Economic Perspective of the Crime Control. Part 1

Tsurikov Vladimir Ivanovich Professor, the department of Advanced Mathematics, Kostroma State Academy of Agriculture 156530, Russia, Kostroma Oblast, township of Karavaevo, Ucgebnyi Gorodok Street 34, office #211 tsurikov@inbox.ru Other publications by this author

Замечания о понятии экономического подхода

Рождение экономического подхода к преступлениям и наказаниям обычно связывают с работой Гэри Стенли Беккера, опубликованной в 1968 году под названием «Преступление и наказание: экономический подход» ^[21]. Предложенный им метод быстро завоевал популярность среди западных экономистов и постепенно получает признание и распространение в современной России ^[1]; ^[5]; ^[9-10]; ^[14]; ^[16-18]. Его основная идея довольно проста. Беккер предложил рассматривать преступников как обычных людей, осуществляющих свой выбор в пользу той или иной деятельности в результате сравнения ожидаемых выгод и издержек. «Люди решают стать преступниками по тем соображениям, по каким другие становятся столярами или учителями, а именно потому, что они ожидают, что “прибыль” от решения стать преступником – приведенная ценность всей суммы разностей между выгодами и издержками, как денежными, так и неденежными, – превосходит “прибыль” от занятия иными профессиями» ^{[3, с. 41]}.

Своим направлением, получившим название «экономический империализм», Гэри Беккер потеснил безраздельно господствующий в мире, по крайней мере, до середины прошлого века взгляд на преступника, как на человека с аберрациями поведения или как на жертву неблагоприятной социальной среды. Фактически, в его концепции преступник предстает в роли предпринимателя, осуществляющего свою деятельность в условиях риска и неопределенности. Подобно тому, как снижение налогового бремени способствует росту предпринимательской активности, так и «рост выгод или сокращение издержек преступной деятельности увеличивает число людей, становящихся преступниками, повышая по сравнению с другими профессиями “прибыль” от правонарушений» ^{[3, с. 41]}.

Конечно, далеко не все преступления совершаются в результате обдуманных и спланированных действий. Преступления могут совершаться по неосторожности или по страсти, например, в приступе ревности или в ходе драки, а также индивидами, находящимися в невменяемом состоянии или в состоянии аффекта, психически неполноценными или маньяками ^[15-16]. Вообще говоря, ниоткуда не следует, что суровость наказания и его неотвратимость не способны оказать заметного сдерживающего влияния и на подобные преступления. Однако, в силу того, что дискуссия на эту тему не входит в нашу задачу, ограничимся рассмотрением только преступлений корыстной направленности.

Отметим, что поскольку доля корыстных преступлений (во всем массиве регистрируемых) достигает в развитых странах Запада 90%, а в России – 65% ^[4]; ^[8], постольку экономический подход вполне правомерен. Отсюда следует, что, управляя факторами, влияющими на прибыльность той или иной преступной деятельности, можно в какой-то мере регулировать и объем, и структуру реальной преступности. В этом месте хотелось бы привести афоризм, который в 1885-м году сформулировал французский криминолог А. Лакассань: «Каждое общество имеет тех преступников, которых оно заслуживает» ^{[4, с. 114]}.

Обратимся к рассмотрению тех основных отличительных особенностях экономического подхода, которые Беккер использует для анализа самых разнообразных проявлений человеческого поведения. Прежде всего, следует отметить, что по убеждению Беккера именно подход, а не предмет исследования отличает экономическую теорию как научную дисциплину от всех остальных отраслей обществознания. В качестве наиболее общего и приемлемого определения экономической науки Г. Беккер считает то определение, в котором постулируется изучение распределения редких (ограниченных) ресурсов между неограниченными и конкурирующими целями ^{[3, с. 29]}.

Основу экономического подхода по Беккеру составляют следующие три предположения: 1) о максимизирующем поведении, 2) о стабильности предпочтений, определяемых через «отношения людей к фундаментальным аспектам их жизни, таким как здоровье, престиж, чувственные наслаждения, доброжелательность или зависть» ^{[3, с. 31-32]}, 3) о существовании рынков, координирующих действия разных участников таким образом, что их поведение становится взаимосогласованным.

