Discreditation of Paganism in 'Vladimir' Poem by Mikhail Kheraskov

Semenova Anastassiya lecturer at Kazakhstan Branch of the Lomonosov Moscow State University 010000, Kazakhstan, Akmola Region, Astana, Kazhymukan's str., 11, of. 708 anastasia_semenova@list.ru Other publications by this author

Дискредитация противника – прием, направленный на утверждение правоты одной из конфликтующих сторон, к которому М. М. Херасков неоднократно прибегает в поэмах на исторические темы. Особенно заметно это во «Владимире» (поэма переиздавалась несколько раз – впервые она напечатана в 1785 г. ^[1], затем в 1786 г. ^[2], 1787 г. ^[3], 1797 г. ^[4], 1809 г. ^[5], 1820 г. ^[6], 1961 г. ^[7], и последняя публикация поэмы – в книге Н.А. Гранцевой «Чудо о Князе-Крестителе» ^{[8, с. 82-215]}. Начиная со второго издания, поэма публиковалась с сокращенным заглавием.В настоящей работе мы ссылаемся на четвертое, наиболее полное прижизненное издание «Владимира» ^[4], где идеологическое противостояние христиан и язычников и, соответственно, влияние тех и других на выбор киевского князя, определяющий его судьбу и будущее Руси, составляет значительную часть поэмы. Избегая однополярности, Херасков приводит во «Владимире» противоположные взгляды на христианство. Автор убеждает читателя в том, что греческая вера стала путем к спасению Владимира и Руси, нравственное преображение достижимо, пример киевского князя доказывает это. Однако возможна иная точка зрения, носителями которой в поэме становятся преимущественно язычники, достаточно убедительно отстаивающие свою позицию. Несмотря на аргументы противников новой веры, читатель не должен прийти к заключению, что язычество является допустимой альтернативой христианству и кумиропоклонники по-своему правы. Херасков в I-VI и IX песнях поэмы целенаправленно дискредитирует язычников, лишая веса их доводы. Поэт отчасти опирается на свидетельства историков о язычестве в Киевской Руси до принятия христианства. Работ, посвященных «Владимиру», немного ^{[9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 8]}.), дискредитация язычников в соответствии с замыслом поэмы или под влиянием исторических источников остается малоизученным аспектом произведения.

Херасков уделяет достаточно много внимания языческому культу и его отправителям – жрецам. Автор упоминает нескольких богов, особенно почитаемых в Киеве, среди них Перун, Лада, Чернобог и другие. Херасков не останавливается на пантеоне князя Владимира, выводя на передний план культы божеств, соотносимых с главными слабостями Владимира – войной и любострастием. В поэме заметная роль отведена храму Лады, не входившей в число избранных Владимиром кумиров, но в почитании которой отражено женолюбие князя. Выделяет Херасков Чернобога, приписывая ему функции бога войны, хотя это скорее «сфера деятельности» Перуна, к тому же Чернобог – древнее воплощение темного начала, персонификация злой доли, и в пантеон Владимира также не входил (об этом говорят В.В. Иванов и В.Н. Топоров, упоминая, что, согласно древнеисландской Книтлингасаге, Чернобог был связян с воинской функцией ^{[22, с. 451] [23, с. 611] [24, с. 441]}. М.В. Ломоносов в «Древней российской истории» со ссылкой на северных писателей замечает, что у славян почитались «Чернобог и Белобог, первый добрый, другой злой» ^{[25, с. 20]}, но речь идет о «России прежде Рурика» и, вероятно, характеристики божеств следует поменять местами. В «Повести временных лет» и трудах по истории России – наиболее вероятных исторических источниках поэмы Хераскова – есть ряд упоминаний о верованиях славян, в том числе перечислены кумиры, установленные по велению князя на киевском холме в первый год правления Владимира ^{[26, с. 65] [27, с. 61] [28, с. 246] [25, с. 98]}, однако Херасков вольно интерпретирует исторический материал, привязывая язычество к внутренней борьбе главного героя и противостоянию язычников и христиан в произведении.

