Surrealistic Phantasmagoria: Interpretation of Sakyo Komatsu's Novel 'Paper or Hair' in Terms of Glamor

Iakovleva Elena professor of the Department of Philosophy and Socio-Political Disciplines at Institute of Economics, Management and Law (Kazan) 420111, Russia, respublika Tatarstan, g. Kazan', ul. Moskovskaya, 42 mifoigra@mail.ru Other publications by this author

Интерпретация текста представляет собой уникальный процесс. Художественное произведение, захватывая читателя, способствует выстраиванию (невидимых) диалогов между Интерпретатором и Автором, (вымышленной) художественной Ситуацией и реальностью. При прочтении художественного текста в одном пространстве/месте пересекается множество траекторий, в том числе, Автора и Интерпретатора, социального и личного, реального и фантазийного, образуя единый топос вместе/в-месте. Необходимо заметить, что рождаемые в процессе чтения мысли, могут не совпадать с Авторской позицией: у каждого читателя складывается собственное видение текста. Как справедливо замечает Б. Гройс, талантливый художник способен воплотить «в своих произведениях разнообразнейшие проблемы своего времени, общие для всего человечества вопросы или свои глубоко личные обстоятельства, обсессии, идиосинкразии, которые позволяют трактовать его произведение самым различным образом», но многочисленные интерпретации «не дают возможности вынести о них окончательного суждения» ^{[1, с. 20]}. Множество интерпретаций одного художественного текста позволяет представить интерпретационную практику произведения в виде ризоматичной сети-спирали, разрастающейся в непредсказуемом направлении.

В научной литературе обнаруживается устойчивый интерес к процессу интерпретации, благодаря чему актуализируются идеи, на которые нередко не обращают внимание ^{[2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10]}. Исследователи выявляют в художественных текстах историческую подоплеку ^[4], особенности индивидуального стиля, связанного с жизнью Автора ^{[2, 3, 5]}, выстраивают художественные картины мира ^{[6, 7]}, проводят историко-культурные параллели ^{[8, 9, 10]}. В нашей интерпретации на основе анализа художественного произведения Комацу Саке «Бумага или волосы» ^[11] проиллюстрируем некоторые историко-культурные параллели.

Обращение исследовательского интереса к рассказу японского писателя-фантаста обусловлено тем, что его текст, виртуозно сочетающий «беспроигрышную сюжетность с проблемностью и социальной заострённостью», обрамленными «изящным стилем» ^[12], выступает в качестве многослойного семиотического образования. Интерпретатор, подражая стилю Авторского изложения, пытается придать сюрреалистический характер своему видению. Сюрреализм проявляется в самой интерпретационной ситуации, где (неожиданно) встречаются фантазия К. Саке и существующий в социальном гламур, японское и русское, умерший писатель и живущий философ-культуролог, литературное и научное, иллюзорное будущее и реально-гламурное, являя собой модус вместе/в-месте. В итоге рождается очередная сюрреалистическая фантасмагория как своеобразное «воспоминание о будущем». Последнее требует прояснений.