Первые два предположения – максимизирующее поведение и стабильность предпочтений – Беккер рассматривает не просто в качестве исходных предпосылок, а скорее в качестве принципов, которые вытекают «из концепции естественного отбора пригодных способов поведения в ходе эволюции человека» ^{[3, с. 32]}. Предположение о максимизирующем поведении подразумевает стремление индивидов к достижению лучших из возможных результатов, которые попадают в поле зрения индивида, другими словами, считается, что человек ведет себя рационально. При этом не выдвигается никакого требования к тому, чтобы индивид обязательно осознавал свое стремление к максимизации чего бы то ни было, и тем более к тому, чтобы он был в состоянии объяснить причины особенностей своего поведения ^{[3, с. 35]}.

Рациональный выбор осуществляется индивидом в условиях целого ряда ограничений, как внешних, выступающих в виде явных или неявных цен, так и внутренних, обусловленных, например, привычками, сложившейся системой предпочтений и ценностей. Особо следует подчеркнуть, что подход Беккера не входит в противоречие с концепцией ограниченной рациональности, восходящей к Герберту Саймону. Недостаток информации и ограниченные возможности индивида для ее обработки также входят в систему ограничений. Устойчивость предпочтений постулируется по отношению только к основным базовым ценностям, а отнюдь не к рыночным товарам и услугам. Эти предпочтения очень мало меняются со временем и не слишком различаются как среди представителей различных социальных слоев, так и разных культур. Именно в предпосылке стабильности предпочтений Беккер усматривает возможности для надежного предсказания реакций индивида на те или иные изменения. Хотелось бы подчеркнуть, что все те «объяснения» различных аспектов человеческого поведения, которые основаны на предположениях об иррациональности в поведении индивида, его невежестве или внезапных сдвигах в системе ценностей, расцениваются Беккером как научное поражение. При этом Беккер не щадит и классиков. Например, он напоминает высказывание Кейнса о безумцах, стоящих у власти, и попытки Адама Смита объявить некоторые законы порождением глупости ^{[3, с. 44]}.

Очень большое значение Беккер придает ценам. Именно они выступают главными регуляторами человеческого поведения. Цены могут выражаться не только в денежном виде, но и в виде любого редкого ресурса, например, затраченного времени, усилий, нервной энергии и пр. Независимо от своего вида, они «отражают альтернативные издержки использования редких ресурсов, и экономический подход предсказывает однотипные реакции» на их изменение. Так как каждое благо обладает той или иной предельной ценой, то в точке максимума полезности отношение цен должно быть равно отношению предельных полезностей соответствующих благ.

По Беккеру, постоянно наблюдаемая нами корреляция между ценой и спросом не вызывает сомнения в том, что повышение налога на тот или иной вид деятельности вызовет уменьшение его масштабов. Поэтому можно думать, что ужесточение наказания, которому подвергается индивид за преступное поведение, и которое фактически является налогом на преступление, будет приводить к снижению преступности.

Несколько слов об идеях предшественников Беккера

Несмотря на то, что родоначальником экономического подхода считается Гэри Беккер, сам Беккер утверждает: «Экономический подход к человеческому поведению не нов, даже если иметь в виду внерыночный сектор» ^{[3, с. 36]}. К тем экономистам, которые в той или иной степени придерживались этого подхода, он относит Адама Смита и Карла Маркса и их последователей. Однако ближе всего, по мнению Беккера, к правильному пониманию и использованию экономического подхода подошли итальянский криминолог Чезаре Беккариа (1738-1794) и английский философ Иеремия Бентам (1748-1832).

