L. A. Grebnev's Manuscript from the Vyatka Collection of the Scientific Library of Moscow State University: an Unsuccessful Attempt to Reform Liturgical Singing

Mikheeva Anna PhD in History Scientific Associate, Ural Federal University named after the first President of Russia B. N. Yeltsin 620083, Russia, Sverdlovskaya oblast', g. Ekaterinburg, ul. Lenina, 51, Laboratoriya arkheograficheskikh issledovanii aniutamiheeva@gmail.com Other publications by this author

Старообрядцы – особое направление в русском православии. В середине XVII века они отвергли реформы патриарха Никона. Причиной реформ было стремление унифицировать обряды Русской Православной Церкви с остальным православным миром и исправить накопившиеся к тому времени неточности и разночтения в религиозных текстах. В результате произошел раскол: официальная Церковь пошла по пути заимствований и многое переняла с Запада, а староверы сохранили древнерусские традиции. Одна из них – церковно-певческое искусство.

Русская Православная Церковь постепенно заимствовала с Запада партесное (многоголосое) пение, нотолинейное письмо, наконец саму музыкальную теорию. Между тем, старообрядцы до сих пор поют в унисон, используют древнерусское нотное письмо – крюки или знамена (которые представляют собой специальные значки, не расположенные на линейном стане) – и специфический звукоряд. Последний принципиально отличается от привычного большинству людей мажора и минора: не имеет тоники – центрального тона, к которому тяготеет вся гамма. Вместо этого в древнерусском ладу опорные тона постоянно меняются, а мелодия разворачивается горизонтально, не выстраиваясь в вертикальные гармонии (из-за чего не возникает отдельных певческих партий).

Сама древнерусская музыкальная теория отличается от классического сольфеджио. Ее основными принципами являются строгое следование канону в сочетании с некоторой вариативностью внутри него, принцип подобия (многие мелодии строятся по образцу), центонное построение мелодии. (От латинского «cento» – лоскут: то есть не из отдельных звуков, а из устойчивых музыкальных оборотов, которые ложатся в структуру мелодии, словно кирпичики. Такие музыкальные обороты называются попевками и фитами)^[1].

В Вятской коллекции Научной библиотеки Московского государственного университета (далее – НБ МГУ) хранится любопытнейший документ – рукопись на крюках, отличающаяся от прочих певческих книг^[2]. Она не предназначена для отправления богослужения или обучения крюковой грамоте. Рукопись представляет собой отдельные выписки из различных богослужебных книг (Октоиха, Ирмология, Обихода и Триоди). Они представлены в виде сравнительной таблицы и организованы по гласам – характерным мелодическим моделям со специфическим набором попевок и фит у каждого. Количество колонок разнится в зависимости от количества книг, используемых для сравнения. Но везде присутствует 2 столбца – «старописьменный» вариант и наречный. Очевидно, что рукопись создавалась для сравнения разных вариантов богослужебных песнопений (прежде всего, т. н. наонного и наречного).

Необходимо пояснить, что такое наонное и наречное пение. Наонное пение (хомония, раздельноречие) – особый вид пропевания древнерусских богослужебных текстов, распространенный с рубежа XIV – XV вв. В нем полугласные, редуцированные звуки, обозначавшиеся буквами Ъ и Ь, были заменены звуками О и Е: дьньсь - денесе, съпасъ – сопасо, седохомъ – седохомо и т. п. Такая редакция была проведена в связи с перерождением форм русского произношения (Ъ и Ь перестали звучать, но над ними оставались певческие знаки, упразднение которых привело бы к изменению напева, поэтому их просто заменили гласными). В 1655 г. была созвана специальная комиссия для упразднения лишних гласных и исправления текстов «на речь» (отсюда истинноречие, наречное пение). Однако беспоповцы (староверы, не приемлющие священства) эту редакцию не приняли, в отличие от беглопоповской части старообрядчества^[3].

