Information and communication technologies as a transformative factor of public sphere of the modern society

В течение XX века идея демократии стала одним из ключевых элементов глобального публичного дискурса, став основой формирования и критерием политической легитимности в современную эпоху. Большинство политических режимов современного мира можно отнести к демократиям, более того, на уровне содержания публичной риторики представителей политико-административной элиты и содержания общественно-политического дискурса подавляющее большинство государств разделяет демократические идеалы. Однако повсеместное распространение демократической идеи не привело к однозначному успеху демократической практики. Результаты демократических волн остаются достаточно хрупкими и уязвимыми по всему миру, сопровождаясь демократическими откатами. Такие проблемы как коррупция, непрозрачность процесса принятия политических решений, иерархическое распределение власти и падение интереса избирателя к выборам присущи многим из демократических государств, однако процесс распространения демократической волны находится на современном этапе в глубоком кризисе, связанном, в том числе, с преимущественно неудачными попытками построения демократических режимов в государствах Северной Африки и на Ближнего Востока в ходе Арабской весны, в которых многие исследователи видят практику «цветных революций» и смены политических элит.

Распространение современных информационно-коммуникационных технологий во второй половине XX - начале XXI вв. стало одновременно и выражением успеха экономического и научно-технического развития демократических стран, и неспособности с помощью одного лишь данного инструментария устойчиво распространить демократию по всему миру. Они сыграли важную роль в демократизации стран Восточной Европы, постсоветского пространства и отчасти стран Ближнего Востока, позволили консолидировать западные демократии в условиях новых вызовов и угроз постбиполярной эпохи, однако сами по себе ИКТ все больше стали приватизироваться крупным капиталом и контролироваться государственной властью, ограничивающими или сжимающими публичную сферу как сферу общественного участия в процессах принятия политических решений.

Развитие сети Интернет стало рассматриваться многими исследователями как направление преодоления дефицита публичности и укрепления роли публичной сферы, самостоятельность которой постепенно снижалась в эпоху радио и телевидения. Более того, распространение радио и телевидения на протяжении XX века способствовало распаду публичной сферы на большинство некритических потребителей массовой культуры и меньшинство рационально мыслящих индивидов, создающих ограниченное пространство публичного участия. Возникновение сети Интернет обеспечило функционирование глобальной и практически мгновенной системы двусторонней коммуникации с относительно низкими издержками, предлагающей рядовым пользователям, общественным движениям и организациям новые информационные площадки для развития гражданского общества и распространения процессов демократизации.

Информационные супермагистрали сети Интернет, объединяющие между собой целые континенты, позволят государствам, согласно самым технооптимистическим и идеалистическим представлениям, перейти к новому веку демократии ^{[1, с. 15]}. Данный тезис, согласно которому в мире происходит становление кибердемократии (как промежуточного этапа перехода к электронной демократии на основе смещения гражданской активности в Интернет-пространство, большей информационной открытости правительственных учреждений и распространения информационно-коммуникационных технологий обратной связи с населением), соответствует позиции сторонников делиберативной демократии, которые рассматривают Интернет как пространство расширяющейся публичной сферы и рационально-критической дискуссии, формирующей общественное мнение и усиливающей подотчетность лиц принимающих политические решения ^[2][3][4]. В фокусе данного подхода находятся постоянно усложняющиеся отношения между Интернет-пространством публичной сферы, государством и гражданским обществом, позволяющие им вести относительно равный диалог между собой, выражать свою точку зрения в отношении всего спектра публичных проблем, выдвигать критические суждения вне логики ответного подавления, повышать качество диалога, находить абсолютно новые решения и отстаивать общее благо на фоне частных интересов.

Делиберативный взгляд выдвигает на первый план «сильную» модель демократической политики. Он ставит вопрос о том, как может развиваться демократия в современных плюралистических обществах, акцентируя при этом свое внимание на необходимости политического диалога, укрепляющего взаимопонимание между публичными акторами. Однако на сегодняшний день требует большего обоснования тезис о взаимосвязи двусторонней децентрализованной коммуникации в киберпространстве с активизацией политического диалога в публичной сфере, так как еще Хабермас отделял коммуникационное пространство от публичной сферы, которая имеет отношение к социальному пространству, сформировавшемуся, но не обусловленному одними только киберкоммуникациями ^[5].