Даруемые языческими богами милости всегда имеют цену. Обожаемому киевлянами и чтимому Владимиром Чернобогу, например, приносили в жертву коней в обмен на военные победы, десятки быков князь отправляет на заклание Ладе. Херасков мог опираться на «Древнюю Российскую историю» Ломоносова, где приведено подробное описание культа Святовида, которому приносили жертвы, животных и людей – пленных христиан, ожидая взамен победы над врагами ^{[25, с. 21-22]}. Но помощь богов в поэме так или иначе оборачивается чем-то страшным – злобой, кровью, страданием и смертью, ожесточая людей, воспринимающих это как нечто естественное. Язычество подменяет истинные ценности ложными, выдавая пороки за добродетель, маскируя безобразие культа пышными обрядами, ублажая тело в обмен на гибель души. В храме Лады, где проходят пышные торжества в честь «любовной царицы», установлен идол, окруженный семью столпами, олицетворяющими семь смертных грехов – телесных вожделений в привлекательном обличье:

Степеней седмь, и седмь вкруг идола столпов,

Не тайну кажут числ, но ход седми грехов;

Исчадия сии телесных вожделений,

Стоят им свойственных в лице изображений.

Имея вид жены и некий лестный взгляд,

Подносит сладостный в сосуде Роскошь яд;

Бесстыдство там в венце, Веселие в порфире;

Соблазны перстом бьют по многострунной лире;

Желанье вьет венки, подъемлясь на крылах;

И Пресыщенье спит на маковых цветах;

Являет Гордость вход в украшенну божницу ^{[4, с. 41]}.

Автор акцентирует враждебность языческих богов людям. Обряды кумирослужения строятся вокруг жертвоприношений, нередко человеческих. В IX песни поэмы описан обряд, «почерпнутый из таинств Елевзиских» – языческое священнодейство, некогда принесенное в Италию Пифагором, а позже в искаженном виде попавшее на Русь от «Тавров Скифских». Ежегодное таинство доступно лишь посвященным и совершается вне города. Частью обряда, в котором «завсегда участвует сам ад» ^{[4, с. 154]}, является принесение в жертву младенца, чью кровь на алтаре проливает Зломир, совмещая молитвы Перуну и чародейство. Жрецы в дубовых венцах собирают кровь в серебряные чаши, окропляют ею лица, ярятся и рычат, как звери. В продолжение таинства колдун призывает души умерших из ада. Автор в поэме рисует устрашающую картину, не оставляющую сомнений в том, что языческий культ сродни поклонению дьяволу:

Курится жертвенник огнем зеленым там;

Наполнилася вся пустыня бледным светом,

Как видима луна в нощи туманными летом;

Младенец в пеленах на алтаре лежал;

Там чаши сребряны и жертвенный кинжал;

Покрыты мхом седым в тени явились гробы,

Хранящие тела внутри земной утробы ^{[4, с. 158-159]}.

Обряд, о котором идет речь в поэме, автор связывает с Элевзинскими мистериями – празднествами в честь Цереры и Персефоны. Тайный мистический культ, основанный, по преданию, Эвмолпом и позже распространенный Платоном, представляет собой учение о человеческой душе и перерождении, об этом упоминает и Херасков (хотя Платона заменяет на Пифагора):

Обряд, почерпнутый из таинств Елевзиских,

С ученьем смешанный преданиев Изиских,

Которы Пифагор в Италию принес

О преселении душ наших и телес ^{[4, с. 154]}.

Ритуальные празднества действительно проходили в священной роще ночью, поскольку было принято считать, что в это время души умерших способны проникать в мир живых. Таинство также включало в себя обряд инициации, что перекликается с историей двух юношей, Зарема и Стенара, склоняемых Кифаром признать языческих богов и выполнить повеление духа Пламида. Однако в остальном описное в поэме действо мало чем напоминает Элевзинские мистерии. Автор объясняет это тем, что жрецы переняли только некоторые элементы культа, адаптировав обряд под требования своих богов ^{[4, с. 154]}. В наиболее вероятных исторических источниках поэмы нет упоминаний Элевзинских мистерий или вариаций тайного мистического ритуала, практикуемого на Руси, за исключением описания в «Древней Российской истории» Ломоносова схожих обрядов: «Другим идолам своим Прову или Прону, Сиве, Радегасту приносили тогда жившие славяне кровавую жертву людей христианских. По заклании оных прикушивал жрец крови, отчего уповали силы и действия к предсказанию. Когда жертва совершилась, начинался жертвенный пир с музыкой и плясанием. Злым богам приносили кровавую жертву и печальное моление, также и страшные клятвы; добрым веселие, игры и радостные пирования» ^{[25, с. 22]}. Данный эпизод поэмы является вымыслом, частично соотносимым со свидетельством историка о верованиях славян, назначение которого – убедить читателей во вредоносности язычества. Примечательно, что герои, имеющие исторические прототипы, не принимают участия в таинстве, все действующие лица относятся к числу вымышленных персонажей.

