Regional Features of Improving Human Potential and Social Wealth of Population

Popov Evgeniy Aleksandrovich Doctor of Philosophy Professor of the Department of Sociology and Conflictology of Altai State University 656038, Russia, Barnaul, 66 Dimitrova str., room 513А popov.eug@yandex.ru Other publications by this author

Разнообразные трактовки социального благополучия населения в рамках социогуманитарного знания так или иначе связываются с устойчивыми принципами социального развития региона или государства в целом. При этом упор традиционно делается на стабилизирующие механизмы такого регионального развития, в числе которых предпочтение, пожалуй, отдается экономическим, демографическим и иным наиболее значимым системам. Очевидно, что и с позиций обеспечения социального равновесия для органов государственной власти на местах и органов местного самоуправления также примущественными остаются показатели экономического благосостояния; их доминирование влияет на построение программ или концепций регионального развития. Как известно, богатые в финансовом обеспечении субъекты Российской Федерации, иначе называемые донорами для федеральной бюджетной системы, с точки зрения социального благополучия выходят на первое место, вопрос лишь в том, каковы критерии определения такого состояния — и среди прочих лидирующие позиции вновь остаются за экономоцентричными факторами. С другой стороны, дотационные регионы, по-видимому не могут в полной мере рассчитывать на достижение состояния социального благополучия населения — из-за недостатка финанасового обеспечения не всегда реализуются актуальные социальные программы, а некоторые из них сворачиваются в течение достаточно непродолжительного времени. Как видим, экономический детерминизм довлеет в определении характеристик социального благополучия. Однако для определения перспектив социального совершенствования регионов только такой взгляд представляется явно недостаточным, односторонним, не учитывающим самые разнообразные обстоятельства и факторы, оказывающие влияние на социальную судьбу российских территорий. Приходится констатировать, что зачастую «речь о любых обстоятельствах, так или иначе оказывающих влияние на социальное благополучие, его динамику или стабилизацию, обусловливается уже известными показателями. Среди них более отчетливы такие, которые связаны с вполне конкретными экономико-статистическими показателями – уровнем доходов, занятостью населения, уровнем ежемесячно получаемой заработной платы, продолжительностью отпуска и другими гарантиями трудовой деятельности и связанными с ними особенностями производственных отношений и т.д. Их адекватность верифицируется временем, особенностями функционирования государственной власти и в целом государства, складывающимися политическими и экономическими закономерностями регионального развития. Но все дело в том, что эти данные не всегда отражают социальные проблемы личностного порядка – те проблемы, которые испытывает на себе человек в повседневной жизни и предпринимает усилия для их решения постоянно, в течение всей своей жизни. С учетом развития человеческого потенциала и должны проводиться исследования социального благополучия. Важнейшими характеристиками социального благополучия, зависимыми от личностных приоритетов и ценностных ориентаций, социальных устремлений, должны стать как раз те показатели, которые отражают особенности развития человека» ^{[1, с. 39-40]}.

Между тем социальное благополучие, безусловно, имеет значение и в системе обеспечения социальной безопасности. При этом если социальная безопасность является процессуальной характеристикой деятельности органов власти и местного самоуправления, то социальное благополучие может рассматриваться как результат такой процессуальной деятельности. Получается, что социальное благополучие — это своего рода срез состояния общественного развития с участием человека, при котором «выравниваются» не только показатели экономического роста, но и социокультурного развития региона.

В концептуализации социальной безопасности доминирует позиция государства, поскольку эта сфера общественного бытия, пожалуй, в большей степени нуждается в нормативно-правовом регулировании, обеспечиваемом механизмом государства. Вместе с тем, по мнению некоторых исследователей, роль государства в реализации программ и систем социальной безопасности нуждается не столько в общественном одобрении или подтверждении, сколько в осознании каждым человеком необходимости участия в таких программах, без которых невозможна экономическая стабильность в стране и социально-политическое равновесие в обществе ^{[2, с. 29-35]}. Такая точка зрения не развивает мысль о распространенности в любом обществе социального неравенства, которое объективно укоренено в системе социальных отношений и никак не может быть проигнорировано. По мысли Т.Ю. Сидориной, «социальное неравенство сопровождает общество с момента его возникновения» ^{[3, с. 48]}, поэтому именно расслоение общества по признаку богатства-бедности в значительной степени затрудняет определение состояния социального благополучия. Как полагает А.Б. Берендеева, «ранее свойственное большинству россиян ощущение стабильности сменилось чувством безысходности, угнетения, некой социальной отверженности, порожденной во многом материальной бедностью. Прямым следствием этих процессов стало постепенное вызревание массовой тенденции настроений угнетенности, апатии и социального пессимизма, что отражает ухудшение социального самочувствия. Поэтому в социальные издержки реформирования (наряду с демографическими, издержками в области занятости, доходов и расходов населения) нужно включать ухудшение состояния социального настроения, социального самочувствия населения» ^{[4, с. 130]}. Совершенно ясно, что если социальное неравенство присуще любому обществу и в любые времена, то ситуация достижения социального благополучия выглядит, как нам кажется, почти утопической. Вместе с тем социальное благополучие, конечно, категория комплексная, включающая в себя множество элементов различных уровней, характеризующаяся включенностью в широкий контекст социального бытия, экономических процессов, социокультурного развития и т.д. Пожалуй, особое значение концептуализация социального благополучия приобретает в системе социальной безопасности.

Социальная безопасность, как уже отмечалось выше, имеет особую важность для государства — наряду с другими типами или видами безопасности именно социальная определяет стратегию взаимодействия государства и человека, государства и социума. Предельно сложно вести речь о социальном благополучии сегодня, не имея при этом в виду, что только в системе обеспечения социальной безопасности отчетливо проявляются системные характеристики антропосоциетальной перспективы в развитии человека, в сохранности его жизненных приоритетов и ценностно-нормативных установок. В этом смысле социальное благополучие, безусловно, обнаруживает связь категорий уровня и качества жизни с понятием социального благополучия. «Качество жизни, — как отмечает Л.А. Беляева, — представляет собой более широкий комплекс условий жизнедеятельности человека и включает в себя уровень жизни, а также такие составляющие, которые относятся к экологической среде обитания, социальному благополучию, политическому климату, психологическому комфорту. Для измерения качества жизни недостаточно статистических показателей, даже очень подробных и достоверных, необходимы субъективные оценки соответствия этих параметров потребностям людей. По своей природе качество жизни — это объективно-субъективная характеристика условий существования человека, которая зависит от развития потребностей самого человека и его субъективных представлений и оценок своей жизни. Некоторые объективные составляющие качества жизни могут быть более актуализированы в сознании человека, другие менее, третьи совсем не актуальны в силу опыта, культурного капитала, ценностных предпочтений» ^{[5, с. 34]}. Как видим, для понимания социального благополучия населения имеют значение многие характеристики, среди которых — такие, как, например, качество жизни.

