The Use of 'Soft Power' Technologies Against the Change in Political Regimes During the Arab Spring (the Case Study of the Jasmine Revolution in Tunisia)

На рубеже 2010 – 2011 годов по странам Северной Африки и Ближнего Востока прокатилась волна массовых антиправительственных выступлений. Данные события вошли в общественно-политический лексикон под названием «арабская весна», хотя в самих государствах Магриба тогда предпочитали говорить об «арабском пробуждении».

Можно выделить целый комплекс причин и предпосылок, приведших к началу «арабской весны», которые уместно разделить на внутренние и внешние факторы. Основными причинами внутреннего характера в большинстве арабских стран, в том числе, в Тунисе являлись обострение социально-экономических проблем, безработица и бедность, отсутствие жизненных перспектив и социальных лифтов для значительной части населения, особенно молодежи. Катализаторами протестов стали также всеобъемлющая коррупция, непотизм и геронтократия правящих кругов, неэффективность государственного управления, подавление демократических свобод при формальном сохранении режимов «управляемой демократии». Значительным внутренним фактором общественного недовольства стал конфликт между коррумпированными семейными кланами, которые десятилетиями находились у власти, и обществом, чей образовательный уровень в последние годы значительно вырос.

Но не менее важной причиной «арабской весны» стал внешний фактор – то, что российский историк и политолог В.А. Никонов назвал «цветной демократизацией» со стороны Запада ^{[1, с. 505]}. В отечественной историографии превалирует точка зрения, согласно которой события «арабской весны» застигли официальный Вашингтон врасплох ^{[2, с. 248, 251]}. Это справедливо, но с одной существенной оговоркой. Дело в том, что представители американской политической элиты не раз призывали к «демократизации» региона, годами провоцируя волну арабского протеста. Так, выступая со своей знаменитой речью в Каирском университете в июне 2009 года, президент США Б. Обама заявил буквально следующее: «Все люди страстно желают одного и того же: выражать свое мнение, иметь возможность повлиять на то, как ими правят, а также уверенность в верховенстве закона и равном для всех его применении, чтобы власть была прозрачной и не занималась воровством и можно было выбирать образ жизни по собственному усмотрению. Это не только американские идеи – это права человека. И поэтому мы будем поддерживать их повсюду» ^[3].

Речь в данном случае шла о государствах, в которых затем и произошли события «арабской весны», начавшиеся в Тунисе в декабре 2010 года. Белый дом специально не разрабатывал план государственного переворота в Тунисе (в отличие, например, от событий на Украине спустя три года), однако тот факт, что западные политтехнологи готовили оппозицию к протестным действиям и в ходе «жасминовой революции» были использованы механизмы и инструменты «мягкой силы» Запада для осуществления «демократического транзита» в этой североафриканской стране, не вызывает сомнения.

Как известно, «мягкая сила» – это способность достигать целей на внешнеполитической арене путем убеждения и привлечения симпатий других акторов. Основатель данной концепции американский политолог и государственный деятель Джозеф Най-младший отмечал, что силовое воздействие может осуществляться тремя способами: посредством принуждения или угрозы принуждения («политика кнута»); при помощи вознаграждения и стимулирования («политика пряника»); наконец, путем побуждения благодаря собственной привлекательности, которая ненавязчиво заставляет другого желать того же, чего желает субъект, оказывающий воздействие ^{[4, p. 2-5]}. Последнее и есть «мягкая сила».

Ресурсами «мягкой силы», по мнению Ная, могут выступать культура, ценности, законная политика, позитивная внутренняя модель, успешная экономика и профессиональная военная сила. Не менее важную роль играют такие семиотические инструменты, как идеи, символы и мифы. Государство, использующее «мягкую силу», популяризирует (а порой и насаждает) определенные стандарты, институты, правила поведения и нормы, которыми должны руководствоваться в своей внешней и внутренней политике иные акторы, что делается для достижения собственных геополитических целей, зачастую весьма далеких от принципов гуманизма. Не случайно американский политолог подчеркивал, что «мягкая сила» не является особой формой идеализма и может быть использована как во благо, так и в плохих целях ^[5]. Это просто одна из разновидностей силы – способ добиться желаемых результатов», – отмечал в одной из своих работ Дж. Най ^[6].

На наш взгляд, «мягкую силу» как внешнеполитическую стратегию следует рассматривать как минимум в двух плоскостях. С одной стороны, это ресурс, которым обладает государство для повышения привлекательности в глазах других акторов мировой политики, с другой – оригинальная технология, которая позволяет решать определенные задачи на международной арене.

В этом плане с теорией «мягкой силы» перекликается концепция ненасильственной смены власти, разработанная еще одним американским учетным, основателем Института Альберта Эйнштейна Джином Шарпом. Его основополагающая работа «От диктатуры к демократии», написанная еще в 1993 году, сегодня позиционируется как практическое пособие по организации гражданского неповиновения властям и демонтажа авторитарных режимов. И действительно, основные идеи этой книги активно воплощались в жизнь оппозиционерами в ходе «цветных революций», включая события «арабской весны».

