Metaphorical nature of ravines as an element of Bryansk’s natural landscape

Voronicheva Ol'ga Viktorovna PhD in Philology Docent, Director of MBCI «CSCL of Bryansk» 241020, Russia, Bryansk region, Bryansk, Sevskaya str., 4, sq. 2 voronicheva.olga@yandex.ru Other publications by this author

Введение

Интереснейшей областью современной культурологи является изучение городского ландшафта как семиосферы, каждый элемент которой наделяется культурными смыслами и в совокупности с другими определяет уникальность образа места. По мысли О.А. Лавреновой, развивающей идеи Ю.М. Лотмана ^[17], знаками в этой семиосфере «выступают географические объекты, топонимы, гидронимы» ^[15], а «в роли означаемого – архетипы, трансцендентные понятия и категории и соответствующие символы» ^[14]. Интерпретация географического пространства способствует актуализации связанных с ним краеведческих знаний, закрепляет устойчивые образы места, формирует его мифологию и позволяет осмыслить конкретный городской ландшафт как культурный феномен.

Целью статьи является выявление содержательного богатства оврагов как доминантного объекта ландшафта Брянска. Для характеристики заключенных в них культурных смыслов учитывается система топонимических названий, символика, местная мифология и т. п., а также метафорическая природа взаимоотношений культуры и пространства. В основе исследования – предложенный О.А. Лавреновой метод интерпретации ландшафта с помощью метафоры, позволяющий природные объекты наполнить общекультурными смыслами и ассоциациями. В данном случае метафора служит инструментом «познания, структурирования и объяснения действительности, наименования объектов, создания художественных образов и порождения новых значений» ^{[13, с. 92]}.

Территория Брянска сочетает в себе основные типы ландшафтов, которые могут быть охарактеризованы с точки зрения их метафорической природы: «горный ландшафт – как метафора онтологической вертикали, равнинный степной ландшафт – как метафора беспредельности и бескрайности, речной ландшафт – метафора жизни и пути» ^[15]. Ландшафт Брянска может быть рассмотрен как уменьшенная копия ландшафта России, поскольку аккумулирует в себе все его видовое разнообразие и в то же время обладает ярчайшей самобытностью: к горам и равнинам как природным доминантам, определяющим основные типы ландшафтов, добавляются овраги, разрезающие правобережную гористую местность на восемь холмов. На возвышенности расположены многие русские города, специфика брянских холмов состоит в их сложнейшем рельефе: Брянск (как и Москва) «весь на холмах и на взгорках и… в оврагах…» ^{[19, с. 100]}. Общая площадь последних составляет более 300 гектар, длина – 3 км; глубина порой достигает 30–40 м при ширине 100–150 м. Бытует мнение о том, что «ни в одном городе России подобных оврагов нет» ^[8] и что они составляют главную достопримечательность Брянска, подаренную самой природой [см.: 29].

Овраги относятся к смысловым константам брянского текста. Их косвенное упоминание присутствует уже в народном творчестве, точнее в зафиксированной в словаре В.И. Даля поговорке брянская коза. Это устойчивое выражение в составе пословицы Он (она) – как брянская коза: все вверх глядит ^{[4, т. 2, с. 131]} содержит указание на овраги, в которые брянские мещанки водили коз на выгон. Запутавшись на привязи, коза поднимала голову, высматривая свою хозяйку. В художественной картине мира овраги присутствуют как значимый элемент городского пейзажа. Например, в воспоминаниях Константина Паустовского о доме его дяди – Н.Г. Высочанского: «За домом дяди Коли тянулся по крутому склону оврага старый яблоневый сад» ^{[24, с. 173]}. Собственной судьбой и индивидуальностью овраги наделяются в стихах Игоря Непомнящего: «Втиснется меж томом Пастернака / И романом старшего Дюма / Жизнеописание оврага / или биография холма…» ^{[23, с. 7]}.