Рукопись из Вятской коллекции НБ МГУ уникальна как раз тем, что в ней сравниваются эти две певческих традиции. Автор рукописи известен: он оставил на полях многочисленные автографы. Да и сам памятник был получен московскими археографами на Вятке (пос. Донаурово Уржумского района Кировской обл.) в 2011 г. вместе с другими документами, в том числе личными письмами, адресованными автору. Материалы составили т. н. «Архив Л. А. Гребнева» в Вятской коллекции НБ МГУ и были подробно описаны и опубликованы в отдельном сборнике, вышедшем в 2016 г. В том числе нами было подготовлено описание певческой рукописи Л. А. Гребнева^{[4, с. 192 – 199]}, но сама суть авторского замысла еще не исследовалась. Настоящая статья предлагает восполнить этот пробел.

О личности Луки Арефьевича Гребнева (1867–1932) – выдающегося общественного деятеля федосеевского (беспоповского) согласия старообрядчества на Вятке – уже существует обширная литература. Впервые к его фигуре обратились вятские исследователи – Е. Д. Петряев^[5], В. К. Семибратов^[6]. Большой вклад в изучение его личности и наследия внесли уральские ученые А. Г. Мосин^[7], И. В. Починская^[8], организовавшие целый ряд полевых исследований на Вятке совместно с сотрудниками Библиотеки Академии наук^[9] (далее – БАН). В 1999 г. на Вятку впервые прибыли московские археографы, которые также не смогли пройти мимо личности Луки Арефьевича^[10].

Л. А. Гребнев привлек внимание исследователей как основатель сельской старообрядческой типографии с качественной и популярной продукцией, не уступавшей изданиям крупных городов. Кроме того, он проявил себя и как иконописец, и как мастер литейного дела, автор духовных стихов и полемических сочинений, библиофил, педагог. Он организовал не только старообрядческую школу в с. Старая Тушка Малмыжского уезда Вятской губернии, где была и его типография, но и внес значительный вклад в создание абсолютно светского Ново-Тушкинского краеведческого музея, куда передал оттиски заставок (клише), начальных букв и строк (вязанок) из своей типографии, шрифты и матрицы. Всего 108 различных артефактов. Из них 44 богослужебных книги, в том числе 8 крюковых. Книги, переданные Гребневым в новый музей, действительно представляли немалую ценность. Это не только продукция тушкинской типографии, но и такие раритеты, как крюковая рукопись «Обиход и Октай» времен Михаила Федоровича, и многое другое. Обращает на себя внимание то, что среди переданных в музей книг были не только федосеевские. Например, интересна певческая рукопись 1645-1676 гг., «смешанный текст, т. е. по иосифовским печатным и по новоисправленным никоновским. Неоднократные позднейшие прибавки дают и разные напевы. Из единоверч. церкви с. Ст. Тушки»^[11].

Гребнев был старостой старообрядческой общины, попечителем новой моленной, открытой в Старой Тушке после легализации раскола в 1905 г. Под его руководством была построена колокольня^{[12, л. 1]}. Неслучайно именно Луку Арефьевича избрали делегатом на Всероссийский съезд федосеевцев в Москве в августе 1917 г.^{[4, с. 12]}

Его биография и столь разнообразная подлинно просветительская деятельность уже достаточно изучены. А вот о вкладе в организацию богослужебного пения до сих известно не так много. В гребневской школе преподавалось крюковое пение. Один из выпускников, крестьянин из д. Нижней Тоймы Мериновской волости Малмыжского уезда К. Е. Шубников в 1913 г. в журнале «Церковь» писал: «Отец дал нам чисто старообрядческое воспитание. Я в светской школе не учился, а получил образование дома и еще занимался, вместе с братом, в селении Старой Тушке знаменному пению «оноваго» напева. С 12 лет по 18 я пел на крылосе»^[13]. Племянник Луки Арефьевича – З. М. Черезов – вспоминал: «Лука Арефьевич был попечителем старообрядческой моленной, руководил церковным хором, хорошо знал азбуку сольного пения и учил этому нас»^{[12, л. 2]}. То есть Гребнев и сам преподавал крюковое пение в школе, и даже руководил хором на богослужениях (значит, и в самом уставе службы он разбирался хорошо).

