Hierarchy of an Artistic Discourse

Взаимозависимость языка и речи, языка и мышления, языка и вариативных типов дискурса становится предметом специальных исследований в разных областях научных знаний. Современное литературоведение и лингвистика стремятся к поиску новых моделей оценки и анализа уже ставшей нарицательной практики дискурсивного письма. Наиболее точным, на наш взгляд, в условиях господства компилятивной научной методологии является когнитивный подход ^{[1; 7; 10; 11; 13; 14; 19]}. Преимущество данного метода заключается в конкретизации гносеологических магистралей, участвующих в объективации как смысла наличного текста, далее дискурса, так и декодировании художественной действительности, в которой контекстуально находится читатель, «анализ прагматического контекста является необходимым, но обычно недостаточным условием для прагматического понимания высказывания» ^{[5, с. 20]}. «Центральным смысловым звеном контекста является его феноменальное ядро (phenomenal context), отражающее онтологическую структуру общения и деятельности, доступную всем его участникам» ^{[15, с. 151]}. Интерпретация в русле указанного подхода близка онтологической коррекции значения, установления множественности коннотаций. Следовательно, алгоритмы когнитивной рецепции ^[4] художественного дискурса реверсивно вскрывают возможные пути декодирования смыслового объема.

Язык в его универсальной форме есть не только отображение наличной действительности, но и ее структурирование. Модель реальности, помимо наличного знака, слагается с помощью понятийных концептов, генеративно сближаемых в сознании говорящего в сферический формат знания, «дискурс оценивается не только в отношении истинности или ложности, но и в отношении к индивидуальным нормам и ценностям, то есть в отношении к существующим в данный момент у носителя языка взглядам» ^{[5, с. 94-95]}. Одновременно с этим в ситуации языкового контакта наличествует и принцип разложения, антиномии. «Непорядок информативен уже тем, что не сливается с фоном. Аномалия… заставляет думать (творит мысль) и действовать (творит жизнь)» ^{[1, с. 300]}. Результатом операций разума, мышления становится выработка единого мировоззренческого комплекса, дискурсивной парадигмы. «Язык в такой ситуации может быть рассмотрен как создающий особые способы представления, особые языковые формы обобщения в мышлении и психике человека» ^{[14, с. 77]}. Бесспорно, что дискурсивная парадигма окончательно незавершенна, она стремится к бесконечности пределов, регулируется социально-исторической детерминацией, индивидуально-личностными приоритетами. Модульно зафиксировать, фактически определить контуры языкового процесса получается только с помощью текстового стандарта номинаций. «Единицей анализа при таком подходе к изучению дискурса является ситуативно обусловленный текст» ^{[8, с. 74-75]}, потенциал которого коррелируется читателем.

Текст, как цельное образование, имеет рамочный вид, начало и конец, точечно организован, окончательно определено его фразовое членение, характеризуется смысловой конвергенцией. Дробный анализ текста фрактально ориентирует читателя на выявление закономерностей, как его наличной структуры, так и общих функциональных примет. С этой позиции, на наш взгляд, связность текста и дискурса несомненна. Следовательно, свойства, отмеченные в ходе анализа-оценки частной модификации знакового образования – текста, позволяют распространить их, но с рядом условных черт, как в целом на дискурс, так и дискурсивную практику письма.

Следует высказать предположение, что «дискурс» ^{[3; 5; 8; 9; 10; 15; 16; 18; 20; 22; 23]} есть процессуальная матрица. Она стремится как к фиксации знака в пределах контуров различных видов дискурсивных практик, частных (индивидуальных) или обще-ситуативных, так и к трансформации значений. Структура значения в художественном дискурсе складывается сцеплением комбинаций диаметральных смысловых точек в условиях трансформационных диспозиций. Это и собственно сам знак-символ, и воплощенная в слове-знаке авторская мысль, и коннотативное множество, определяемое читателем, и даже онтологическое понимание-принятие реципиентом духа логоса. Под логосом нами понимается не столько произнесенное слово, сколько потенциал накопленных и продуцируемых значений. «Тематическое, стилистическое и структурное единство дискурса является его конститутивным признаком, который осознается в случае дезинтеграции текста» ^{[9, с. 202]}. На наш взгляд, целесообразно воспринимать художественный дискурс некоей кульминационной фазой конкретизации эстетической мысли, манерой изложения, повествования, маркером сознания, способом оценки действительного, того, что для автора, реципиента является аксиологически-верным, нормативно-правильным на том или ином историческом этапе развития.