Современный этап развития ИКТ в начале XXI века способствовал росту ожиданий в отношении становления кибердемократии по всему миру, однако каждый предшествующий этап порождал подобные ожидания, связанные с возможностью с помощью коммуникации фундаментально трансформировать демократию. Так, гражданские протесты 1968 года и активная деятельность Новых левых вызвали усиление кибердемократической риторики и практики, укрепили связь между новыми коммуникационными технологиями и демократическим движением. Медиа стали центральным элементом демократического движения в Париже, помогая трансформировать ограниченный студенческий протест во всеобщую забастовку. В отличие от социалистов движение Новых левых встало на позицию прямой демократии, основанной на децентрализации, диалоговой коммуникации и радикальном плюрализме ^[6][7]. Для Новых левых радикальная демократия требовала контроля граждан над ключевыми социальными институтами, включая медиа ^[8]. Независимые, самоуправляемые и поддерживающие механизм обратной связи радио и телевидение, по их мнению, позволили бы гражданскому обществу осуществлять прямое и универсальное участие в процессе принятия политических решений.

Продолжающиеся дебаты относительно возможности Интернета и электронных медиа формировать реальные сообщества людей демонстрируют укрепление позиций сторонников кибердемократии. Также данная позиция находит свое продолжение в допущении того, что Интернет будет способствовать росту демократического участия и укрепления горизонтальных связей между людьми. Коммунитаристская риторика, поддерживая многие постулаты Новых левых, подчеркивает необходимость развития медиа-структур, которые усиливают доступ и гражданское участие в публичной сфере. Однако коммунитаристы высказывают опасения в отношении того, что киберпространство демократии по сути укоренено в мировой экономике и мировой политике, предоставляющей различные возможности корпоративного и государственного контроля над коммуникационными процессами онлайн. При этом новые левые и коммунитаристы сходятся во мнение, что децентрализация контроля над электронными медиа является фундаментальной основой кибердемократии.

Однако коммунитаристский подход к интеграции людей в локальные виртуальные сообщества киберпространства на основе самостоятельно разработанных и принятых кодексов самоуправления как способе противостояния корпоративному и государственному контролю может иметь обратную социально консервативную сторону. Идея локального сообщества может вступать в противоречие с идеей национального государства и глобализации культуры. Ностальгия по органически взаимосвязанному обществу и логика идентичности находят свое отражение в коммунитаристской риторике кибердемократии, ориентированной на участие в публичной сфере многочисленных киберсообществ общей идентичности. При этом современное киберпространство может выступать аналогом традиционных городов и площадей как пространства публичной сферы, существовавшего вплоть до появления литературных салонов в европейских государствах в XVIII веке. Упадку публичной сферы XX века киберпространство XXI века может предложить «распределенное сознание» и «групповое мышление» различных сообществ пользователей, представляющих собой связанное многочисленными связями урбанизированное мультикультуралистское общество. Понятие публичной сферы отражает позицию сторонников кибердемократии, продолжая идеи Новых левых относительно развития новых дискурсивных пространств для выражения гражданами своих мнений вне государственного или корпоративного контроля. Идеи данных подходов основываются на представлениях о делиберативной демократии, при этом использование новых информационно-коммуникационных технологий рассматривается как необходимый элемент построения сильной демократии, в рамках которой индивиды будут становиться активными гражданами.

Новые ИКТ становятся одним из наиболее эффективных инструментов преобразования публичной сферы современного общества, которое все больше сталкивается с неэффективностью демократических институтов, сформировавшихся в основном в период индустриальных революций. Радикальные изменения в процессах массовой коммуникации, вызванные распространением сети Интернет, способствуют переосмыслению модернистских форм демократического взаимодействия. В пространстве публичной сферы возникает множество коммуникативных практик, обеспечивающих становление кибердемократии.