Небольшой рассказ Комацу Саке «Бумага или волосы», написанный в духе сюрреалистической фантасмагории в 1963 году, позволяет выразить наше отношение к нему через призму воспоминаний о никогда-не-бывшем-будущем в жизни Автора/Интерпретатора/социального. Как уже было сказано, творец рассказа и Интерпретатор никогда не встречались, что переводит воспоминание в разряд сюрреалистичных. В произведении фантазийно-провидческая/сновиденческо-кошмарная ситуация, созданная игрой воображения Автора, реалистично передает (будто бы) происходящее (в нашей интерпретации – будущее, ставшее настоящим). При этом само развертывание сюжета не имеет ни конкретного времени, ни пространства – оно случилось неизвестно когда и где: в реальности, виртуальности или фантазии личности. Ключевые идеи и потаенные мысли, выражающие Авторские (бессознательно-сознательные/сознательно-бессознательные) опасения по поводу пропажи Бумаги как исчезновения стабильности/устойчивости/традиции, облеклись в произведении в реальность реальности/сон/бред/призрак. Демонстрация подобной реальности как иррационального мира по-ту-сторону-действительности открывается сознанию в сумеречно-мрачных полутонах. Подчеркнем, сюрреалисты, понимая различия «между дневным, рациональным существованием и ночным, иррациональным бытием», открывающим им «поэзию снов, галлюцинаций, мечты, чудесного и фантастического», выражали иррациональное бытие посредством символов ^[13]. Хаос как своеобразное отклонение от гармоничного состояния социального сюрреалисты трансформируют в художественную фантасмагорию: ее содержание показывает парадоксальное/нереальное/абсурдное. Такой тип произведений отличает то, что их содержание основывается «на внекультурной действительности», дистанцирующейся «от точного воспроизведения внешней реальности» ^{[1, с. 21, 22]}. В сюрреализме в оптику внимания попадает фантасмагорическое как нечто неординарное, становящееся причиной ломки повседневной жизни и ее привычного хода событий, высвечивая непредвиденные связи явлений/феноменов/людей и обнажая логику абсурдного/парадоксального. В содержании фантасмагории происходит наслоение рационального и бессознательного, реального и фантазийного, прошлого, настоящего и будущего, что разрушает привычную логику и стабильность, переворачивая бытие. Пересекающиеся в фантасмагорическом повествовании жажда жизни и призрак смерти приводят в смятение чувства, вызывая у читателей состояния оцепенения, страха, ужаса, но при этом – интереса к развитию сюжетной линии. В сюрреалистической фантасмагории демонстрируется возможность случающегося когда-либо, обладающая катастрофическим характером. В итоге, возможное как «древняя сфера фантастического и безумного со своим миром грез – неожиданно возвышается до какой-то странной власти» ^{[1, с. 45]}. Химеричность художественно-фантасмагорического возможного ввергает читателей в пучину Хаоса: здесь «в силу отсутствия каких-либо законов все осуществимо и достижимо» ^[13]. В фантасмагорической сюрреальности реальное, связанное со стабильным/устойчивым/традиционным, обесценивается и теряет смысл, погружаясь в пучину безвременья: пересекающиеся прошлое и будущее переплавляются в безумное настоящее. Возникшее сумасшествие беспредельно и вирулентно: оно перерастает из единичного чувства во всеобщее, захватывая собой все пространство социального и заставляя (насильно/вопреки желанию) жить в нем. Все, подвергшееся властной атаке безумного, начинает подавляться им, теряя собственные черты. Заметим, ужас сюрреалистической фантасмагории в зависимости от Авторского замысла и фокуса интерпретации может приобретать различные модусы – быть над-действительностью и под-действительностью. Происходящие в пространстве трансформации, не позволяющие избавиться от них, поражают своей грандиозностью и масштабностью. Они оказывают влияние на время, создавая иллюзию его остановки. Время застывает «в состоянии шока, в который вводится сознание в состоянии исступления и спонтанной галлюцинации» ^[13]. Рождается безвременье как длящееся вечное теперь, названное О. Домингез литохромизмом/окаменением времени. Художественное содержание сюрреалистической фантасмагории со своим хронотопом, соблазняя читателя парадоксальным/нереальным/абсурдным, замыкается, заставляя п(р)очувствовать ужас и безысходность свершившегося или надвигающегося будущего. Стечение обстоятельств в канве повествования фантасмагории обнаруживает иррационализм скрытой реальности, разрушая повседневное и вводя разум в замешательство. Только определенная категория людей, не потерявшая способности рефлексировать над происходящим, (неожиданно) озаряется: на них нисходит профанное просветление (А. Бретон).

Возвращаясь к произведению Комацу Саке «Бумага или волосы», подчеркнем: японский автор в своем тексте представляет сюрреальность, в которой переплелись элементы воображаемого (прошлого/настоящего/будущего?) и действительного. В содержательном пласте японского рассказа перекрещиваются реальный, ирреальный и сверхреальный планы, накладывающиеся друг на друга. Данный прием, как мы считаем, обусловлен малой формой произведения, заставившей Автора сжать повествование. Посредством уплотнения содержания был достигнут эффект нагнетания мрачной атмосферы происходящего, специфическим образом воздействующей на Интерпретатора. Автор, сразу погружая читателей в катастрофичную ирреальность, вводит элемент сравнения, высвечивающий исчезнувшую стабильную/устойчивую/традиционную реальность. Неординарным происшествием, нарушившим привычный ход событий, стало исчезновение Бумаги, чтостало импульсом для появления на авансцене ирреальности.