Ступенчатый характер вхождения в ситуацию контакта «автор – читатель» определяет и уровневый набор генерализации значений. Парадигма изменений смысла текста близка транспозиции диалога, его вариативного реверсивного хода. Диалогичный по природе язык нуждается в особой форме реализации самого себя. Следовательно, ситуация диалога, что достаточно аргументировано, является свободно-динамичной и естественно-выверенной формой осознания и принятия процессуальности дискурса. Монологический стандарт как закрытый корпус не дает возможности преодолеть говорящему/пишущему границы речевой разверстки мысли, ее ситуативной коррекции. Монолог способен членить текст лишь на ряды фразовых конструктов. В такой модели заметна будет статика текста, но не его дискурсивный движущийся потенциал. Следовательно, и художественный дискурс не способен существовать без связности как номинативных ^{[11, 13]} корпусных образований с подачи автора, так и без постоянной актуализации смысловых значений со стороны читателя.

Дискурс близок речевому событию, хотя ему и нетождествен. Дискурсивная практика вбирает корпусность функционала, тем самым со-бытийно ориентируя воспринимающего. «Язык есть не что иное, как дополнение мысли, стремление возвысить до ясных понятий впечатления от внешнего мира и смутные еще внутренние ощущения, а из связи этих понятий произвести новые» ^{[6, с. 304-305]}. Рождение художественного дискурса происходит в корпусе архитектонических манифестаций индивидуально-авторского стиля. Стиль традиционно понимается не способом оригинального типа мышления, но универсальным кодом. Такое восприятие стиля ограничивает читателя в интерпретативной процедуре, феноменологическом, рецептивном толковании знака, текстового комплекса. Следовательно, стиль не только формальная сторона текста, хотя и «форма языка – есть систематическая структура» ^{[21, с. 50]}, но и особый вид генерализации дискурса, «существует некий баланс между объемом языкового материала, который человек «держит в голове» в готовом виде, и объемом языкового материала, который он конструирует непосредственно в процессе порождения или понимания текста» ^{[19, с. 128]}. Читатель самоопределяется в многомерной сфере произведения-текста, подключается к дискурсу, становится соавтором эстетического продукта. «Звучание слова аккомодируется для каждого читателя избирательно. Находить свой для себя и будет итоговым актом прочтения текста, который доставляет удовольствие, позволяет предвидеть бесконечную перспективу ^{[4, с. 48]}.

Художественная реальность текста становится для субъекта речи полем совмещения и сближения полярных точек, взглядов, позиций, «несовпадение горизонтов и есть производная составляющая, регулирующая движение текста в наличной культурной атмосфере» ^{[4, с. 18]}. Множественность их комбинаций буквально раскрывает потенциальную бесконечность смысловой парадигмы. Значимой позиционной точкой анализа дискурса не должен становиться финальный абрис его системы координат. Должно быть обозначено более детальное определение его сферической области, которой, по сути, нет границ, как нет фактических пределов человеческого сознания. Управление сознанием, систематизация форм – это лишь предзавершающие приемы, которые номинально конституируют язык как систему, оговаривают ее имманентные варианты, предлагают базис восприятия. Совокупность многочисленных внутритекстовых отношений и рождает ткань текста, что по своей природе, на наш взгляд, не чуждо дискурсу. Отношения связей, смещение уровня смысла в биполярную область обретает иное бытие, близкое концепту. Концепт есть «многомерное смысловое образование, в котором выделяются ценностная, образная и понятийная стороны» ^{[9, c. 91]}. Разверстка концепта в пространстве происходит под воздействием сознания, мышления реципиента, ряда процедур сопоставительного порядка, и, более, взаимовлиянием эмпирического, чувственного и гносеологического. Следовательно, утверждение двух и более смысловых интенций укрепляет положение, как текстовой плоскости, так и, в нашем случае, смысло-сферы. Преддискурсивные точки отсчета строго определяют мысль, сознание читателя или совокупность его репрезентаций, а также обозначают уровни дискурса и правила со-существующих единичных авторских практик.

Когнитивные стратегии анализа дискурса не дают возможности окончательно объективировать процесс формирования в нем смысла как первоначала. Это задача перспективного научного решения. В данном случае, можно предположить вероятностный уровневый состав дискурсивной практики в художественной коммуникации. Для этого необходимо ввести в терминологический оборот общенаучное понятие регистра. Под регистром нами понимается не столько текстовая фиксация дискурса в зависимости от ситуативного разрешения, сколько предел его функциональных возможностей. Частность определения наличных функций будет когнитивно-концептуальна.

Процессуально-функциональный состав дискурса помогает провести дистанцию между основными точками его формирования: знаковый корпус, номинация действий, определение коннотаций, диалогический вариант редупликации смысла, перспективный ход движения дискурса. Регистрами дискурсивной практики являются: интенция (направленность на какой-либо предмет), интеракция (процессуальный характер текста), декодирование (понимание, расшифровка знакового корпуса), когерентность (связность с другими языковыми номинациями), инференция (интерпретация полученного языкового сегмента). Крайние позиции обозначенной иерархии отвечают за становление и конкретизацию смысловой нагрузки дискурса, что наиболее существенно при его экспликации и конкретизации значения.

