальный продукт. Уровень квалификации в новых условиях определяется не только уровнем образования, но и способностью обрабатывать большие массивы информации, выделяя из общего потока наиболее значимые сегменты, для самостоятельного генерирования нового знания.

За последние десятилетия предпринимались попытки определить социальный статус этого класса и выявить основные личностные характеристики его представителей. Традиционно для выявления и анализа структуры элиты выделяют три основных метода:

1. позиционный – предполагает отнесение того или иного лица к элите, на основании занимаемой им позиции во властной иерархии;

2. репутационный – этот подход основывается на использовании метода экспертных оценок; определяет субъектов политической власти на основе их репутации, т. е. субъективного мнения респондентов (экспертов) об их возможностях влиять на политические процессы в общности.

3. «решенческий» или десизионный – т. е. основанный на анализе того, как и кем принимаются решения. Именно последний метод получил наибольшее распространение в исследовательской литературе, посвященной изучению российской политической элиты.

Каждый из перечисленных методов обладает рядом как преимуществ, так и недостатков. Позиционный метод определяет группу лиц, обладающих формальными (легальными) ресурсами власти. Между тем, само по себе обладание данными ресурсами не всегда гарантирует обладание властью в тех или иных отношениях. Кроме того, он не позволяет включать тех субъектов власти, чье влияние обусловлено неформальными ресурсами.

Репутационный метод дает лишь определенную совокупность мнений некоторой группы людей (обычно экспертов) о том, кто обладает властью в данной социальной общности. Исследователь изначально работает с «вторичным материалом» и вынужден опираться на мнение респондентов, на их знания, компетентность и интуицию. Первичную «базу данных» составляют не эмпирические факты, не ресурсы власти и не сам процесс влияния на объект, а репутация определенных лиц. При этом само понимание властной репутации у экспертов может существенно различаться и совпадать с такими понятиями, как «статус», «престиж», «авторитет» и т. п. С другой стороны такой подход позволяет выявить субъектов, действующих за политической сценой, но не являющихся в силу этого менее влиятельными.

Хотя репутационный метод подвергается критике за то, что он позволяет обнаружить не «реальную власть», а лишь ассоциирующиеся с ней факторы, понятие власти в нем в большей степени соответствует (по сравнению с проблемным) объяснению власти как диспозиции, потенциала.

В отличие от предыдущих методов, решенческий определяет субъектов власти не по наличию ресурсов или репутации, а по совокупности эмпирически наблюдаемых признаков, характеризующих процесс реализации властных функций. В данном случае исследователь изучает уже саму власть (точнее, ее осуществление), а не факторы, допускающие (предполагающие) наличие власти ^[21].

Произведенный анализ позволяет выделить в структуре новой элиты условно как минимум 2 сегмента. Первый элемент – технократический – включает людей владеющих и управляющих технологиями и ресурсами, которые обеспечивают работу сетей. «Контроль за сетевыми ресурсами будет сосредоточен в руках провайдеров, обеспечивающих доступ в открытые телекоммуникационные сети для других компаний, организаций и частных лиц и гарантирующих стабильность работы с информационными потоками и сетевыми ресурсами. Все общество будет представлять собой систему сетевых структур, а правящим классом в таком обществе становится новая социальная группа – нетократия, формируемая из представителей транснациональных корпораций, каждый из которых станет куратором одной из сетей» [15: 12]. Вторым сегментом выступает собственно меритократия. Творческие люди с высоким интеллектуальным уровнем, обладающие влиянием и авторитетом в соответствующих сообществах, способные работать с информацией и создавать новые знания, идеи, символы, которые быстро будут становиться востребованным продуктом в сетях. Отдельно стоит вопрос о группе экспертов которые, с помощью своей квалификации и авторитета, будут призваны оценивать и подтверждать полезность и качество новых знаний.