Труд Беккариа «О преступлениях и наказаниях», вышедший в 1764 году был направлен против царившего в то время феодально-церковного произвола. Причины преступности Беккариа усматривает в столкновении частных интересов, во всеобщей борьбе человеческих страстей, в первую очередь, наслаждения и страдания. Соответственно, с ростом населения интересы индивидов сталкиваются все чаще, что оборачивается ростом количества преступлений. Для нас интересно, что, по мнению Беккариа, побуждения к преступлениям увеличиваются соразмерно выгодам, которые каждый извлекает для себя из общественного неустройства.

Интересны и взгляды Беккариа на проблему сдерживания преступности и, в частности, проблему наказания. Прежде всего, он указал на принципиальную ограниченность возможностей для предупреждения преступности, так как «невозможно предупредить все зло» ^{[4, с. 100]}. Цель наказания Беккариа видел не в мести преступнику, а в том чтобы, во-первых, воспрепятствовать преступнику вновь нанести вред и, во-вторых, удержать других от аналогичных деяний: «Цель наказания, следовательно, заключается не в чем ином, как в предупреждении новых деяний преступника, наносящих вред его согражданам, и в удержании других от подобных действий» ^{[2, с. 106]}. Этот вывод Беккариа полностью соответствует и духу и букве экономического подхода.

Следует подчеркнуть, что данное положение до сих пор сохраняет свою актуальность. Дело в том, что согласно Уголовному кодексу РФ (ст. 43. ч. 2), «Наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения новых преступлений». Такую формулировку целей наказания трудно считать удовлетворительной. По крайней мере, для экономиста только последняя и является той единственной целью, которая преследуется наказанием. Что касается первой цели (восстановление справедливости), то она весьма и весьма спорна. Для справедливости необходима, как минимум, абсолютная неотвратимость наказания, т. е. каждый преступник должен быть изобличен и наказан. В реальности же в современной России уровень латентности очень высок ^[4]; ^[8]; ^[11]. Например, вероятность наказания за коррупционное преступление не превышает 0,1% ^[6]; ^[12-13]; ^[15-16]; ^[19]. Отметим, что месть (отмщение) нередко рассматривается в качестве составляющего элемента справедливости. Вторая цель (исправление осужденного) находится в безусловном противоречии с реальностью. Пребывание в местах лишения свободы в существующих в современной России условиях может только «испортить» осужденного. Кроме того, для профессиональных преступников места лишения свободы служат школами повышения криминального мастерства, что в будущем позволит им сократить издержки преступной деятельности.

По Беккариа, в силу того, что преступление совершается ради извлечения определенной выгоды, «наказание достигнет своей цели, если страдания, им причиняемые, превысят выгоды от преступления» ^{[2, с. 164]}. И этот тезис Беккариа также полностью соответствует и духу и букве экономического подхода. Если же преступление не влечет за собой никаких отрицательных последствий, то оно не требует наказания. Это положение также в полной мере сохраняет актуальность до сих пор в связи с так называемыми преступлениями без жертв, вопрос о которых обсуждается, например, в ^[4]; ^[15].

Для нас важно подчеркнуть, что Беккариа первым сформулировал получивший к настоящему времени широкое распространение принцип приоритета неотвратимости наказания перед строгостью: «Не в жестокости, а в неизбежности наказания заключается один из наиболее эффективных способов предупредить преступления» ^{[2, с. 162]}. И хотя он считал, что все люди в равной степени способны противостоять преступному намерению, тем не менее, кражи он назвал преступлениями нищеты и отчаянья ^{[4, с. 103]}. Наиболее надежный метод сдерживания преступности он видел в профилактике преступности – «лучше предупреждать преступление, чем карать за них» ^{[2, с. 230]}, и в частности, в усовершенствовании воспитания.

Иеремия Бентам до некоторой степени разделял взгляды Ч. Беккариа. В качестве руководящего принципа поведения Бентам усматривал принцип полезности – естественное стремление людей к тому, чтобы получать максимальное наслаждение при минимальных страданиях: «Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей, страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать, и указывать, что мы должны делать. … Они управляют нами во всем, что мы делаем, что мы говорим, что мы думаем» ^{[3, с. 36]}. По Бентаму, «исчисление страстей в большей или меньшей степени происходит в каждом человеке». Это исчисление наслаждений и страданий применимо практически ко всем видам человеческого поведения. Причем, как отмечает Бентам, «из всех страстей более всего поддается исчислению… мотив денежного интереса» ^{[3, с. 35]}. В качестве одного из основных правил борьбы с преступностью Бентам, подобно Беккариа, указывает следующее: «Необходимо сделать так, чтобы зло наказания превышало выгоды преступления» ^{[3, с. 315]}.

