At the confluence of Criminal law and the Law of action: substantive and procedural problems

Dubovik Ol'ga Leonidovna Doctor of Law Chief Scientific Associate, Institute of State and Law of the Russian Academy of Sciences 119019, Russia, g. Moscow, ul. Znamenka, 10 trednikova@yandex.ru Other publications by this author

Averina Kristina Nikolaevna PhD in Law Docent, the department of State Legal Disciplines, Komi Republican Academy of State Service and Administration 167982, Russia, g. Syktyvkar, ul. Kommunisticheskaya, 11 akristin@bk.ru Other publications by this author

Рецензируемое двухтомное издание ^{[1; с.5]} представляет собой сборник статей, посвященный 70-летнему юбилею известного польского правоведа, ректора Вроцлавского университета, профессора Марка Боярского. Авторами этих статей являются коллеги, ученики, друзья ученого, вся научная и педагогическая деятельность которого связана с решением многочисленный проблем уголовного и административного права Польши, исследованиям сравнительно-правового характера, организацией юридического образования ^[2]. Соответственно его научным интересам и заслугам сформулирована и структура двухтомника. В первый том включены два предисловия – редактора издателя Марека Гурного (M. Górny) и составителей Януша Савицкого (J.Sawicki), Катаржины Лукаж (K. Lucarz), поздравления с юбилеем от Маршалка Воеводства, от президентов городов Вроцлава, Пшемысла, других известных руководителей в области юридической науки и юридического образования (с.9-34), а также список 253 публикаций проф. М. Боярского и перечни подготовленных под его руководством диссертаций, рецензий в качестве оппонента при защитах или получений ученого звания профессора, звания доктора honoriscausa (с. 36-44). Первый том включает 44 статьи, объединенных рубрикой «Науки пенальные», в которых основным аспектом анализа является уголовно-правовой, т.е. проблематика уголовно-наказуемых проступков (польская система права предусматривает три уровня: преступления – уголовно-наказуемые проступки – административно-наказуемые проступки). Второй том состоит из двух разделов: первый носит название: «Родственные науки», второй, в котором помещены 26 статей, обозначен как - «Разное» и охватывает материалы о Вроцлавском университете, его истории, а также о научных идеях и достижениях его представителей, в том числе юбиляра.

Уголовно-правовые проблемы, проанализированные авторами первого тома, освещают как теоретические основы, так и конкретные решения о способах правового регулирования ответственности за совершение преступлений и проступков, затрагивают сравнительно-правовые аспекты, анализируют результаты реформирования законодательства в 2015 г., и отдельные процессуальные вопросы.

Среди материалов, носящих общетеоретический характер, обращает на себя внимание статья Тадеуша Боярского (T. Bojarski) «Замечание о разделении запрещенных деяний на преступления и проступки», Рышарда Денбского (R. Dębski), «Проблематика наказуемости запрещенного деяния», Анны Плоньской (A. Plońska). Т. Боярский в первую очередь рассматривает критерии, которыми руководствуется законодатель, разделяя проступки и преступления, независимо от их внутреннего подразделения на виды. Он исходит из общепринятого представления о том, что проступки – это деяния меньшей тяжести, характеризующиеся меньшей степенью общественной опасности, чем преступления. Возникает вопрос: являются ли эти различия только количественными или и качественными? Чтобы ответить на него, Т. Боярский анализирует историю кодификации уголовного права и права проступков, взгляды представителей польской доктрины, в частности Е. Макаревича и иных авторов (И. Беккариа и др.), три модели (французскую, австрийскую и смешанную). Подчеркивая разнородность критериев, автор приводит аргумент А. Губиньского о том, что при решении данной проблемы законодатель руководствуется и традициями, сложившимися в той или иной правовой системе, и правосознанием, социальным чутьем при оценке видов поведения, хотя такие оценки могут быть предметом дискуссии (с.49-57). Статья Т.Боярского, несомненно, представляет интерес для российского читателя, поскольку в ней проанализирована эволюция не только законотворческих решений о разделении преступлений и уголовно-наказуемых проступков, но и обосновывающих их аргументов польской доктрины права.

Профессор Р. Денбски, опираясь на содержание ст.1 УК РП, в которой при определении условий (оснований) уголовной ответственности указано на запрещенность деяния под угрозой наказания, предусмотренного законом на момент его совершения (§ 1), но во 2 и 3 параграфах этой статьи сказано, что не является преступлением запрещенное деяние, общественная опасность которого незначительна, или при отсутствии вины субъекта, приходит к следующему выводу. Несмотря на изменения, введенные УК РП 1997 г. по сравнению с ранее действовавшим Кодексом 1969 г. условием преступности запрещенного деяния является его большая, чем незначительная, социальная вредность. Субъектом, управомоченным осуществлять оценку конкретного запрещенного деяния с точки зрения исполнения предпосылки наказуемости и иных предпосылок, выраженных в элементах структуры преступления, является суд. Р. Денбски полагает, что применением формулировок при определении материальной сущности преступления, которые широко обсуждались в ходе реформы, не только не были решены существующие проблемы, но даже были порождены дополнительные сомнения в отношении роли, приписываемой отсутствию или незначительности общественной опасности деяния. Он приводит аргументы известных специалистов в области уголовного права – Т. Качмарка, А. Вонсека, А. Цолля ^{[3,с.227-237;4;с.43-52;5,с.27-29;6,с.9-12]}. Далее Р. Денбски рассматривает значение ст. 115 § 2 УК РП 1997 г., разрешившей дискуссию, которая велась в польской доктрине ещё с 1932 г. – об оценке обстоятельств, которые должны приниматься во внимание при установлении степени общественной опасности (социальной вредности) деяния. Этот параграф гласит: «При оценке степени общественной опасности деяния суд принимает во внимание вид и характер нарушенного блага, размеры причиненного им возможного вреда, способ и обстоятельства совершения деяния, значение нарушенных субъектом обязанностей, а равно вид умысла, мотивацию субъекта, вид нарушенных требований предосторожности и степень их нарушения». Р. Денбски полагает, что § 2 ст. 115 УК РП представляет собой «наиболее слабый пункт» среди предписаний Кодекса, касающихся оценки запрещенного деяния, но всё же при изменении этой нормы следует сохранить её основу, связанную с ограничением элементов, влияющих на оценку степени общественной опасности деяния исключительно обстоятельствами субъектно-предметными, характеризующими непосредственно деяние.