Значения оврагов, реализуемые в рамках оппозиции верх – низ

Пространственная вертикаль Брянска имеет трехчленную структуру: холмы – равнина – овраги. Отдельные ее части (независимо от их реального расположения над уровнем моря) соотносятся с разными, часто противоположными, смыслами и разными временными пластами и планами.

Высший срез городского пространства представлен восьмью (до 1949 года – семью) холмами, которые определяют своеобразие территории и одновременно подчеркивают наиболее характерную черту места, используемого для основания древних городов. В соответствии с типологией Ю.М. Лотмана, Брянск можно отнести к городам концентрического типа: «Концентрическое положение города в семиотическом пространстве, как правило, связано с образом города на горе (или на горах). Такой город выступает как посредник между землей и небом, вокруг него концентрируются мифы генетического плана (в основании его, как правило, участвуют боги), он имеет начало, но не имеет конца – это "вечный город"», актуализирующий антитезу земля – небо ^{[16, с. 31]}.

Само расположение города на горе и на правом берегу Десны указывает на его высокую миссию: нести свет новой веры и служить защитой рождающейся государственности. Высший уровень природного пространства получает соответствующее осмысление в культурном ландшафте. Здесь концентрируются религиозные ценности [подробнее см.: 3] и наиболее полно воплощается идея исторической памяти. На первую особенность обратил внимание в 1882 году побывавший в Брянске проездом и увидевший город из-за реки В. И. Немирович-Данченко: «Вдали гористый берег Десны с массой скученных над ним церквей, сверкающих под ярким блеском дня своими куполами, белыми стенами, колокольнями и крестами...» ^{[22, с. 336]}. Описание Немировича-Данченко вполне соответствует акварельному виду Брянска, снятому в 1852 году арсенальским чертежником Гавриилом Васильевичем Хлудовым. Он запечатлел обилие храмов, расположенных на разных уровнях высоких холмов правого берега Десны и составляющих доминанту визуального облика Брянска.

Как нижняя отметка хронотопической вертикали осмысливаются овраги, наделяемые соответствующими культурными смыслами. Исторически они выполняли социально маркировочную функцию: обозначали невысокий уровень развития и/или социальный статус в противовес привилегированному и просто значительному общественному положению. Овраги исстари населяли крестьяне, например, в заболоченных Верхнем и Нижнем Судках располагалась Кабальная слобода, заселенная крепостными – кабальными людьми. Княжеский двор размещался на Покровской горе.

Ло сих пор в своих глубинах овраги хранят очаги полудеревенского быта: «Чудо! Но за высотным домом / Деревеньку хранит овраг» ^[2]. Речь идет об уникальной особенности культурного ландшафта Брянска, неоднократно отраженной в брянском тексте, – непосредственной близости городских и сельских способов жизни. Ее уже в третий (мартовский) свой приезд в Брянск отметил автор романа «Описание города» Дмитрий Данилов: «Справа – квартал многоэтажных домов, слева – домики частного сектора» ^[5]. На территории оврагов, в самом центре главного административного района города, отчетливо проявляется несовершенство городской инфраструктуры: на дне замусоренных оврагов, расположены небольшие строения и ведущие к ним экстремальные спуски по крутым склонам: «…по лесенке, по кладкам – вниз да вверх» ^{[7, с. 58]}; «Улица круто спускается вниз и по насыпи пересекает очередной овраг, в описываемом городе три больших оврага, каждый из которых разветвляется на несколько оврагов поменьше. Потом улица круто карабкается вверх. Тропинка узкая и скользкая, идти по ней трудно и неудобно. Непонятно, как тут ходят местные жители, как они подходят к своим домам, особенно пожилые, неужели они все пользуются личным автотранспортом, или, может, здесь не живут пожилые люди – трудно сказать» ^[5]. О бытовых трудностях жителей оврагов В. Динабургский пишет иронически, обыгрывая историческое название спускающегося в овраг Канатного переулка: «– Неудобство, – говорю, – для вас для всех! / – Что вы, что вы, – паренек смеется, – / Тут живут одни канатоходцы!» ^{[7, с. 58]}. Отсутствием плавных спусков подчеркивается предельное сближение на локализованной территории земных вершин и впадин. Промежуточный уровень лишен твердой опоры – человек как бы балансирует между этими двумя мирами и состояниями – богатства и бедности, святости и греха. В контексте последней антиномии актуализируется еще одно значение, закрепившееся за нижним уровнем пространства – близость к темним силам, соотносимыми в мифопоэтической традиции с подземным миром. Считается, что брянские овраги – это геопатогенная зона и одно из самых таинственных мест Брянска ^{[32, с. 66–73]}. Ассоциации с мифологическими и мистическими представлениями о близости темных сил в местах естественных земных разломов усиливает их малоосвещенность в темное время суток.