Культ главного бога восточнославянского пантеона, согласно поэме, очень жесток и сопровождается регулярными кровавыми ритуалами. Перунов храм в Киеве Херасков описывает как зловещее место, где приносят жертвы кумиру:

Созижден высоко Перунов гордый храм,

Он тени распростер далеко по горам;

Пред ним всегда горит неугасимый пламень,

При входе утвержден краеугольный камень,

И камнем гибели народом наречен;

Он черной кровию всечасно омочен;

На нем несчастная та жертва трепетала,

Жестокости жрецов которая питала;

Там смертоносные оружия висят,

Сосуды кровию наполненны стоят ^{[4, с. 73-74]}.

По требованию жрецов, провозглашающих волю богов, пришедших в Киев варягов-христиан ведут в храм на заклание, одновременно ублажая кумиров и избавляясь от смутителей Владимира. Однако не только иноверцы гибнут на алтаре, язычники готовы приносить в жертву собственных детей, и жрецы первыми подают в этом пример. В пятой песни по настоянию Пламида в храме Перуна должны пролить кровь Законеста, верховного жреца не останавливает то, что юноша оказывается его сыном. Жрица Лады принуждает дочь Версону прельстить Владимира, отвлечь его от мыслей о крещении, поскольку так угодно богине любви. Мать требует от девушки подчинения, несмотря на любовь Версоны к Законесту, вместе с которым она готова умереть, но не отрекаться от жениха-христианина и своей новой веры. Подобные обряды, согласно поэме, являются неотъемлемой частью служения языческим богам. Язычество разъедает душу человека, отравляет невинных (так, Зарем и Стенар становятся убийцами и совершают суицид, к этому же приему Херасков позже прибегнет в «Царе, или спасенном Новгороде»), вытесняет сострадание, жалость, родительскую любовь и, напротив, прививает жестокость, более чем терпимое отношение к кровопролитию.

Описания храмов Перуна и Лады противоречат летописям, поскольку восточные славяне не строили храмов вообще, устанавливая капища на холмах, берегах рек или в рощах под открытым небом. В Киеве, согласно историческим источникам, идолы располагались на холме (за исключением Велеса) ^{[27, с. 61] [26, с. 65] [25, с. 98] [28, с. 246]}, о «гордых храмах» с элементами античной архитектуры – ступенями, скульптурами, украшенными божницами – нет каких-либо свидетельств. Алтарные камни и «неугасимый пламень» (священные костры – крады) имели место в действительности, но автор дополняет картину красочными подробностями в соответствии с античными, но не славянскими традициями. Ладе Херасков передает функции богини любви, подчеркивая скорее эротический характер культа. В действительности Лада почиталась как покровительница замужних женщин, помогающая сохранить семью (об этом упоминает М.В. Ломоносов: «…Лада (Венера), Дида и Лель (купидоны) любви и браков покровители толь усердно от древних предков наших почитались, что оттуда и поныне в любовных простых песнях, особливо на брачных празднествах, упоминаются со многим повторительным восклицанием» ^{[25, с. 99]}), однако об этой стороне Лады Херасков ничего не говорит в поэме, лишая языческую богиню положительных черт. Лада в поэме отождествлена с Венерой или Афродитой. Под влиянием античных образцов и, вероятно, М.В. Ломоносова, Херасков упоминает ее сына – крылатого бога любви с волшебным луком и стрелами, несмотря на отсутствие в славянском пантеоне божества, походящего на Амура:

Сын Ладин в воздухе взвивается крылами,

И напрягает лук пернатыми стрелами ^{[4, с. 42]}.

Человеческие жертвоприношения – спорный вопрос, до сих пор нет убедительных археологических свидетельств, подтверждающих, что, помимо животных, в жертву богам приносили людей. В.В. Хвойка, проводя раскопки в Киеве, обнаружил алтарное место-столб, слои глины и пепла, кости животных, но не человеческие ^{[29, с. 68-78]}.Херасков не мог этого знать, поэт опирался на значительно более ранние письменные исторические источники, согласно которым человеческие жертвоприношения на Руси все-таки практиковались, люди приводили на заклание сыновей и дочерей или пленников, надеясь получить желаемое или в благодарность за военные победы ^{[27, с. 61] [26, с. 66] [25, с. 21-22] [28, с. 246]}, так что Херасков имел достаточно оснований для дискредитации язычников, хотя эпизоды, связанные с Пламидом и Законестом, Версоной и ее матерью, Кифаром и Зломиром, – полностью вымышленные, как и сами персонажи. В описании храма Перуна и рассказе о таинстве, совершаемом за городом, поэт намеренно сгущал краски, выделяя отрицательные стороны культа.