Он считает неэффективным пополнение каталога перечисленных обстоятельств путем включения в него дополнительных элементов и предлагает разделить §2 ст. 115 УК РП на две части. В первой поместить несколько уточненный каталог обстоятельств, принимаемых во внимание при оценке степени общественной опасности деяния, а во второй – указания о том, что эвентуально восполняющие при такой оценке иные обстоятельства, влияющие на негативное значение деяния, суд принимает во внимание только в том случае, если это субъектные и предметные элементы, непосредственно связанные с деянием. Таким образом, речь идет о том, чтобы сделать каталог обстоятельств открытым, хотя и с определенным ограничением - связанностью их субъектно-предметной характеристикой деяния (с.77-90). Поясню для российских специалистов: Статья 115 помещена в разделе XIV «Объяснение терминов закона». В параграфе 1 этой статьи дано понятие запрещенного деяния. Это поведение, обладающее признаками, определенными в уголовном законе. Статья состоит из 23 параграфов, разъясняющих наиболее важные термины, в том числе «противоправная угроза», «рабство», «солдат», «приказ», «торговля людьми» и др.

В статье А Плоньской (с. 382-391) подчеркивается, что проблема общественной опасности (социальной вредности) деяния в широко понимаемой системе уголовного права как в доктрине, так и на практике, не учитывает всей ее актуальности и сегодня, а поэтому продолжает оставаться дискуссионной. Она ссылается на прекращение производством дела (в Конституционном Трибунале Польши) о неконституционности ряда норм Кодекса проступков, где в ст.1 отсутствует указание на предпосылку незначительной вредности деяния. А. Плоньска считает, что понятие социальной вредности деяния представляет собой генеральную клаузулу и имеет огромное значение при определении границ уголовного права, выполняет важную функцию в уголовно-правовой науке, поскольку как элемент структуры преступления является и количественной и качественной категорией, требующей соответствующей квалификации. Однако, подчеркивает она, до сих пор в доктрине не выработаны достаточно объективные и свободные от субъективных оценок судей показатели (квантификаторы), позволяющие сопоставлять степень социальной вредности в отношении каждого совершаемого преступления. Как и Р. Денбски, автор обращается к результатам исследований специалистов в области уголовного права (Т. Качмарка, М. Боярского, Р. Заволоцкого, А. Гжешковяка, Е. Гизека и др.), а также к позиции Верховного Суда РП, по которой в случае установления незначительной степени социальной вредности деяния процессуальный орган принимает на себя обязанность указать причины и привести убедительные доказательства поводов, подтверждающих вывод об отсутствии оснований для возбуждения производства по уголовному делу или его прекращении.

А.Плоньска указывает также на значение принципа пропорциональности при установлении критериев оценки социальной вредности (ст. 31 Конституции РП), состоящего их таких элементов как принципы определенности и относимости, необходимости и пропорциональности в узком смысле. Кроме того, в соответствии со ст. 2 и 31 Конституции РП, устанавливающими принципы демократического права, определенности и относимости законодатель может запрещать под угрозой наказания только такое поведение, которое направлено против благ, обладающих социальной ценностью. Она пишет: «Несомненно, признак социальной вредности деяния носит объективный характер, однако уже установление высшей или незначительной степени социальной вредности такого деяния имеет оценочный характер» (с.385).

Автор анализирует также мнение польских ученых в связи с заменой при создании УК РП 1997 г. термина «общественная опасность» на понятие «социальная вредность» и направления реформы Кодекса проступков, подчеркивая, что и в уголовном праве и в праве проступков законодатель исходит из комплексной, то есть субъектно-предметной, концепции измерения социальной вредности деяния, однако перечень обстоятельств, влияющих на оценку её степени, носит закрытый характер (ст.115 §2 УК РП, ст. 47 §6 Кодекса проступков РП (Для справки: статья 47 Кодекса проступков РП раздела IV «Определение терминов закона» гласит: «§ 1.Запрещенным деянием является поведение, обладающее признаками, указанными в уголовном законе».§ 2. Подобными реступлениями и проступками являются преступления и проступки, относящиеся к одному и тому же виду: преступления и проступки с применением насилия или угрозой его применения для жизни либо преступления и проступки, совершаемые с целью извлечения материальной выгоды, считаются подобными преступлениями и проступками». Кроме того, в §§ 3-9 этой статьи разъясняется ряд терминов. Это особенность польской законодательной техники, когда норма, содержащая уголовно-правовой запрет и санкции за его нарушения, формулирует и дефиниции. §6 фактически аналогичен §2 ст. 115 УК РП, цитированной выше.)), а поэтому обращение к иным обстоятельствам было бы вмешательством судебной власти в компетенцию власти законодательной. Помимо этого, по мнению Верховного суда РП в случае учета обстоятельств, не указанных в этих статьях, а также игнорирования указанных в них обстоятельств можно обосновать упрек в нарушении материального права. Поскольку Верховный Суд в своих решениях неоднократно подчеркивал, что для оценки степени социальной вредности не имеют значения ни положительный имидж субъекта, ни ведение им стабильного образа жизни, ни факт содержания детей, ни отсутствие предыдущей судимости, в то время как если запрещенное деяние посягает на два или больше охраняемых правом блага, степень его социальной вредности оценивается как повышенная. Поскольку в Кодексе проступков в отличии от § 2 ст. 1 УК РП не говорится о незначительной степени социальной вредности деяния, Верховный Суд РП считает, что деяние, исчерпывающее признаки проступка субминимальной степени социальной вредности не утрачивает черт проступка, а установление незначительной степени его социальной вредности влияет на вид и размер реакции органа, принимающего решение в отношении обвиняемого. А. Плоньска также отмечает, что предметно проступки представляют собой совокупность запрещенных деяний очень разных, поэтому в некоторых случаях определение их вредности может быть фактически символичным.

