Islamic factor in confessional policy of the Russian Empire of the XIX century

Bleikh Nadezhda Oskarovna Professor, the department of Social Work, North Ossetian State University named after K. L. Khetagurov  362025, Russia, respublika Severnaya osetiya-Alaniya, g. Vladikavkaz, ul. Vatutina, 46 nadezhda-blejjkh@mail.ru Other publications by this author

Введение. В Северокавказском регионе не найдется ни одной политической или социальной проблемы, в которой не присутствовал бы исламский элемент, поскольку большинство иноэтнических групп, проживающих на Кавказе, составляют мусульмане (их в крае насчитывается около 5 млн.).

В настоящее время, анализируя роль ислама, нам приходиться обращаться к истории взаимоотношений России и Кавказа, которые исследователями не всегда оцениваются однозначно. Однако, ни у кого из ученых не вызывает сомнений тот факт, что сольватация Северного Кавказа с Россией на протяжении нескольких столетий наложила отпечаток на политико-экономическую и социально-духовную жизнь горских народов. Причем, в сторону позитива.

Особо эта тенденция стала проявляться в XIX веке, когда здесь набирает силу исламское возрождение. Одним из звеньев его является политизация ислама, от результата которого зависело последующее развитие событий в регионе, его позиция по отношению с Центром. В ходе этого процесса определялся менталитет мусульман, их идентичность, на перемену которой Россия никогда не претендовала.

То, что мы наблюдаем сегодня, является отражением процессов, начавшихся не один век назад. Это снова и снова заставляет нас обратиться в прошлое для того, чтобы правильно расставить акценты по поводу исламского вероисповедания, так как оно до сих пор остается не просто конфессией, а мощным фактором, формирующим этническую тождественность мусульманских общин, имеющих огромное влияние на ценностные ориентации ее членов. И чтобы эти нравственные императивы не приобрели негативные тенденции, российская власть обязана обратиться к истории, чтобы выработать правильную стратегию и тактику своих действий в регионе. В этом нам видится актуальность и ценность настоящей статьи.

Обсуждение. В процессе постепенной инкорпорации северокавказских территорий в тело российского государства, проживавшие на них этнические сообщества, стали выражать надежду не только на защиту своих интересов прочным государственным установлением, но и на религиозную веротерпимость. Такой вывод исходил из имеющейся практики конфессиональной политики, проводившейся Российской империей до XIX века. Данный тезис подтверждает высказывание известного просветителя И.Гаспринского, говорившего о том, что «…российские мусульмане по законам нашего Отечества пользуются равными правами с коренными русскими и даже в некоторых случаях, во уважение их общественного и религиозного быта, имеют кое-какие преимущества и льготы» ^{[5, c. 23]}.

Действительно, мусульманство наряду с другими конфессиями на Северном Кавказе имело паритетный статус, а исповедующие данную религию люди официально считались гражданами единого Отечества. Это нашло своё отражение на законодательном уровне. Так, в Своде законов Российской империи говорилось о том, что «все присягающие царю на верность подданства по своей вере и закону, становятся русскими подданными, независимо от национальности и вероисповедания» ^{[7, c. 11]}. Как видим, в стране соблюдался принцип религиозной веротерпимости, который предполагал её непреложное выполнение. В этом же нормативном акте в статье 62 главы 7 «О вере» указывалось: «…свобода веры присвояется не токмо христианам инославных исповеданий, но и Евреям, Магометанам и Язычникам: да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по закону и вероисповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов и моля Творца Вселенной об умножении благоденствия и укрепления силы Империи» ^{[7, c. 167]}.