Дискредитации язычества во «Владимире» способствуют отрицательные характеристики, даваемые автором жрецам, по поступкам которых можно судить об исповедуемой ими вере. Если проповедники Кир и Идолем в поэме сочетают в себе черты и образ мыслей образцовых христиан и являются примером для подражания, то Пламид и Зломир – их противоположности, внушающие антипатию. Язычники в поэме приветствуют чародейство, порицаемое христианской церковью (хотя Кир тоже творит чудеса, но иного свойства, о чем речь пойдет ниже). Зломир – колдун, живущий в пещере на берегу Днепра – почитается горожанами пророком, к нему прислушиваются жрецы, в том числе Пламид. Однако «безбожный чародей» погряз в чернокнижии, он «враг неба, враг земли, враг Бога, враг людей» ^{[4, с. 20]} и не способен творить добро. В его пещере обитают Страх, Ненависть и Злоба, Обман и Лесть, повсюду видны змеи и человеческие кости – все признаки приспешника темных сил налицо. Зломир беседует с духами и посланцами ада, призывает языческих богов из преисподней, выполняет их поручения. В общем, очевидно, что чародей, защищающий язычество, не может быть прав в вопросе истинной веры.

Жрец Перуна не более симпатичен, чем Зломир. Вводя в повествование Пламида, автор характеризует его как коварного, алчного, властолюбивого человека, не гнушающегося чародейством. Все его дела – во зло, благополучие людей жреца не заботит. Власть жрецов держится на страхе и суевериях, невежество киевлян, их неспособность отличить доброе от дурного позволяют служителям культа внушать почтение к кумирам, воля которых ведома жрецам, чей авторитет, соответственно, непререкаем. Пламид приносит жертвы Перуну, лицемерно славит идола, но из-под покрова культа управляет людьми, в том числе князем. Таким образом, язычники, формально поклоняясь кумирам, фактически подчиняются жрецам, что лишает культ сакральности, превращая его в массовый обман:

Еще предания рассеянны жрецами,

Имели полну власть Россиян над сердцами;

Толико их была велика слепота,

Что вера в идолов казалась им свята;

Жрецы мечту сию питали лицемерством,

Народ поддерживал постыдным суеверством ^{[4, с. 52]}.

Помимо жрецов, автор поэмы портит репутацию богатырю Рогдаю, противнику христианства, отчего его аргументы в споре со Стенаром и Киром теряют вес. Изначально охарактеризованный как «аспид сердцем», герой впоследствии окончательно переходит на сторону зла, направляемый Зломиром. Рогдай отправляется в долину Суесвятства за волшебным рогом, дарующим власть, помогает чародею искушать Владимира в Херсоне. Став пособником ада, Рогдай доказывает ложность своих убеждений и должен потерять доверие читателей, однако, как отмечает Западов, «критический пыл Рогдая гораздо больше запоминается читателю» ^{[10, с. 39]}.

Историческое событие – принятие Владимиром христианства – интерпретировано в поэме Хераскова в религиозно-фантастическом ключе. Противостояние язычников и христиан принимает форму борьбы добра и зла, светлых и темных сил. Бог и князь мира, ангелы и языческие божества, святые и олицетворенные пороки вмешиваются в ход истории через непосредственное участие в событиях или помощь христианам и язычникам. Ранее в «Россияде» Херасков вводил в повествование высшие силы, поддерживающие русских или казанцев, дискредитируя татар тем, что на их стороне выступают посланцы ада, одновременно вмешательство святых в исход борьбы способствовало христианизации произведения. Во «Владимире» предмет поэмы априори подразумевает религиозную составляющую. В произведении реализован мотив предопределенности перехода Руси в христианство, вместе с тем язычество уподоблено поклонению тьме.

Высшие силы в поэме оказывают влияние на определенных людей, дают конкретные поручения или помогают понять, что есть истина и ложь, более деликатно подталкивая к верным действиям. Участие небес в судьбе Владимира обусловлено тем, что ему, а вслед за этим всей стране суждено преобразиться. Мессия недвусмысленно провозглашает участь России:

Светись, Мессия рек, в стране полночной свет!