Подводя итоги, А. Плоньска пишет, что в отношении качественных различий между материальным содержанием преступлений и проступков мнения доктрины разделены. Приверженцы концепции отсутствия таких различий считают, что не только преступления и проступки, но и административные деликты и дисциплинарные правонарушения, являются категориями социально вредных деяний, так как в правовом государстве не допускается запрет поведения, ненарушающего, непосягающего на охраняемые правом блага. Она добавляет, что и в отношении административных деликтов предусматривается материальный элемент, не называя его социальной вредностью, но просто – вредностью, которая тоже может быть оцениваемой в разной степени. Здесь она ссылается на приводимый В. Радецким пример о переводе проступка в разряд административных деликтов (согласно Закона о рециклинге автомобилей, изъятых из эксплуатации и Закона от 22 января 2010 г. об изменении Закона об отходах и некоторых других законов), свидетельствующий о том, что признак социальной вредности не исчезает. В результате наличие материального субстрата административных деликтов должно послужить импульсом к возобновлению размышлений над сложной проблематикой ответственности за их совершение.

Приведенные сведения о позиции польской доктрины, практики и законодательном регулировании оценки степени общественной опасности (социальной вредности) деяния, о соотношении преступлений и уголовно-наказуемых проступков, а также тех и других с административными деликтами следовало бы учитывать в ходе обоснования необходимости разработки проектов новых УК РФ, КоАП РФ, оценки введения категории уголовно-наказуемых проступков, знаменующего некий возврат к дореволюционному регулированию, в целом – при обсуждении путей развития российского уголовного и административного права и повышения эффективности юридической ответственности за противоправное поведение.

Значительный объем первого тома составляют статьи, посвященные проблемам наказания и реформы этого уголовно-правового института, Здесь особый интерес представляют материалы, подготовленные Петром Кардасем (P. Kardas) об основаниях, характере и границах назначения наказания за продолжаемые преступления в свете новеллизации от 20 февраля 2015 г. (с. 220-238); Збигнева Квятковского (Z. Kwiatkowski) о материально-правовых условиях вынесения приговора после вступления в силу закона от 20 февраля 2015 г. об изменении закона – Уголовный кодекс и некоторых других законов (с.310-318); Ярослава Маевского (J.Majewski) об альтернативах использования неизоляционного наказания применению наказания в виде лишения свободы(с. 313-339); Мирославы Мелезини (M. Melesini) о регулировании наказания в виде ограничения свободы (с.349-361); Анны Мушиньской (A. Muszyńska) и Катаржины Лукаж (K.Lucarz) о возмещении вреда по Кодексу проступков с учетом предписаний УК РП после изменений 20 февраля 2015 г. (с.367-371); Стефана Леленталя (S.Lelental) о запрете назначения и исполнения наказания в виде ареста в отношении лиц, совершивших проступки (с.319-324); Цезаря Конколы (C. Kąkol) о предпосылках облигаторного назначения за преступление наказании в виде запрета участия в массовых мероприятиях (с. 239- 247); Ежи Скорупки (J.Skorupka) о назначении наказания по уголовным делам и гарантирующих его справедливости (с. 467-483); Яна Скупиньского (J.Skupiński) о назначении условного наказания (с. 494-503); Гражины Б. Щигель (G.B.Szczygiel) о временных границах так называемого краткосрочного наказания в виде лишения свободы (. 517-525); Анджея Шварца (A.JSzwarc) о наказании и иных способах уголовно-правовой реакции в условия мультикультуры в условиях современного общества (с. 526-532). Охарактеризовать содержание даже части перечисленных статей в рамках одной рецензии невозможно, поэтому ограничусь отдельными, наиболее, на мой взгляд, значимыми и представляющими одновременно интерес для российского читателя положениями.