В аспекте социальной безопасности важно актуализировать возможности развития человеческого потенциала. Социальная безопасность предполагает отсутствие конфликтов, открытое и латентное благополучное положение человека. Как полагает С. Ричард, «социальная безопасность обеспечивает условия для благополучного существования человека, как внешнего, экономикоцентричного, так и внутреннего, эмоционально-рефлексивного, однако более всего показательная забота самого человека о безопасности. Он начинает выстраивать барьеры или заслоны на пути тех объективных и субъективных факторов, которые могут сказаться на его жизни и существенным образом затруднить ее» ^{[6, с. 25]}. Очевидно, что эти процессы тесно связаны, вместе с тем необходимо обращать внимание на ценностно-смысловые доминанты человеческого бытия, действительно оказывающие влияние на условия формирования социальной безопасности. По мысли В.Т. Переславского, «человек не должен видеть в политизированной системе безопасности бессмысленный фантом, в большей степени репрессивный по отношению к нему. Безопасность – это в конечном итоге лишь защитный механизм, но исходящий чаще всего от государства или его институтов, но должен присутствовать в арсенале жизнеобеспечения и самого человека, каждого человека, и здесь идет речь о ценностях, влияющих на его мир» ^{[7, с. 122]}. Зависимость социального благополучия человека от тех инструментов безопасности, которые выстраивает государство и тем самым обеспечивает мир человека, очевидна, но она не должна игнорировать ценностно-смысловые доминанты человеческого бытия

В начале двадцать первого столетия научный интерес к тем областям человеческого индивидуального и общественного бытия, которые определяют его благополучие, связывается прежде всего с необходимостью признания не столько экономической или социально-политической детерминации процессов развития человека, сколько с утверждением в них духовно-нравственных ориентиров. Очевидно, что по-прежнему велико влияние именно экономических и технологических показателей или возможностей в обретении человеком своего благополучия, однако «статус кво» жизненных приоритетов человека не всегда соотносим с этими выраженными характеристиками. Современная социальная область знания обращает внимание на различные уровни в концептуализации социального благополучия: с одной стороны, за указанным концептом прочно закрепился комплексный социальный или общественный смысл, по сути дела исключающий или в достаточной степени нивелирующий личностные доминанты. При этом социальное благополучие – это показатель общественного развития в конкретных условиях построения экономических и политических отношений в конкретное историческое время. Внесение корректив в переменные, составляющие суть социального благополучия с этой точки зрения, по-видимому, повлечет за собой существенное изменение самого характера или результата социального благополучия. Такой «результат» будет находиться в прямой зависимости от финансовых составляющих, характеристик трудовых и природных ресурсов, условий для ведения предпринимательской деятельности и много другого. В то же время будет иметь значение и исторический фактор: темпы развития социальных институтов в разные эпохи могут разительно отличаться, по крайней мере, становится очевидным то обстоятельство, что с началом ХХI века масштаб практически всех социальных процессов заметно увеличился. Так, например, мировой финансовый кризис повлек за собой перестраивание всех без исключения внутригосударственных социальных обязательств, хотя раньше в условиях идеологической детерминации такая зависимость была сведена к минимуму. В социогуманитарном знании более отчетливо обозначены такие акценты в понимании социального благополучия, которые имеют решающее значение как для отдельно взятого человека, так и для общества в целом в данное историческое время. Но все же, на наш взгляд, социальное благополучие чаще всего «примеряется» к обществу, чем к отдельно взятому человеку. В этом случае упор делается на недостижимость или невозможность достичь социального благополучия для одного человека. Мера его богатства в денежном выражении еще не может быть признана «результатом» социального благополучия в данном случае, поскольку опускаются иные социально значимые позиции – общественное признание, вклад в развитие культуры, смысложизненные ориентиры и т.д.

Как видим, социальное благополучие в характеристике современных социальных изменений в наименьшей степени связывается с такими показателями как человеческий потенциал, ценностные доминанты и др. Между тем «результат» социального благополучия должен быть соотнесен с теми характеристиками, которые являются жизненно необходимыми для развития человека, закрепления его социально значимой позиции, мировоззренческих установок. Речь в этом случае идет о ценностно-смысловых комплексах, доминирующих в развитии человека, выражении его сущности. К ним могут быть отнесены межличностные отношения, любовь и уважение старших, родных и близких, проявления альтруизма и филантропии, потребность в оказании материальной и моральной поддержки людям, нуждающимся в такой поддержке и т.д. Эти ценностно-смысловые комплексы влияют на внутренний мир человека, определяют его мировоззренческие установки. В то же время необходимо учитывать важность антропосоциетального фактора, оказывающего воздействие на обретение человеком своего благополучия, нуждающегося в общественном признании или оценке. К сожалению, такое признание так или иначе связывается с показателями экономического свойства и прежде всего с финансовым благосостоянием человека. Как полагают некоторые исследователи, в желании человека достичь высот в материальном благополучии практически стираются грани гармоничного сосуществования человека и окружающей реальности – каждодневная забота о приращении богатства сводит на нет все духовные интенции человека ^[8]. Более того, «увлеченность» материальным достатком и возведение в культ богатства очевидно притупляет человеческую рефлексию, переводит его существование в экономический мир, делает его чувства сообразными прагматизму и рациональности. По данным, полученным европейскими социологами в 2008 году, поток благосостояния, роскоши, богатства, стремление к обогащению по сути дела отменяют личностный рост человека и переводят ценности семьи, творческие устремления, душевность в общении в разряд второстепенных ценностных векторов развития личности ^[2]. Культивирование благополучия, связанного с рациональными ценностно-смысловыми комплексами, в общем и целом соответствует общеевропейской тенденции мегаглобализации, распространившейся во всех сферах человеческой индивидуальной и коллективной жизнедеятельности. В Российской Федерации, где разрыв между бедностью и богатством – если брать в расчет экономические показатели благополучия – достаточно велик и далеко отстоит от мирового уровня антропосоциетальный базис благополучия содержательно раскрывается в специфических оценках человеческой деятельности, требующих социального признания или порицания.