Вся эта информация упоминается и вятскими, и уральскими, и московскими исследователями, но только как факт без подробностей и конкретики. Причина такого упущения ясна – отсутствие источников. Обнаружение рассматриваемой нами рукописи впервые проливает свет на церковно-певческую сторону деятельности Гребнева.

Хотелось бы упомянуть еще один документ из Кировского собрания Лаборатории археографических исследований Уральского федерального университета (далее – ЛАИ УрФУ), отражающий его деятельность как руководителя хора. Рукопись была получена в д. Перескоки Малмыжского района в 1991 г. и носит название «Устав недоразумительных дел». Документ посвящен тому, как правильно совершатьслужбу в сложных случаях, когда возникают затруднения по поводу чтения, пения, каждения и т. п. Он содержит множество детальных практических замечаний типа: «На 9м часе кажение токмо икон а не братию»^{[14, л. 4 об.]}. Или например: «В неделю цветоносную. На вечерне возвахи не поем. Стихиры на 6, Свете Тихий поем. Аще сказано на вечерне по стихирах выход, то поем Свете Тихий. По сему и узнавай, когда пети Свете Тихий»^{[14, л. 6]}. Все это похоже на заметки уставщика или головщика (руководителя хора), сделанные для самого себя. Ряд записей носит дневниковый характер – в них автор сообщает интересующие его детали из конкретных служб, когда и как они совершались. Например: «1897 год. Царскии часы в навечерие Рождества Христова начали молится в пятом часу с полунощи. Вечерня началась в три часа по полудни. Нефимон начался в начале первого часа. Поучениев было 6. Служба утренняя окончилась в седмом в половине часу. На 2 й день Рождества Христова молились в моленной»^{[14, л. 19]}.

Некоторые из таких записей касаются Луки Арефьевича Гребнева: «О Пасхе 7421 лета (1913 г. – А. М.) по отпетии утрени и 1 го часа Лука Арефьевич сказал молится в первом часу, а с духовником не посоветов[ался]. Нужно уговорится с духо[в]ником, когда молится часы в 1 день Пасхи; а духовник начал молится часы в 12 м часу нощи (т. е. в 6 часу от полунощи), и я не здумал сказать, что нужно пождать Луку Арефьевича». Ниже карандашом: «7423 лета [1915 г.] в неделю Фомину + запев читали триом (неразборчиво) ко всем стихирам на утрени по отпусте пели стихиру евангельскую по управлению Луки Ареф на основании Церковнаго Ока»^{[14, л. 8]}. Эти, казалось бы, незначительные заметки очень интересно характеризуют роль Гребнева в церковной жизни старотушкинской общины федосеевцев. Он не уставщик и не наставник, но его слушают, он даже идет в разрез с наставником в вопросе организации служб. По его наущению вносятся некоторые, видимо, новшества в богослужебную практику (хотя и прописанные в Уставе, но не исполнявшиеся прежде в конкретной общине).

Далее в документе содержится подробный рассказ, как молятся на Преображенском кладбище. Причем ездил и пересказал, как совершается служба у москвичей, «некий человек Л. А.»^{[14, л. 19 об.]}. Если учесть, что Гребнев жил некоторое время в Москве, что он живо интересовался вопросами богослужебного пения и устава, что автор уже писал выше именно о нем, то за «неким человеком» скрывается наш герой. Судя по всему, старотушкинским федосеевцам было интересно сравнить собственную службу с практикой других общин.

Новаторство Гребнева не ограничилось внедрением пения евангельской стихиры по отпусте на Фоминой неделе. Как видно из его рукописи в Вятской коллекции НБ МГУ, Лука Арефьевич был сторонником более широких преобразований, а именно – перевода текстов молитвословий с раздельноречного на истинноречный вариант. Не случайно, как упоминалось выше, в обширнейшей библиотеке Луки Арефьевича хранились самые разные, не только федосеевские, поморские (тоже беспоповские), но и единоверческие, поповские книги. Например, упомянутая нами выше певческая книга XVII в., переданная Гребневым в Ново-Тушкинский музей. Она изначально содержит архаичный текст с хомонией, но, оказавшись в единоверческой общине, подверглась исправлению с переводом на речь. То есть Гребнев располагал достаточным материалом для сравнения и создания собственной редакции песнопений. Что же представляет собой эта редакция?