Так, Г.Б. Щигель отмечает, что в УК РП 1997 г., вступившем в силу с 1 января 1998 г., было внесено более 70 новелл (подсчет проведен на начало 2016 г., когда готовилось к печати рецензируемое издание). Особо значимыми стали изменения Кодекса от 20 февраля 2015 г., вступившие в силу с 1 июля 2015г. Эти изменения были вызваны, в первую очередь, сохранением на протяжении длительного периода высокого уровня тюремной популяции и постоянным ростом числа лиц, ожидающих назначенного наказания в виде лишения свободы, при существенном уменьшении количества совершаемых преступлений. Изменения были направлены, следовательно, на ограничение назначения наказания в виде лишения свободы, на использование этой меры только в отношении лиц, совершивших деяния, характеризующиеся высокой степенью социальной вредности, оставление которых на свободе могло бы создавать угрозу общественной безопасности, во-первых. В УК РП были созданы достаточно широкие возможности наказания преступлений небольшой и средней тяжести с помощью иных видов наказания, например, ограничения свободы. Это должно способствовать и стимулированию судов к проведению рациональной уголовной политики. Во-вторых, масштабные изменения 2015 г. должны были обеспечить стабильность права и покончить с систематическим внесением изменений в уголовное законодательство Ситуация в России в этом плане еще более тревожащая. За период 1997-2016 г. в УК РФ 195-ю федеральными законами были внесены изменения и дополнения. По подсчетам С.А. Маркунцова только в разделе VIII «Преступления в сфере экономики» количество статей возросло на 66%, а число составов почти в два раза ^{[7; с.112]} (со 102 до 199). Так, что о стабильности российского уголовного закона говорить, и, видимо, даже мечтать не приходится, учитывая нескончаемый поток предложений (в основном об ужесточении уголовно-правовых норм), поступающих в Государственную Думу РФ, причем не только из Следственного комитета, МВД России и других ведомств, но и со стороны научного сообщества, в том числе соискателей ученых степеней по специальности 12.00.08 и иных специальностей (от гражданского до экологического права)). Но вот этого, по мнению Г.Б. Щигель, достичь как раз не удалось. Она указывает, что в Сейме уже находятся очередные проекты новеллизации и Уголовного, и Уголовно-исполнительного кодексов, а также правительственный проект Закона об изменении УПК РП и др. Министр юстиции РП планирует сделать каталог наказаний более эластичным благодаря снижению нижней границы, так называемого краткосрочного лишения свободы до 1 недели. В обоснование этого приводится такой аргумент: «Неделя лишения свободы окажет шоковое воздействие на мелких преступников и может привести к тому, что они не будут совершать преступления». Следующее предложение заключается в повышении верхней границы лишения свободы до 30 лет и предусматривает более эластичный подход к назначению этой меры. По мнению автора этих предложений, их реализация позволит сделать более реальными наказания, назначаемые судом, а также добиться позитивных результатов ресоциализации. В связи с оценкой этих предложений Г.Б. Щигель указывает, для начала, что временные границы лишения свободы стали предметом дискуссии еще с момента создания первого Уголовного Кодекса Польши 1932 г. и продолжают оставаться актуальными до сегодняшнего времени. Она приводит позиции Кодификационной комиссии, Е. Макаревича, Э. Кшимусского, затем результаты дискуссий при разработке проектов уголовных кодексов 1952 г. и 1969 г., проектов начала 80-х и 90-х гг. прошлого века.

Автор статьи считает, что уменьшение нижней границы лишения свободы не даст ожидаемых результатов по нескольким причинам: 1) эффект устрашения краткосрочным лишением свободы не подтвержден исследованиями, проведенными, в частности, в Испании и Голландии, а напротив «тюремный опыт» оказывает криминогенное воздействие на будущую преступность; 2) анализ практики показывает, что суды очень редко назначают наказание в виде краткосрочного лишения свободы (число осужденных к лишению свободы на срок до 3 месяцев составляет 1,11%; в 2014 г. из 296 333 осужденных к лишению свободы в целом к одному месяцу были приговорены 325 лиц (0,11%), к двум месяцам – 601 лицо (0,20%), к трем месяцам – 2 389 лиц (0,80%); всего же наказание в виде лишения свободы отбывают 62 035 осужденных. В этой популяции доля приговоренных к наказанию сроком до 3 месяцев составляет 0,91% (566 человек); 3) если учесть, что такое «краткое» наказание будет заменять штраф или условное осуждение, либо ограничение свободы, то возникнет опасение, что для осужденных к недельному лишению свободы сроком на одну неделю просто не найдется мест в соответствующих учреждениях (в феврале 2016 г. в исправительных учреждениях и следственных изоляторах находилось 71 764 лица, в том числе 66 267 осужденных; заполненность мест отбывания наказания составляла 85,5%; тогда же отмечалось, что в пенитенциарных учреждениях нет мест для осужденных по 50 688 вынесенным приговорам, в которых суд определил сроки прибытия для отбывания наказания в виде лишения свободы. Это касалось 40 680 лиц, из которых 38 063 не явились. Кроме того, согласно ст. 110 §2 УИК РП осужденному обеспечивается не менее 3 кв. метров площади в камере и это условие будет практически невозможно выполнить; возрастет и «очередь» ожидающих исполнения наказания лиц, осужденных к аресту; 4) нагрузка сотрудников также возрастет (ныне только на одного сотрудника в Польше приходится 3 осужденных, а в Финляндии – 2,0, во Франции – 1,4, в Германии – 1,9, в Голландии – 1,1); 5) необходимо учитывать и отрицательное отношение общества к лицам, отбывшим наказание.

С другой стороны, повышение верхней границы срочного лишения свободы может увеличить репрессивность. При этом, начиная с 2004 г. количество преступлений снижается: с 1 461 217 до 908855 (в 2016 г.). Параллельно возрастает раскрываемость преступлений: с 56,2% в 2004 г. до 66,8% в 2014 г. Повышение верхней границы не подтверждается и судебной практикой: в 2014 г. из 295 353 осужденных к пожизненному лишению свободы были приговорены только 23 человека (0,007%), к 25 годам лишения свободы 66 человек (0,02%), а к лишению свободы в пределах 10-15 лет – 137 человек (0,05%). Автор приводит еще ряд статистических данных: коэффициент преступности в Польше составляет 3 016 на 100 тыс. населения (в 2010 г.), а коэффициент осужденных – 205 на 100 тыс. населения, в то время как в других Европейских странах наоборот – в Германии эти коэффициенты, соответственно, составляют 7 253 и 84, в Голландии – 7 195 и 119, в Норвегии – 5 571 и 72. Она делает заключительный вывод: новеллизация УК РП 2015 г. создала широкие возможности для осуществления рациональной уголовной политики, для дифференцированного применения и интенсификации наказаний без лишения свободы в случае небольшой и средней преступности и этим следует воспользоваться.