Однако, продолжающееся усиление контроля над публичной сферой со стороны капитала и политико-административной власти, согласно Хабермасу, приводят к кризисному состоянию публичной сферы в современных либеральных демократиях. Так, многочисленные свидетельства об общественной апатии, цинизме и кризисном состоянии культуры политического участия в западных демократиях могут быть интерпретированы как ожидаемый результат «колонизации» или усиления контроля над публичной сферой ^{[9, с. 64]}. Многие либеральные демократии, в частности, в США, характеризуются низким уровнем политического участия, при этом кризис доверия в отношении либеральной демократии не обязательно приводит к снижению участия граждан в политической жизни. У.Бек объясняет данную тенденцию переходом от доминирования традиционной парламентской демократии к распространению практик менее институционализированного демократического участия – «субполитике» ^[10]. Другими словами, падение интереса к политическим партиям и парламентской политической жизни не означает деполитизацию как таковую, так как набирают вес многочисленные политические и социальные движения, неправительственные организации и другие гражданские ассоциации – от локального до глобального уровня. Правительству и крупному бизнесу приходится все больше адаптироваться и реагировать на формируемую ими социальную повестку, выстраивать с ними диалог и систему отношений, позволяющих сохранять управляемость и стабильность публичной политики.

На протяжении последних десятилетий социальные движения, выражающие постматериалистические по своей природе экологические, социальные, феминистские, религиозные и др. ценности, затрагивающие, в том числе, вопросы культурной идентичности и демократического представительства, не достигли значительного политического успеха, но создали достаточно автономное пространство вне государства и корпоративного контроля для политической делиберации и совершенствования представительной демократии. Это подтверждает позицию Хабермаса, подчеркивающего потенциал делиберативной политики в области формированию самостоятельной публичной сферы.

Глобальные информационно-коммуникационные сети способствовали росту постматериалистических движений и Интернет-сообществ, сформировали объективную основу для дальнейшего развития глобального гражданского общества, признаки которого можно наблюдать в росте анти- и альтерглобалистских движений, обретающих глобальный характер ^{[11, с. 13]}. Однако, не все новые формы гражданской политической активности способствуют расширению публичной сферы. При ближайшем рассмотрении многое из того, что Бек описывает в качестве «субполитики», может представлять собой политическую активность скоординированных групп потребителей продукции массовой культуры, мобилизованных в киберпространстве с целью отстаивания своих интересов, в частности, в сфере защиты прав потребителя, либерализации налоговой политики и защиты персональных данных. Более того, вместо возрождения публичной сферы на основе делиберативной рефлекции критически мыслящего меньшинства наблюдается укрепление неделиберативных и нерефлексивных групп интересов в политике, которые контролируют вовлечение гражданского общества в публичную сферу.

Несмотря на то, что сеть Интернет изначально разрабатывалась научно-исследовательскими институтами при активном участии военного ведомства США, частные корпорации достаточно быстро включились в данный процесс и приватизировали инфраструктуру Интернета. В результате, на сегодняшний день сеть Интернет становится коммерческим продуктом, доступ к которому различных университетов, исследовательских центров, государственных учреждений и отдельных индивидов определяет возможность их участия в виртуальной публичной сфере. Интернет по сути сам стал глобальным коммерческим проектом со множеством участников, а киберпространство эволюционировало в направлении онлайн-рынка товаров и услуг, предоставляемых государственным, коммерческим и индивидуальным потребителям.

При этом необходимо отметить, что Интернет не имеет единого регулятора, в качестве которого могло бы выступить какое-то одно государство или частная корпорация. Протокол TCP/IP представляет собой распространяемый по «свободной» лицензии инструмент передачи данных по различным Интернет-сетям, который не является частной или государственной собственностью, выступая примером открытого программного кода. В результате возникает множестве национальных или региональных юрисдикций, которые берут на себя функцию контроля над содержанием контента на своем участке сети и активностью тех или иных акторов в ее пространстве. Данная практика становится возможной через контроль над инфраструктурой Интернета – телекоммуникационными линиями, точками подключения, компьютерными серверами и управляющими компаниями. Несмотря на то, что Интернет в той или иной стране не контролируется каким-либо одним центром, существует сеть различных организаций, корпораций, правительственных учреждений и научно-исследовательских центром, которые контролируют вышеперечисленные элементы его инфраструктуры.