Антропосоциетальный базис социального благополучия человека – это ценностно-смысловая система, обеспечивающая всестороннее развитие человека в условиях все более возрастающего масштаба социальных отношений, связанного с усложнением уровней социальной коммуникации, изменением социальной структуры, трансформацией многих социальных институтов. Именно с точки зрения антропосоциетальных показателей становится более отчетливой «программа» достижения человеком социального благополучия. И главное при этом состоит в том, что социальное благополучие не должно замыкаться в рефлексивных оценках самого человека. По мысли Ф. Рейца, «каждый человек прежде всего устанавливает строгую планку собственного оценивания своего мира, его состояния, сопутствующих ему острых проблем и возможностей их преодоления, но этого явно недостаточно в современной жизни. Общество не сможет дожидаться такого человека на перекрестке, оно стремительно идет вперед и уничтожает миражи на пути такой личности. Что это значит? С очевидностью нужно признать, что человек должен постоянно заглядывать в будущее, чтобы предвидеть те сложные барьеры, при помощи которых общество будет испытывать каждого…» ^{[9, с. 76]}. Эту аллюзию, как нам кажется, можно использовать в характеристике и социального благополучия. Человек может устанавливать для себя уровень или планку обретения социального благополучия, но это исключительно субъективный план, и он совсем не обязательно соотносится с внешними обстоятельствами усложняющихся социальных отношений. Проблема заключается в том, что «планирование» социального благополучия не должно стать прерогативой только социума и важнейших социальных институтов. «Государство устанавливает приоритеты и требует их достижения от каждого гражданина, но при этом, – как отмечает Д.И. Хайруллин, – оно руководствуется излишне нормативными обстоятельствами – инерцией норм, правил, законов. Как бы мы не желали обратить внимание государства на то, как с течением времени меняется человек, в какой степени нормы права должны соответствовать духовной традиции народа, уталять его культурный голод, и как бы мы не хотели признать, что государство этот факт осознает и дает себе в том отчет, мы не можем до конца быть уверенными в адекватности протекания этих процессов…» ^{[10, с. 12]}. В отношении социального благополучия мера его оценки, как мы полагаем, может или должна совпадать с указанным здесь нормативно-правовым принципом: о социальном благополучии можно вести речь лишь в том случае, если оно совпадает с интенциями человека, его рефлексией, ценностными ориентациями, но в то же время согласуется с традициями и национально-культурными особенностями народа. Но также важен и третий фактор, а именно характер притязаний общества, воспитавшего человека, привившего ему доминирующие ценностно-смысловые комплексы. Этим и характеризуется антропосоциетальный базис социального благополучия.

Благополучие, его осознание, интерпретация в социально-гуманитарном дискурсе нуждается в социокультурной рефлексии даже, по-видимому, в большей степени, чем в оценках социально-экономического характера. С очевидностью следует признать то обстоятельство, что граница между благом и благополучием существует, а это в свою очередь заметно расширяет эпистемологические горизонты в исследовании данных феноменов. К примеру, интерпретации концепта благо вызваны сложными мировоззренческими проблемами, решаемыми в рамках философии. Несмотря на всю очевидность социальной детерминированности блага и благополучия, этот концепт в равной степени соотносится с вопросами экзистенциального характера (благо как возможность выхода человека из круга одиночества, оставленности, как преодоление отчуждения человека и окружающей действительности), религиозно-мировоззренческого (благо как данность божественного проведения, прозрение и путь к Богу), символического (благо как конвенциональная система знаков и знаковых комплексов, вне которых человеческое существование не представляется возможным), герменевтического (благо как «идентификатор» связей людей в социальной реальности) и т.д. По всей видимости, можно говорить о том, что из всех отдаленных от законов экономического развития областей знания ценностно-смысловой взгляд на мир оставляет за собой философия, но не та философия, которая морализаторствует и загоняет человека в угол вечными, «проклятыми» вопросами, а философия, связующая человека, общество и культуру в их важнейших приоритетах. Эти приоритеты давно известны – сохранение национального своеобразия культуры, ее духовных констант, утверждение принципов гражданского общества и вместе с этим воспитание в личности гражданственности, патриотизма и др. С каждым из этих приоритетов согласуется духовно-консолидирующие возможности социального благополучия. В то же время рассмотрение концептов благо и благополучие не должно только замыкаться на их сопоставлении с такой, например, современной категориальной системой как инвестиции. Стала в последнее время расхожей фраза об инвестициях в человеческий капитал, однако инвестиции в человека – это фактор связанности человеческих поступков, необходимость отвечать на вложенные средства, вносить свою лепту. В этом случае, как нам кажется, речь идет не совсем о благе или благополучии, а скорее о подмене конституционной обязанности социального государства создавать условия для всестороннего развития человека понятием не правового свойства, а герменевтического. Действительно, в понимании инвестиций в человека возникает больше вопросов, чем ответов на них. Поэтому некоторые исследователи для смягчения выраженной экономической оценочности в понятии «инвестиции в человека» вынуждены обращаться к изучению и «эффекта культурной преемственности» – другой, но не менее важной стороны современного бытования человека. Так, Г.А. Ястребов в статье «Инвестиции в человеческий капитал (Эффект культурной преемственности vs эффект дохода)», оперируя терминами «большой» экономики и удваивая их звучание сочетанием «инвестиции-капитал», все же особо отмечает необходимость признания роли ценностно-смысловых культурных систем в достижении человеком своего капитала ^{[11, с. 120]}.

В антропосоциетальном базисе социального благополучия экономические детерминанты не должны иметь решающего значения, хотя полностью исключить их из анализа процессов и явлений, влияющих на достижение благополучия, вряд ли представляется возможным. Если иметь в виду, что антропосоциетальный базис включает в себя, как мы уже определили, три важнейших характеристики – 1) интенции человека, его ценностно-смысловые установки; 2) «эффект культурной преемственности»; 3) возможности общества и государства в решении проблем, связанных с всесторонним развитием человека, то становятся более очевидными уровни оценок социального благополучия.

Интенции человека, его ценностно-смысловые установки. В аспекте герменевтического подхода интерпретация побуждений человека к тем или иным действиям, достижению тех или иных благ – явление сложное, раскрывающее множество противоречий. Как полагает Н.Н. Удальцов, «если спросить человека, что ему необходимо для жизни сейчас, в эту минуту, а что ему понадобится завтра или послезавтра, не следует ждать от него высказываний в пользу надуманных или нереальных ценностей. Как нам известно, никто еще не отменял первичных потребностей в пище, крове, а вторичные потребности потому так и называются, что не всегда человек связывает свое повседневное бытие напрямую с ними» ^{[12, с. 99]}. Когда задаешь человеку вопрос: что такое культура? – не ждешь рассуждений о высоких ценностях или духовности. Чаще всего звучит стереотипный ответ: это все, что сделано или сотворено человеком. Фактор сделанности, атрибутивности становится здесь ключевым. Любая ценность обретает для человека свой смысл, если она обретает свою протяженность или линейность. Социальное благополучие, исходя из такой герменевтической характеристики, не может быть чем-то иным, чем материальный субстрат. Для человека-потребителя это становится первейшей приметой необходимого для его жизнедеятельности предмета, явления или процесса. Социальное благополучие, если исходить из такого понимания, достижимо только через системное потребление реалий предметного или материального мира – вещей, продуктов питания, одежды и т.д. Поток потребления, его непрерывность и обеспечивает социальное благополучие. В то же время поток потребления влияет на ценностные установки обеспеченности человека материальными благами. В рамках экономической социологии устанавливается доминирующий критерий – малообеспеченность. Он в наибольшей степени очевиден. Иные полярные уровни обеспеченности крайне субъективны – по-видимому, понятие высокой обеспеченности благами определить крайне сложно, и оно соотносимо скорее всего с рефлексией самого человека. По мысли Н.Е. Тихоновой, автора статьи «Малообеспеченность в современной России. Причины и перспективы», «что же касается благополучных с точки зрения их уровня жизни слоев населения, то они имеют принципиально иную профессиональную структуру – большинство в них составляют лица нефизического труда…» ^{[13, с. 7-8]}. Как оценивать этот факт? Если брать во внимание ценностные установки людей, занимающихся интеллектуальной деятельностью, то можно предполагать возможную включенность в характеристики, необходимые для достижения достаточного уровня их социального благополучия, таких, например, показателей, как состояние в регионе законности и правопорядка, доступность для него самого и его детей высшего и среднего профессионального образования, наличие кинотеатров, открытие профильных классов социально-гуманитарной направленности в общеобразовательных школах и др. С другой стороны, для лиц, традиционно занятых в тяжелом производстве или занимающихся физическим трудом, эти показатели могут не иметь решающего значения, в то время как уровень финансового обеспечения, напротив, всегда будет приоритетным, а иногда и единственным. Некоторые исследователи тем не менее настаивают на том, что «на специфике структурных позиций, занимаемых малообеспеченными в системе производственных и в целом рыночных отношений, сказываются… не только особенности человеческого, но и культурного капитала.Его важнейшей характеристикой выступает среда первичной социализации» ^{[13, с. 12]}. Действительно, именно в процессе социализации закладывается базовый культурный капитал для развития человека и формирования его значимых ценностно-смысловых установок, однако социальное благополучие в системе притязаний человека на всем протяжении его жизни не оформляется как непременное или необходимое условие его бытия. Таким образом, капитализация интенций человека, регулируемых или направляемых извне, со стороны социальных институтов, государственных и общественных структур более очевидна, но она устанавливает жесткие требования к поведению человека. Одно из таких требований: человек должен совершенствоваться духовно, внутреннее. Современные агенты социализации все же зачастую не принимают это требование в качестве приоритетного, а иногда полагают его излишне декларативным.