Шарп разработал сто девяносто восемь оригинальных методов ненасильственной борьбы против авторитарных, диктаторских, а порой и просто неугодных США режимов. Они состоят из пяти крупных блоков: методы ненасильственного протеста и убеждения; методы отказа от социального сотрудничества; методы отказа от экономического сотрудничества; методы отказа от политического сотрудничества; методы ненасильственного вмешательства ^{[7, с. 101-110]}. По мнению Шарпа, политический успех достигается не выбором одного из множества методов борьбы, а комбинированным и гибким сочетанием разнообразных инструментов воздействия на официальные власти. Более того, за последние четверть века технологии ненасильственных государственных переворотов постоянно эволюционировали и совершенствовались, принимая на вооружение наиболее передовые достижения информационно-коммуникативной революции. Один из главных последователей Шарпа Р. Хелви отмечал: «Военная победа достигается разрушением потенциала оппонента и (или) его воли продолжать бой. В этом отношении ненасильственная стратегия отличается от вооруженного конфликта лишь тем, что применяются совсем другие системы вооружения… Так же, как артиллерия изменила природу войны во времена Макиавелли, технология дала нам возможности изменить способ ведения ненасильственных конфликтов. Компьютеры, доступ в Интернет, мобильные и спутниковые телефоны, программы шифрования, телевидение и радио – главные орудия ненасильственной борьбы» ^{[8, p. xi, 89]}. Именно эти инструменты, в данном случае используемые для смены политических режимов, обычно и относят к тем, что применяются в рамках стратегии «мягкой силы».

Продолжая тему взаимосвязи теории «мягкой силы» и во многом основанной на ней стратегии ненасильственной смены власти, следует акцентировать внимание на амбивалентной природе «мягкой силы». Обычно эта стратегия ассоциируется с популяризацией и продвижением собственной культуры, языка и ценностей в мире, то есть, с культурно-гуманитарной сферой. В этом случае «мягкую силу» следует рассматривать как позитивную технологию, позволяющую улучшать взаимопонимание между государствами и народами. Однако существует и другой путь, когда ресурсы и технологии «мягкой силы» используются для подрыва государственного и социального устройства другой страны, его суверенитета. Это делается с помощью скрытого влияния на происходящие в этом государстве процессы, через навязывание определенных стереотипов в массовом сознании общества ^[9]. В ходе арабских «революций», особенно в Тунисе (а также в Египте), таким стереотипом выступала мифическая демократизация, которая должна была наступить после свержения диктаторских режимов, принеся всеобщее процветание и благоденствие.

Характерно, что в тех арабских странах, где демократия отсутствовала в принципе (например, в Саудовской Аравии), серьезных выступлений не наблюдалось. По стечению обстоятельств (явно не случайному) эти государства являлись ближайшими стратегическими союзниками США в регионе. Свергнутыми оказались политические режимы, где проходили выборы, появлялись относительно самостоятельные СМИ, развивался Интернет, существовали возможности для уличных выступлений. Этот факт еще раз подчеркивает, что американская (шире – западная) политика «мягкой силы», осуществлялась и осуществляется исключительно в соответствии с национальными интересами государств Запада, а набор инструментов для реализации этой политики гибко адаптируется под конкрет­ные внешнеполитические задачи США и их союзников.

На самом деле, с начала 2000-х годов, особенно после терактов 2001 года, только официальный Вашингтон запустил несколько сотен различных программ в области образования, культуры и информации для продвижения демократии в арабских странах. В 2004 году все эти программы «мягкой силы» США были объединены в масштабный проект, получивший название «Инициатива поддержки партнерства на Ближнем Востоке». Его региональная штаб-квартира расположилась (совпадение?) в столице Туниса. Причем Госдепартамент достаточно четко обозначил главую цель данной «Инициативы» – осуществить демократические преобразования в арабских государствах. Они должны были осуществиться при помощи масштабных образовательных программ среди различных социальных слоев (школьники, студенты, рабочие, женщины и др.), а также «изменения политического строя через создание партий, подготовку альтернативных политиков, эмансипацию женщин и формирование лояльной и демократически настроенной молодежи» ^[10].

Как подчеркивает в аналитическом докладе «Арабский мир: неопределенность после «весны»» профессор политологии Каирского университета Нурхан эль-Шейх, США оказывали непосредственное влияние на мобилизацию арабских народных масс против их лидеров, обеспечивая помощь в обучении и финансировании организаций гражданского общества, занимающихся правозащитной деятельностью и продвижением демократии. Ряд американских организаций обучали арабскую молодежь искусству мобилизации масс и управления общественным мнением. Молодежь, которая в условиях едва ли не тотальной безработицы, оказалась крайне восприимчивой к идеям организаторов антиправительственных выступлений, также была обучена методам оказания ненасильственного давления на власть – так называемому «ненасильственному воздействию». Среди таких организаций одной из наиболее видных был уже упомянутый Институт Альберта Эйнштейна во главе с Дж. Шарпом ^{[11, с. 8]}.