В основном таблицы Гребнева из коллекции НБ МГУ содержат отрывочные выписки из разных рукописей, иногда с карандашными пометками автора. Между фрагментами видны различия. Большинство из них касаются изменений в тексте песнопений, но встречаются и отличия только в мелодии. Последние также бывают разного плана: от незначительных преобразований до замены целой музыкальной формулы.

Приведем примеры буквально с первого же листа рукописи (начало которой утрачено). Здесь представлены богородичны 6-го гласа «Кто Тебе не блажит» и «Творец и Избавитель мой». В одной колонке таблицы дан, судя по всему, вариант, принятый в старотушкинской федосеевской общине. Во второй – варианты для сравнения с пометами «наречный» и «или» (под «или» встречается и раздельноречный текст). Из 11-ти выписок 4 касаются только разницы в мелодии. В основном это небольшие разночтения внутреннего порядка (Рис. 1 – 3). Одно из мелодических различий носит иной характер: в рукописях в одном и том же участке текста используются разные попевки – в федосеевском варианте т. н. «храбрица», а в «наречном» сочетание «мережи» и «паука великого» (Рис. 4). Здесь и далее расшифровка крюков сделана по певческим азбукам из фонда ЛАИ УрФУ^[15], «Азбуке знаменного пения» Л. Ф. Калашникова^[16], «Пособию по изучению церковного знаменного пения» Е. А. Григорьева^[17].

Рис 1:сокращение одного звука и увеличение длительности оставшегося.

Рис. 2: добавление двух ступеней и иное распределение звуков между слогами.

Рис. 3: сокращение двух знамен и перенесение остальных на два слога вперед, добавление одного знамени (и звука на ступень вниз) после перенесенного фрагмента.

Рис. 4: замена попевки совершенной другой музыкальной фразой.

Большинство различий касаются все-таки разночтений в тексте, которые ведут и к музыкальной редакции. Это могут быть замены слогов (Рис. 5), добавление слова и / или слога (Рис. 6), сокращение хомонии (Рис. 7, 8).

Рис. 5: различие в одном знамени, распев которого переносится на тон вниз.

Рис. 6: изменение знамен – добавление двух звуков для нового слога, добавление одного звука в следующем слоге и сокращение длительности остальных, сокращение двух звуков в последующем слоге.

Рис. 7: поскольку изменение идет внутри попевки «мережа с поддержкой», править которую нежелательно, мелодия полностью сохранена, а оказавшийся «лишним» фрагмент вписан в предыдущий слог.

Рис. 8: сокращение одного знамени (и звука), которое не ведет к изменению интонации.

И все же не очень понятно, что предпочтительнее самому автору: он успел только выписать варианты и отметить различия.

Поэтому гораздо интереснее выглядит его работа с ирмосами, где он не только цитирует разные рукописи, но и предлагает свой вариант в графе «Проэктировка на предст. В. собору». Уже здесь становится очевидным стремление автора именно избавиться от хомонии и подобных архаизмов, затрудняющих понимание текста (Рис. 9). Довольно часто Гребнев корректирует ударение, что сопутствует упразднению хомонии (Рис. 10), но встречается и отдельно. В последнем случае текст вообще остается неизменным, но автор исправляет распев (Рис. 11). Иногда Гребнев наоборот совершенно не меняет мелодию, а заменяет слово на родственное, но семантически немного отличающееся (Рис. 12). Встречается замена одной формы слова на другую, менее архаичную, что ведет и к изменению мелодии (Рис. 13: слово «тристояща» на «тристаты», что ближе к аутентичному греческому образцу – не «военачальствующие», а «военачальники»^[18]). В качестве примеров используются записи Л. А. Гребнева для ирмосов 4-го гласа.