В городской мифологии за некоторыми оврагами закрепилось значение смерти. Так, Черметовский мост через Верхний Судок более известен как Мост самоубийц. Самое глубокое место под ним описывает исследователь «другого Брянска» Павел Шушканов: «Тут внизу натыкаемся на старый деревянный крест – немое свидетельство печальной истории моста. Он зарос высокой травой. Неподалеку еще один крест, совсем свежий. Конечно, не все трагические случаи на этом мосту отмечены памятными венками и крестами, их гораздо больше, в том числе тех, что не афишируются» ^{[32, с. 50]}. Представления о брянских оврагах как месте, близкому к подземному миру мертвых, не лишены исторической подоплеки. По местным преданиям, «еще во времена Петра I в Судках строили корабли, труд был адский, сколько тогда человек погибло, до сих пор неизвестно. Их души до сих пор ищут покоя…» ^[25]. Не миновали овраги и события новейшей истории, составившие одну из самых драматичных страниц в судьбе города. За время оккупации Брянска в 1941–1943 гг. склоны городских оврагов превратились в места массовых казней мирных жителей, партизан и подпольщиков, солдат Советской Армии. Здесь было расстреляно фашистами и зарыто в ямах около семнадцати тысяч человек. Верхний Судок и связанные с ним события послужило источником брянской легенды о призраке огромной собаки, облюбовавшей район от оврага до Черметовского моста, – место, где «фонари вообще никогда не работали» ^{[32, с. 70]}. Собиратель городского фольклора Павел Шушканов отмечает недавнее происхождение легенды (начало 2000-х годов) и очевидную связь с историей оккупации Брянска: один из немецких солдат выдрессировал злобного ротвейлера, который догонял тех, кто пытался убежать, и перегрызал им горло. Теперь, в темное время суток пес нападает на редких прохожих ^{[32, с. 70–73]}. В данном случае мы можем наблюдать сближение разных метафорических значений оврагов: на представления о связи земных впадин с нечистой силой наложились события Великой Отечественной войны, которые были интерпретированы в соответствии с архетипическими образами низа, предельно близкого к подземному миру.

Непосредственная близость ландшафтов противоположных уровней: холмов и оврагов – служит метафорой трудной судьбы Брянска, полной трагедий и побед, а также причудливого переплетения высокого и низкого в судьбе и облике города: святости, духовных исканий, приближение к свету божественных истин и греха, близости к темным, нечистым силам.

Метафорические значения оврагов как второго компонента оппозиции центр – периферия

При рассмотрении метафорического значения оврагов необходимо учесть их способность выполнять функции естественных оборонительных сооружений исторического Брянска, созданного среди языческих племен. О значимости этих природных объектов в жизни города свидетельствует гипотеза об этимологии его названия. Астионим Дебрянск произошел от старославянского слова Дъбряньскъ, которое, в свою очередь, было образовано от дьбь, дебрь, дъбрь. Слово дебрь означало логовину, долину, раздол, ложбину, лог, овраг, буерак. Это значение В.И. Даль дает с пометкой стар. и приводит современное ему толкование слова дебрь – лесистая, густо заросшая долина, чернолесье по раздолу ^{[4, т. 1, с. 424]}. М.Р. Фасмер в перечень однокоренных слов включает литовское dauburỹs – впадина, окруженная горами и daubà – овраг, лощина ^{[31, с. 490]}. Как видим, возможно, овраги предопределили само название топоса.