В этой связи нельзя не отметить, что выступавшие против режимов оппозиционеры в ходе событий конца 2010 – начала 2011 годов в Северной Африке, в отличие от предшествующих периодов, отошли от радикального, лобового противостояния и сделали ставку преимущественно на использование технологий «мягкой силы». Как справедливо замечает Е.А. Антюхова, такая тактика явно не укладывается в традиционную политическую культуру стран арабского Востока, где социально-политические протесты имели насильственный характер, а это, в свою очередь, указывает на использование в ходе «арабской весны» экспортированных с Запада политтехнологических методик по смене режимов ^{[12, с. 239]}.

Методы ненасильственных форм протеста и гражданского неповиновения активно использовались как при подготовке, так и во время антиправительственных действий в ходе «арабской весны». События «жасминовой революции» в Тунисе наглядно продемонстрировали, как концепции Дж. Шарпа могут быть реализованы в арабском и мусульманском мире. Важную роль в этом процессе, как и в ходе «цветных революций» нулевых годов XXI века, сыграли влиятельные неправительственные акторы «мягкой силы» Запада, такие как Национальный фонд в поддержку демократии, Международный республиканский институт, «Фридом Хаус» и другие.

В качестве яркого примера деятельности подобных структур стоит привести организацию «КАНВАС» (CANVAS – the Center for Applied Non-Violent Action and Strategies), основанную в Белграде на базе сербского движения «Отпор» в 2003 году и возглавляемую активным участником свержения С. Милошевича в 2000 году С. Поповичем. С 2008 года под эгидой «КАНВАС» и при поддержке «Фридом Хаус» и Национального фонда в поддержку демократии в Сербии для будущих организаторов и активистов «арабской весны», в том числе из Туниса, проводились семинары по ненасильственной борьбе. В программу обучения входили такие дисциплины, как «Сущность политической власти», «Социальные конфликты: типы, причины, модели разрешения», «Стратегическое планирование», «Управление политическими кампаниями», «Методы и тактика ненасильственного сопротивления», «Вызовы процессам демократического строительства» ^{[13, с. 79]}. Основную аудиторию этих курсов составляла арабская молодежь.

США и их западноевропейские союзники последовательно расшатывали социально-политическую базу авторитарных режимов на Ближнем Востоке и в Северной Африке, делая ставку на стремившиеся к демократическим переменам слои арабских обществ, в первую очередь, на молодое поколение. В ноябре 2009 года во время пребывания в Марокко государственный секретарь США X. Клинтон озвучила инициативу «Гражданское общество 2.0», суть которой состояла в работе с населением арабо-мусульманского мира для «наращивания потенциала и обеспечения местных организаций и отдельных лиц правами и возможностями для осуществления необратимых перемен». В рамках этой программы особый упор был сделан на обучении представителей неправительственных организаций и объединений гражданского общества навыкам максимально эффективного использования цифровых технологий ^[14].

В целом, начиная с 2009 года в Интернет-пространстве Ближнего Востока стала формироваться новая сила – до поры находившееся в киберпространстве панарабское молодежное движение, нацеленное на распространение демократии в регионе и демонтаж светских авторитарных режимов. При этом данная сила была вооружена передовыми цифровыми технологиями, а также теоретическими и практическими наработками в области ненасильственного свержения политических режимов. Интересно, что отметить, что в том же 2009 году известная глобальная неправительственная организация «Репортеры без границ» в ежегодном докладе «Индекс свободы прессы» поставила Тунис на 154-е место из 175-ти, но при этом отметила, что в стране происходит активное развитие сети Интернет, спутникового радио и телевидения, арабоязычной и зарубежной прессы – еще одних мощных акторов «мягкой силы» США и их союзников.

Именно в Тунисе в самом конце 2010 года и заполыхал пожар «арабской весны». Отметим, что к этому времени Тунис являлся весьма благополучной и развитой страной Северной Африки, занимая лидирующие позиции не только в регионе Магриба, но и едва ли не во всем арабском мире. Тунис находился в авангарде арабской информационной революции, став в 1991 году первым арабским государством, подключенным к сети Интернет. В стране активно развивался туризм и еще целый ряд отраслей народного хозяйства. Даже экономический кризис 2008 года затронул Тунис значительно меньше, чем, например, развитые страны Запада. Казалось, что крупная вспышка народного гнева именно в Тунисе маловероятна. Правда, нельзя забывать, что история независимого Туниса знает случаи открытого и массового проявления общественного недовольства, народных волнений и забастовок. Именно нарастание социальной напряженности в стране привело к перевороту 7 ноября 1987 года, получившему название «жасминной революции» (после событий 2010–2011 годов ее стали называть «первой жасминовой революцией»), которая и подняла на политический Олимп генерала Зина аль Абидина Бен Али.