Проблемы, возникшие в связи с новеллизацией 2015 г. освещаются также в статьях Иоланты Якубовской-Хары (J. Jakubowska-Hara) об альтернативных формах реакции на проступки (в контексте реформы права проступков) (с. 176-185), Эмиля Плывачевкого (E.WPlywaczewski) и Эвы Гузик-Макарук (E.M. Guzik-Makaruk) о переполовиненных деяниях (с. 149-165). Они анализируют вопросы, недостаточно исследованные в литературе, но ныне приобретающие особое значение, а именно касающиеся разграничения деяний, являющихся проступками, квалифицируемыми на основе уголовного права, и проступками, регулируемыми правом проступков. В частности, Э.В. Плывачевский и Э.М Гузик-Макарук обращаются к составу кражи, где была применена граница вреда, определяющего её квалификацию как преступления либо проступка, которая теперь составляет квоту в ¼ минимального вознаграждения вместо 250 злотых. Они приводят статистические данные о кражах движимого имущества квалифицированных по ст. 278 УК РП. В 2008 г. было совершено 32 257 краж, в 2009 г. – 30813, в 2011 г. – 39120, а квалифицированных по ст. 119 Кодекса проступков, соответственно, 38 351, 44 018, 52 299, 35 429. Авторы также анализируют решения Верховного Суда РП и проблему загруженности районных судов делами о проступках. В связи с этим они предлагают вновь обсудить возможность внесудебного производства по делам о проступках, передав их на рассмотрение коллегий по делам о проступках, профессионализм которых ранее вызывал сомнение, но всё же их ликвидация была, скорее, решением эмоциональным, а не взвешенным. Авторы статьи приходят к выводу, что изменение было необходимым, поскольку квоты в размере 250 и 75 злотых, являющиеся признаками составов кражи как проступка, были архаичными, не соответствующими современной социально-экономической ситуации. Но, по их мнению, сведение квот, разграничивающих преступление и проступок к ¼ минимального вознаграждения, тоже не выход их положения, поскольку квоты ежегодно меняются, что влечет за собой «цикличную контравенционализацию», а учитывая продолжительность производства по уголовным делам - в итоге необходимость его прекращения в связи с истечением сроков давности. Как результат: уголовно-правовая ответственность за деяние, первоначально квалифицированное как преступление, не наступает, а с течением времени переквалифицируется на проступок, и тоже может не влечь ответственности из-за истечения сроков давности. Э.В. Плывачевский и Э.М. Гузик-Макарук считают такие положения деморализирующим сигналом о нестабильности права, об иллюзорности юридической ответственности, поскольку множество запрещенных деяний выгодно совершать хладнокровно – «с калькулятором в руках». Изменение законодательства, имевшее целью ускорить производство и разгрузить полицейских от «бумажной» работы, которой по делам о проступках существенно меньше, вызвало негативный побочный эффект – дало возможность преступникам хладнокровно подсчитывать, сколько можно украсть.

Они отмечают, что идея так называемых переполовиненных деяний стала предметом оживленной дискуссии среди ученых и практиков с момента проведения её в жизнь и приводят дополнительно два мнения: профессора А. Марка, который еще 35 лет назад предлагал исключить из Кодекса проступков так называемые переполовиненные деяния либо осуществлять правовую квалификацию деяния на основе права проступков в ситуации прекращения производства в связи с незначительной степенью общественной опасности деяния, мнение профессора М. Боярского, полагающего, что исключение таких составов придало бы праву проступков его первоначальный характер, проявляющийся в том, что проступки – это деяния, нарушающие административные и управленческие нормы, а не деяния криминального характера. Авторы статьи полагают, что такое решение было бы разумным как с уголовно-политической, так и с чисто прагматической точек зрения. В принципе их доводы выглядят весьма обоснованными, хотя и оспариваются сторонниками противоположного мнения.

И для российской науки и практики эти вопросы стоят чрезвычайно остро, поскольку в УК РФ и КоАП РФ более, чем достаточно, так называемых переполовиненных составов, когда признаки их совпадают, а разграничение проводится по стоимостным параметрам. Ознакомиться с оценками зарубежных специалистов и выявленными ими побочными эффектами помогло бы при работе над совершенствованием УК РФ и КоАП РФ с целью избежать классической формулы: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Ряд статей, помещенных в первый том, посвящен анализу отдельных составов преступлений и проступков, посягающих на самые разные охраняемые законом блага – экологические, финансовые, иного характера. Так, составы оскорбления народа либо Республики Польша (ст. 133 УК РП), демонстративного оскорбления польского народа, Республики Польша или её конституционных органов (ст.49 §1 Кодекса проступков) анализируют Станислав Хоц (S.Hoc) (с. 165-175), Витольд Кулеша, Ян Кулеша (W. Kulesza, J. Kulesza) (с. 275-293).