Киберпространство рассматривается многими исследователями как часть процесса глобализации, в ходе которого государство все больше взаимодействует с глобальными акторами (транснациональными корпорациями, глобальными НПО и др.), региональными акторами (экономическими объединениями и др.), а также со все более мобильными индивидами, выступающими новыми глобальными гражданами, выступающими носителями новых форм социальности, образующейся на стыке традиционных форм социального взаимодействия и новых виртуальных сообществ. В результате образуется новое измерение власти, все более представленной и рассредоточенной в киберпространстве. Данный процесс воспринимается одними исследователями как размывание государственного суверенитета, однако большинство сходится во мнении, что проницаемость государственных границ означает лишь формирование нового измерения суверенитета, в котором государственные границы проходят уже в киберпространстве и объединяют людей, а не административно-территориальные единицы. Интернет предоставляет возможность контроля над географически рассредоточенным населением, обеспечивая правительство средствами по его управлению и координации, представляющие собой информационно-коммуникационную «надстройку» или продолжение государственных институтов в сети Интернет.

В то же время правительства вынуждены реагировать на возникающие в киберпространстве угрозы, в частности, на угрозы кибертерроризма. Вводимые ограничения на контент и доступ к нему встречают предсказуемую критику со стороны сторонников отрытой передачи данных в сети, которые видят в этом скорее элемент цензуры и контроля над гражданским обществом. Киберлибертарианцы выступают за независимость киберпространства от государственного контроля, полагая, что участники сети смогут выработать свои собственные нормы и правила регулирования на основе различных форм самоуправления ^[12]. Более того, оппозиционные настроения в отношении государственного контроля и цензуры распространены не только среди киберлибертарианцев. Критики среди левого политического спектра, для которых автономия индивида также является важным тезисом, выступают против цензурирования и ограничения политического участия по модели таких государств как Сингапур, Китай или Мьянма.

Однако на пути государственного регулирования сети Интернет возникает множество проблем как юридического, так и технического характера. Фильтрация нежелательного материала в сети, ограничение доступа к тем или иным ресурсам, создание относительно автономного национального сегмента сети позволяют существенно ограничить пространство публичной сферы. Однако полностью ограничить возможности трансграничной коммуникации в сети не позволяет та экономическая выгода, которая создается на основе функционирования информационных сетей в сфере торговли, в частности, информационными услугами, а также в сере финансов и развлекательной продукции массовой культуры. Перекладывание ответственности на Интернет-провайдеров и владельцев сайтов по контролю за содержанием информации в сети также является частичным решением проблемы, так как Интернет представляет собой глобально распределенную сеть миллионов узлов связи, поэтому в случае давления на один из ее секторов оставшиеся автономными секторы будут оказывать обратное давление и стремиться преодолеть ограничения. Пользователи могут также напрямую подключаться к Интернет-провайдеру, минуя границы цензуры. Так, в Китае, несмотря на попытки государства блокировать иностранных Интернет-провайдеров, рядовые пользователи подключаются к Интернет-провайдерам Гонконга и ряда других стран, иcпользуя VPN-приложения и заходя на заблокированные сайты с использованием IP-адресов других стран ^[13].

Несмотря на существование такого вызова публичной сфере как государственное регулирование или цензурирование Интернета, наблюдение за Интернет-активностью граждан представляет собой скорее не техническую, а политико-идеологическую задачу для государства. В результате того, что межличностные коммуникации все больше перемещаются в киберпространство, государство создает все более совершенные технические возможности по эффективному отслеживанию его содержания. Электронный паноптикум, представляя собой совокупность информационных и технических механизмов контроля виртуальной публичной и частной сфер, в состоянии в режиме реального времени отслеживать поведение граждан в сети Интернет как в активном, так и в пассивном режимах ^[14]. Собранная информация позволяет сконструировать индивидуальный профиль или сетевую идентичность каждого конкретного пользователя. Данный профиль может оказывать прямое влияние на кредитный рейтинг, иммиграционные возможности, перспективы трудоустройства на государственную службу и т.д. Наиболее значимым результатом данной возможности государства является не то, что оно способно отслеживать поведение граждан, а то, что граждане сами начинают менять свое поведение и проводить самоцензуру, осознавая потенциальные последствия своей активности в сети. Компьютерные сети могут работать как «супер-паноптикумы», контролируемые государством и крупными корпорациями, вынуждающие индивида действовать и думать так, как это им необходимо.