Став президентом, Бен Али пообещал тунисскому народу либерализацию экономики, содействие здоровой конкуренции между политическими партиями, создание стабильного, открытого и толерантного общества. Подавив исламскую оппозицию и провозгласив приверженность либерально-демократическим ценностям, режим Бен Али действительно провел ряд удачных реформ. Однако, несмотря на определенные успехи в социально-экономическом развитии, Тунис к 2010 году имел массу нерешенных проблем, таких как высокий уровень безработицы, особенно среди молодежи, отсутствие социальных лифтов, семейственность и запредельная коррупция в высших эшелонах власти, в целом кризис государственного управления.

К началу «арабской весны» стареющему президенту, находившемуся у власти уже двадцать три года, было все труднее обеспечивать поддержку населения. В условиях нестабильности мировой экономики и колебаний спроса на рынках природных ресурсов тунисский режим не смог «перезаключить» общественно-экономический договор между государством и гражданами. Полицейский аппарат Бен Али вел себя все более агрессивно и безнаказанно. В конце 2010 года в небольшом городе Сиди-Бузид на юге страны мишенью правоохранителей стал молодой торговец фруктами Мохаммед Буазизи (который уже несколько лет вел полулегальную торговлю). После того, как полиция конфисковала его повозку со всем товаром, 17 декабря 2010 года он совершил акт самосожжения прямо напротив здания местных органов власти.

Когда в городе стало известно об инциденте, в Сиди-Бузиде начались волнения. Полиция открыла огонь по состоявшей в основном из молодежи толпе, а затем полностью блокировала город, изолировав его от остального Туниса. На информацию о событиях в Сиди-Бузиде правительством был наложен тотальный запрет. Министр информации Туниса лично отдал приказ не передавать какие-либо новости из бунтующего города. По воспоминаниям очевидцев, блокада была настолько мощной, что даже пользователи Twitter не доверяли тревожным сообщениями, поскольку по телевидению не было никакого подтверждения [15 p. 76]. Однако кто-то из демонстрантов снял столкновения с полицией на видео и выложил эту информацию на Facebook. Из социальной сети материал попал на катарский спутниковый канал Al-Jazeera, и вскоре о событиях в далеком Сиди-Бузиде узнали миллионы людей. Буазизи скончался от ожогов только через три недели, однако конкретные обстоятельства его смерти не стали предметом публичного расследования. Более того, трагическая гибель уличного торговца была не первой, а уже четвертой в ходе продолжавшихся к этому времени почти три недели антиправительственных выступлений в Тунисе ^{[16, с. 82-83]}. Но именно случай Буазизи благодаря возможностям новых цифровых медиа получил широкий резонанс среди населения страны и спровоцировал массовые протесты (первоначально против безработицы и высоких цен на товары первой необходимости).

Так в Тунисе началась вторая «жасминовая революция». Ее движущей силой стала образованная и зачастую безработная молодежь, которой удалось найти канал в виде Интернета для мобилизации сил и организации демонстраций (по злой иронии исторического процесса Бен Али объявил 2010 год в Тунисе «Годом молодежи»). Взрыв недовольства молодежи потянул за собой более инерционные общественные слои; участниками антиправительственных выступлений стали представители среднего класса, деловой и культурной элиты Туниса. Правящий режим ввел жесткую цензуру на телевидении, радио, в газетах и на большинстве Интернет-сайтов, однако данный запрет не коснулся глобальных социальных сетей. Стоит отметить, что доля пользователей Facebook среди молодежи Туниса была самой высокой в Северной Африке, а количество мобильных телефонов с возможностью выхода в Интернет за несколько предшествовавших «жасминовой революции» лет росло по экспоненте ^{[17, с. 27]}. В сложившихся условиях скрыть информацию о беспорядках в Сиди-Бузиде от многочисленной Интернет-аудитории официальным властям оказалось не под силу. В социальных сетях была развернута настоящая информационная война, в ходе которой использовались усовершенствованные и адаптированные к арабской реальности методики ненасильственной борьбы Дж. Шарпа.

К освещению массовых протестов подключились и влиятельные мировые СМИ – CNN, BBC, Al-Jazeera и другие. Некоторые аналитики даже считают вклад этих медиа в победу арабских «революций» даже более весомым, чем Facebook или Twitter. Так, редактор агентства «Франс-Пресс» Ж. Шармело полагает, что спутниковые каналы «сыграли фундаментальную роль не только в освещении данных событий, но в изменении режимов в арабском мире. Если социальные сети мобилизовали людей на протестные действия и выход на улицы, то настоящими «структурами», которые «двигали» эти революции, стали именно спутниковые электронные СМИ» ^[18]. Глобальные западные и арабские медиа целенаправленно внедряли в сознание тунисских обывателей картинку о богатстве западных странах, роскошной жизни населения этих государств и всех тех благ, которые сулит обществу демократия. В результате у многомиллионных масс молодежи, сравнивавшей собственную бедность с процветанием на Западе, возник разрыв между ожиданиями благосостояния и действительностью, что и провоцировало их на активное противодействие тунисским властям. На самом деле, истинное положение вещей было не столь катастрофическим, как его представляли зрителям СМИ, т.е. миф серьезно отличался от реальности. (В этой связи не лишним будет напомнить, что «мягкая сила» имеет и оборотную сторону. Последствия, которые влечет за собой продуцируемый посредством различных семиотических инструментов привлекательный образ того или иного государства, далеко не всегда можно с точностью просчитать. Так, привлекательность западноевропейских стран привела к огромному потоку беженцев из стран, по которым прокатилась волна «арабской весны», в эти государства. В итоге выяснилось, что наиболее развитые члены ЕС оказались совершенно не готовы к подобному развитию событий). Особенно ангажировано вели себя арабские спутниковые телеканалы из Саудовской Аравии и Катара (для Эр-Рияда и Дохи секуляризированные светские режимы с зачатками демократии являлись конкурентами за лидерство в арабском мире). С самого начала протестов в Тунисе со стороны заливных монархий началась настоящая информационная война против режима Бен Али. Искажение информации носило самый разнообразный характер, начиная с характера и масштаба антиправительственных выступлений и развития ситуации на местах и вплоть до фабрикации репортажей о судьбе тех или иных индивидов. СМИ, как правило, старались подчеркнуть массовость и мирный характер протестов и показать, насколько беспощадно с этими мирными демонстрантами расправляется режим ^{[19, с. 62-63]}.