Мартин Дудзик (M.Dudzik) посвятил статью очень интересной теме – поставлению человека в опасность утраты жизни или здоровья и проблеме так называемых докурильщиков, т.е. лиц употребляющих особые виды наркотических веществ (с. 100-108). Он характеризует ранее действовавшее и современное польское законодательство о борьбе с наркоманией и констатирует, что содержащиеся в нем уголовно-правовые нормы в том сегменте, в котором они касаются поставления в опасность жизни и здоровья людей, относились и относятся прежде всего к предмету деятельности, каковым являются одурманивающие средства или психотропные вещества. Из сферы уголовно-правового регулирования исключены все действия, которые касаются заменителей, т.е. средств, которые в обыденном языке получили своеобразное название «dopalaczu» (прямой перевод на русский язык – «докурение»; данный термин означает курительные смеси – «спайсы»). Польский законодатель эти средства определяет как продукт, содержащий как минимум одно новое психоактивное вещество или иное вещество, аналогично воздействующее на центральную нервную систему, которое может быть употреблено вместо одурманивающего средства или психотропного вещества в тех же целях что и одурманивающее средство или психотропное вещество, производство или введение которых не регулируется на основе специальных предписаний.

Автор статьи рассматривает возможность применения в случае производства и введения в оборот такого рода заменителей статьи 165 §1 п. 2 УК РП, устанавливающий ответственность за производство и введение в оборот вредных для здоровья веществ, продуктов питания либо иной продукции общего потребления, либо фармацевтических средств, не соответствующих обязательным требованиям качества. Он приводит мнения Л. Лериелля, К. Бухалы, М. Тесляка, В. Радецкого, М. Филара и других известных польских юристов и нормы уголовных кодексов 1932 г. и 1968 г., а также анализирует понятие опасности, непосредственной угрозы, подчеркивая, что в случаях предоставления лицу заменителя чрезвычайно сложно устанавливать непосредственную опасность, если не наступили последствия. Смерть или тяжкий вред здоровью как результат употребления заменителя позволяли бы утверждать, что его предоставление создало угрозу, которая впоследствии реализовалась. Если же в конкретном случае этого не произошло, то оценка признака непосредственности будет очень сложной. Данные об аналогичных случаях будут использованы только если химический состав заменителя был абсолютно идентичен. В итоге М. Дудзик призывает изменить Закон о предупреждении наркомании от 31 января 1985 г., учитывая существующую ныне проблему торговли заменителями и её негативных последствий в сфере охраны здоровья и жизни людей, таким образом, чтобы само введение в оборот либо предоставление заменяющих средств могли быть признаны преступлением в этом же Законе.

Специальные вопросы Особенной части представлены во многих статьях рецензируемого издания. Так, Яцек Гизек (J.Giezek) рассматривает проблематику таких преступлений как неисполнение обязанностей и злоупотребеление (превышение) полномочий (с. 118-130), а Урсула Калина-Прашниц (U.Kalina-Prasznic) – ответственность плательщика взносов социального страхования (с. 199-207); Януш Савицкий (J.Sawicki) – проступки и преступлении против безопасности на футбольных матчах; Пётр Семкович (P.Siemkowicz) – сталкинг с учетом возможности квалифицировать действия субъекта как реализующие признаки деяния упорного издевательства по ст. 190а §1 УК РП, а также субъекта, выдающего себя за иное лицо, используя его образ либо иные данные в целях нанесения материального или личного вреда (ст. 190а §2);Марек Мозгава и Марек Кулик (M. Mozgawa, M. Kulik) – принуждение при примененииопосредованного насилия по ст. 191 §1а УК РП; Ирена Жеплиньска (J. Rzeplińska) - иностранцев как субъектов подкупа на территории Польши (с. 423-429); Кристина Савицка (K. Sawicka) – неисполнение обязанностей, связанных с оплатой управления коммунальными отходами и уголовно-финансовая ответственность (В Польше помимо УК РП и Кодекса проступков действует Уголовно-финансовый кодекс от 10 сентября 1999 г., состоящий из трех частей, разделенных на разделы, в свою очередь подразделяемых структурно, и содержащий ст. 1-191 (естественно включающий и дополнения))^{[8; с.531-642]}. Несколько статей посвящены процессуальным аспектам.

Значительный интерес представляют материалы сравнительно-правового характера. В их числе статья В. Радецкого «Преступления, проступки и административные деликты в польском, чешском и словацком праве», в которой содержится важная и систематизированная информация об эволюции правового регулирования ответственности в трех странах Восточной Европы, являющихся с 2004 г. членами Европейского Союза. Две статьи, включенные в первый том, освещают специфику ответственности за проступки по французскому праву. Так, Йоанна Бжезиньска (J. Brzezińska), рассматривая структура проступков во французском уголовном праве (с. 58-69) отмечает, что с исторической перспективы классическая триада преступлений основывается на наполеоновском Уголовном кодексе Франции 1810 г. и до сих пор иерархия уголовно-наказуемых деяний остается тесно связанной со степенью общественной опасности и соответствующей ей санкцией. В то же время во французской правовой доктрине отмечается, что трихотомичная конструкция преступлений нуждается в обновлении, поскольку последнее звено триады не отражает преступности, а скорее, состояние и структуру нарушений распоряжений и обязанностей в области обыденной жизни, которые не содержат серьезного «заряда криминогенности». Она при анализе признаков проступков утверждает, что в целом они являются гетерогенными и делятся на две категории. Первая объединяет традиционные преступления, которые законодатель перевел в составы проступков и поместил в Уголовный кодекс. Вторая охватывает предметно различные проступки, ответственность за совершение которых регулируется вне этого акта (наибольшую группу образуют проступки против правил дорожного движения). И. Бжезиньска рассматривает три конституционных аспекта проступков: легальный, субъектный и предметный, а затем переходит к классификации проступков, отмечая, что до 1990 г. во французском уголовном праве выделяли 4 категории проступков, затем они были дополнены пятой, объединяющей проступки, караемые более высокими санкциями. В настоящее время проступок представляет собой преступление, которое, как правило, карается штрафом, не превышающим 1500 евро, а в случае рецидива – 3000 евро, хотя в отношении проступков 5-й категории существует возможность наряду со штрафом назначить наказание в виде лишения или ограничения прав, например, лишение права на охоту, запрет выдачи чеков, исправительные меры, воспитательные меры. Автор подробно характеризует содержание этих видов наказания. Завершая анализ, она еще раз приводит позицию французских теоретиков, обосновывающих необходимость четкого отделения преступлений от проступков. Признаки проступков и их специфика позволяют сделать вывод, что эта категория противоправного поведения явно отличается от иных преступлений. Кроме того, за совершение проступков не могут быть назначены наказания, связанные с изоляцией нарушителя.