Овраги – это один из емких символов границы, обогатившийся новыми коннотациями применительно к Брянску, который за первые полвека своего существования входил в четыре разных государства: Киевскую Русь, Великое княжество Литовское, Речь Посполитую; с 1503 года он юридически перешел под «власть Москвы», став городом-крепостью на юго-западных рубежах России и разделив трагическую судьбу многих русских пограничных городов.

Атрибуты границы, насыщающие топос изнутри, указывают на его трагическую судьбу, связанную с постоянными военными действиями на его территории. В данном контексте актуализируется сущность и происхождение оврагов, представляющих собой глубокие трещины земной поверхности, появившиеся в результате схода ледника. С мучениями земли вполне сопоставимы страдания жителей порубежного Брянска, вынужденных отражать бесконечные осады противников. Связанные с границей трудности выковали мужественный и суровый характер брянцев, стоящих на страже родного города и страны: «Здесь люди от веку бедовы / (Шли беды с любой стороны)» ^{[1, с. 5]}. Сформированное в пограничном топосе оборонное сознание, в свою очередь, составляет важнейшую ментальную черту русского человека.

Значение оврагов как естественной защитной полосы отражено в городской мифологии. Так, по преданию, название оврага Подарь «означает "подарок победы" в память победы русских воинов над литовцами, которые при нападении на Брянск через этот овраг пытались тайно проникнуть в город и попали в засаду брянцев» ^{[20, с. 110]}. Вот как об этом пишет краевед Яков Соколов: «Давным-давно, семь или восемь столетий назад», еще далеко от города брянцы обнаружили литовское войско. «Перебежчик рассказал о вражеских планах: ударить по крепости-детинцу с двух сторон. Часть войска наступает через поле, другая – через овраг, начинавшийся у Десны. Зная планы врага, брянский князь… тоже разделил свою рать надвое. Одни организовали в овраге засаду, другие вышли в поле навстречу литовцам. Сеча была жестокой. Особенно много полегло литовцев, которые хотели тайно проникнуть в город через овраг» ^{[27, с. 38]}.

С конца XVII века прекратились нападения внешних врагов на Брянск, а с удалением государственной границы в XVIII веке Брянск потерял значение города-крепости. Однако с этого времени здесь «постоянно находились те или иные воинские части, Арсенал и лазарет» ^{[28, с. 77]}. Стал укрепляться статус «Брянского края… как важнейшей связующей территории между Центральной Россией и Украиной. (…) Брянщина стала местом оживленной взаимной торговли, особенно значительной в Брянске (со Свинской ярмаркой), Севске, Стародубе и некоторых других местах. Развивались разнообразные экономические и культурные связи» ^{[12, с. 14]}.

С расширением городского пространства Брянск распался на трудно преодолимые межовражные территории, которые только во второй половине ХХ столетия были соединены дамбами. Овраги обогатились новым содержанием и стали свидетельствовать о трудностях роста и проблемах, связанных с преодолением границ. Дробя город на части, овраги создавали «неудобства пешеходам, вынужденным узенькими, ветхими лесенками карабкаться по их склонам» ^[29]. 1 марта 1945 года появилось распоряжение Совнаркома СССР, предписывающее Красной Армии построить в через овраги Верхний и Нижний Судок 2 деревянных моста. Их общая длина составила 308 метров.