Следует отметить, что Бентам и некоторые другие мыслители эпохи Просвещения при сравнении различных видов наказания, отдавали предпочтение штрафам в пользу пострадавших: «Наказания в виде денежных штрафов весьма экономичны, поскольку все зло, испытываемое тем, кто платит, обращается в выигрыш того, кто получает» ^{[3, с. 318]}. Беккариа и Бентам являются крупнейшими представителями классической школы уголовного права и криминологии. Безусловно, что в целом классическая школа в лице ряда философов-просветителей сыграла чрезвычайно важную роль в преодолении церковно-феодального произвола, способствовала проведению радикальной реформы уголовного законодательства, гуманизации карательного законодательства, пониманию приоритета профилактики преступления перед наказанием за него.

Нам представляется интересным обратить внимание на то, что некоторые элементы экономического подхода к преступлениям и наказаниям были осознаны задолго до основателей криминологической науки. Например, утверждение Аристотеля о том, что «люди ведут такой образ жизни, какой их заставляет вести нужда» в значительной мере согласуется с современным экономическим подходом. Аристотель также обращает внимание на то, что причиной преступного поведения может оказаться не только необходимость в удовлетворении витальных потребностей, но и стремление к роскоши: «Величайшие преступления совершаются из-за стремления к избытку, а не к предметам первой необходимости» ^{[4, с. 100]}. Это утверждение фактически полемизирует с выводами целого ряда гораздо более поздних теорий, в том числе и основанных на марксистских взглядах, связывающих основную причину преступности с бедностью индивида либо той или иной общественной группы.

Об одном выводе экономиста Гэри Беккера и социолога Эмиля Дюркгейма

Выше было показано, что система наказаний фактически необходима для того, чтобы лишать индивида стимулов к преступному поведению. Так как государство обладает преимуществами в осуществлении насилия, то легко понять, что его полное уклонение от участия в соответствующей деятельности является нецелесообразным. Если мы будем исходить из того естественного предположения, что масштабы участия государства в сдерживании преступности в значительной степени определяются с одной стороны преследуемой целью, а с другой – его возможностями и интересами, то сразу возникает вопрос о том, какой результат от государства ожидает общество.

Вспомним, что широко декларируемая в Советском Союзе цель, на достижение которой были нацелены правоохранительные органы, состояла в бескомпромиссной борьбе с преступностью, вплоть до полного ее искоренения. В настоящее время такая задача не ставится. Возникает вопрос: Почему? Попытаемся на него ответить. И теория, и криминальная статистика свидетельствуют о том, что повышение вероятности наказания преступника и увеличение строгости наказания приводят к снижению уровня преступности. Значит можно думать, что достаточно суровое наказание каждого правонарушителя способно привести почти к сколь угодно низкому уровню преступности, иными словами, можно думать, что теоретическая возможность для победы над преступностью существует. Вопрос упирается в цену, которую требуется за эту победу заплатить ^[15].

Есть веские основания полагать, что цена победы над преступностью чрезмерно высока. Для ее достижения обществу, по всей вероятности, пришлось бы пойти на весьма существенные ограничения, в частности, отказаться от целого ряда прав и свобод, таких, например, как свобода передвижения, свобода выбора места проживания, возможно, свобода выбора профессии и т. п., согласиться на постоянно проводимые правоохранительными органами обыски, допросы, прослушивание разговоров, перлюстрацию личной корреспонденции и ряд других неприятных полицейских процедур и оперативных мероприятий, в той или иной степени способствующих борьбе с преступностью. Фактически для достижения этой цели обществу пришлось бы пойти на те ограничения прав, которые характерны для мест заключения или концлагерей. Таким образом, снижение уровня преступности до такого, который практически означает ликвидацию преступности и тем самым делает ненужными существующие тюрьмы, эквивалентно добровольному заключению всего общества в некоторое подобие тюрьмы ^[17]. Неслучайно, что в тоталитарных обществах уровень обычной преступности, как правило, гораздо ниже, чем в демократических.