Тем временем, массовые протесы из Сиди-Бузида перекинулись на другие города на юге страны. В ходе столкновений с представителями правопорядка среди митингующих появились первые жертвы. Различные общественные организации высказались в поддержку протестующих; с открытой критикой режима выступили видные юристы, журналисты и даже рэп-музыканты. В соответствии с методиками ненасильственной борьбы в противостояние с властями вовлекались все новые социальные группы. Генеральный союз трудящихся Туниса, который в течение многих лет устраивал забастовки шахтеров, учителей и других профессиональных групп, организовал всеобщую стачку в крупнейших городах страны, что во многом способствовало увеличению количества митингующих, а также перемещению протестной активности с периферии в центр страны. Практически буквально следуя изложенным в книге Дж. Шарпа методам, «революционеры» при помощи новых медиа призывали выходить на центральные площади городов как наилучшие трибуны для выражения гражданского протеста. Людям рекомендовали сосредотачиваться в мечетях и после пятничной молитвы направляться на столичную площадь, а в других городах – на самую близкую к мечети площадь. Центральное значение этих пространств для общения большого количества людей и поддержания протестных настроений в значительной степени заключалось в прорыве информационной блокады и нивелировании традиционных средствах массовой информации, которые стремились давать другую информационную картинку и не допускать разрастания протеста. Активно использовались приемы из методички Шарпа – создание палаточных городков на центральных площадях, проведение сидячих демонстраций, массовых митингов и шествий и т.д.

Режим ответил дальнейшими репрессиями, о которых тут же сообщали зарубежные спутниковые телеканалы и, особенно, социальные сети. Распространявшаяся через Facebook и Twitter информация о «непропорциональном насилии» в отношении «мирных» демонстрантов буквально открыла шлюзы для массового протестного движения в стране. Около двух миллионов (!) тунисских пользователей Facebook использовали в своих профайлах революционную тематику ^{[20, p. 13]}. Правительство отвечало повальным закрытием аккаунтов в социальных сетях и других сайтов, через которые оппозиционеры поддерживали связь. В ответ Facebook создал зашифрованный канал доступа к сайту для пользователей из Туниса. Международные новостные СМИ продолжали изображать события в Тунисе как противостояние пользующегося Интернетом, но жестоко преследуемого населения, с одной стороны, и жадного и коррумпированного правителя – с другой. Традиционные партнеры и союзники Бен Али на Западе – США, Франция и другие – полностью отказали ему в поддержке. Так, американский президент с первых дней протестов выступал с осуждением применения насилия против якобы мирных демонстрантов, «храбростью и достоинством» которых Б. Обама «восхищался». В ходе «жасминовой революции» западные лидеры в один голос призывали тунисского президента не использовать силовые методы против собственных граждан и разрешить политический кризис исключительно мирным путем ^[21].

Учитывая подобное давление извне, режиму Бен Али было крайне сложно решиться в полной мере использовать собственное право на легитимное насилие. Следует отметить в этой связи, что в «жасминовой революции» не принимали участия исламисты (к этому времени Бен Али разгромил главную исламистскую партию «Ан-Нахда» и выслал из страны ее лидеров), и в отсутствии исламистской угрозы западный мир особенно активно и открыто поощрял борьбу молодых демонстрантов против стареющего диктатора ^{[22, с. 165]}. «Революционеры» же посредством публикации материалов в Facebook и Twitter вели прямой репортаж с мест протестов, координировали их ход, рассказывали и показывали в социальных медиа факты применения насилия против безоружных демонстрантов. Эти кадры вдохновляли прежде аполитично настроенные группы населения, которые спешили присоединиться к антиправительственным демонстрациям.

К началу января массовые волнения охватили всю страну. В городах Касерин, Тала и Рагеб прошли демонстрации и ожесточенные столкновения молодежи с полицией, приведшие к гибели нескольких десятков человек (в Тале были убиты пять демонстрантов; в Кассерине снайперы застрелили двадцать одного протестующего). Прежде звучавшие экономические лозунги сменились политическими, главным из которых был немедленный уход президента Бен Али.