Городское пространство современного Брянска насыщено границами, которые давно перестали выполнять функцию размежевания территории и имеют культурно-смысловую нагрузку. Брянск часто называют городом мостов – «В большей степени, чем даже Питер. Не по количеству, а по их значимости для жизни города. В Питере обилие разномастных перекидных конструкций – скорее архитектурный шарм. Разведи один – все спокойно поедут по соседнему. А попробуй "выключить" любой мост Брянска, и добрая четверть города впадает в кому. Потому что в Брянске нет понятия "в объезд". Брянск – город параллельных, совершенно непересекающихся линий, каждая из которых рано или поздно упирается в реку или овраг» ^[18]. Несмотря на разветвленную систему современных дорог, овраги и реки по-прежнему представляют собой главную проблему движения городского транспорта, поскольку затрудняют обустройство альтернативных путей сообщения между районами и микрорайонами. Эта важнейшая черта городской инфраструктуры имеет и метафорический смысл: порубежье как сущностная черта брянской действительности может на время терять свою актуальность, но всегда, в большей или меньшей степени, будет определять способы и содержание жизни горожан. Внутренние территориальные границы можно рассматривать как метафору границ внешних, государственных, – то раздвигающихся, то сужающихся, но никогда не позволяющих забывать о себе брянцам. Характерно, что ими в одинаковой степени осознается и статус города как центра пограничного края, и его близость к столице: «Живу посредине России, / у самого сердца ее» – «Здесь только одно мы имеем, / одно преимущество в дар – / о ноша всегда тяжелее / и вражины первый удар» ^{[1, с. 5]}.

Стирание внутригородских границ в ХХ столетии соответствовало изменению геополитического статуса Брянска, оказавшегося далеко от внешних рубежей Союза. Расположение в центре огромного государства внесло коррективы в культурные приоритеты жителей города, равноудаленного от трех столиц – Москвы, Киева и Минска. В брянском тексте особенно сильно зазвучал мотив дружбы трех славянских народов, которые представляют «Три ратных брата: Гомель, Брянск, Чернигов» ^{[10, с. 9]}.

После распада СССР, «став приграничным городом с развитой таможенной службой, Брянск оказался последним рубежом на пути в Европу. Большинство поездов через Брянск идут на Запад. И все чаще город распахивает двери для контактов, встреч, совместных проектов не только с ближним, но и дальним зарубежьем» ^[26]. Идея пограничья во многом определяет содержание и направленность социокультурной деятельности горожан сегодня. Так, Новозыбковский филиал Брянского государственного университета активно разрабатывает проблему русско-украинско-белорусского пограничья. В Брянске существуют и в полном объеме работают таможня и пограничное управление, действует региональная общественная организация «Ветераны-пограничники Брянской области». Ее инициатива установить памятник воинам-пограничникам всех поколений была поддержана городской властью. Символичен выбор места – Лесные сараи. Здесь же, в районе Лесных сараев, рядом с ответвлением оврага Верхний судок, увековечена память о трагедии оккупации Брянска 1941–1943 гг. Это скорбное место стало прообразом художественного пространства брянского текста литературы: «А здесь, недалеко, овражный склон / Болит полузасыпанными рвами. / Здесь били по захваченным в полон, / Без риска поплатиться головами» ^{[11, с. 14]}.

Брянские овраги служат нерукотворным источником памяти об истории города. Они свидетельствуют о прошлом самим фактом своего существования и древнего происхождения: «зеленый хобот» Нижнего Судка «простерся… сквозь столетья» ^{[7, с. 164]}; «Эти Судки, овраги, крутояры / Помнят нашествие татар»; здесь «веет духом старины»; время «со скоростью улитки / Течет, и сквозь проем калитки / Видны минувшие века»; «Здесь сам рельефный колорит / Надежнее гранитных плит / И летописных желтых свитков» ^{[6, с. 91]}. Под воздействием созидательной энергии человека овраги обретают значение свидетелей времени. Однако процесс это идет очень медленно и их историко-культурное значение пока почти не раскрыто. Так, у подножия Карачижской горы не восстановлена разоренная во время Великой Отечественной войны часовня (имела вид каменной ротонды, увенчанной крестом). Она была «поставлена над ключом, где берет начало родник», в память о «русских витязях», разбивших литовцев ^{[9, с. 24]}. Этот же родник стал местом действия другой городской легенды – об Иване Крылове, которого «жажда привела к кринице». Здесь он встретил необычайную красавицу – дочь брянского протопопа Анну Константинову. «Как чудо, вспыхнула любовь – яркая, вечная и взаимная». Родители девушки воспрепятствовали их браку и «порвали всякие отношения с Иваном Крыловым», которого ожидало «блестящее будущее непревзойденного русского летописца» ^{[9, с. 25]}.