Толерантность Российского государства к другим религиям (помимо православия) некоторые исследователи прослеживают со времени знаменитого рескрипта Екатерины II 1773 г., по которому «общее заведование различными конфессиями передавалось светской, а не религиозной власти, что оградило иноверные исповедания от какого-либо влияния православной церкви» ^{[1, c. 289]}. Хотя существуют более ранние источники, датируемые 1584 годом, которые повествуют о том, что и во времена Федора Ивановича «не было никаких притеснений магометан в России» ^{[4, c. 16]}. Причина такой лояльности нам видится в еще более раннем периоде – во времени набегов Золотой Орды на Русь. Довольствуясь политическим владычеством над Россией, монголы не только предоставили православной церкви полную свободу и автономность, но даже и выказывали ей свое покровительство. Вследствие этого христианское население не испытывало в отношении вероисповедания никакого притеснения. Такой «цивилизационный компромисс» к другим конфессиям имел весьма широкое применение и в других странах. Однако в отличие от многих европейских государств, где веротерпимость допускалась лишь отчасти, многие документы свидетельствовали, что «русские никогда не доказывали своего религиозного превосходства» ^{[8, л. 287]}.

Путешественники, наблюдавшие политику русских чиновников в только что присоединенных районах Северного Кавказа в впервой половине XIX в., отмечали отличия российских чиновников от деятельности европейцев в подвластных им странах Востока. Они констатировали: «Русские покушались строить мечети, поставлять мулл и проч.» ^{[12, л. 47]}. Этот факт нашел свое подтверждение и в процессе русско-персидской войны (1826-1828 гг.). Когда иранский предводитель Гассан-хан хотел уничтожить известный Эчмиадзинский монастырь, его упрекнули: «Сардарь, русские два раза были в Эриванском ханстве, два раза терпели поражение, но, уходя назад, никогда не оскорбляли магометанской святыни» ^{[11, лл. 23-28]}.

Принцип толерантности являлся главенствующим и при формировании внутренней политики Империи в процессе Кавказской войны (1817-1864 гг.). Не смотря на то, что главным ее лозунгом была «борьба за веру», уважительное отношение к исламу со стороны России не менялось. Хотя многие исследователи до сих пор считают политику государства XIX века «антиисламской» ^{[4, c. 7-8]}. Одним из них является профессор Тельавивского университета М.Гаммер, который в своих трудах неоднократно заявляет, что такая политика «грозила кавказским народам потерей своей самобытности». Однако автор иногда противоречит сам себе, иногда давая фактам оценочные суждения. Так, в своей работе «Muslim Resistance to the Tsar: Shamil and the Conquest of Chechnia and Daghestan)», он вынужден был отметить: «…даже в ходе ожесточенных сражений мечети оберегались русскими войсками» ^{[2, c. 88, 112, 267]}.

Об отношении к мусульманству в период становления «российского владычества» на Северном Кавказе говорит и такой факт, что самая большая мечеть в ауле Герменчук была построена на деньги, выделенные А.П.Ермоловым ^{[8, л. 287]}.

В процессе Кавказской войны поиск противодействия религиозному фанатизму побуждал российских чиновников делать упор на традиционализм, основанный на стереотипах функционирования «туземных обществ» ^{[1, c. 289]}. Этот способ, как предполагалось, должен был создать некое препятствие на использование исламской веры в антирусских целях, однако он ни в коей мере не был направлен против самой религии. При этом создавались взвешенные и весьма сдержанные подходы, так как цивилизационные преимущества в ходе длившейся конфронтации в регионе имели большое значение.

Повышенный же интерес к религиозному фанатизму во второй половине XIX столетия со стороны царских чиновников наблюдался в областях, которые входили когда-то в имамат Шамиля и служили главными зонами военных действий. В этом аспекте особо отметим чеченские племена, проживающие в нагорной полосе. Менее восприимчивыми к антирусской пропаганде оказались кабардинские общества. Этот факт также нашел отображение в российской конфессиональной политике, проводившейся на Северном Кавказе ^{[10, c. 67]}.