10 января 2011 года тунисский президент обратился к гражданам страны посредством телевидения. Бен Али обвинил в беспорядках враждебно настроенные иностранные силы и пообещал решить проблему безработицы путем создания более трехсот тысяч дополнительных рабочих мест. Это не помогло. 12 января в Twitter появился прямой призыв к антиправительственным выступлениям в столице страны. В этот же день начальник Генерального штаба тунисской армии Р. Аммар отказался выполнить приказ Бен Али применить оружие против манифестантов. 13 января на улицы вышли десятки тысяч человек – это была крупнейшая демонстрация «жасминовой революции». Стало ясно, что единственной надеждой Бен Али осталась армия. В столицу и ее пригороды были введены войска, вечером в городе был объявлен комендантский час. Однако генерал Аммар вновь подтвердил, что армия не будет нарушать профессиональный кодекс и стрелять по согражданам.

14 января 2011 года в столичном Тунисе и других крупных городах снова прошли многотысячные демонстрации под лозунгами «Восстание продолжается!», «Скажем “нет” Бен Али», «Бен Али, убирайтесь!», «Спасибо, Бен Али, с нас хватит», «Хлеб и вода – да, Бен Али – нет». Манифестантами были блокированы основные правительственные объекты. Тунисская армия заняла нейтральную позицию и в конфликт не вмешивалась. Оставшись без какой-либо поддержки, в пять вечера 14 января президент Бен Али бежал из страны в Саудовскую Аравию. «Жасминовая революция» победила.

Реальная власть в стране оказалась в руках армии, а функции главы государства взял на себя премьер-министр М. Ганнуши. 17 января он объявил о создании временного коалиционного правительства, ключевые посты в котором (министров обороны, МВД, МИД, финансов) сохранили назначенные еще при свергнутом президенте чиновники. Это вызвало новые протесты и демонстрации с требованием ухода всех представителей старого режима. 20 января были взяты под стражу более тридцати членов семьи Бен Али. 27 января Ганнуши отстранил от власти всех членов бывшей правящей партии, кроме себя. Спустя ровно месяц ушел в отставку и сам Ганнуши.

В Тунисе образовался вакуум политической власти. Как справедливо утверждают авторы исследования «Социальный протест на современном Востоке», «особенностью тунисских событий было то, что (в ходе «жасминовой революции» – А.Н.) отсутствовало иерархическое руководство, не существовало харизматических личностей, не было никаких политических структур, которые организовали бы демонстрации, а также четкой позитивной идеологии и политической силы, которая могла бы заполнить вакуум власти. У протестующих и их лидеров (не ярко выраженных) не было и четкого представления о будущей модели общественного устройства, которая их могла бы удовлетворить» ^{[23, с. 49]}. В этих условиях в конце октября 2011 года в стране прошли выборы в парламент, на которых большинство мест (41% голосов) получила исламистская партия «Ан-Нахда».

Пришедшие к власти исламисты, однако, продемонстрировали полную неспособность построить эффективную модель государственного управления и решить реальные социально-экономические проблемы страны. Политические изменения, произошедшие в Тунисе, коснулись лишь верхнего эшелона элиты. Отечественный исследователь вопроса М.А. Сапронова так характеризует ситуацию после победы исламистов: «По всей стране периодически вспыхивали народные волнения, в обществе царила атмосфера усталости от затянувшегося переходного периода. Новому кабинету министров не удалось решить экономические проблемы, которые лежали в основе народных требований. Выбрав исламскую партию как альтернативу коррумпированному светскому режиму, тунисцы ждали от нее экономического чуда, которого так и не произошло. Более того, экономическая ситуация только ухудшалась, быстро падали доходы от туризма, заметно уменьшились иностранные инвестиции (в 2011 году ВВП Туниса сократился почти на два процента по сравнению с предыдущим годом ^[24] – А.Н.). Неоднократно заявляли о себе салафиты – приверженцы жестких норм ислама: периодически они громили магазины, продающие алкоголь, нападали на полицейские участки» ^{[23, с. 51]}. Часть исламских радикалов интегрировались в те или иные политические движения, но многие примкнули к джихадистам, после чего либо пополнили террористические структуры внутри страны, либо отправились в охваченные войной Ливию и Сирию.

В 2011-2012 годах ситуация в Тунисе оставалась сложной. Несмотря на то, что армия в целом контролировала ситуацию, имели место акты насилия, самосуда и бандитизма. Новые власти призвали население формировать комитеты самообороны для обеспечения своей безопасности. Салафиты также приступили к созданию военизированных отрядов – «исламской милиции». Летом 2012 года в столице Туниса прошли манифестации сторонников радикального ислама с требованиями введения законов шариата в стране, которые лично приветствовал на сайтах «Аль-Каиды» ее лидер Айман Аз-Завахири, призвавший создать в Тунисе «подлинно исламское государство». В сентябре 2012 года салафиты вновь вывели на улицы тысячи своих сторонников, на этот раз под антиамериканскими лозунгами в связи с появлением в Интернете и выходом в прокат в США пресловутого фильма «Невинность мусульман» ^{[25, с. 35-36]}.