Брянские овраги заключают в себе не только историко-культурный, но и богатейший эстетический, творческий потенциал: «Зеленый яр, зеленый лог, / по центру города пролег…» ^{[7, с. 181]}; «…оригинальный ландшафт – река, большие пойменные территории, огромные овраги…»; «Вот визитная наша карточка – овраги плюс пойменные территории. Пересечённая местность» ^{[21, с. 19, 23]}; «Очень сложный и интересный рельеф центра, обилие дикорастущей зелени…» ^[33]. Валентин Динабургский подчеркивает гармонию, покой и красоту «овражного» быта: «палисадничек у дома – весь в цветах!», море дикого цикория, «у ракитника на привязи – бычок» ^{[7, с. 58]}. Нетипичному для города пространству оврагов соответствует иная временная реальность: «Какой разительный во времени скачок!», «Говорю: какой у вас тут век?» ^{[7, с. 58]} Автор признается в любви к «Судкам, поросшим кустами», «где голос петуха свежо и гулко / собою заполняет тишину, / раздавленную напрочь на асфальте / в какой-нибудь полуверсте…» Идиллической картине жизни на лоне природы противопоставлено описание жизни города, суетной, агрессивной и лишенной глубинного смысла. В данном контексте овраги – «отрада для прогулки» ^{[6, с. 91]}, а город – место, «где жизни нет», «автотранспортный вертеп / у нервно дышащего светофора» ^{[7, с. 164]}.

В столь же негативном значении: «визг тормозов и синий смог» ^{[6, с. 91]} – может проявлять себя город (центр) в оппозиции к природе (периферии, т.к. городское пространство не предполагает частных садов и участков, заросших лесом). Овраги, напротив, имеют значение естественного топоса, воплощающего гармонию мироздания: «И вот в Судке, где плачут ивы, / на склоне розового дня / вдруг раскатились переливы / весенней песни соловья» ^{[7, с. 56]}. Для поэта вечерние овраги интереснее книг и телевизора: «А я смотрю в глухой овраг, / Где бродят призрачные тени, / И тьму прорезав, соловьи, / Вот-вот начнут концерт весенний…» Овраги служат поэту источником тем, образов, сюжетов и вдохновения ^{[7, с. 21–22]}. В данном контексте первозданная природа рассматривается как аналог утраченным ценностям покоя, естественности, чистоты и свежести. Та же оппозиция цивилизация (центр) – сады частного сектора (периферия) присутствует в глубоко поэтичном воспоминании Наума Непомнящего о Брянске середины ХХ столетия: «Каждую весну послевоенный деревянный город заливало по самые крыши вишнево-яблоневым цветом. Красно-сиреневые яблоневые и белоснежные вишнево-сливовые языки пламени полыхали по оврагам и улицам, заполняя ароматом воздух и засыпая цветом землю вокруг» – «Как чеховский вишневый сад, б-ские сады поглотил и растоптал наступивший на них каменный город. Но вот, обезумев от жизни в загазованных каменных джунглях, люди стали прозревать» ^{[30, с. 36]}.

В брянском тексте активно разрабатывается функциональное назначение оврагов в сохранении экологии – Верхний Судок и Нижний Судок называют легкими города: «По оврагам идет приток свежего воздуха из поймы Десны, который поднимается вверх и служит своеобразной вентиляцией для загазованного автомагистрального центра. Таким образом, они разбавляют воздух в летний период и доводят его до необходимой экологической нормы. А если их правильно обустроить, они способны заглушить даже городской шум» ^[8].