Подобный мониторинговый потенциал сети (надзирательный механизм Фуко в условиях современных ИКТ) представляет собой более эффективную систему социального контроля, чем непосредственная цензура и попытки блокировать сайты и доступ пользователей к тем или иным Интернет-ресурсам. Однако это может существенно ограничить кибердемократический потенциал сети, так как индивиды перестают высказывать критические рациональные аргументы в отношении публичных вопросов, опасаясь ответных санкций со стороны государства. Публичная сфера в киберпространстве может быть поглощена или колонизирована коммуникативными действиями административной власти.

Примером развитой практики контроля над киберпространством публичной сферы может служить деятельность правительства Сингапура, в котором электронное наблюдение за пользователями подкреплено детально разработанным законодательством, включающим в себя элементы цензуры. С одной стороны, правительство Сингапура активно развивает капиталистическую экономику на основе компьютерных сетей, включая Интернет, с другой стороны, оно ограничивает возможности публичной сферы в области политической конкуренции и дискуссии. Несмотря на то, что Сингапур становится одним из центров глобальных электронных коммуникаций, который все больше напоминает «остров интеллекта», его правительство активно контролирует медиа-пространство, не допуская появления оппозиционных СМИ ^[15]. Более того, в целях защиты правительственных данных власти Сингапура планируют в 2017 году ограничить доступ к сети Интернет практически всех правительственных компьютеров ^[16]. Обязательная государственная регистрация всех политических партий и религиозных организаций, всех юридических и физических владельцев Интернет-страниц, на которых ведутся дискуссии, касающиеся вопросов религии или политики (на которые также налагаются определенные ограничения в отношении критики правительства), продолжает заданный правительством Сингапура вектор по контролю над киберпространством.

Подход правительства Сингапура к контролю над киберпространством нашел широкую поддержку практически во всех странах АСЕАН. Политические режимы Индонезии, Малайзии и Вьетнама уже начали заимствовать технологии Сингапура в сфере мониторинга Интернет-активности граждан. Китайское правительство даже обратилось к правительству Сингапура с официальным запросом, касающимся передачи соответствующим государственным ведомствам КНР накопленного в данной сфере опыта. В результате КНР реализует стратегию по кооперации в киберпространстве, создавая более масштабный электронный паноптикум, замкнутый в границах национального сегмента Интернета ^[17]. Различного рода диссидентская активность в КНР подвергается преследованию и подавлению, отключением и блокировкой соответствующих Интернет-ресурсов, конфискацией компьютерного оборудования.

В заключение следует отметить, что установление полного контроля над киберпространством публичной сферы все еще остается для многих правительств недостижимой целью. Развитие программного обеспечения с открытым программным кодом позволяет независимым активистам и организациям создавать программные инструменты для защищенной коммуникации, а также разрабатывать их новые версии по мере эволюции инструментов контроля, общаться в социальных сетях и мессенджерах, сохраняя анонимность своего присутствия в сети. Благодаря этому политические дискуссии и гражданская активность могут проходить вне правительственного контроля, укрепляя демократическую практику в Интернет-пространстве. Полное отключение электронных коммуникаций (невозможное в условиях существования спутниковой связи) теоретически могло бы позволить правительству исключить вероятность неконтролируемых коммуникаций в киберпространстве, однако нанесло бы существенный экономический и политический урон всему государству. В этой связи правительство приходит к выбору других способов контроля, касающихся выгодного для информационной безопасности государства дизайна электронных коммуникаций и инициатив в сфере развития ИКТ, дальнейшее развитие которых предоставит правительству более широкие и гибкие возможности по управлению публичной сферой.