Концепция нетократии была представлена А. Бардом и Я. Зодерквистом в их книге «Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма». Термином «нетократия» авторы назвали новый правящий класс, господствующий в сетевом обществе и пришедший на смену классу буржуазии. Нетократы регулируют доступ к сетям и опираются на эксклюзивное использование престижными сетями.

Бард и Зодерквист в своей работе используют термин «виртуальный мир», однако содержательно речь идет скорее о сетевом обществе. Авторы книги многократно отсылают читателей к опыту коммуникации в Интернете, но не связывают концепт «нетократия» с киберпространственной спецификой напрямую. Категория «сеть» представлена в их работе крайне абстрактно – отсутствует разграничение между общественными и электронными сетями. В результате близкие, но не тождественные категории «виртуальность» и «сеть» в работе неправомерно используются как синонимы.

Идейной основой нетократии выступает идущая от Гераклита, Макиавелли, Спинозы, Ницше, Делеза и Фуко «мобилистическая традиция».

Идеологами мобилизма выступает одна из трех категорий нетократов – этерналисты, являющиеся аналогом ученых в сетевом обществе. Узлами сетей управляет сетевой аналог предпринимателей – нексиалисты. А центральную роль играют кураторы, которые на основе этерналитских концепций указывают путь нексиалистам. В сети они играют примерно ту же роль, что и политики в обществе, предшествующем сетевому или информационному. Кураторы входят в мета-сеть, которая представляет собой глобальный мета-кураториат – всемирное правительство информационного общества.

Нетократы регулируют доступ к более значимым сетям, оставляя за собой возможность эксклюзивного их использования, что отличает нетократов от стремящихся к наживе капиталистов. Предоставляя доступ, нетократы делают аналог инвестиции, но сохранение доступа в эксклюзивные сети является гарантом обеспечения их власти.

Нетократы не обладают властью в полном смысле этого слова, поскольку власть исходит из множества точек, является децентрализованной и нелокализованной.

Сетевое общество, возникновение которого предшествует становлению нетократии, продолжает быть иерархическим, однако речь идет о длинной иерархии сетевых пирамид. Наименее привлекательные сети с неограниченным потреблением и неограниченным доступом к ним являются пространством обитания консьюмтариата – класса, ориентированного на потребление.

Именно идея консьюмтариата является основой оригинальной посткапиталистической концепции Барда и Зодерквиста. Консьюмтарии ориентированы в большей степени на потребление и в меньшей на производство.

Сети конкурируют между собой в целях повышения доверия и репутации, которые позволяют привлекать к сетям внимание – эквивалент денег в сетевом обществе. Нетократия осуществляет свою власть в условиях культуры внимания или «аттенционализма», порождающего сложную систему бартера – связи обретаются за возможность воспользоваться иными связями ^[1]. Сами деньги являются менее значимым ресурсом по отношению к вниманию.

Капитализм и его ценности рассматриваются Бардом и Зодерквистом как нечто архаичное. В этом теоретики нетократии, пожалуй, ошиблись – коммерциализация Интернета способствовала сохранению ценностей капитализма. Хотя Бард и Зодерквист не диагностировали полную смерть капитализма («то, что мы знаем сегодня как капитализм, не исчезнет, подобно тому, как феодальные структуры не были разрушены с приходом к власти буржуазии; они просто заняли подчиненное положение в новой парадигме» [2: 212] ), они ошиблись в том, что его ценности уступят место сетевым, в то время как уже сейчас наблюдается обратное – капитализм адаптировался к сети, став важнейшим фактором, определяющим ее развитие. Также не оправдывается и идея теоретиков нетократии об утрате своей роли политикой, по крайней мере, в контексте принятия реальных политических решений.

Однако сама постановка вопроса о том, что грань между потреблением и производством информации стирается, является до известной степени революционной.

Роль консьюмтариата как потребляющего, но не производящего класса сохранялась лишь на ранних этапах, когда консьюмтариат не мог производить и зарабатывать в виртуальном мире. После распространения Веба 2.0 приобрели свои очертания иные принципы – бывшие представители консьюмтариата органично встроились в ряды киберпролетариев, которые производят контент через его потребление.