Вот если бы достижение полной победы в борьбе с преступностью составляло единственную цель, преследуемую обществом, то оно, по-видимому, могло бы пойти на эти жертвы. Однако как общество в целом, так и составляющие его индивиды преследуют множество различных целей. Люди хотят иметь возможность для путешествий, для воспитания детей, для свободных встреч с друзьями и родственниками, для выбора рода занятий и способов проведения досуга, для учебы и занятия спортом и т. п. Конечно, люди нуждаются и в безопасности, однако не в такой степени, чтобы ради ее максимизации принести в жертву все остальные блага.

Как видим, те издержки, которые пришлось бы нести ради полного искоренения преступности слишком высоки и явно превышают соответствующие выгоды. Причина состоит в том, что рост доли тех преступников в общей их массе, которых удалось изобличить, поймать и осудить, невозможен без возрастания предельных издержек. В то же время полная отстраненность государства от сдерживания преступности, также оборачивается слишком большими издержками, значительно превышающими выгоды, проистекающие от подобной отстраненности. Следовательно, должен существовать такой уровень преступности, поддержание которого позволяет минимизировать суммарные издержки преступности и борьбы с ней ^[3]; ^[9]; ^[22-23].

Существование такого оптимального уровня преступности американские экономисты-криминологи Лэд Филлипс и Гарольд Воти-младший продемонстрировали с помощью графического метода. Они обратили внимание на природу различных издержек преступности: «…полезно различать издержки, навязанные обществу преступным поведением, и издержки, которые общество навязывает само себе для защиты от преступности и ее сдерживания» ^{[23, p. 29]}.

Л. Филлипс и Г. Воти-младший отмечают, что поддержание преступности на соответствующем уровне представляет собой оптимальную политику борьбы с преступностью, так как смещение уровня преступности относительно оптимального вызывает увеличение совокупных издержек общества. Поэтому и политика жестких действий, при которой уровень преступности понижается за счет увеличения расходов правоохранительных органов ниже оптимального, и политика мягких действий, при которой уровень преступности превышает оптимальный и, соответственно, возрастают издержки населения, в равной степени нежелательны для общества в целом.

Таким образом, экономический подход позволяет сделать следующий вывод: оптимальная политика борьбы с преступностью предполагает, что часть преступлений будет не раскрыта, и, соответственно, часть преступников останется безнаказанной. Тем самым, кажущийся таким очевидным принцип неотвратимости наказания за преступление, оказывается абсолютно не состоятельным ^[17].

Один из основателей современной социологии Эмиль Дюркгейм (1857-1917) не относит преступность к патологическим явлениям. Он считает преступность нормальным, неизбежным, хотя и вызывающим сожаление явлением, ибо общество без преступности невозможно. Это утверждение он обосновывает тем, что преступность существует во всех типах общества. «Нет никакого другого феномена, который обладал бы столь бесспорно всеми признаками нормального явления, ибо преступность тесно связана с условиями жизни любого коллектива» ^{[7, с. 39]}. По Дюркгейму преступность представляет собой закономерное явление, которое «вырастает из основной конструкции живого организма». Но при этом Дюркгейм не считает нормальной любою преступность. «Нет сомнения, что сама по себе преступность может принимать ненормальные формы, как это имеет место, например, в тех случаях, когда ее уровень необычно высок. Такого рода превышение нормы, безусловно, имеет патологический характер. Проще говоря, нормальным является само существование преступности при условии, что она достигает, но не превышает уровня, характерного для общества определенного типа» ^{[7, с. 40]}. Здесь отметим еще одно очень интересное замечание Дюркгейма о том, что «этот уровень, быть может, не невозможно установить».