Безусловно, провести четкую границу в понимании социального благополучия и обеспеченности жизни людей довольно сложно и вряд ли представляется необходимым. Но тем не менее, «проблема бедности и малообеспеченности, всегда актуальная в России, приобрела особую значимость в условиях текущего экономического кризиса, способного быстро элиминировать все полученные за период экономического роста достижения страны в сфере повышения благосостояния населения» ^{[14, с. 36]}. В этом случае обеспеченность, благосостояние и благополучие становятся категориями, близкими в смысловом плане. Вместе с тем, как нам кажется, существует и их дифференциация: обеспеченность обозначает определенный уровень человеческого существования, необходимый для его повседневной жизнедеятельности, благосостояние свидетельствует о положении человека в системе социальных связей, оказывающих влияние на его самооценку и формирующих действенные способы ее повышения за счет прежде всего социально-демографических факторов (к ним традиционно относят состояние здоровья, возраст, семейное положение, состав домохозяйства, иждивенческую нагрузку, место проживания, среду первичной социализации ^{[14, с. 36]}), благополучие представляет собой результат достижения определенного состояния гармоничного взаимодействия человека, общества и культуры. Созвучна понятию социального благополучия и категория социального самочувствия как «определенное состояние переживания по поводу комфортности или дискомфортности своего бытия в социуме» ^{[15, с. 46]}. Так или иначе связь этих категориальных систем невозможна без ценностно-смысловой основы и теряет свое значение без учета антропосоциетального базиса социальных отношений, оказывающих воздействие на человека и общество.

Если брать во внимание базовые ценности населения как признак или механизм достижения социального благополучия, то, согласно точке зрения академика Н.И. Лапина, они сегментируются в функциональные кластеры, что позволяет увидеть антропосоциетальные доминанты в достижении человеком социального благополучия. По мнению ученого, «прежде всего обнаружились две различные вершины (высшие позиции) этих иерархий: одна из них – ценность жизни человека как антропологического существа, а другая – ценность общительности человека, т.е. его способности к общению, взаимодействию с другими людьми, которая составляет важнейшую предпосылку, условие возникновения и развития культуры и социальности…» ^{[16, с. 35]}. Можно ли в связи с этим вести речь о том, что достижение социального благополучия будет преимущественно равняться именно на базовые ценности, которые в наибольшей степени отражают включенность человека в пространство культуры и социальных отношений? С позиций герменевтики жизни базовые ценности позволяют понять, осмыслить существо человека, его скрытые и открытые желания, стремления и возможности, однако колебания в базовых ценностях, резкое пренебрежение одними в пользу других – это основание для более детального рассмотрения вопроса о всепроникающей социальной детерминации человеческих интенций. Видимо, поэтому социальность – это не только условие развития человека в его технико-технологических предпочтениях, производственных, экономических и прочих взаимоотношениях, конкретизированных определенными занятиями и тем или иным родом деятельности, но это и философская система коммуникации человека и мира, формирующая в таком общении чувства, идеи, взгляды, вкусы. Это значит, что социальное благополучие есть результат гармонизации культуры и социальности, постижения человеком и обществом философии мира и государства. Вместе с тем необходимо иметь в виду, что возможная диверсификация базовых ценностей, находящихся в зависимости от различных объективных обстоятельств – исторического времени, приоритетов философии государства, технического прогресса, уровней и мер развития человека (его образованности, политизированности, религиозности, культурности, гражданственности, социальности и др.). Очевидно, что это закономерно приводит к колебаниям реальности, для которой наиболее существенной и генеральной оценкой является именно социальное благополучие как показатель устойчивого, стабильного взаимодействия человека, общества и культуры.

Изменения в системе доминирующих ценностей прежде всего связываются с реформированием современного общества. Но это также затрагивает проблему духовности, решаемую преимущественно в философском ключе, а не в системе социальных координат. «Проблема духовности, – по мысли Г.В. Платонова и Е.Ю. Новиковой, – встает с особой остротой в период реформ, поскольку новый хозяйственный и социально-политический механизм не возникает стихийно, а создается целенаправленно, сознательно, в соответствии с менталитетом людей» ^{[17, с. 285]}. Кроме того, как продолжают размышлять исследователи, «при анализе такого явления, как духовность, необходимо…различать исторически устойчивые черты, составляющие национальный характер, и черты личности, которые формируются у индивида, у тех или иных слоев общества под влиянием конкретных условий исторического развития» ^{[17, с. 294]}. Связь социального благополучия с духовностью, по-видимому, можно полагать условной, поскольку первое свидетельствует о достижении человеком его экономических «высот» или накоплении человеческого капитала, в то время как второе обществу неподконтрольно, дается ему генетикой тысячелетий. Некоторые исследователи, полагая, что «именно идея социальной справедливости осуществляет интеграцию общества» ^{[18, с. 27]}, практически отказывают духовности в консолидации индивидов. Напротив, твердая убежденность в том, что духовность спасет мир, выглядит еще большей декларацией, чем, к примеру, утверждение о достижимости идеалов общественной жизни.

«Эффект культурной преемственности». В антропосоциетальном базисе социального благополучия культурная преемственность есть необходимое условие трансляции культурных ценностей от одного поколения другому. Культурная преемственность обеспечивает континуальный характер социального бытия людей, но в то же время актуализирует важные вопросы, связанные с мировоззренческими установками и в целом с духовным самосовершенствованием человека, его внутренним развитием.