Рис. 9. №9 – удаление одного знамени и двух звуков в связи с сокращением одного слога; №10 – объединение звуков в один слог и знамя в связи с сокращением слогов, ритмическое ускорение за счет уменьшения длительностей; №11 – удаление знамен и звуков и перемещение остальных на слоги вперед в связи с сокращением хомонии.

Рис. 10: №12 – удаление одного знамени и двух звуков, объединение двух знамен и их распева в один слог в связи с упразднением архаичных слогов; №13 – сокращение одного крюка и одного звука и перемещение остального распева на слог вперед в связи с упразднением хомонии.

Рис. 11: №14 – корректировка ударения во втором слове и распева с учетом поморского варианта из примечаний, откуда добавлен подвод к ударению в первом слове; №15 – корректировка ударения за счет добавления одного знамени и звука и объединения сместившегося назад звука в один слог с последующим знаменем; №16 – корректировка ударений за счет добавления звуков (как подвода), дробления и удлинения длительностей, изменение высоты звуков в распеве аналогичных слогов; №17 – корректировка ударения и ритмическое ускорение за счет дробления длительностей, изменение высоты звуков в распеве аналогичных слогов.

Рис. 12: изменение только текста, во втором случае даже не подписаны крюки.

Рис 13: №20 – сокращение одного знамени и звука и перенесение остальных на слог вперед; №21 – добавление знамени и звуков (как подвод к ударению), удаление двух знамен и звуков в связи с сокращением слогов, объединение знамен и их распевов в один слог в связи с исправлением хомонии.

Лука Арефьевич подходит к оригинальному родному распеву очень бережно, выступая именно как редактор, а не творец новых музыкальных произведений, что не удивительно, т. к. исправляет он прежде всего текст, а не распев. Его вмешательство в музыкальную составляющую песнопений ограничивается: во-первых, сокращением или увеличением количества знамен в связи с увеличением или уменьшением количества слогов (Рис. 9 №9, Рис. 10, Рис. 13), во-вторых, частичным качественным изменением знаков на уровне именно вариантности внутреннего порядка (Рис. 9 №10, Рис. 11 №№16, 17, Рис. 14). Иногда его вмешательство в мелодию вообще минимально и ограничивается перестановкой знамен местами для исправления ударения в тексте за счет акцента в мелодии (Рис. 15).

Рис. 14: корректировка ударения и ритмическое торможение за счет убавления звуков и укрупнения длительностей, изменения направления движения мелодии в распеве ударного слога.

Рис. 15: корректировка ударения за счет переставления знамен местами.

Редакция Гребнева вносит в распев изменения интонационно-ритмического порядка и связанные с ними исправления в графике музыкальной записи. Но это не затрагивает ладово-композиционного строя распева и сводится к «формульно-мелодической вариантности внутреннего порядка», которая и является, по меткой формулировке Н. В. Парфентьевой, «ведущим принципом творчества в каноническом музыкальном искусстве»^{[19, с. 19]}. То есть Гребнев создал принципиально новую, но очень щадящую редакцию исполняемых федосеевцами в Старой Тушке ирмосов традиционными для древнерусского певческого искусства средствами.

Интересно, что разрабатывать собственную редакцию Лука Арефьевич начал именно с ирмосов. По Ирмологию беспоповцы традиционно осваивали гласы: ирмосы и дают почувствовать их ладово-интонационную основу. Н. П. Парфентьев так описал методику обучения крюковому пению уральских поморцев: «Эти небольшие, мелодически отточенные песнопения заключают в себе основные попевки, лица и фиты знаменного распева. Выпевание ирмосов позволяло лучше усвоить значение знамен, так как осуществлялось поэтапно: сначала пели мелодию ирмоса без текста, называя только «соли», а затем – с текстом. Все это делалось длительное время <…>, пока обучаемые не запоминали почти все ирмосы наизусть»^[20].