Приписывая теоретикам информационного общества и виртуальности интенцию пропаганды нетократии, Бард и Зодерквист сами впадают в технооптимизм, говоря о том, что кураторская сеть заменит собой государство, нетикет – закон, а исключение из сети станет методом устрашения и контроля как сетевой эквивалент тюремного заключения.

Использование принципов, по которым Интернет работал в конце XX века, в качестве стандартных приводит авторов к логической ошибке – принципы виртуального мира, характерные для Интернета XX века, выдаются за принципы сетевого общества как такового. Бард и Зодерквист преждевременно говорят о конце «настоящей реальности», рассматривая реальность виртуальную как уже сложившуюся «окружающую среду». Дальнейшее развитие глобальной сети показало, что Интернет вполне способен пережить виртуальность: все большие обороты набирает развитие т. н. расширенной реальности.

Рассмотрение нетократии как актуальной и неизменной концепции без ее развития чревато методологическими проблемами. Определение нетократии как очередного олицетворения «новой мировой элиты» [14: 99] способствует формированию «околонаучного», конспирологического характера термина. Представление нетократии как невидимой, «безсубъектной» (лишенной конкретных фиксируемых акторов) страты, скорее создают дополнительные сложности, а не решают задачу операционализации феномена элиты в информационном обществе.

М. Кастельс, попутно рассматривая эволюцию элит в Интернете, выделяет 4 культуры, которые определили формирование значимых групп, оказавших влияние на развитие сети: техномеритократическую культуру, культуру хакеров, культуру виртуальных сообществ и предпринимательскую культуру. Примечательно, что в отличие от ряда рассмотренных выше концепций, нацеленных на теоретическую концептуализацию, выделенные Кастельсом типы соответствуют различным этапам становления сети Интернет.

Техномеритократическая элита, порожденная соответствующей культурой, была сформирована вокруг научного сообщества, которое внесло решающий вклад в становление Интернета. Ее этика определена «сообщественным» характером деятельности техноэлиты у Кастельса.

М. Кастельс выделил следующие особенности техномеритократии: технические открытия как высшая ценность; конкретный характер знаний; репутация и авторитет в глазах других членов сообщества; общее благо сообщества как фактор определяющий правила игры; открытый обмен информацией и интеллектуальными продуктами. Однако «техноэлита» не является господствующим классом. Техноэлита – это творцы киберпространства, которое не заселено никем, кроме самой техноэлиты. Таким образом, можно говорить о стратификации по меритократическим принципам внутри техноэлиты, но нельзя говорить о том, что техноэлита кем-то управляет.

Культура хакеров, сформировавших на ранних этапах развития Интернета его программную инфраструктуру, заложила этические основы киберкультуры. Хакеры в отличие от техноэлиты, которая была лишь «автономной» от политической власти, были независимы от нее. Ценности хакеров выражаются в свободе (свободе творить, использовать и распространять знания), творческом гедонизме, стремлении к инновациям, сотрудничестве, «культуре дарения», общинности.

Хакерские сообщества, как и техномеритократические сообщества до них, основываются на меритократических принципах. Социальное устройство хакерских сообществ предполагает наличие в них власти и властвующих групп («старейшин племени» [13: 65]). Целью власти, основывающейся на былом вкладе и высоком техническом мастерстве, является общественное благо на основе альтруизма. Хакеры имеют свою групповую идентичность и индивидуальную виртуальную репрезентацию (ник).

В определенный момент с формированием «Интернета виртуальных сообществ» хакеры включились и в их работу, передав тем самым этический фундамент тем, кто создавал первые социальные модели в сети Интернет.

Именно виртуальные сообщества привносят в Интернет социальность. Виртуальная социальность отличается от реальной, поскольку существует в условиях иной среды. Однако формирование иной культуры также связано еще и с тем, что многие из первых участников виртуальных сообществ были активными сторонниками контркультуры.