Проблема духовности является традиционной для любого общества на любом этапе его конкретноисторического развития. Сложные вопросы совершенствования человека, его развития, как известно, относятся к кругу неразрешимых, онтологических. Проводить какие-либо параллели в достижении человеком социального благополучия и обретением духовности или духовных состояний вряд ли представляется возможным на любом из уровней научных обобщений. Вместе с тем отчетливо вырисовывается позиция, согласно которой социальное благополучие как уровень или степень выраженной социальности человека, его включенности в широкий спектр социальных отношений и связей, «отменяет» многие базовые ценности группы или общества, включаемые в систему духовной жизни человека. Тем не менее роль культуры и культурного в оценках социального благополучия занимает далеко не последнее место. По мнению некоторых исследователей, «важно отметить еще одну существенную черту современных глобальных социальных изменений. Утверждение новой реальности происходит не только в результате воздействия объективных условий и факторов, но и под эгидой повышения роли субъектности, внутреннего мира людей» ^{[19, с. 55]}. С этой точки зрения социальное благополучие является не просто результатом накопления культурного капитала, его итогом, а процессом закрепления человеком его роли в сохранении и трансляции социокультурного опыта в межпоколенном взаимодействии. Социальное благополучие, таким образом, невозможно без утверждения приоритетных ценностей, отчетливых перспектив их развития в обществе и в то же время для него необходимо конструктивная коммуникация поколений. Именно фактор поколений в антропосоциетальном базисе социального благополучия выступает основным условием его оценивания.

Межпоколенное взаимодействие становится решающим как в актуализации определенных духовно-консолидирующих смыслов социального благополучия, так и для признания важности ценностно-смысловых комплексов культурного развития и культурной интеграции в достижении благ. Становится очевидным, что благополучие с точки зрения определения духовно-консолидирующего потенциала представляет собой совокупность ценностно-смысловых показателей, выявление которых раскроет изменения, сопровождающие общество и личность в социальной реальности. Об этом, в частности, замечает С.И. Добров, полагая, что благополучие человека и благополучие общества не могут совпадать абсолютно – для одного состояния характерны устремления в настоящее, для другого – устремления в будущее ^{[20, с. 101-102]}. Согласно такой позиции, благополучие выступает своего рода хронотопом общественного развития, пространственно-временной характеристикой ценностно-нормативных преобразований. Такой взгляд, пожалуй, в наибольшей степени удовлетворяет возможности соотнесения социального благополучия с духовно-консолидирующим потенциалом (или комплексом), обеспечивающим гармонизацию всех сфер общественного бытия. Конкретизируя такую точку зрения, следует обратить внимание на те элементы, которые являются составляющими такого комплекса. Это прежде всего общечеловеческие ценности (добро, истина, любовь к родине, труд и др.), историческая память народа, аккумулируемая в мифологии, устном народном творчестве, национально-культурные черты (язык, культурные коды и символы и т.д.), – все эти и другие составляющие духовно-консолидирующего комплекса, влияющего на достижение социального благополучия, одновременно оказываются культуросохраняющими характеристиками. К числу важнейших ценностно-смысловых комплексов социально-культурного благополучия, транслирование которых последующим поколениям свидетельствует о сохранении культурной трансмиссии – непрерывности в процессе передачи ценностей и норм, следует отнести следующие: знание истории своей родины, своей семьи; наличие региональных программ, направленных на поддержание творческой интеллигенции; развитие художественно-творческих объединений и коллективов; поддержка центров национальных культур; включение памятников и памятных мест в культурное наследие региона; создание национально-культурных автономий; проведение межрегиональных культурно-массовых мероприятий – выставок, смотров, конкурсов, соревнований; открытие творческих студий в школах, лицеях, высших учебных заведениях; наличие издательств и типографий; наличие информационных и развлекательных СМИ; пополняемость библиотечных фондов новой литературой и т.д. Все эти и другие ценностно-смысловые комплексы, транслируясь от одного поколения в другое, обеспечивают достижение социального благополучия, придают ему не только выраженный экономоцентричный, но и духовно-консолидирующий характер. Подобный вектор «формирования» социального благополучия согласуется с высказываемой в научном дискурсе идеей о том, что «новое понимание значения и места культуры в жизни современного общества свидетельствует о тенденции постепенного преодоления "экономического центризма"» ^{[21, с. 59]}. Примерно в этом же ключе размышляет и А.С. Ахиезер: «Сконцентрированный в культуре накопленный опыт превращается в программу воспроизводства, фокусируется в личности, испытывает органическую перестройку, перефокусацию, переосмысление, интерпретацию и т.д.» ^{[22, с. 6]}. Перечисленные здесь процессы, актуализирующие взаимодействие человека, общества и культуры, касаются в полной мере и характеристик социального благополучия.

«Программа воспроизводства» влияет на формирование новейших образов человека, для каждого из которых социальное благополучие имеет решающее значение. Однако согласно выстраиваемым концепциям личности в начале ХХI века человек нового тысячелетия никак не способен будет избежать масскульта и потребительства, поэтому социальное благополучие будет достижимо именно в этих условиях развития человека, общества и культуры. Но здесь вновь акцент ставится на экономоцентризме. Вместе с тем, как считают некоторые исследователи, «мы остро нуждаемся в более реалистическом образе человека…» ^{[23, с. 13]}. Воспроизводство ценностей будет адекватным в тех обстоятельствах, когда пропасть между человеком, обществом и культурой не будет обозначаться так стремительно, как это происходило в завершении двадцатого столетия. В то же время «перефокусация» накопленного в культуре мировоззренческого опыта имеет под собой реальную почву: экономоцентричные ценностно-смысловые комплексы традиционно занимают первые позиции в достижении социального благополучия. Смена акцентов или «перефокусировка» должна изменить направленность этого процесса – от экономоцетризма к культуроцентризму. Таким образом, размышления о социальном благополучии так или иначе должны начинаться или завершаться констатацией факта о ценностно-смысловых доминатах в бытии человека, включенных в характеристику социального благополучия.

Важную проблему составляет интерпретация опыта коллективного и индивидуального бытия человека. В аспекте культурной динамики такой опыт представляет собой совокупность традиционных ценностей и норм, доминирующих в данном обществе и сохраняющих в нем выраженную национальную специфику. И.И. Кравченко в статье «Политические и другие социальные ценности» отмечает: «Ценности объективны не потому, что они независимы от человека, разума, истории, действительности, а потому именно, что они порождаются этими универсальными началами, которые обладают собственной объективностью: человек объективен по отношению к другим людям, сообщество людей объективно по отношению к индивиду; история объективна по отношению к действительности и человеку, живущему в ней…» ^{[24, с. 3]}. В соответствии с этим утверждением можно сделать вывод и об объективном характере социального благополучия именно в ценностном измерении, а не исключительно в экономическом или ином рациональном. Так, к примеру, духовно-консолидирующий комплекс социального благополучия для жителей Алтайского края составляет личность и творчество великого писателя В.М. Шукшина, являющегося центром единения социокультурных сил в регионе. Признание необходимости изучения таланта писателя, любовь к его художественным произведениям, их популяризация, сохранение традиции массовых шукшинских чтений также свидетельствуют о значимости для общества и для большинства людей такого культурного капитала, а следовательно, и о его отношении к условиям достижения социального благополучия. При этом интерпретационные модели для подобных ценностно-смысловых комплексов отличаются разнообразием: аксиологический уровень, семиотический и цивилизационный планы и т.д.