И север зрится весь сиянием одет;

Владимир адскую одолевает силу,

Подобен зрится он небесному светилу;

Его объемлет тьма, он паки гонит тьму.

Се жребий, рек Господь, назначенный ему!.. ^{[4, с. 50]}

Однако пророчество не отменяет того, что «полночная страна» и ее правитель пребывают во мраке и нуждаются в помощи. У русских людей, прежде всего у киевского князя, на небесах и на земле находятся заступники. Старик варяг молится о спасении киевлян, и в ответ на его молитвы является Херувим, возвещающий праведнику волю Господа – идти в Киев к князю и донести до него слово Божье, что становится исходным посылом к возрождению Владимира. Сомнению, исторгнутой частице души врага божьего, простершейся над Днепром, крылами заграждает путь в сердца верующих Ангел, но те, в ком нет веры, остаются беззащитными. Апостол Андрей, скорбя о душах россиян, обращается непосредственно к Творцу с просьбой просветить земли, где ученик Христа некогда проповедовал и воздвиг крест:

От солнца далека полночная страна,

Должна ль и Твоего быть света лишена?

Мной крест Спасителев воздвигнут Россам втуне…

…О Боже! просвети возлюбленный мой град,

Да враг Твой у Тебя не похищает чад… ^{[4, с. 15-16]}

После гибели варягов Правда являет свой лик Владимиру, он понимает, что совершил непростительную ошибку, а раскаяние – шаг к спасению, на что обращает внимание Творца Архангел. Бог вновь предрекает спасение Руси, но позволяет небесным покровителям Владимира поддержать князя ^{[4, с. 50-51]}. Героя касается божественная благодать, он видит в небесах крест – символ возрождения, Ангел-хранитель ниспосылает видение небесного града, уготованного в награду праведникам, так что князь лучше понимает, к чему следует стремиться ^{[4, с. 67]}.

С другой стороны, язычество находит не менее серьезную поддержку со стороны ада. Обеспокоенное намерением Владимира попрать богов, Злочестие, оно же дух Безбожия или князь мира в облике Перуна ^{[4, с. 25-26]}, отправляет в Киев свирепую матерь немощей, чтобы поразить людей недугами и вынудить Владимира искать помощи у кумиров, как он поступал ранее:

Исторгла Немощь лук и стрелы направляет,

Пускает…всякое дыханье умерщвляет.

Владимир, любящий народ как нежных чад,

Опустошаемый оплакивает град;

Кумиров помощи при бедствах общих просит;

Пред ними слезы льет и жертвы им приносит.

Перун изрек в ответ глаголами жрецов:

Не требую теперь н и злата, ни тельцов,

Дабы столица вся от зла была спасенна;

Варяжска кровь должна быть в жертву принесенна ^{[4, с. 9]}.

Однако предпринятых мер оказывается недостаточно, чтобы убедить Владимира отказаться от поисков истины, и князь мира собирает злых духов на совет. В связи с этим Херасков в первой песни поэмы упоминает многих божеств славянского пантеона, давая им отрицательные характеристики и акцентируя их заинтересованность исключительно в собственном благе, а не благополучии поклоняющихся им людей. Чернобог, Ний, Зничь, Услад, Бог ветра (вероятно, Стрибог), Хорс, Семиргл, Дажбо, Волос, Купало, Посвист, Лада и Полель – олицетворения явлений природы, человеческих слабостей и страстей, через которые князь мира правит людьми – предлагают всевозможные способы отвлечь Владимира от Бога, например войну и разрушение города, развращающую роскошь и любовь ^{[4, с. 25-26]}. Вмешательство богов, особенно Лады, приносит результаты, но это опять-таки не решает исход борьбы добра и зла.

Злочестие находит союзников среди людей и через них пытается вернуть былую власть над Русью. Исполнителями его воли становятся жрецы и чародей Зломир. Им при поддержке небес дают отпор герои-праведники, так что противостояние христиан и язычников выливается в серию чудес религиозного характера, о которых речь идет в V и IX песнях. День Перуна становится переломным моментом поэмы. В храме кумира конфликт жрецов и их оппонентов-христиан достигает предельного накала: Пламид жаждет принести в жертву кумиру Законеста, верховный жрец в бешенстве взывает к Перуну, чтобы тот покарал врагов или его самого, подтвердив свое могущество:

Когда не действует твоих перунов пламень,

Так ты не бог! ты прах! бесчувственный ты камень! ^{[4, с. 78]}

Языческий бог отзывается: он поражает Пламида огнем в грудь, душа и тело жреца исчезают в недрах разверзшейся земли, храм заполняет черный дым, а площадь темнеет. Но в тот же миг с небес сходит чистый дух и крылами разводит мрак. Кумир внутри храма завывает от бешенства и бессилия, краеугольный камень распадается на половины, священный огонь гаснет. Глава славянского пантеона терпит сокрушительное поражение, его сил хватает лишь на то, чтобы покарать своего же служителя. Народ теряет веру в кумира, охладевает к жрецам и все больше склоняется к поддержке Владимира.