Несмотря на подчеркиваемую им преемственность виртуальных сообществ от техноэлит и сообществ хакеров, Кастельс отмечает, что в силу многообразия виртуальных сообществ для них не характерна единая система ценностей или общественных правил, свойственных хакерской культуре [13: 73]. И тем не менее Кастельс все-таки выделяет две фундаментальные ценности, которые являются общими для всех виртуальных сообществ – ценность горизонтальной, свободной коммуникации и самонаправляемость организации сети как возможность каждому в сети найти свое собственное место.

Культура предпринимателей сформировала в сети иную в сравнении с хакерскими ценностями культуру – культуру денег, позволяющую извлекать из развития сетевых технологий прибыль.

Важно, что техномеритократическая элита взяла за образец неэкономическую и неполитическую ценностную ось. Более гедонистическое виртуальное сообщество формировалось вокруг таких ценностей как «знание» и «развлечение».

Несмотря на комплексность анализа М. Кастельса, необходимо отметить, что некоторые значимые процессы, связанные с генезисом сетевой элиты в его анализ не попали. К ним следует отнести киберкультурное движение киберпанков и такие классы пользователей как «нетизены» и «лёркеры».

Этика хакеров повлияла на движение киберпанков, представлявшее собой направление в культуре (прежде всего в литературе). Киберпанковские идеи в свою очередь оказали существенное влияние на формирование киберкультуры, а также заложили традицию разработки сетевых идеологических концепций, которые нашли отражение в ряде манифестов.

Основной политической идеей киберпанков является противостояние Системе – правительству и корпорациям через установление контроля над технологиями.

Киберпанков нельзя назвать элитой в полном смысле этого слова. В основе идеологии киберпанков лежат ценности крайнего индивидуализма, предполагающего отгороженность участников от общественных процессов. Образ киберпанка в литературе, его идеальный тип, предполагает асоциальность [11: 145]. Киберпанки, если говорить языком Г. Маркузе, являются «аутсайдерами» – представителями неинтегрированных в систему сообществ (как бедняки, безработные, «цветные», узники тюрем и заведений для умалишенных) ^[16].

Интернет для киберпанков является пространством, где они могут скрыться от масс. Этот эскапизм спасает их от взаимодействия в плоскости «элита – масса».

Э. Фромм писал о невозможности творческой деятельности в условиях современного общества в результате отчуждения ^[23]. В сети киберпанки получили возможность реализовать в полной мере свободу творчества.

Одной из первых концепций, зафиксировавших новое классовое деление внутри виртуального пространства, стала концепция «нетизенов» М. Хаубена. Термин нетизен содержит в себе характеристики активизма, что содержательно сближает его с понятием «гражданин» (нетизен – портманто от net (сеть) и citizen (гражданин)). В узком смысле нетизены представляют собой класс альтруистов, которые решили «посвятить время и силы для создания Сети, как новой части нашего мира, лучшего места» ^[25]. Другим классом виртуального мира являются лёркеры – безучастная интернет-аудитория и люди, которые ведут в Интернете бессодержательные домашние странички ^[19]. Именно «сетевые граждане» берут на себя функцию нового класса, формирующего содержание сети, и совмещают в себе черты сетевой элиты и главной производительной силы виртуального мира.

Для полноценной концептуализации виртуальной элиты логично рассмотрение терминов «виртуальность» и «виртуальная реальность». В истории человеческой мысли понятия, содержащие корень «virt», связывались с мужским началом, добродетелью, познанием божественной силы, условием познания душевного (нетелесного) начала и т. д. [9: 13-24] Утратив свой первоначальный смысл, категория «виртуальность» сейчас стала пониматься скорее интуитивно. Среди коннотаций виртуального заметны такие значения как эфемерность, фальшивость, мнимость, имитационность, иллюзорность, потенциальность, воображаемость. В XX веке под виртуальными стали понимать объекты, находящиеся на следующем, относительно константной, т.е. порождающей их реальности, уровне ^[22].