Однако на возникшую политическую ситуацию оказывали влияние не только внутренние, но и внешние факторы. «Риск религиозных противоречий был обусловлен не столько идеологическими столкновениями двух конфессий – христианской восточно-европейской) и мусульманской (восточно-исламской), носившими ранее антагонистический характер, сколько доктринальными расхождениями в самом исламе», - отмечает исследователь Р.М.Гичибекова ^{[6, c. 72]}. В среде мусульман Восточного Кавказа они появились благодаря влиянию Ирана, где был распространен шиизм, а Западный Кавказ оказался под воздействием Османской империи, благодаря которой утвердился суннизм. Сунниты и шииты обвиняли друг друга в несоответствии «древним установлениям Мухаммеда» ^{[4, c. 190]}. Шииты считали неправильной практику учета «мнения общинников» по поводу религиозных отправлений и отдавали пальму первенства при принятии таких решений духовному вождю (имаму), считая его «глашатаем непогрешимой мудрости высшей религиозной власти». Сунниты же, в свою очередь, считали шиитов «экстремистами и провокаторами». Вследствие этого идеологического раскола в исламе существовала вероятная опасность общерегионального конфликта, что отмечал французский писатель А.Дюма при посещении Кавказа в 1858 году. Он писал, что из-за религиозных противоречий исповедующие суннизм и шиизм «ненавидят друг друга так искренне и глубоко, как в XVI веке католики и гугеноты» ^{[8, л. 287]}. Однако и между самими суннитами сложилось разделение на ханифатский и шафиитский мазхаб. Приверженцами первого направления являлись адыги, абазины, балкарцы, кабардинцы, ногайцы, туркмены, черкесы, адептами второго – дагестанские народы, чеченцы, ингуши.

Как видим, продвижение Российской империи на Северный Кавказ в ареалы с мусульманским населением осуществлялось при помощи самой религии. В этом аспекте нельзя не упомянуть и такой факт, как движение за переселение в Турцию (мухаджирство), возникшее в 60-70-х гг. на Северном Кавказе, так как он и поныне является предметом особых дискуссий. Блистательная Порта в связи с этим считается «покровительницей горских народов», в то время как Россия изображается «гонительницей правоверных». При этом замалчиваются немаловажные свидетельства того, что горцев подталкивало к миграции подстрекательство Османской империи, а не политика России. Эмиссары турецкого султана, опираясь на местную мусульманскую элиту, вели антирусскую пропаганду, которая сводилась к тому, «что жизнь мусульман, оказавшихся под властью христиан, будет ухудшаться и что царизм насильственно заставит их отречься от своей веры…» ^{[9, л. 5-5об.]}. На турецкой земле мигрантам обещалось полное процветание. На самом же деле турецкие власти менее всего были озабочены судьбой горцев. Переселенцев предполагалось использовать в качестве «главного козыря» в решении политических вопросов. Вопреки заверениям властей о якобы обеспеченной жизни, иммигранты столкнулись с запретами на использование родного языка и своей культуры, т.е. невозможностью своего духовного развития. «В результате оказались обезличенными, лишились своей этнической принадлежности, даже отправление религиозных обрядов должно было совершаться на турецком языке. С этой целью во все мечети кавказской диаспоры направлялись представители местного духовенства» ^{[4, c. 87]}. Впоследствии многие горцы стали осознавать, что их социально-правовой статус в христианской России был много выше, чем в мусульманской Порте. Даже родной сын небезызвестного имама Шамиля Мухаммед-Шефи писал: «Турецкое правительство вело политику в отношении горцев точно такую же, как европейцы в отношении негритосов. У него не хватало и благородства даже для дачи приюта горцам-переселенцам в Турции, которые с трепетом ехали туда, как в святые места, думая найти в единоверной Турции для себя новую Родину» ^{[11, л. 32-33об.]}.