Ирреальный план суть Авторское воображаемое, поддернутое флером мистического. Вторгшаяся в бытие трансцендентность ирреального наводит ужас и пугает своими колоссальными масштабами. Только на первый взгляд, отсутствие Бумаги – рядовое происшествие, случающееся ежедневно и требующее пополнения бумажных запасов. Но в рассказе К. Саке оно приобретает вселенский размах из-за своего диверсионного характера: абсолютное исчезновение Бумаги и невозможность ее восстановления повлекли за собой вереницу катастроф, обладающих масштабным и разрушающим характером. В результате данного События, высветившем со-бытие Автора/его героев/Интерпретатора, произошел раскол внутри художественного хронотопа: прошлое с привычным укладом, сопровождающимся порядком и размеренностью, было четко отделено от настоящего, в хаосе которого постоянно вскрывались новые факты. Комментарии о Событии имеют эмоционально-экспрессивную окраску, что указывает на со-бытийность происходящего: они написаны короткими, обрывочными предложениями, основанными на личных впечатлениях (согласно сюжету, Автор стал непосредственным участником происходящего). Своими репликами он одновременно сообщает текущую информацию, выстроенную подобно новостному выпуску, и оказывает эмоциональное воздействие на читателя, пытаясь показать катастрофичность последствий. В ситуацию кошмара и ужаса вводят начальные ремарки, заставляющие не только читать быстро, но и предупреждающие о возможности разрыва процесса, что характерно для ризомы как составляющей интерпретации: «предупреждаю вас – читайте как можно быстрее! Иначе я не могу поручиться, что вам удастся дочитать эту историю до конца» ^[11].

Новый образ жизни, связанный с исчезновением в течение полутора часов во всем мире Бумаги, приобретает негативный оттенок, ввиду глобальности последствий, панорама которых разворачивается постепенно: постоянно Нечто происходило и меняло течение жизни, но первоначально никто «никак не мог понять, в чем дело, но что-то было не так» ^[11]. Исчезало все бумажное, превращаясь «в сероватый порошок, похожий на пепел», а «бедствие принимало все более грандиозные размеры»: «вся наука, вся культура безвозвратно исчезли. Не только в Японии, но и во всем мире опустели все библиотеки. Превратились в прах все книги, письменные документы, словари, справочники, научные работы, исследования...» ^[11]. Подчеркнем, произведение было написано в 1963 году, в начале развития компьютерной эры. Возможно, Автор ситуацией исчезновения Бумаги выразил собственное опасение перед будущим, связанным с развитием высоких технологий, способных разрушить традицию и стабильность. Перечисленное позволяет негативно трактовать ирреальность: в ней обнаруживается параллель с Адом, что говорит в пользу сюрреалистичной под-действительности. Люди погрузились в довольно мрачную атмосферу, где каждое мгновение краски становились все более темными, перекрывая дорогу будущему и рождая пессимистические настроения.

Происходящие в японском рассказе события, как мы считаем, созвучны современнойформе жизни, связанной с появлением в обществе гламура. В пользу данного тезиса говорит огромное количество фактов. Во-первых, определим пространство бытия современных людей как Хаос. Сегодня интенсивное развитие приводит к быстротечности жизни: бытие социального (события без событийности, коммуникация без коммуникантов, работа без результатов, бесконечная вереница развлечений, постоянная смена модных тенденций) протекает на больших скоростях. Перечисленное не способствует остановкам с критическим осмыслением происходящего: везде «творится нечто невообразимое» ^[11], что привносит дисгармонию в окружающее пространство. В нем невозможно разобраться, вычленить главное, структурировать нагроможденное. Личность перестает различать реальное и виртуальное, действительное и симулятивное, серьезное и развлекательное, что нередко приводит к ощущению кошмара. Как итог подобного, большинство людей перестает осуществлять смысложизненный поиск, живя по заданным стандартам, не рефлексируя над собственной жизнью и проявлениям в ней. В интерпретируемом рассказе только Автор задумался над катастрофой происходящего и начал искать выход из нее.