В 1960-70-е гг. понятие виртуальность стали применять в отношении искусственного пространства, созданного с помощью компьютерных технологий. Дж. Ланье, введя в конце 1980-х гг. категорию «виртуальная реальность», определил ее как созданный имитационной системой иллюзорный мир, в который погружается человек. Виртуальная реальность, по Ланье, воздействует на сенсорное поле человека и воспринимает его ответные реакции в реальном времени ^[9]. С 1990-х гг. виртуальную реальность стали связывать непосредственно с Интернетом. Произошло отождествление виртуальной реальности и киберпространства (т. е. интернет-пространства) ^[7]. В связи с этим ключ к объяснению феномена виртуальности лежит через понимание сущности Интернета.

Одной из главных функций виртуальности является смыслообразование [9: 47], созидание идей, интеллектуальное творчество, а также оперирование воображаемыми образами. Виртуальная реальность представляет не столько технологический, сколько психо-технологический феномен. Виртуальная реальность формируется при погружении субъекта в виртуальное и выходе из собственного субъективного психологического мира [9: 34]. Обозначение такого перехода как варианта эскапизма крайне показательно – исследователями дискурсивно подчеркивается исключение субъекта из реального мира, константной реальности.

Исходя из необходимости операционализации категории, виртуальность следует понимать на среднем уровне: не как совокупность социокультуных пространств (религии, искусства, культуры, науки, мифологии) ^[8], или общесоциальное пространство, включающее в себя весь спектр продукции, которая возникает в результате творческой деятельности, но и не как конкретную технологию графического трехмерного пространства, симулирующего реальное пространство посредством компьютерных технологий с целью получения человеком ощущений. Следует признать подходящим определение, предложенное П. И. Браславским: созданная с помощью компьютерных технологий интерактивная аудиовизуальная среда, обладающая высоким уровнем психологической достоверности [4: 18]. Таким образом, содержательно виртуальная реальность включает в себя такой компонент как текстовая виртуальная реальность, все еще крайне актуальный для компьютерных технологий.

Виртуальная реальность в контексте нашей работы представляет собой психо-технологический феномен, возникающий при взаимодействии индивидов с сетью Интернет как специфической автономной от константной реальности средой – киберпространством.

В этом ключе не представляется целесообразным распространение термина «виртуальная элита» на объекты виртуальной реальности в широком смысле.

Сама формулировка «виртуальная элита» предполагает оксюморон, поскольку виртуальная элита противопоставлена элите реальной, т. е. обладающей реальными качествами элиты.

Как ни странно, технологии Веб 2.0., в целом способствовавшие девиртуализации, в отношении элиты лишь усилили статус ее виртуальности, «ненастоящести». Приобретя большее количество подписчиков, на которых способны воздействовать представители элиты, виртуальная элита утратила важные качества – самостоятельность в плане определения правил игры и управления неэлитами.

Если для «виртуальной элиты 1.0» характерны реальная власть в виртуальных сообществах и альтернативная политика [17: 34], отличающаяся от предлагаемой реальной властью демократической модели, то для «виртуальной элиты 2.0» характерна включенность в традиционные для XX века политико-экономические отношения. «Виртуальная элита 2.0» не принимает решений, а лишь служит важным звеном производства информации, отличаясь от виртуальных масс по роли, но не по сфере деятельности.

Виртуальная элита 2.0 лишена своей «элитарной» культуры, которая противопоставлялась бы массовой. Напротив виртуальная элита играет решающую роль в производстве и распространении массовой культуры. Виртуальная элита отличается способностью «угадывать» запросы массовой аудитории, чтобы производить и распространять те элементы массовой культуры, которые будут легитимировать статус представителей элиты.