Тунисская писательница С. Стефенсон осенью 2012 года не без оснований утверждала: «Через год (после «жасминовой революции» – А.Н.) у нас нет ни демократии, ни веры к избранным официальным лицам, ни улучшенной конституции. Права человека и права женщин под угрозой. Экономика тонет. Туризм деградирует. Кто хочет провести отпуск среди банд бородатых бродяг, которые штурмуют посольства, поднимают свой черный пиратский флаг над университетами и сжигают грузовики, перевозящие пиво?» ^[26].

Помимо салафитской возникли и другие проблемы, которые в годы правления Бен Али, казалось бы, ушли в прошлое. Так, в наименее развитых южных районах страны регулярно вспыхивали межплеменные столкновения; внезапно актуальными стали земельные споры, относившиеся к временам полувековой давности ^{[23, с. 34]}. Но ключевой «болевой точкой» для Туниса оставалась нерешенность социально-экономических проблем: высокий уровень безработицы, несбалансированность регионального развития, общее ухудшение экономической ситуации и обострение криминогенной обстановки.

Спустя всего пару лет после «жасминовой революции» тунисское общество оказалось в состоянии глубокой поляризации, расколовшись на тех, кто поддерживал «исламский проект», и тех, кто предпочитал светский путь развития. По стране прокатилась волна политических убийств и террористических актов, в которых погибли граждане иностранных государств. Перед страной замаячила перспектива массового насилия и сползания в хаос гражданской войны. На этом фоне в Тунисе вновь прошли парламентские выборы, которые принесли победу светским партиям. 26 ноября 2014 года в стране была принята новая конституция, в которой были прописаны отношения между ветвями власти, гарантированы широкие права человека и гражданина, декларировано равенство мужчин и женщин и т.д. Президентом Туниса в декабре 2014 года стал Беджи Каид Ас-Себси, неоднократно занимавший различные министерские посты при режиме Бен Али. Круг замкнулся.

Предпринятые новым руководством Туниса весьма жесткие меры по стабилизации ситуации принесли определенные плоды. Тем не менее, как отмечает исследователь вопроса Б.В. Долгов, в стране и спустя пять лет после «жасминовой революции» продолжался социально-экономический кризис, сопровождавшийся политической нестабильностью ^{[25, с. 44]}.

В заключение следует сказать, что победившая «жасминовая революция» мало что дала тунисскому народу. Образовавшимся хаосом воспользовались исламистские силы, которые взяли власть, но оказались неспособны эффективно управлять государством и только усугубили имевшиеся в Тунисе проблемы. Исламисты не смогли удержать популярность, поскольку им не удалось добиться социальной справедливости и повышения уровня жизни, который упал еще ниже, чем до их прихода к власти. Они также не выполнили своих обещаний относительно построения светского и демократического государства, сразу приступив к созданию режимов исламистской диктатуры, прибегнув к чрезмерному насилию в отношении оппозиции, включая убийство некоторых ее деятелей.

Смена режима в ходе «жасминовой революции» была проведена с помощью западных технологий «мягкой силы» с упором на использование методик гражданского неповиновения и ненасильственных форм политического протеста. Стоит отметить, что процент пользователей Интернет к началу «жасминовой революции» в Тунисе был меньше, чем у лидеров в этой области – Катара, Бахрейна и ОАЭ. Этот факт позволяет сделать вывод, что сами по себе количественные показатели распространения сети Интернет не играли решающей роли в процессах активизации тунисской молодежи, и более важным стал фактор направленного использования новых медиа, в первую очередь, социальных сетей как инструментов «мягкой силы» для расшатывания ситуации в стране. Как справедливо отмечает отечественный исследователь А.А. Косоруков, «революция в Тунисе была во многом основана на использовании Twitter, позволяющего в режиме реального времени освещать те или иные события гораздо более оперативно, чем телевидение, радио или газеты» ^[27]. Другой североамериканский инструмент технологий Web 2.0. – социальная сеть Facebook – также активно и крайне успешно применялся молодыми поборниками демократизации Туниса. Именно благодаря Facebook политические события были переведы в плоскость переживаемого личного опыта (как это произошло, например, с самосожжением М. Буазизи, ставшим триггером для начала протестов в Тунисе и всей «арабской весны» в целом). Именно через Facebook в основном осуществлялась координация протестов, решались организационные и логистические задачи «жасминовой революции».