Во-вторых, увлеченность инновационными технологиями нередко приводит к уничтожению традиции. Все связанное с прошлым оказывается устаревшим, подвергаясь забвению.

В-третьих, в бытии преобладает экономическая составляющая: стремление к богатству ложится в основу жизнедеятельности людей. Вспомним, в рассказе ученый Номура «заключил контракт с одной крупной фирмой и теперь работает для нее над какой-то проблемой. Разумеется, за солидное вознаграждение» ^[11]. Само стимулирование новаций вуалирует цели властных структур, связанные с обогащением и уничтожением традиционного.

В-четвертых, в современности обнаруживает себя абсурд, нередко демонстрирующий ирреальную сторону бытия. Люди, осознавая/не осознавая, живут в пространстве бессмысленного гламурного, вследствие чего их действия/поступки становятся абсурдными. Именно абсурд становится местом концентрации придуманного существующего, тиражируемого в гламурном социальном и становящегося реальностью, делая невозможное возможным и давая ему жизнь параллельную реальности или заменяющую ее.

И, наконец, особо остановимся на пластике как одном из символов современного общества. Изобретенная в рассказе пластиковая бумага отвечает требованиям гламура: ее внешняя красота связана с блеском, яркостью и глянцевостью. Подчеркнем, данные характеристики бумаги, делающие ее востребованной, можно обнаружить только сразу после выхода с конвейера. Многоразовое использование пластиковой бумаги приводит к непривлекательному виду, в итоге обладатель, теряя к ней интерес, без сожалений выкидывает. Временная поверхностная, искусственно-обездушенная красота бумаги позволяет говорить о красивости, главенствующей в современности. Пластиковая продукция выпускается в огромных количествах, поддерживая постоянный спрос потребителей. Как мы считаем, пластик в гламурном социальном наглядно демонстрирует главенство экономических отношений, где функционирует бесконечно-возобновляемая цепочка «производство – товар – рекламный соблазн – приобретение – мусор».

Неисчезающая ирреальность приключившегося постепенно трансформируется в реальность, высвечивая в ней договорные и потребительские отношения, оппортунистические стратегии и экономику понимания. В результате происшествия монеты («только они и остались») оказались «единственной ценностью» ^[11]. Неслучайно люди, у которых сохранились медяки, не соглашались ни на какие условия их обмена («Шутите!» ^[11]).

Символами реальности в рассказе становятся Бумага и Волосы, вынесенные Автором в название. Заметим, второй символ оказывается эпизодическим, появляющимся только в конце, тем не менее, он также значим и связывает нас с гламурным социальным. Осуществляя дешифровку символов, сделаем остановку в нашей ризоматичной сети-спирали интерпретационного процесса, чтобы создать плато как зону временной пульсирующей устойчивости, проясняющей смысл символов.

Бумага как артефакт и феномен культуры является привычным атрибутом. Но «подумать только, на каком хрупком материале основана человеческая культура! Больше четырех тысяч лет люди доверяют свои знания, свои духовные достижения этим ничтожным листочкам, которые разрушаются с поразительной легкостью» ^[11]. Бумага, олицетворяющая традиционное и стабильное, является многофункциональным элементом повседневной жизни людей, вследствие чего ее исчезновение приводит к Хаосу и катастрофе.

Бумага как древнейшее изобретение человечества имеет собственную историю. Японцы узнали секрет производства Бумаги, хранившийся у китайцев, только в VII веке благодаря корейскому монаху. Технологию китайцев японцы модифицировали, значительно расширив диапазон качественных и художественных возможностей Бумаги. Японская Бумага, называемая васи, отличалась тонкостью, прозрачностью и прочностью. Ее ценили одновременно за практические свойства и красоту: неслучайно в период Хэйан (794–1185 гг.) за японскую Бумагу расплачивались золотом. Обратим внимание еще на один факт. В японской культуре изготовление Бумаги было окружено ореолом сакральности. От изготовителя васи требовалось точное следование рецептурным предписаниям: любое отклонение неизбежно ухудшало качество продукта, поэтому Мастер обращал внимание на мельчайшие детали, в том числе время производства. Дело в том, что «любая бумага непосредственно после изготовления часто имеет запах. В лучшем случае она пахнет свежими растениями без примеси гниения, которое нередко появляется, если бумагу делают в жаркую погоду. Запах со временем улетучивается, но для настоящего мастера престижно, если его бумага с самого начала вовсе не имеет запаха» ^{[14, с. 292]}.