Еще одну попытку защитить язычество предпринимает Зломир, убеждающий людей бороться за своих богов и отомстить их врагам. Чародей через Кифара вынуждает Зарема и Стенара убить новообращенных христиан, что должно послужить предателям уроком. Его оппонентом становится Кир, уличающий народ в безумстве и являющий чудеса по велению небес, поскольку людей иначе не вразумить:

Преубеждается народ не словесами,

Преубеждается в законах чудесами,

Которы мне творить велели Небеса ^{[4, с. 152]}.

Кир рассеивает адский мрак в душе Кифара, воскрешает его жену и детей, обращая закоренелого язычника и противника греческой веры в истинного христианина:

Изображенье Кир Распятого берет:

Он длани к небесам с молитвою возносит,

И силу Божию прославить небо просит.

Животворящий Крест приосенил тела,

И жизни искра в них являться начала,

Как голуби с небес их души возвратились,

Тела воспрянули, воскресли, оживились ^{[4, с. 169-170]}.

Чудеса, творимые язычниками и христианами, имеют разную природу. Исходящие от злых духов, сверхъестественные явления вредят людям и пугают их, ангелы и праведники, напротив, спасают души верующих и заблудших, помогают не совершать ошибок или вовремя исправляют причиненное идолопоклонниками зло. Противостояние язычников и христиан на протяжении поэмы завершается крахом поборников старой веры, которые проигрывают одну условную «битву» за другой, не будучи способными конкурировать с христианами, на чьей стороне правда. Язычники в конечном счете блюдут свои интересы, стремятся сохранить высокое положение и влияние на князя. В них нет подлинного почтения к богам, которые воспринимаются скорее как орудие власти. Пламид не идолов жалеет, а себя, таким образом, язычество не есть другая правда, это заведомая фикция, выгодная жрецам, обман. Истина только одна, и она от Бога – это лейтмотив поэмы.

Наряду с аллегориями вмешательство высших сил составляет фантастический план произведения, необходимый в классической эпической поэме. Фантастические элементы во «Владимире» функциональны, направлены на дискредитацию язычества. Этот прием ранее был опробован в «Россияде», но менее выражено. Здесь же чудеса тесно соотнесены с противостоянием язычества и христианства в целом и борьбой тьмы и света в душе главного героя.

Подавляющая часть эпизодов, в которых действуют высшие силы или совершаются чудеса, является авторским вымыслом. Исключение, требующее оговорок, – предание об апостоле Андрее, первом святителе земли русской. Упоминания о проповеди Андрея Первозванного в Скифии можно найти в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского ^{[30, с. 110]} и в трудах других церковных писателей. Предание содержится в «Повести временных лет» ^{[26, с. 6-7]}, «Истории российской» Татищева ^{[27, 4-5]}, и т.д. Следовательно, Херасков вполне обоснованно возлагает на апостола Андрея функции святого покровителя Руси и заступника Владимира.

Фрагменты поэмы, связанные с языческим культом и злодеяниями жрецов, составляют идеологический фон произведения. Вымышленные подробности, частично обоснованные летописными свидетельствами или противоречащие им, накладываются на историческую основу поэмы, создавая эффект призмы, сквозь которую исторические события, в целом изложенные относительно достоверно, предстают в новом свете. Во «Владимире» нет промежуточных вариантов между добром и злом, автор достаточно категоричен: старая вера не просто заблуждение, она исходит от дьявола, и последний активно борется за свое господство в мире людей, то есть в данном случае на Руси. Языческие божества отождествляются в поэме с демонами, глава славянского пантеона – Перун – предстает ипостасью дьявола, и это весомый аргумент против язычества. Старая вера во «Владимире» дискредитирована, автор не оставляет возможности толковать выбор киевского князя как разрушение исконной культуры и насаждение чуждой, крещение Руси, напротив, спасает народ, оказавшийся на краю гибели.