Дюркгейм рассматривал преступность не только как неизбежное явление-зло, в духе, например, Беккариа, но и как нормальное и даже не­обходимое в жизни общества явление. Более того, в работе «Норма и па­тология» он отмечает полезность преступности: «Итак, преступность необходима; она прочно связана с основными условиями любой социальной жизни и именно в силу этого полезна, поскольку те условия, частью которых она является, сами неотделимы от нормальной эволюции морали и права» ^{[7, с. 42]}. Здесь, наверное, следует предостеречь читателя от поспешного заключения, что Дюркгейм придерживается какой-то извращенной точки зрения на преступность, оправдывая или даже считая ее желательной. Из того факта, что преступность – нормальное явление вовсе «не следует, что мы не должны питать к ней отвращения». Дюркгейм отмечает, что как человеку не нравится боль, точно так же обществу не нравится преступность. Но боль, являясь полезной функцией живого организма, не может быть устранена без вреда для этого организма.

Это положение Дюркгейм довольно подробно обосновывает, указывая на необходимость изменения морали и права в связи с изменениями условий жизни общества. Для того, чтобы право и мораль имели возможность эволюционировать, коллективные чувства не должны быть враждебны переменам, т. е. они должны обладать умеренной, а отнюдь не чрезмерной силой воздействия. «Чтобы был возможен прогресс, индивидуальность должна иметь возможность выразить себя. Чтобы получила возможность выражения индивидуальность идеалиста, чьи мечты опережают время, необходимо, чтобы существовала и возможность выражения индивидуальности преступника, стоящего ниже уровня современного ему общества. Одно немыслимо без другого» ^{[7, с. 42]}. Даже в условиях чрезмерно строгого морального коллективного сознания, преступность все равно будет иметь место, ибо более взыскательное общественное сознание признает преступлением такое деяние, которое менее требовательное рассматривало бы как незначительный проступок.

Свою точку зрения Дюркгейм демонстрирует примером осуждения Сократа афинским обществом. Хотя с точки зрения законов Афин Сократ был несомненным преступником и подлежал в таковом качестве смертной казни, вменяемое ему преступление, состоящее в независимости мышления, способствовало становлению новой морали, более отвечающей духу времени. «Свобода мысли, – отмечает Дюркгейм, – которой мы пользуемся ныне, была бы невозможна, если бы запрещавшие ее правила не нарушались вплоть до того момента, когда они были торжественно отменены. … Либеральная философия имела своих предшественников в лице всякого рода еретиков, которые в силу закона наказывались гражданскими властями на протяжении всех средних веков и до начала нашей эпохи» ^{[7, с. 43]}.

Как видим, по Дюркгейму, не всякая преступность может считаться нормальной. В стабильном обществе уровень девиантных проявлений – пьянства, наркомании, самоубийств, преступности – относительно стабилен. Однако если общество находится на этапе быстрого экономического роста или, напротив, спада или затяжного политического кризиса влияние социальных норм ослабляется, так как они сами подвергаются изменениям, пребывая в состоянии адаптации к изменяющимся условиям. Такое состояние общества, которое наступает в условиях социальной дезорганизации и в котором ослабляется влияние социальных норм на поведение индивида, Дюркгейм назвал состоянием аномии.

Надо отметить, что Беккер довольно скептически относится к попыткам объяснить существование преступности теми или иными отклонениями в поведении преступника от поведения других людей. «…мы исходим из того, что некоторые люди становятся преступниками не потому, что их базовая мотивация отлична от мотивации других людей, а потому, что у них иное соотношение издержек и выгод». Поэтому, описание криминального поведения «не требует ни введения ad hos понятий вроде “дифференциальной ассоциации”, или “аномии” и т.п.» [3. с. 293].

Тем не менее, обоих ученых – и Беккера, и Дюркгейма – разработанные ими теории приводят к одному очень важному выводу: преступность – это, к сожалению, абсолютно нормальное для любого общества явление. Ее искоренение не только не целесообразно, причем, как с точки зрения экономической теории, так и социологии, но и просто невозможно в реальности.