Немаловажное значение имеет и отношение Мастера к Природе, включающее в себя не только эстетический, но и нравственный аспекты. При производстве Бумаги Мастер, учитывая природные факторы, выказывал к ним личное отношение. У Соэцу Янаги находим строчки: «Почему бумага, изготовленная вручную, приобретает теплоту? Почему естественный цвет никогда не бывает вульгарным? Почему при сушке на солнце оттенок бумаги приобретает спокойную ясность? Почему зимняя вода способствует хорошему качеству бумаги? Почему, когда края васи остаются необрезанными, она приобретает большую утонченность? Все это потому, что в бумаге, создаваемой вручную, небесное благословение выражается наиболее сердечно. В этом случае Природа показывает свою глубину, ничего не скрывая. Когда мощь Природы ощущается наиболее сильно, любая бумага становится прекрасной» ^{[15, с. 157]}. Согласно японской традиции, отношения Мастера и Природы должны быть гармоничными, показателем чего выступает качество Бумаги. Так, «опытные мастера говорят, что, взглянув на бумагу, можно почувствовать, честные люди её делали или нет, в хорошем настроении был мастер или после ссоры с женой. В то же время, если плохой человек искренне, добросовестно работал, бумага получится хорошей, потому что на этот момент он был в гармонии с Природой» ^{[15, с. 149]}.

Бумага в японской культуре выступает одновременно в качестве утилитарного материала и эстетического феномена. В эссе Соэцу Янаги «Васи но би» («Красота бумаги») можно обнаружить следующие строчки: «ручная бумага всегда полна очарования. Я вглядываюсь в нее, я касаюсь ее пальцами – и наполняюсь удовлетворением, которое трудно выразить. Чем она совершеннее, тем труднее мне использовать ее для тривиальных целей. Для васи все будет оскорбительным, кроме превосходной каллиграфии. Это просто чудо. Не странно ли, что я думаю так? Ведь это только бумага. Однако похоже, что ее красота кроется в простоте. Хорошая бумага вдохновляет нас думать о хороших вещах» ^{[15, с. 157]}. Более того, японская Бумага обладает рядом личностных характеристик и эстетических качеств, о чем неоднократно писали многие авторы. Обращает на себя внимание тот факт, что васи описывают как одухотворенное существо, награждая эпитетами красивая, благородная, изысканная, богатая, вечная, скромная, очаровательная, теплая, эмоциональная/сдержанная, мягкая/твердая, правдивая/ложная, гибкая, толстая, сильная ^{[15, с. 76]}. В контексте нашей интерпретации эстетические качества васи, связанные с ее внешней декоративностью, усиленной посредством рукотворных украшений каллиграфа/художника, позволяют провести параллель с гламуром, где ценится только красивое. Но понимание эстетических качеств васи требует определенного уровня духовного развития людей, способных понять и оценить красоту Бумаги изнутри: «если кто-то способен погрузиться в созерцание "васи", позволив ее природе выразить себя, тот начинает видеть не только ее внешнюю красоту, но может воспринять и всю ее целостность – почувствовать труд, вложенный в ее рождение, простое благородство ее созидания, аромат ее растительной природы, то есть прочувствовать ее дух» ^{[15, с. 102]}. Понимание красоты японской Бумаги требует вовлеченности и своеобразного энергийного вхождения в ее поле. Заметим, в гламурном социальном не уделяется должного внимания содержательному аспекту феноменов и явлений.