Интенция есть особый вид гностической направленности текста. Она проявляется в ряде наличных маркеров, но наиболее действенно это заметно в вариантном диалоге литературных конструктов, интертекстуальности. Интертекст явление полифункциональное, ведущей функцией вслед за текстопорождающей оказывается функция смыслоформирующая. Именно последняя придает дискурсу когнитивную, спектральную, деструктивную приметы-свойства. «Тексты формируют дискурс на основе дискурсной интенции. Интенция становится не только важнейшим текстовым параметром, но и дискурсоформирующим. Дискурсная интенция является одним из важнейших критериев членения потока коммуникации на типы дискурсов и даже дискурсные формации» ^{[12, с. 4]}. Таким образом, интенциональный порядок становится регистром конкретизации текстовой наличной структуры.

Инференция задает параметры интерпретативных стратегий дискурса. В художественном тексте буквальная значимость языка очевидна, но не первостепенна. В нем говорит особый слой, воплощенный во внутренней форме, ее прогрессивной, аккумулятивной реализации в модели контакта «автор – текст – читатель». Данная пропозиция крайностей позволяет, как воспринять, понять текст, так и его сферически объективировать, дать возможность целостного, дальнейшего движения в литературно-историческом процессе. Парадигмальным свойством дискурса в коммуникативной цепи является не только предполагаемая ситуация перспективного диалога автора с читателем, но и непосредственный контакт языковых конструкций. Художественный дискурс, помимо очевидной связи «текст – текст», расширяет мыслимое поле с рецептивной подачи читателя до эстетических пределов «текст – сфера культуры, сфера мира». В данном случае и автор, и читатель являются значимыми доминантами смысловой реализации дискурса.

Дискурсивное письмо не исходное понятие или структура, это временное становление языка, определение-констатация его новых, контекстных значений. Следует уточнить, что дискурс всецело связан с внетекстовой реальностью, системой метасмыслов, актуальных для автора, «переход к новой единице дискурса, образованной фразой или высказыванием, представляет собой сдвиг, разрыв, мутацию в иерархии уровней» ^{[17, с. 137]}. Создатель текста начально субъек­тивен дискурсу, но приращение дополнительных значений сбивает авторитетную фигуру демиурга в область интерсубъективности, да и «художественный дискурс распадается на частные версии (идиостили), которые в итоге смешиваются в конфликт голосов» ^{[3, с. 24]}. Тем самым достигается эффект постоянного соприсутствия автора, да и текста, процессу становления и развития. Аналитически контекст не должен рассматриваться как явление застывшее, раз и на­всегда созданное приложением к тексту, он есть важнейшая составляющая внетекстовых структур. С каждым новым включением текста в текст мировой культуры и литературы происходит генерация новых смыслов, на основе которых корректируются, обобщаются старые значения-представления или происходит их замена на диаметральные, принципиально-противоположные. «При этом фактор субъективности интерпретации не преодолевается, не снимается и не затушевывается, а проблематизируется и становится одним из параметров модели культуры как диалога сформированных культурой сознаний, обменивающихся смыслами с помощью текстов» ^{[16, с. 34]}. Читатель как магистральное звено процесса постижения сути дискурса, его онтологического кода сориентирован на достижение статуса вненаходимости относительно всего: «Вненаходимость – необходимое условие для сведения к единому формально-эстетическому ценностному контексту различных контекстов…» ^{[2, с. 72]}. Следовательно, достижение читателем статуса вненаходимости относительно текста предопределяет и постижение дискурсивной формации как полярного, синтетического явления.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что художественный дискурс есть иерархически нормированный процесс, который обладает рядом специфических черт. Дискурс, в отличие от текста, ситуативно реализует потенциал функциональной раскладки языка. Именно коммуникация проектно манифестирует модель особой взаимозависимости автора и читателя, реципиента и лица, продуцирующего текст. Следует помнить, что иерархия дискурса есть небуквальное его сложение, но взаимосвязь парадигмальных языковых форм, функционально существующих в сознании реципиента-читателя. Концептуальная модификация частей сорганизует матричный вид когнитивной модели оценки реальной действительности. Приращение смысла художественному дискурсу в данном процессе создает необратимый эстетический эффект прогрессивной диффузии, что свидетельствует о потенциальной множественности языка, но противоречивости знака. Коррекция смысла, декодирование символа есть живая интенция человеческого мышления и сознания, получающая конкретизацию в материальной сущности наличного текстового полотна.