Замечания о концепции homoeconomicus

Хотелось бы особо отметить, что в литературе экономический подход Г. Беккера нередко недооценивается. Рациональное (максимизирующее) поведение рассматривается довольно примитивно, как аналог эгоистического поведения, т. е. рациональность нередко отождествляется с элементарным эгоизмом (своекорыстием).

Например, Сергей Гуриев увязывает появление понятия рациональности с развитием «неоклассической парадигмы, которая в первую очередь заключалась в формализации известной идеи Смита о “невидимой руке” рынка: каждый экономический агент, стремясь к собственной выгоде, благодаря рыночным стимулам максимизирует и общественное благосостояние» ^{[5, с.136]}. Возникшие в рамках неоклассической экономической теории утверждения в ряде случаев, по словам С. Гуриева, оказались интеллектуально привлекательными, но практически несостоятельными. Причины этой несостоятельности Гуриев вполне справедливо усматривает в тех предпосылках, которые никогда не выполняются в реальности. В их числе – отсутствие трансакционных издержек, предположения о совершенстве конкуренции и симметричной информации. При этом в качестве главной проблемы стандартной экономической теории Гуриев расценивает «моделирование людей как экономических агентов»:

«Экономисты считают, что в экономических взаимодействиях человек ведет себя как homo economicus – расчетливый и эгоистичный субъект, который заботится только о своей выгоде. Тот факт, что никто не хочет выглядеть таким неприятным типом и тем более воспитывать в этом духе своих детей, всегда смущал экономистов. Они старались разрешить это несоответствие следующим образом: в глубине души мы все хотя бы немного homo economicus, но стараемся вести себя прилично потому, что это в конце концов выгодно. Если не нарушаешь правила, не угодишь в тюрьму. Если вкладывать в образование и воспитание детей, дети помогут с деньгами в старости. Если не обижать и не обманывать друзей и партнеров по бизнесу, это принесет уважение и доверие, а в долгосрочной перспективе – и большие деньги». ^{[5, с. 138]}. Заметим, что один из разделов статьи С. Гуриева носит название «Homo economicus homini lupus est» (человек экономический – человеку волк).

В приведенной цитате, на мой взгляд, содержится некоторое противоречие. С одной стороны, «homo economicus – расчетливый и эгоистичный субъект», а, с другой стороны, несмотря на свою расчетливость и стремление к собственной выгоде, ему трудно «вести себя прилично», хотя «это в конце концов выгодно». Получается, что рациональный homo economicus ведет себя недостаточно расчетливо и рационально. Причина этого несоответствия заключается в том, что здесь С. Гуриев ограничивает свого homo economicus только рыночным пространством, полностью исключая неденежные соображения и предпочтения.

Но такой подход не имеет ничего общего с экономическим подходом Гэри Беккера. Отстаивая свое видение, Беккер неоднократно заявлял о необходимости учитывать многообразные неэкономические переменные. В своей Нобелевской лекции, например, он как раз обратил внимание на ограниченность и примитивность такого подхода: «В отличие от марксистской теории экономический подход, который имею в виду я, не предполагает, что индивиды движимы исключительно корыстными интересами или соображениями материальной выгоды. … Вместе с некоторыми другими исследователями я пытался вырвать экономистов из плена упрощенных представлений об эгоистической природе человеческих интересов. Поведение людей направляется гораздо более богатым набором ценностей и предпочтений» ^{[3, с. 582-583]}.

Критикуя точку зрения Сергея Гуриева, Виталий Тамбовцев усматривает смысл принципа рациональности поведения экономического агента в том, что «действия агентов опосредуются принятием решений, т. е. выбором из нескольких вариантов». Причем «общим компонентом в любой модели принятия решения и, следовательно, в содержании любой модификации принципа (или предпосылки) рациональности является наличие у экономического агента функции полезности, или системы предпочтений. Как раз с ее содержанием и сопряжены, как представляется, те домыслы, которые приводят к отождествлению рациональности и эгоизма» ^{[14, с. 130-131]}. Причину основного домысла такого рода В. Тамбовцев видит в учете только таких аргументов в функции полезности, которые непосредственно связаны с экономическими благами, т. е. с теми, которые можно приобрести на рынке, и абстрагированием от всех остальных.