Распространение в середине 2000-х гг. технологий Веб 2.0, изменившее принципы интернет-коммуникации, существенно повлияло на структуру сетевой стратификации. Веб 2.0 представляет собой технологию вовлечения неподготовленных пользователей в производство контента.

Распространение технологий Веб 2.0 способствовало бурному росту сети. Если в начале XXI века насчитывалось менее полумиллиарда пользователей, то к 2005 году интернет-аудитория перешагнула миллиардную планку, а к 2011 году составила более 2 миллиардов пользователей ^[26].

Веб 2.0 стал своего рода кибериндустриализацией – массы оказались вовлеченными в производство информационного продукта. Бесполезные лёркеры, которые вели бессодержательные странички, оказались встроенными в новые киберфабрики, производящие массовую информацию (YouTube, Wikipedia, Instagram, блогхостинги), и киберимперии, позволяющие объединять разрозненные сегменты сети в единую коммуникативную систему (Facebook, Вконтакте, Renren).

Веб 2.0 в большей степени реализует принципы информационного общества нежели общества знания. По крайней мере, участие масс в создании информации направлено в основном на производство достаточно заурядного контента. Интересны и критерии, по которым одна информация рассматривается как более приоритетная, нежели другая. Внешне они напоминают меритократические – авторитет легитимируется поддержкой других пользователей, однако поскольку в большинстве случаев такое голосование носит профанный характер, а также подвержено «накруткам» – искусственному вмешательству со стороны заинтересованных лиц –следует признать эти критерии не лучшим вариантом демократических критериев.

В короткие сроки Интернет стал массовым явлением, растворившем в себе «туземные» группы киберпанков, хакеров, представителей интеллектуальной киберэлиты и даже нетизенов. Массовому сетевому обществу требовался новый класс, который стал бы локомотивом его развития.

Индустриальность Веба 2.0 предполагает деление виртуального социума не на два класса, как в «первом Вебе» (созидатели-нетизены и трутни-лёркеры), а на три: созидатели «нового» контента – креаторы, «просьюмеры» ^[20] (рапространители-«копипастеры», являющиеся главным классом-потребителем) и «новые лёркеры» («отсутствующие» читатели). При этом еще два класса исключенных из коммуникации интернет-пользователей, которые в разной степени имеют отношение к киберэлите, в виртуальной элите могут не присутствовать – это «архитекторы Интернета» (те, кто создают программный продукт, меняют его и регулируют интернет-коммуникацию программными средствами) и «deorum ex machina» или «надсмотрщики» (те группы, которые способны следить за приватным Интернетом «из-за кулис», не участвуя в коммуникации – работники специальных служб, хакеры, администраторы ресурсов).

Если классы «включенных» в виртуальность связаны с меритократическими принципами, то классы «не включенных» являются скорее технократами. По этой причине ни «архитекторы», ни «deorum ex machina» не являются в полном смысле виртуальной элитой, поскольку не включены полноценно в процесс виртуальной коммуникации. Хотя их потенциальные возможности в плане оказания влияния на виртуальную реальность куда больше, их роль в виртуальной реальности скорее напоминает роли рефери и авторов правил игры. Власть над виртуальной реальностью, как правило, так и остается потенциальной, а не реальной.

Грани между новыми виртуальными классами являются гораздо более зыбкими, чем между нетизенами и лёркерами. Эти классы выступают в качестве идеальных типов, и каждый конкретный пользователь не только может сочетать в себе качества нескольких из этих типов, но и способен менять свое поведение со временем, переходя из одной страты в другую. Принадлежность к классу связана с избранной ролью – особенно в том, что касается классов просьюмеров и «новых лёркеров». Роль лёркеров изменилась. Если в прошлом она трактовалась в большей степени как пассивность, то сейчас лёркеры зачастую являются идейными маргиналами, не желающими становится объектом идентификации и неоплачиваемыми работниками индустрии социальных сетей. Это ставит их в позицию, отчасти схожую с «deorum ex machina» с той разницей, что «новые лёркеры» лишены тех же возможностей, что и «надсмотрщики».