Интерпретация социального опыта применительно к пониманию социального благополучия требует, как нам кажется, внимания к объективному существованию и антиценностей, которые всегда играют в каждом обществе в любую историческую эпоху заметные роли. И.И. Кравченко указывает на объективность связи ценностей и антиценностей, рассуждая следующим образом: «Объективность ценностей подтверждает один акиологический парадокс: наличие негативных ценностей, или…ценностных антиформ: неравенства, бесправия, бесчестия, безобразия и т.п.» ^{[24, с. 5]}. Близость ценностей и антиценностей обусловливает сложный путь к достижению социального благополучия. В социальной жизни не могут быть только позитивные начала, хватает и выраженных негативных изменений, а поэтому для обретения социального благополучия необходимо найти действенный и эффективный способ уравновешивания отрицательных воздействий. В сибирском регионе важно преодоление традиционных проблем экономического свойства – например, выраженной агропромышленной ориентации Алтайского края, недостаточность развития промышленного производства и т.д. Вместе с тем определенные сложности возникают и в сохранении культурного наследия, развитии у населения и прежде всего подрастающего поколения интереса к изучению и охране памятников культуры, изучению истории своей малой родины, своей семьи. Ценностно-смысловые комплексы, определяющие возможности достижения социального благополучия в отдельно взятом российском регионе, по-видимому, не могут существенно разниться, но в то же время очевидна и специфика. Культурное наследие регионального масштаба должно быть ближе каждому человеку, проживающему на данной территории, именно он несет ответственность перед последующими поколениями за сохранность культурных ценностей. Очевидно, что обретение социального благополучия без возможностей транслирования культурного наследия невозможно в полной мере. В этом случае речь скорее будет идти о благе и о благах, получаемых человеком в процессе производства материальных, имеющих экономическую и технологическую ценность благ. Социальное благополучие выступает как результат согласованности, гармонизации ценностей разных порядков, но при этом главным маркером такого взаимодействия должен стать эффект культурной преемственности – достижение взаимопонимания между носителями культуры, большинством представителей экономически активного населения региона.

Культурное наследие в сибирском регионе является довольно богатым и нуждающимся в защите как со стороны региональных властей и общественных организаций, так и конкретных граждан. В этом смысле забота об охране культурного наследия – это институциональная составляющая политики государства, в то время как для каждого носителя культуры важное значение имеет возможность передачи накопленных знаний и культурного опыта последующим поколениям. Каналы передачи такого опыта достаточно разнообразны и актуализируются на различных уровнях взаимодействия человека, общества и культуры. В числе таких способов межпоколенной коммуникации следует назвать фольклор, мифологию, предания и легенды, вербальный язык, традиции и обряды, ценности и нормы, не следует забывать при этом, что в качестве трансляторов культурного опыта также выступают общеобразовательные учреждения, музеи, библиотеки, театры, клубы по интересам и т.д. Их доступность для посетителей, эффективность их деятельности, разнообразие предлагаемых способов вовлечения носителей культуры в занятия, разнообразие образовательных и просветительских программ, в том числе и тех, которые направлены на сохранение ценностей культурного наследия в регионе, бесплатность имеют решающее значение для включенности человека в социокультурное пространство. Безусловно, сохранность культурного наследия и возможность передачи культурного опыта составляют важнейшие этапы культурной динамики и составляют основу достижения человеком социального благополучия.

Возможности общества и государства в решении проблем, связанных с всесторонним развитием человека. С точки зрения антропосоциетального подхода в определении социального благополучия особое внимание должно быть уделено роли социальных институтов и в целом государства в создании необходимых условий и возможностей для обретения человеком социального благополучия. В этом по-прежнему велико влияние экономических обстоятельств, однако если вести речь о всестороннем развитии человека, одного этого явно недостаточно. По мнению некоторых исследователей, общественные структуры прежде всего в своей деятельности руководствуются именно общественными интересами и практически не оставляют внимания для человека, нивелируя его притязания [см., например: 25]. Само по себе социальное благополучие не может стать для человека главной целью, определяющей его поступки в повседневной жизнедеятельности, хотя приходится учитывать фактор роста потребления и увеличения масштаба технологий, меняющих облик мира и предполагающих иное отношение к миру человека. Социальное благополучие для любого региона России является важнейшим показателем его стабильности, складывающейся из определенных достижений и предоставляемых возможностей в различных сферах человеческой коллективной и индивидуальной жизнедеятельности – политике, экономике, правовых отношениях и др. Вместе с тем социальное благополучие отражает и социальную безопасность региона, его способность прежде всего собственными силами преодолевать кризисы, спады производства, ухудшение экологического состояния, низкий уровень доходов населения. Понятие социальной безопасности, таким образом, становится ключевым в оценке благополучия населения, его жизнеспособности, уровня жизни. В социогуманитарном знании сделано достаточно для выяснения и других ключевых характеристик благополучного развития регионов, в частности, в рамках социологической науки вполне сложился перечень некоторых показателей или составляющих социального благополучия. Так, М. Руткевич полагает, что интериоризация социальных проблем, связанных с такими судьбоносными доминантами (приоритетами), как достойная жизнь человека, его включенность в социальные отношения, позволяющие ему достичь определенной стабильности в жизнедеятельности, становится возможной в русле научного познания благодаря критериям социального благополучия, жизненных стратегий, жизненного потенциала, социальных инноваций и технологий ^{[26, с. 122-123]}. Очевидно, что рассмотрение важнейших региональных проблем сквозь призму указанных критериев можно считать вполне резонным и адекватным тем теоретико-методологическим задачам, которые сегодня стоят в целом перед социальным знанием. Но все же решающее, на наш взгляд, значение должна иметь связь и жизненных стратегий, и социальных технологий и инноваций, и иных качественных показателей и уровней со спецификой того российского региона, применительно к которому исследуются данные характеристики.