Эта тематика продолжена в статье Марии Рогацкой-Жевницкой (M. Rogacka-Rzewnicka) «Проступки во Франции. Материально-правовая и процессуальная характеристика» (с.409-422). Здесь характеризуется структура основного источника материального права о проступках – Уголовного кодекса, а также форма иных источников – распоряжений, декретов, указываются акты, регулирующие ответственность за административные проступки (Таможенный кодекс, Кодекс публичного здоровья, Кодекс потребителя, Лесной кодекс и др.). Она обращает внимание на такое отличие проступков от преступлений: покушение ненаказуемо. За проступки в УК Франции ответственность наступает в случаях посягательств на личность, имущество, народ, государство и общественный порядок, иные деяния. Далее, обращаясь к проблемам источников права, автор указывает, что источником права наивысшей силы во Франции является Конституция. Применительно к праву проступков её основное значение проявляется в том, что именно Конституция разделяет правовую материю на две части: законодательную и подзаконную (ст.34, 37). Главным источником права, регулирующим производство по делам о проступках, является Уголовно-процессуальный кодекс 1958 г. Среди последствий концепции деления преступлений на три вида, отмечает М. Рогацка-Жевницка, следует указать и структуру судопроизводства, которое строится на трех уровнях, соответственно: суд присяжных, исправительный суд, полицейский суд, в котором и рассматриваются дела о проступках. Наряду с профессиональными судьями во Франции функции по вынесению приговора выполняют также выборные судьи. Она затем анализирует особенности регулирования производства по делам о проступках, его принципы, права участников, стадии процесса и проч.

В российской юридической литературе большое внимание традиционно уделялось и уделяется анализу французского права (Н.Е.Крылова, В.И.Туманов, Ф.М.Решетников, Д.В.Даниленко и многие другие), но приходится признать, что проблемы, рассмотренные М. Рогацкой-Жевницкой, отражены весьма скудно, а поэтом данная статья весьма полезна и для российских юристов.

Несомненный интерес представляют и те материалы первого тома, которые посвящены анализу процессуальных аспектов, в частности Катаржины Лижиньской (K. Liźińska) о модели производства по делам о проступках (с.325-332); Лотара Кноппа (L. Knopp) об «искусстве» защиты по уголовным делам об экологических преступлениях в Германии (с. 248-256) и др.

Второй том, по понятным причинам, не выглядит столь же целостным по помещенным в нем материалам. Здесь в разделе «Родственные науки» содержатся статьи, носящие сравнительно-правовой характер, например, Рэтта Б. Людвиковского (R.B. Ludwikowski) «Политизация и юдициализация политической и уголовной ответственности Президента США: угроза конституционной интегральности или естественный результат эластичности Конституции?» (с.178-205); Кристиана Компляка (K.Complak) «Национальные символы в конституциях государств мира» (с.36-43); Александра Воденичарова «Правовое регулирование административных правонарушений Республики Болгария» (с.288-296); анализирующие конституционно-правовые проблемы, в том числе Мариуша Яблоньского (M. Jabloński) «Демонстративное оскорбление польского народа Республики Польша и её конституционных органов и проблема свободы слова – анализ норм Кодекса проступков в связи с Конституцией» (с.85-98). Авторы второго тома анализируют связи права о проступках с трудовым, хозяйственным, гражданским, налоговым правом. Несколько статей посвящено исследованию истории права. Среди них статьи Матея Маршала (M. Marszal) о фашистском уголовном праве в польской правовой мысли Второй Республики Польша (с. 220-229); Марка Матеевского (M.Maciejewski) о Федеральной Республике Германия в политике польских коммунистов до 1970 г. (с. 206-219); Стефана Новицкого (S.Nowicki) о враче как процессуальном противнике в королевских рескриптах новоассирийского периода (934-610 годы до нашей эры) (с.240-246) и др.

Эти и неназванные здесь авторы сконцентрировали чрезвычайно интересную информацию, ознакомление с которой в ряде случаев требует даже специальных усилий в связи с разноплановостью и многообразием затронутых ими вопросов. Осветить выводы и спорные моменты, в частности касающиеся политико-правовых аспектов, в рамках данной рецензии не представляется возможным. Приходится рекомендовать читателю обратиться к первоисточнику, в том числе и потому, что ссылки на литературу, судебную практику тоже дают представление о степени разработанности тематики.

В разделе «Разное» помещены специфические по содержанию материалы. Часть из них знакомит читателя с историей Вроцлавского университета. Это статьи Тересы Сулея (T. Suleja) и Владимира Сулея (W. Suleja) о ректорах Университета во Вроцлаве; Божены Гурной (B. Górna) о друзьях вроцлавской юридической библиотеки (с. 311-321); Яна Хоффмана (J. Hoffmann) и Дианы Стыпулы (D. Stypula) о польско-немецком сотрудничестве на примере университетов Вроцлава и Котбуса (с. 327-335). В других материалах освещается роль ректора – проф. М. Боярского в развитии науки и образования, международной научной кооперации.