Наличие множества видов васи обуславливает ее использование в различных областях социального и личного. Вспомним, из Бумаги японцы изготавливают печатную и сувенирную продукцию, одежду, ширмы, фонари, зонты, веера и пр. Подчеркнем, несмотря на интенсивное развитие высоких технологий, васи до сих пор делают ручным способом, что одухотворяет ее.

Обращаясь к символизму Волос, подчеркнем в нем следующие аспекты. Волосы на голове человека как составная часть защитного покрова обладали статусом сакральности и магичности. Трактуемые в качестве своеобразных лучей, они сосредотачивали в себе свойства личности, олицетворяя высшую жизненную и физическую силу, вдохновение и здоровье. В японской культуре Волосы относились к разряду мощных символов. В японской прическе – нихонгами – не было место случайности, поэтому ее изменение сигнализировало о смене статуса. Сама прическа наделялась эстетическими эпитетами (роскошная, вычурная, экстравагантная, элегантная, сдержанная, изящная), и была свидетельством вкуса хозяйки/хозяина. Подчеркнем, до сих пор нет однозначного мнения о происхождении сложных причесок: одни исследователи утверждают, что в третьем веке они были заимствованы у корейцев и китайцев; другие считают, что это – японский феномен.

Возвращаясь к традиционной японской прическе нихонгами, подчеркнем следующее. Она, обладая единым базовым основанием, имела сложную конфигурацию, что достигалось за счет укладывания (вверх/вниз/вперед/назад) прядей-петель разной формы вокруг основания «конского хвоста». В результате из Волос создавались художественные композиции, напоминающие крылья бабочки, банты, цветы, волны, лодки и пр. Каждый этап создания прически был строго расписан. Сначала волосы делились на пять зон (передняя, две боковые, затылочная и верхняя). Далее «корень» прически (верхняя часть) в зависимости от социального статуса/возраста/ситуации (выше/ниже) туго перевязывался Бумажной лентой. К нему, плотно подтягивая или оставляя висеть свободной, присоединяли затылочную часть и затем – боковые части, тем самым создавая форму разрезанного горизонтально круглого Бумажного фонаря. В конце процесса переднюю часть Волос сначала перевязывали, а далее присоединяли ко всей конструкции, придавая прическе плоский/пышный силуэт. Заключительный аккорд – создание единого пучка волос на затылке – магэ, дающего название всей прическе. Как правило, магэ придавали различные формы (подворачивали кверху, загибали внутрь и др.), украшая в зависимости от статуса и обстоятельств шпильками и гребнями из дорогих материалов (слоновой кости, черепахового панциря, золота, кораллов), четырехгранной палочкой когай, шнуром из золотых нитей, цветами и пр. Огромную роль при создании сложной конструкции прически играло масло бинцкэ, изготавливаемое из материала для воска свечей: оно делало Волосы липкими, а прическу твердой.

Резюмируя вышесказанное, можно утверждать следующее. Бумага и Волосы оказываются довольно мощными энергийными символами японской культуры, общими чертами которых являются традиционность и эстетичность. Оба символа в качестве коннотационной составляющей содержат в себе значение одухотворенной красоты. Последняя связана не только с процессом их творческого создания, но и личностью Мастера, интеллектуальным горизонтом потребителя и его способностью воспринимать/созерцать/оценивать красоту в японской Бумаге и прическе из натуральных Волос. Бумага и Волосы в японской культуре связанны с природной многогранностью Красоты: в ней высвечиваются духовно-субъективное Мастера как Автора и потребителя как Интерпретатора. Бумага выступает не только средством фиксации происходящего, но и неотъемлемым атрибутом социального (объективного) и личного (субъективного). Волосы и прическа из них, олицетворяя жизненную силу личности, свидетельствуют об умении ухаживать за собой, создавая символически насыщенный образ. Более того, Волосы и их красота фиксировались на Бумаге: вспомним, дошедшие до нас многочисленные портреты японских красавиц и самураев.