Зачастую речь о любых обстоятельствах, так или иначе оказывающих влияние на социальное благополучие, его динамику или стабилизацию, обусловливается уже известными показателями. Среди них более отчетливы такие, которые связаны с вполне конкретными экономико-статистическими показателями – уровнем доходов, занятостью населения, уровнем ежемесячно получаемой заработной платы, продолжительностью отпуска и другими гарантиями трудовой деятельности и связанными с ними особенностями производственных отношений и т.д. Их адекватность верифицируется временем, особенностями функционирования государственной власти и в целом государства, складывающимися политическими и экономическими закономерностями регионального развития. Но все дело в том, что эти данные не всегда отражают социальные проблемы личностного порядка – те проблемы, которые испытывает на себе человек в повседневной жизни и предпринимает усилия для их решения постоянно, в течение всей своей жизни. С учетом развития человеческого потенциала и должны проводиться исследования социального благополучия. Важнейшими характеристиками социального благополучия, зависимыми от личностных приоритетов и ценностных ориентаций, социальных устремлений, должны стать как раз те показатели, которые отражают особенности развития человека. Среди них особого внимания заслуживают следующие: развитие культуры региона; сохранение культурных ценностей и норм, национального своеобразия культуры; духовная жизнь человека; смысложизненные ориентации личности; обеспеченность образовательными учреждениями (в том числе высшими учебными заведениями); шаговая доступность культурно-массовых мероприятий, музеев, библиотек, театров, кинозалов, художественных выставок; религиозность населения (в том числе отношение к религии и конфессиям различных социальных слоев и групп населения). Эти показатели являются необходимыми в оценке социального благополучия человека, но поскольку социальное благополучие всего населения региона не складывается из совокупности отдельно взятых системных показателей благополучия каждого жителя региона, необходимо иметь в виду и прочие системообразующие характеристики. Они в большей степени связаны со спецификой региональной экономики, распределением политических сил, состоянием законности и правопорядка на территории региона и отдельных его образований, состоянием соблюдения прав и свобод человека и гражданина и т.д. Таким образом, в определении социального благополучия человека и оценке социального благополучия населения региона существуют различия, предполагающие компаративистский анализ получаемых данных. Подобный опыт, как известно, уже наработан, например, социологией региона или экономической социологией и социологией труда, но вместе с тем необходимо отметить, что не всегда указанное различение в понимании двух «различных мер» социального благополучия в прикладном знании достигается. Это, думается, может достаточно заметно исказить получаемые сведения или сделать их более декларативными, а значит, малоубедительными либо неактуальными.

В сибирском регионе доступность благ для человека менее выражена из-за сложностей объективного характера – нелегких климатических условий труда, недостаточной развитости производства, определенного состояния трудовых ресурсов и т.д., но социальное благополучие вполне способно обрести реальные очертания при следующих условиях: 1) если человек получает открытый доступ к традиционным ценностям; 2) если человек имеет возможность посещать учреждения культуры, образовательные и просветительские мероприятия; 3) при существующих реальных возможностях сохранения исторической памяти; 4) при фиксации народного фольклора, распространенного на данной территории, его филологической обработки и изучения; 5) при сохранении семейных ценностей (уровень интенций человека, его ценностно-смысловых установок в антропосоциетальном базисе оценивания социального благополучия); 6) возможности осуществления межпоколенной трансляции ценностей и норм, традиций и значений; 7) в условиях сохранения традиционных систем образования, здравоохранения, семейных отношений, социокультурной деятельности и т.д.; 8) создание ценностно-смысловых комплексов, способствующих духовно-нравственной консолидации населения в единый уникальный социум (уровень достижения и закрепления «эффекта культурной преемственности» в обществе» в антропосоциетальном базисе оценивания социального благополучия); 9) когда государство на должном уровне обеспечивает охрану правопорядка и законности; 10) при разработке и внедрении эффективных программ социально-экономической поддержки населения с учетом региональной специфики; 11) при создании условий для доступности образовательных и культурных учреждений и повышении качества образовательных и медицинских услуг для населения и т.д. (уровень взаимодействия общества и государства в решении проблем, связанных с всесторонним развитием человека).

Социальное благополучие может рассматриваться как утопическая характеристика человеческого существования ^[27]. Действительно, оно практически недостижимо – человеку, государству и обществу всегда есть о чем беспокоиться, к чему стремиться и всегда существует выбор (лучший или худший), каким курсом этого достичь. Социальное благополучие, таким образом, не имеет своей «конечной» точки. Но вместе с тем социальное благополучие остается, пожалуй, едва ли не основным фактором стабилизации общественных отношений – по его состоянию (но, по-видимому, не абсолютному, а все-таки относительному) можно судить о жизнеспособности региона, власти, населения, человека и в целом всего общества и всей страны. Кроме того, из всех допустимых показателей или характеристик человеческого бытия, по нашему мнению, именно категория социального благополучия как нельзя лучше демонстрирует, с одной стороны, желание и возможность органов власти сделать жизнь населения заметно лучше, но с другой стороны, показывает имеющуюся пропасть между различными слоями населения. Иногда, по-видимому, социальное благополучие выражает меру притязаний государственных органов в сферах экономического, социокультурного развития региона.

Социальная безопасность достигается посредством выполнения органами власти определенных обязательств перед населением, проживающим на конкретной территории, и перед народом в целом. Особенный характер социальной безопасности связан с тем, насколько выдержанной окажется политика государства в вопросах прежде всего экономического развития. Как известно, наличие бездефицитного государственного бюджета, финансовая самодостаточность регионов, строгая система бюджетного планирования, четкие позиции инвестиционных программ и т.д. – все это в совокупности предопределяет социальную безопасность в стране. Однако эти системные показатели, являясь объективными, зависят от антропосоциетального базиса, в центре которого — человеческий потенциал. Социальная безопасность — это способ или система мер по защите человека, социальное благополучие — это конкретный результат реализации такого способа или таких мер защиты человека. Но в любом случае именно человеческий потенциал является важнейшим фактором в оценке социального благополучия населения. По мысли А.М. Красницкого, «если обращаться в исследовании социальных проблем на уровне конкретного субъекта Российской Федерации к установлению только лишь социально значимых приоритетов, подкрепляемых результативностью реализуемых всероссийских национальных проектов или, к примеру, слаженной работой государственных или муниципальных органов, то в этом случае может возникнуть иллюзия положительной динамики социального развития такого региона» ^{[28, с. 80]}. Действительно, по-видимому, недостаток такого односторонне социально-экономического обоснования социального благополучия населения видится в утрате связей с особенностями человеческого потенциала, развиваемого в условиях конкретного региона России. Очевидно, что в сибирском регионе человеческий потенциал определяется и сравнительно невеликой средней заработной платой, и тяжелыми климатическими обстоятельствами, и отдаленностью от европейской части страны и т.д. Между тем человеческий потенциал – это более широкий комплекс, позволяющий человеку реализовать свои потребности «сверх» политических и экономических: хорошее образование, интеллектуальное общение, занятия физкультурой и спортом, путешествия и др. Следует учитывать и важный мировоззренческий момент: интегративное развитие мировых цивилизаций, изменение масштаба общественных связей и отношений и изменение самого человека, его характера и психики предопределяют и ресурсы, обеспечивающие социальное благополучие – это комфорт, коммуникации, досуг, потребление и т.д. Очевидно, что человеческий потенциал позволяет личности достичь того, к чему она стремится, но в то же время социальные маркеры, обуздывающие личностные доминанты, становятся в некотором роде барьерами на пути обретения человеком своего социального благополучия. Так, в оценках провинциального среднего класса России, приводимых некоторыми исследователями ^[29], по-прежнему превалирующими являются экономикоцентричные показатели, среди которых — личный доход человека, совокупный доход семьи, место жительства и др. Исходя из этого анализируется конкретная профессионально-трудовая ситуация, которая зависит от уровня образования среднего класса, возможностей получения второго профессионального образования, оценок престижности своей профессии и т.д. Очевидно, что так или иначе социальное благополучие человека формируется из различных источников, но при этом акцентируются те источники, которые связаны с обеспечением социальной безопасности населения и государства в целом.