Критерий «новизны» контента, производство которого выделяет креаторов на фоне других, также является достаточно субъективным. Легитимация контента как нового возможна за счет «меритократических» механизмов, которые распространены в социальных сетях. Важным становится не то, кто реально предложил оригинальную идею, а то, кто смог ее предложить значительному количеству других пользователей как новую и интересную.

Способность создавать значимые новые формы определяется как «креативность» [23: 85]. Креативность не только является тем индивидуальным капиталом, который может быть использован в эпоху аттенционализма, но и, обладая потенциалом монетизации интеллектуального продукта, становится основным локомотивом современной экономики знаний. Креативность более ориентирована в прикладную плоскость, нежели творчество, и в неомарксистском смысле не только творчеством не является, но и до определенной степени противоречит ему. Именно такое смещение акцента предполагает оценивание класса виртуальных созидателей в качестве «креативного класса», а не в качестве «творческого класса», поскольку в отличие от последнего «креативщики» нацелены на практический результат творческой деятельности [9: 99].

При этом доступ в ряды креаторов возможен и для вполне заурядных пользователей, способных конвертировать свой социальный капитал в большое число фолловеров и подписчиков благодаря известности в реальном, а не виртуальном мире. В этом прослеживается элемент конвергенции виртуальной и константной реальностей, возможность для которой была создана Вебом 2.0.

Но главный переход предполагает замену консьюмтариата классом просьюмеров. Потребители становятся потребителями-производителями. Их креативные функции сведены к минимуму, а главная миссия выражается в распространении новых материалов креаторов и поддержании созданных креаторами паттернов – рутинной работе по фиксации в сети событий повседневности, проверке и заполнению общественных виртуальных энциклопедий, оценке деятельности креаторов – поддержании легитимации сетевой социальной структуры.

Просьюмтариат является центральным элементом массового сетевого общества, поскольку именно он репрезентирует сетевой «средний класс» – фундамент стабильности виртуального пространства.

Подводя итог нашему исследованию, следует выделить эмпирически фиксируемую группу, которая представляет собой воплощение виртуальной элиты в условиях господства технологий Веб 2.0 в сети Интернет. Такой группой являются виртуальные креаторы – наиболее успешные представители виртуального общества, способные извлекать из виртуальных статусов финансовую выгоду и увеличивать благодаря им социальный капитал.

Виртуальность этой элиты обусловлена следующими причинами:

• Креаторы не призваны изобретать что-то действительно новое. Их задачами является предугадывание желаний, удовлетворение потребностей пользователей, создание привлекательного образа «нового» продукта. В силу этого зачастую продукт креаторов является виртуальным, не обладающим действительной неординарностью, а креативность сводится к тиражированию и симуляции [9: 3–4].

• Виртуальная элита осуществляет свою деятельность в условиях современной виртуальной реальности. Социальный капитал, приобретаемый в сети, может быть конвертирован в другие виды капитала, однако, как правило, издержки такого конвертирования довольно высоки.

• Эта элита является «наследницей» предшествующих киберэлит (техноэлиты, хакеров, нетизенов, нетократов, лидеров виртуальных сообществ). Однако в отличие от прежних «правящих классов» класс креаторов не обладает полнотой сетевой власти, являясь лишь наиболее привилегированным классом, высшим слоем виртуального общества, но не его правителями. Таким образом, элитарность класса креаторов является скорее репутационной, нежели десизионной.

• Креаторы не обладают реальной властью, но способны оказывать влияние на формирование дискурса, общественного мнения пользователей сети, принятие решений другими акторами. Также креаторы оказывают слабое влияние на формирование правил игры, основной контур которого формируется реальной политической элитой, «архитекторами сети» и «deorum ex machine», которые выносятся за скобки современного виртуального общества, но имеют гораздо большие рычаги для управления им.