Все изменения, предлагаемые Лукой Арефьевичем, могут казаться мелкими и незначительными. Конечно, первоначальная цель – исправить не распев, а сделать текст более понятным. Просто одно автоматически влечет за собой другое. Как видно, Гребнев не боялся пожертвовать распевами ради ясности текста молитвословий. Ведь даже небольшие исправления в ритмике, в направлении мелодического движения отдельных знамен и формул, в убавлении или прибавлении звуков ведут к переинтонированию напева, созданию новой редакции. В древнерусском искусстве, каковым и является служебное пение, сохраненное старообрядцами, даже такие мелочи были уже значительным, авторским изменением канона. Как писала Н. В. Парфентьева: «Мельчайшие ритмо-интонационные различия самими мастерами-распевщиками признавались как нечто особенное, относящееся к личному творчеству»^{[19, с. 15]}. Редакция Гребнева в целом значительно отличалась от привычного федосеевцам канона, предполагала настоящую революцию наподобие книжной справы самого патриарха Никона.

Рукопись, к сожалению, не была окончена и представляет собой только черновик. Но даже он свидетельствует о масштабе очень скрупулезной и методичной работы, особенно если учесть, сколько же источников проанализировал Гребнев (он делает пометки, откуда взял выписку). Кроме того, Лука Арефьевич пунктуально отмечает дни, в которые регулярно, почти каждый день, что-то вносит в черновик. Его племянник, З. М. Черезов, вспоминал: «За что бы ни брался Лука Арефьевич, все делал неспеша, вкладывал всю душу в работу, которую выполнял»^{[12, л. 2]}.

Неудивительно, что Гребнев взялся за преобразование богослужебного пения. Ко всему он подходил творчески и не гнушался новаций – от создания собственной типографии и школы до элементарной работы в саду. Даже в области садоводства, по воспоминаниям его племянника, «уже в то время он применял различные химические препараты для уничтожения вредителей сада»^{[12, л. 2]}. Обращался просветитель и к такому новшеству, которое до сих приемлют не все ревнители «древлего благочестия», как фотография, благодаря чему сохранился ряд снимков. Об этом же, сравнивая более мягких и «гуманных» федосеевцев с радикальными филипповцами, писал А. А. Исэров: «Сто лет назад федосеевский издатель Л. А. Гребнев стал одним из первых местных фотографов, филипповцы же и сегодня не признают фотосъемку»^[21].

В поисках ответов на те или иные вопросы Гребнев обращался не только к традиционным для старообрядческих начетчиков источникам. В. К. Семибратов, анализируя одно из небольших, но уникальных изданий гребневской типографии – книгу «О картежной игре», – перечисляет самых разных авторов, на которых ссылается в публикации составитель: «Наряду с Отцами Церкви Л. А. Гребнев ссылается на имена светских авторов: Н. В. Шелгунова, А. А. Быкова, С. П. Боткина, обличителя «позорной игры в карты» магистра богословия Григория Дьяченко и даже на патриарха Никона»^{[22, с. 189]}.

Собственную просвещенность он стремился направить на благоустроение жизни одноверцев. Его живо занимали самые актуальные вопросы, волновавшие старообрядчество после легализации раскола, в том числе о распространяющейся среди староверов картежной игре. Половина книги «О картежной игре» посвящена другому недугу, к началу XX в. охватившему старообрядческую молодежь, – табакокурению. Распространение курения стало предметом обсуждения на многих соборах. Так, на Курганском соборе поморцев в 1924 г. среди «нынешних пороков, что с которыми делать» обсуждалось «брадобритие и головострижение по-татарски и неметски, мирщание и табакокурение, и смешаные браки, и другие греховные пороки в жизни Церкви»^[23]. Принципиальнейшая для беспоповства полемика о браке также интересовала Гребнева, о чем свидетельствует хотя бы характер документов, в сопровождении которых была получена исследуемая рукопись (полемические письма Ф. В. Воробьева и материалы федосеевских соборов 1927 – 1928 гг. в Саратове)^{[4, с. 16 – 192]}.