Заключает этот раздел статья Рудольфа Жачека (R. Żaček) «Юмор и шутка в чешской политической жизни» (с. 379-388). Он анализирует роль юмора и шутки (анекдота) в обыденной социальной и политической жизни, отмечая, что в этом случае они становятся средством политической агитации, а иногда и явлением, весьма неприятным для политика не только как личности, но представителя определенных взглядов и позиций. Р. Жачек отмечает, что не существует методики, позволяющей измерить, каким образом и в какой степени осмеяние политиков влияет на политику. В чешской национальной традиции существует поговорка «юмор – это приправа жизни». Автор задается вопросом, насколько такой «кулинарный» подход применим к политической жизни, и отмечает, что после 1990 г. в Чехии наблюдается ренессанс политического анекдота, который начинает перерастать в замену демократии как таковой. Он приводит целую серию политических анекдотов разных эпох, например такой: «Один избиратель спрашивает другого: «За кого ты голосовал»? Тот отвечает: «Ну, конечно, за коммунистов». Первый говорит: «Ну, я тоже. Но из какого политического лагеря?»

Р. Жачек фиксирует, что постепенно и «западная» демократия становится объектом юмора, приводя множество примеров: «Если бы можно было выборы слегка изменить, то их давно бы уже запретили» или «Знаешь, в чем разница между выборами у нас и в США? – Ну, это одно и то же. В США избиратель может выбрать демократов или республиканцев, а у нас то же самое – избиратель может выбирать, когда пойти голосовать - в субботу или в воскресенье». Безусловно, возникает трудно преодолимое желание и дальше цитировать приводимые в статье примеры политических анекдотов, но всё же, учитывая жанр рецензии на очень солидное издание, приведу ещё несколько имеющих чисто научное значение соображений автора, который пишет: а) о персонификации политического анекдота, затрагиваемых ими сошедших с политической арены политиков и продолжающих в ней участвовать (на примерах Т. Масарика, В. Гавела); б) об уголовной ответственности, когда он рассматривает уголовный закон 1950 г., содержащий состав недружественного проявления в отношении демократического народа и трудящихся, строящих социализм, затем УК 1961 г., по которому уголовной ответственности подлежал субъект, подбивающий не менее двух лиц к негативному отношению к социалистическому обществу, обороноспособности, целостности государства и т.п. Ныне единственной статьей, охраняющей кого-либо от осмеяния в уголовном праве Чехии является § 49 Закона о проступках 1990 г., устанавливающий: проступок совершает тот, который унизит достоинство другого тем, что оскорбит его путем осмеяния.

Р. Жачек указывает на появление в Интернете анекдотов грубых и вульгарных, при распространении которых вряд ли можно рассчитывать на позитивный социально-правовой и политический эффект. Он делает выводы, что современный политический анекдот знаменует собой критику, но одновременно ставит и вопрос: становятся ли те, кого высмеивают, в общественном сознании менее опасными? По крайней мере эти субъекты начинают опасаться. Еще один вывод: политические анекдоты отражают правовые проблемы современности, И тут невозможно удержаться, чтобы не процитировать последний из приводимых автором политических анекдотов: «По американскому телевидению передают беседу о проблемах массовой миграции мусульман в Европу. Дискутируют экономисты, философы, принадлежащие к разным вероисповеданиям: афроамериканец, испанец, один из последних потомков американских индейцев. Дискуссия проходит в духе политкорректности и мултикультуризма, акцентируря позитивные последствия иммиграции. Экономисты говорят о плюсах экономического развития, философы акцентируют внимание на европейских духовных ценностях, гуманизме и правах человека. Один индеец молчит. Когда ведущий обратился к нему с вопросом, согласен ли он с тезисом позитивного влияния массовой миграции представителей иных культур, тот сухо отвечает: «Ага, и мы когда-то так думали». И наконец, анекдот, вынесенный автором в качестве эпиграфа: «В прошлом завоеватели уничтожили Трою, Вавилон, Египет…теперь пришла очередь Европейского Союза».

В заключение следует сказать, что авторами двухтомника являются не только польские ученые и практики, но и коллеги из других стран – Болгарии, Германии, Литвы, России, США, Украины, Чехии. Соответственно, статьи опубликованы на польском, немецком, английском, русском, болгарском, чешском языках. Тем самым изданию и по составу участников, и по оформлению присущ интернациональный характер, который подтверждается и многочисленным материалом, непосредственно подготовленным в рамках сравнительного правоведения или содержащим «по ходу» существенную компоненту такого рода. И в первом и во втором томе статьи расположены по алфавиту – фамилиям авторов. С одной стороны, это оправдано, но, пожалуй, только для тех пользователей, которые уже хорошо ориентируются в научных школах, взглядах и интересах специалистов в области уголовного права, права проступков и смежных с ними наук. С другой стороны, возможно, ответственные редакторы (Я.Савицкий и К.Лукаж) облегчили бы поиск научной информации (особенно читателю зарубежному), структурировав статьи по подразделам о сравнительном правоведении, о проблемах Общей и Особенной части, процессуальных аспектах, истории и т.п. Оценивая издание в целом, следует также отметить, что подавляющее большинство авторов стремилось максимально четко сформулировать и вопросы и ответы на них, проследить эволюцию норм и институтов, особенности их реализации, выявить недостатки и пробелы правового регулирования, подчеркнуть сложные и дискуссионные моменты. Совместными усилиями они сделали не только чудесный подарок юбиляру – профессору Марку Боярскому, но и юридическому сообществу разных стран.