Значения социального благополучия и уровня жизни населения взаимодополняют друг друга, но если социальное благополучие в общих чертах представляет собой тот идеал, к которому общество и государство должны стремиться, то уровень жизни демонстрирует положение человека в экономическом пространстве. В оценках социального благополучия, как нам кажется, решающее значение имеет антропосоциетальный базис, отражающий неразрывную связь человека, общества и культуры ^{[30, с. 23-45]}, в то время как уровень жизни населения, по мысли Л.А. Беляевой, концептуально и реально зависим от таких социально значимых систем как бедность и богатство ^[31]. Вместе с тем нельзя проводить строгую линию, дифференцирующую состояния социального благополучия и уровня жизни человека. Строго говоря и социальное благополучие, и уровень жизни населения — это мифологизирующие категории, провоцирующие определенные недостижимые «хотения», желания или состояния человека и общества в целом. Так, к примеру, органы государственной статистики России регулярно публикуют материалы, сравнивающие все российские регионы по многочисленным критериям по сути с единственной целью — показать, какой субъект Российской Федерации наиболее комфортен для проживания, а какой регион подобный комфорт вовсе не гарантирует. Значит ли это, что население неблагополучных регионов должно сняться с насиженных мест и как можно быстрее переехать в то место, где оно, по-видимому, станет жить значительно лучше? Конечно, нет. Однако, создавая подобную картину состязания российских регионов за социальное благополучие и за высокий уровень жизни своего населения, органы власти создают очередной миф, что где-то на острове живется много лучше, чем на просторах российских степей или в тайге.

На самом деле индекс уровня жизни населения в России, как известно, существенно ниже, чем в европейских странах, а следовательно, уже по определению не может гарантировать должный уровень человеческого благополучия. Именно поэтому до сих пор в России не избавились от так называемых мифов-маркеров, подчеркивающих социальную оставленность человека, — это прожиточный минимум, потребительская корзина, минимальный размер оплаты труда, базовая пенсия и др. Сам факт длительного обращения в повседневной жизни или многократной эксплуатации в коммуникативных практиках этих социокультурных кодов, остающихся при этом значимыми экономическими системами, не позволяет идеализировать благополучие населения; понятно, что в условиях специально оговариваемого прожиточного минимума или минимального размера оплаты труда надеяться на социальное благополучие населения в целом вряд ли приходится. Очевидно, что использование подобных конструктов скорее предназначается для оправдания бессилия некоторых предпринимаемых государством социальных мер, поскольку такие надуманные фантомы как МРОТ, базовая пенсия и другие воспринимаются повсеместно населением негативно. Вместе с тем подобным мифологизированным понятиям противопоставлены другие социокультурные коды, которые на первое место выдвигают смыслы достижительности, стремления к лучшему и, по-видимому, идеализации социальной реальности. Одним из таких кодов, к примеру, является жизнестратегия. Согласно концепции А.Н. Бурыкина, «жизнестратегия — это стремление и желание людей жить достойно, формировать крепкие и большие семьи, творчески и физически развиваться, образовывать новые производства и строить новые города» ^{[32, с. 148]}. На самом деле строить новые города — это, конечно, очередной миф-маркер, соединяющий два временных пласта: век двадцать первый и век советский («строить город-сад»), и, как всякий миф, отдаляет достижимость социального благополучия, поскольку город-сад — это скорее метафора прошлой жизни, чем социальная реальность. По нашему мнению, жизнестратегия — это не иллюзии и мечты, а ценностно-нормативная система, подчиняющаяся прежде всего стратегии выживания человека и общества в новом тысячелетии. И в этой ценностно-нормативной системе, как справедливо полагает А.Н. Бурыкин, особое место занимают человеческий потенциал и человеческий капитал: «Человеческий капитал становится главной ценностью общества и главным фактором социально-экономического развития: только конкурентоспособное население может создавать конкурентоспособные преимущества для экономики страны» ^{[32, с. 156]}. В этой связи следует особо подчеркнуть, что для обретения социального благополучия не менее важным, если не основным является «контекст» социальной безопасности.

Жизнестратегии людей не могут быть адекватными в ситуациях, когда государству или обществу в целом угрожают серьезные экономические, политические или иные угрозы. Закрепление статуса демократического и правового государства в Российской Федерации еще не дает ощущения полной социальной безопасности — современный человек не может надеяться на благополучную жизнь без поддержки со стороны государства и общества и поддержки прежде всего именно социальной.

Категория социальной безопасности — явление многоуровневое. Оно обнаруживает связь с различными другими категориями, которые так или иначе отражают социальные трансформации в стране; среди них — социальное благополучие, смысл жизни, жизнестратегия, благо, благосостояние, человеческий капитал и т.д. В концептуализации социальной безопасности в современном социогуманитарном знании на первое место выходят процессуальные характеристики, отражающие реальные действия государства, общества и каждого человека, направленные на сохранение социального единства и социальной независимости. Итак, «как определенный аспект деятельности и поведения людей, государственных и общественных институтов социальная безопасность есть выявление, предупреждение, нейтрализация, ослабление, устранение или отражение социальных угроз. Под последними понимаются возможные или реальные общественные явления, события и процессы, способные уничтожать или вызывать деградацию тех или иных социальных субъектов (личности, семьи, этноса, народа, государства и т.п.), важных для людей отношений, институтов, созданных трудом богатств или природных ценностей...» ^{[33, с. 450]}. В данном определении, как нетрудно заметить, именно процессуальным значениям отдается преимущество: социальная безопасность — выявление, предупреждение, нейтрализация, ослабление, устранение или отражение социальных угроз. Перечисленные значения действия, имеющие отношение к социальной безопасности, довольно сложно соотнести с категорией социального благополучия, характеризуемого в социокультурных значениях блага, гармонии, традиций, ценностей, жизненных стратегий и т.д. Однако мера социальной угрозы, возникающей объективно в жестких экономических условиях развития государств мира и тем более в странах с огромной численностью населения, с бескрайними географическими пространствами, со сложным положением на карте мира социальная угроза существует всегда и продолжает существовать даже в обстоятельствах значительного прироста экономического благосостояния; но при этом, как известно, смертность населения может превышать рождаемость, а правовой нигилизм или отсутствие привитой правовой культуры не позволяют гражданам в полной мере ощущать себя защищенными от социальных угроз. Социальное благополучие с этой точки зрения может быть сравнимо как раз с ощущениями такой защищенности, складывающимися у населения под воздействием различных факторов.

Таким образом, если социальная безопасность представляет собой государственную стратегию или национальную программу по защите населения от возможных и возникающих в повседневной жизни социальных угроз, то социальное благополучие, по-видимому, есть социокультурная стратегия, направленная на закрепление в обществе согласуемых с национальной спецификой культурного развития ценностно-смысловых систем и норм, позволяющих каждому человеку чувствовать себя защищенным от социальных угроз.