Метафорическое прочтение оврагов дополняется новыми смыслами: к историческому значению естественной защиты от врага добавляется новое: природный оберег, спасающий цивилизацию от нее же самой. Емкий образ оберега обогащается с учетом древней этимологии названия Судков, сегодня вызывающих множество споров и разночтений. По одной из версий, на выбор урбанонима повлияла форма Судков (Верхний и Нижний почти зеркально отражают друг друга): они напоминают глиняные сосуды – «судки… в которых наши предки хранили прах усопших вождей и старейшин как оберег» ^[8]. За Верхним Судком начиналась дорога на Смоленск, по обе стороны которой развешивались «судки – глиняные, посудины с прахом сожженных старейшин, вождей и очень авторитетных людей. Считалось, что прах их охранял покой селения, провожал в благополучный путь уезжающих» ^{[9, с. 39]}.

К сожалению, уникальные географические и природные условия не учитываются в конструировании ландшафта культурного. Более того, не обустроенные и зарастающие лесом овраги создает Брянску имидж отсталого и неустроенного топоса и знаменуют возврат к первобытному бездуховному существованию. В данном случае овраги реализуют негативные признаки периферийного топоса и выступают в значении дикости и варварства: «От оврага тянет запустением дремучих лесов, несмотря на то, что находится он не только в черте города, но и в самом его центре (географически)» ^{[32, с. 49]}. Впрочем, хаотичная точечная застройка бровок оврагов вполне сопоставима с зарастанием города лесом, поскольку свидетельствует о неуправляемости преобразовательных процессов и, как следствие, отсутствии духовной основы в деятельности человека.

Содержание современных оврагов, находящихся в самом центре Брянска, резко контрастирует с окружающей их действительностью и побуждает воспринимать их за гранью городской реальности. Выступающие в качестве второго компонента оппозиции центр – периферия овраги, во-первых, реализуют значение границы во всем многообразии ее смыслов; во-вторых, являются атрибутом противоположному городу топоса, имеющего амбивалентный характер и актуализирующего в разных контекстах разное содержание – гармонии или запустения. Как атрибут границы овраги маркируют топос, имеющий особое геополитическое положение, наложившее отпечаток на его историю и культуру и сохраняют память о событиях его военной истории. В древнем Брянске овраги являлись порубежной территорией, сегодня они входят в географический центр города, но по-прежнему сохраняют в себе значение периферии, которое проявляется в резервации негородских форм жизни и концентрации дикой природы, свидетельствующей о запустении и отсутствии культурной деятельности человека.

Заключение

Как самобытный природный объект города овраги заключает в себе богатейшую палитру метафорических значений и относятся к наиболее интересным образам брянского текста. Они определяют уникальность городского пейзажа и инфраструктуры, заключают в себе целый пласт исторических знаний и воплощают идею драматичной судьбы приграничного топоса. В брянском тексте овраги реализуют следующие метафорические значения: 1) оберега – естественной границы, защищающей древний город от набегов врага, а современный – от негативного воздействия техногенной среды; 2) памяти о важнейших событиях прошлого Брянска, прежде всего о трагедии жителей, связанной с военными действиями на их территории; 3) хранителя первозданной природы, источника гармонии и творчества; 4) консервации полудеревенского быта в самом центре крупного города; 5) отсталости, дикости, запустения, несовершенства форм и способов организации жизни; 6) близости к темным подземным силам. Амбивалентный образ оврагов подчеркивает динамику культурного пространства Брянска и указывает на диалектическое единство противоположностей в брянском характере.

Изучение метафорической природы оврагов как части природного ландшафта Брянска способствует одухотворению городской среды и раскрытию ее историко-культурного и воспитательного потенциала, смысловому обогащению брянского текста, дает импульс к преобразованию городского пространства и, как следствие, повышению туристической привлекательности региона.