В России же всегда учитывались этнические и религиозные факторы, особое внимание обращалось на духовность горских народов. Имперская власть взяла курс на развитие мусульманского образования. Весьма поощрялось открытие новых мектебе (средних) и медресе (высших) духовных учебных заведений. Ко второй половине XIX века их насчитывалось до 2 тыс. Однако, проводимая образовательная политика нуждалась в существенной модернизации. Прежде всего, мектебе и медресе распределились неравномерно: 47 % из них приходилось на восточные области, и только 2 % - на западные ^{[4, c. 113]}. Мектебе являлись образовательными учреждениями начальной ступени. Для их открытия не нужно было официального разрешения, а только наличие учеников и желания учителя. Поэтому они были в каждом ауле. Медресе являлись учебными заведениями высшего порядка и потому существовали только в крупных городах. Важным недостатком образовательной политики было то, что в вышеупомянутых учебных заведениях зачастую преподавали эмиссары из Турции, Ирана, Афганистана, подчас насаждающие антирусские настроения среди молодежи, что, естественно, способствовало разжиганию ненависти и вражды к России и вело к сепаратизму. Поэтому царские чиновники лишали такие учебные заведения финансовой поддержки, да и само население переставало доверять им, из-за чего количество таких образовательных центров постепенно сокращалось. Но окончательного запрета на открытие и функционирование мектебе и медресе российским правительством не было. Более того, вся богословская литература стала переводиться на русский язык и языки этнических групп (окончательно арабский язык, на котором велось преподавание в этих школах и богослужение, был изжит в 1917 году) ^{[1, c. 293-294]}.

Также повсеместно в крае стали открываться государственные «казенные» школы. В них также делалась ставка на «научение основам духовного вероучения». Причем, в тех местах, где имелось несколько конфессий (например, в Осетии), в школах преподавали как Закон Божий (для детей христиан), так и Ислам (для мусульманских ребят). К тому же право на преподавание основ исламской веры предоставлялось в первую очередь представителям от самого населения, имеющих духовный сан. В этом аспекте примечательно, что данный тип школ опирался на государственную поддержку и являлся объектом административного контроля ^{[4, c. 165-167]}.

Уважительно относились в Российской империи и к традиционным исламским институтам, одним из которых явился обычай хотя бы раз в жизни совершить хадж (паломничество) в Мекку с целью поклонения «гробу пророка Магомета» ^{[1, c. 292]}. Для желающих посетить мусульманские святыни создавались все условия: выделялась помощь от казны, имелись специально оборудованные «паломнические пароходы» со всем необходимым «для господ совершения хаджа». В случае если отдельные паломники по святым местам возвращались на Родину с антирусскими настроениями, их отслеживало Министерство внутренних дел, но в целом на паломничество правоверных запрет не устанавливался.

Также поощрялось строительство новых мусульманских храмов. Для их строительства использовались добровольно собираемые населением пожертвования. Из своей среды общины выбирали себе и духовных наставников. Администрация в эти решения не вмешивалась, поэтому «приговоры горских обществ» обычно не встречали препятствий ^{[4, c. 189-191]}.

Заключение. Главным атрибутом «исламского ренессанса» является упрочение основ мусульманской конфессии в XIX столетии. Оно стало возможным лишь после вхождения северокавказских народов в правовое и социокультурное поле России. Этого не смогли добиться за вышеназванный период в мусульманских районах России заинтересованные зарубежные страны. Вследствие правильно проводимой конфессиональной политики Империи на Северном Кавказе, исламизация населения стала возрастать, причем даже в тех областях, которые до инкорпорации были подвержены данному процессу весьма поверхностно. Признаками же «исламского ренессанса» в теле Империи явились: наличие легитимности, открытие мечетей, функционирование исламских традиционных институтов, отправление религиозного обучения. Консолидация основ вероучения предпринималась русскими властями преимущественно для «повышения гражданственности и нравственности» на западных и восточных окраинах, однако на последних цивилизационное тяготение было более ярко выражено.

Проводившаяся на северокавказской окраине модернизация в социально-духовной сфере способствовала укреплению авторитета самой религии в жизни иноэтнического социума, содействовала исламизации горцев. Мусульманская вера вследствие этого упрочила свои позиции, постепенно обретая конструктивные для эволюционной целостности российской государственности резервы. Она перестала играть агрессивно-негативную роль, трансформируясь на северокавказской периферии в элемент общегосударственной консолидации. Однако многие проекты по модернизации Северного Кавказа остались незавершенными (в том числе и его исламизация) и потому по сей день вызывают дискуссии. Этот факт требует выработки взвешенной политики российских властей в «мусульманском вопросе».