В случае подобного (ограниченного, примитивного) подхода за рамками учета остаются многие объекты, которые способны оказывать существенное влияние на поведение индивида. К ним относятся неэкономические блага, а также те состояния, в которых пребывают другие индивиды. Для демонстрации сказанного обратимся к функции полезности индивида, которую предлагает Андрей Шаститко ^{[20, с. 51]}:

,

где – некое i-е благо, а – функция полезности k-го индивида. Если частная производная

равна нулю, то для нашего индивида, принимающего решение, этот k-й индивид абсолютно безразличен, так как изменение его полезности никак не отражается на полезности нашего индивида. Если эта производная меньше нуля, то наш индивид недоброжелателен по отношению к k-му, так как рост его полезности снижает полезность нашего индивида, и соответственно, наоборот, его неприятности увеличивают полезность нашего индивида. Если же производная положительна, то, напротив, наш индивид доброжелателен по отношению к k-му, ибо каждая удача этого k-го индивида увеличивает полезность нашего индивида. Если возьмем крайний случай:

для всех ,

то наш индивид в высшей степени альтруистичен, ибо любой успех и любую неудачу каждого индивида он воспринимает более остро, чем точно такие же собственные. Поэтому он всегда готов на самопожертвование во имя остальных индивидов. Такая функция полезности должна была быть у горьковского Данко, который вырвал свое сердце из груди, чтобы осветить им путь людям.

Заключение

Рациональное (максимизирующее) поведение совсем не обязательно должно рассматриваться в качестве поведения исключительно эгоистичного субъекта, «который заботится только о своей выгоде» и выглядит, по словам С. Гуриева, «неприятным типом». Именно поэтому «экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всякому человеческому поведению – к ценам денежным и теневым, вмененным; к решениям повторяющимся и однократным, важным и малозначащим; к целям эмоционально нагруженным и нейтральным; к поведению богачей и бедняков, пациентов и врачей, бизнесменов и политиков, учителей и учащихся» ^{[3, с. 35-36]}.

Именно поэтому в экономико-математических моделях Беккера и его последователей рациональными максимизаторами выступают не только супруги, родители-эгоисты или родители-альтруисты, а также их «испорченные» или прилежные послушные дети, но и преступники, алкоголики, наркоманы. Фактически, как следует из приведенного выше примера, возможность адекватного описания максимизирующего поведения любого индивида, полностью определяется способностью исследователя к осуществлению удачного выбора соответствующей функции полезности данного индивида.

Некоторые важнейшие элементы экономического подхода к проблеме сдерживания преступности предвосхитили многие ученые XVIII-XIX вв., в первую очередь, юрист Чезаре Беккариа и философ Иеремия Бентам. Некоторые из принадлежащих им идей сохранили свою актуальность до нашего времени. К ним, в частности, следует отнести целый ряд утверждений относительно целей, оптимальных размеров и видов наказания. Наиболее актуальным для современной России, на мой взгляд, представляется убеждение Ч. Беккариа в том, что те индивиды, преступления которых не влекут отрицательных последствий для окружающих (в современных терминах, преступления без жертв), должны оставаться безнаказанными.

Плодотворность экономического подхода к социальным проблемам очень ярко демонстрируется удивительным совпадением в тех выводах относительно «желательного» уровня преступности, к которым приходит Гэри Беккер и один из основоположников современной социологической науки Эмиль Дюркгейм. Если экономический подход обосновывает существование в любом обществе оптимального уровня преступности, к поддержанию которому должно стремиться и государство, и все общество в целом, то Э. Дюркгейм доказывает необходимость для жизнеспособности любого общества существования некоего «нормального» уровня преступности.