Однако победоносное использование западных социальных сетей для свержения легитимной власти в Тунисе автоматически не привело к внедрению западных же высоких стандартов и показателей уровня жизни в этой североафриканской стране. Напротив, вместо подлинной демократизации и улучшения социально-экономического положения Тунис столкнулся с новыми проблемами и вызовами, многие из которых сильно напоминали те, что стали причиной самой «жасминовой революции». И хотя, пройдя через «исламский эксперимент», Тунис все же сумел вернуться к традициям светского развития и относительной стабильности, никакого прорыва в своем развитии и улучшения качества жизни населения в этой североафриканской стране так и не произошло, о чем многозначительно свидетельствуют статистические данные. Размер ВВП Туниса в 2016 году уступал аналогичным показателям «предреволюционного» 2010 года, в большинстве отраслей экономики отмечен спад или застой, туристическая индустрия и фосфатная промышленность, приносившие львиную долю поступления в бюджет страны, деградировали; безработица остается на высоком уровне, особенно среди женщин, выпускников университетов и молодежи, многие другие социально-экономические проблемы не решены до сих пор ^{[28, 25, с. 44]}.

Не исчезла и исламистская угроза; хотя сторонники политического ислама были вытеснены с руководящих позиций, они по-прежнему участвуют в политической жизни Туниса (в лице партии «Ан-Нахда»). Относительный закат на политическом небосклоне не мешает им проникать в экономические структуры и административный аппарат. В декабре 2016 года министр обороны Туниса Ф. Хоршани заявил, что «террористы бегут из южной Ливии не только на юг, чтобы примкнуть к группировке «Боко Харам» в Нигерии, но и на запад – в частности, в Тунис», а в феврале 2017 года он подчеркнул, что возвращение боевиков представляет угрозу для национальной безопасности Туниса ^{[11, с. 7]}.

На Западе склонны рассматривать «арабскую весну» как часть глобального процесса продвижения народов к демократии, считая пример Туниса в значительной мере «историей успеха» на данном пути. Однако большинство тунисцев сегодня полагают, что демократия не оправдала их надежд на лучшую жизнь: если в 2011 году 70% тунисцев предпочли бы неустойчивую демократию авторитарному режиму, то ныне такой выбор сделали бы почти вполовину меньше граждан – 36% ^{[29, с. 60-61]}. Как метко заметил британский исследователь Дж. Гелвин, восстания в Тунисе (а затем и в Египте) привели к свержению автократов, но говорить о том, что была свергнута сама автократия, пока явно преждевременно ^{[30, p. 65]}.

Что же касается иностранного вмешательства, обычно неразрывно связанного с «цветными революциями», то следует заметить, что официальный Вашингтон, как и его младшие партнеры из ЕС и заливных монархий, не имели непосредственного отношения к планированию и организации смены режима Бен Али. Вряд ли этот государственный переворот вызревал в недрах НАТО, Белого дома, ЦРУ или Пентагона. Уже упоминавшийся египетский эксперт Нурхан эль-Шейх утверждает, что «арабские революции были одним из американских инструментов для достижения быстрых и радикальных изменений в регионе с минимальными, с американской точки зрения, издержками. США сыграли ключевую роль в устранении прежних режимов и приведении к власти полностью лояльных им исламистов» ^{[11, с. 8]}. На наш взгляд, данное утверждение все же является преувеличением; администрация президента Обамы вообще имела весьма смутное представление о реализации собственной долгосрочной стратегии в регионе, если вообще обладала таковой.

При этом стоит акцентировать внимание на двух важных обстоятельствах. Во-первых, «жасминовая революция» в Тунисе была осуществлена на фоне моральной поддержки со стороны США, ведущих государств Европейского союза и ряда арабских стран Персидского залива. Благожелательная позиция Америки (имевшая решающее значение) по отношению к действиям «революционеров» была обусловлена, в первую очередь, тем фактором, что успешный государственный переворот в Тунисе должен был продемонстрировать яркий пример торжества демократии в странах Магриба, стать доказательством успешного мирного «демократического транзита» во всем арабо-мусульманском мире, еще одним образчиком триумфа столь настойчиво продвигаемой Вашингтоном идеи о безальтернативности построения демократии в ее североамериканском варианте, где бы это не происходило.

Во-вторых, анализ событий декабря 2010 – января 2011 года в Тунисе не оставляет сомнений, что ключевую роль в победе «жасминовой революции» сыграли импортированные с Запада и основанные на новейших цифровых платформах технологии «мягкой силы». Ее основными акторами выступили зарубежные неправительственные организации (на подготовительном этапе) и, особенно, социальные сети и другие новые медиа. Триумф «революционеров» в Тунисе наглядно продемонстрировал, как могут работать в арабо-мусульманском обществе разработанные американскими стратегами технологии «мягкой силы» и основанные на них методики по смене авторитарных режимов, а также к каким последствиям могут привести подобные эксперименты в области геополитической инженерии.

Сегодня уже очевидно, что вместо построения свободного и процветающего демократического общества Тунис как минимум остановился в своем развитии, вынужден решать не только существовавшие в годы правления Бен Али проблемы, но и бороться с новыми, подчас экзистенциальными для себя вызовами. Надежды на лучшую «постреволюционную» жизнь не оправдались. Реальность оказалась совсем не такой, какой ее видели воодушевленные с помощью разработанных американскими политтехнологами мифологем простые жители Туниса и многих других соседних стран. Вместо «весны» и процветания арабский мир погрузился в мрачную зиму…