Одним из обсуждавшихся вопросов на старообрядческих соборах того времени было богослужебное пение. Например, знаменитый Первый Всероссийский собор христиан-поморцев, приемлющих брак, в 1909 г. в Москве «созван был ради обновления духовной жизни христиан и для разрешения насущных вопросов жизни церкви Христовой, как то: о действиях отцов духовных, об упущениях преданий и обычаев церкви, о вторжении в церковь Христову непозволительных слабостей, о пении церковном, о самокрещенстве и прочих духовных нуждах»^[24]. Судя по комплексу документов, в составе которых хранилась рукопись, по заглавию одной из колонок в таблице с ирмосами («Проэктировка исправл. для предст. В. собору»), Гребнев готовился представить свои предложения на несостоявшемся Всероссийском соборе федосеевцев. Решение о его созыве было принято на саратовском Совещании представителей христиан староверцев в 1928 г., что зафиксировано в протоколе, экземпляр которого хранился и у Луки Арефьевича^[25].

Свою рукопись он начал как раз в 1928 г. (по крайней мере, первые из сохранившихся записей датируются 6 ноября 1928 г.^{[2, л. 1 об.]}). К этому времени у него уже отобрали типографию, раскулачили, лишили возможности открыто заниматься просветительской деятельностью. Несмотря на сотрудничество с властями по созданию музея, в октябре 1928 г. Гребнев и его семья были лишены избирательных прав. Поскольку в прошлом в его типографии трудилось 8 наемных работников, Луку Арефьевича сочли эксплуататором, а религиозный характер издаваемой им литературы был признан вредным (большевики в принципе видели в нем лидера местного старообрядчества). Дело тянулось до 1934 г.^[26], несмотря на смерть самого Луки Арефьевича по пути следования в лагерь в 1932 г.^[27] И тем не менее, как и после раскулачивания, когда он занялся литьем и иконописью, Гребнев не погрузился в личные проблемы, а попытался еще хоть где-то приложить свои способности на благо родной веры. Однако ни собор не состоялся, ни сам Гребнев не смог продолжить начатое. В итоге известен только этот черновик.

Очень показательна и схожа судьба Гребнева с судьбой самого Нижне-Волжского Областного Духовного Совета при Христианском Соборе в Саратове. Саратовский наставник П. В. Ершов 2 февраля 1930 г. писал настоятелю из г. Петровска Д. С. Стодневу: «… мы, наставники, и молитвенный наш дом, пока существуем по прежнему. О будущем ничего сказать не можем. Молитвенных домов, слышно много закрыто, о причине не сообщают. Лишенцы живут не важно. Есть у некоторых и дома отобраны, имущество и скот. По слухам из Самодуровки, В.К. Чуев арестован и где находится не известно. Оставлять обязанности свои, пока, не думаю. Будущее в судьбах Божиих. Живу при поддержке Саратовского общества. Область забыла свои обязанности. Областной Духовный Совет на точке замерзания. Некоторые умерли (Спиридон Петрович), некоторые арестованы, некоторые разъехались, а некоторые отказались. Печально. Один работаю»^[28].

Рукопись из Вятской коллекции НБ МГУ проливает свет на личность Луки Арефьевича Гребнева как реформатора в сфере богослужебного пения. Он живо интересовался проблемами богослужения, обращался к опыту других общин, а в старотушкинской моленной был авторитетным устроителем церковного пения. Вопрос упразднять ли хомонию активно обсуждался на различных старообрядческих соборах и не мог не привлечь внимания Луки Арефьевича, которого занимали все актуальные проблемы старообрядчества той эпохи. Заслуга Гребнева в том, что он собирался предложить на Всероссийском соборе федосеевцев уже готовую редакцию песнопений. Сохранившийся черновик дает уникальную возможность оценить эту работу: его автор старался как можно бережнее исправлять мелодию ради ясности текста. В основном он вносил небольшие интонационно-ритмические поправки традиционными для древнерусского церковно-певческого искусства способами, что в совокупности означало принципиально новую редакцию распевов. Разработка реформы богослужебного пения была последним, незавершенным аккордом в многогранной просветительской, новаторской деятельности Луки Арефьевича Гребнева. Ее история по-своему характеризует не только самого автора, но и всю эпоху в жизни старообрядчества от легализации раскола до развертывания сталинских репрессий.