Бумага и Волосы в контексте японской культурной традиции приводят нас в мир красоты, позволяя провести сравнение с современным гламурным обществом. Оба символа, относящиеся к эстетическим феноменам, сакральны и магичны по своей природе, что напрямую указывает на их связь с гламуром (в переводе с английского – колдовство). Но понимание красоты как константы гламурной идеологии сегодня трансформировано. Современное общество, акцентируя внимание на гедонизме без удовольствия и эстетизме без красоты, сосредоточено на без(д)умном созерцании бесконечной вереницы созданных образов и симулятивных спектаклей с ними. Как правило, внимание современных людей скользит по внешним глянцевым поверхностям, не сосредотачиваясь на сути явлений и разворачивающихся событий-без-событийности. Тиражируемая красота в пространстве гламура обездушивается, становясь технологично сделанной и не обладающей глубоким содержанием. В пространстве гламурного социального исчезает магия восприятия Бумаги как эстетического феномена. Сам процесс производства Бумаги является технологичным: главное в нем – экономическая прибыль, зависящая от объемов производства, возрастающих нужд потребителей и скорости товарообменных операций. Привлекательностью обладает новая Бумага, не затертая и не зачитанная. Весомость и ценность Бумаге в гламурном обществе придают деньги, сделанные из нее. Вспомним, в рассказе К. Саке панические настроения начинаются в связи с пропажей денег: «бумажник был пуст! На лбу у меня выступил холодный пот. Еще бы! Ведь я отлично помнил, что там лежала добрая половина моего жалования» ^[11].

Трансформируется в гламуре и понимание красоты Волос, трактуемых сегодня только как элемент имиджа, не несущий в себе символического содержания. Современные прически, как правило, зависят от модных тенденций, представляя собой довольно простую и практичную форму. Только в театрализованных шоу можно увидеть канонические японские прически, но и они все чаще заменяются париками.

Сравнительный анализ традиции и современности показывает: в их пространствах по-разному расставляются акценты в понимании красоты Бумаги и Волос. Современный гламур во многом проигрывает перед многовековой традицией: в нем утрачивается содержательная сторона явлений и феноменов, смещая оптику видения с внутренней глубины на глянцевый внешний вид. В пространстве гламура Бумага и Волосы оказываются лишенным не только эстетической содержательности, но и сакральности, связанной с личностью Мастера.

Возвращаясь к интерпретации рассказа, отметим еще ряд моментов.

Исчезновение Бумаги как своеобразное освобождение от традиции показывает стерильность общества. К. Саке акцентирует внимание на том факте, что после пропажи «улицы выглядели чистенько и приятно: ни плакатов, ни объявлений, ни бумажного мусора» ^[11]. Но интенсивное развитие инновационных технологий оказывается неспособным заменить пропажу. Производство пластиковой бумаги оказывается невыгодным: себестоимость изобретения была достаточно высокой, «да и качество ее не такое уж хорошее, если не считать водоупорности» ^[11]. Более того, пластиковая бумага оказывается не способной заменить многофункциональности японской Бумаги. Разве можно писать на ней кисточками каллиграфические письмена и портреты, оставляя неповторимый эффект подтеков и живой духовный след Мастера? Таким образом, пластиковая бумага олицетворяет, с одной стороны, прогрессивность и технологичность, с другой, – дороговизну, глянцевость, обездушенность и неэкологичность. Данные обстоятельства обнажают специфику гламурного общества, стирающим прошлое, живущим настоящим и не заботящимся о будущем.

Причиной и источником катастрофы стал приятель Автора – Номура, «молодой, очень способный биохимик», «не от мира сего, маловато у него здравого смысла», заключивший «контракт с одной крупной фирмой» ^[11]. Именно Номура искусственно вывел элитную породу бациллы «сильцис майорис», размножающейся «в двести раз быстрее, чем исходная, одно деление за десятые доли секунды. Размножение происходит на поверхности бумаги, и как только бацилла делится, она тут же бумагу поедает. Очевидно, вся бумага земного шара была заражена спорами этой бактерии» ^[11]. Подчеркнем, сам Номура, соблазнившись денежным вознаграждением и возможностью заниматься наукой, наивно полагал, что его изобретение связано всего лишь «с уничтожением макулатуры» ^[11].

Выявленные Автором причина и источник развернувшейся катастрофы, позволяют говорить о включении третьего плана рассказа – сверхреального. Для него характерно господство здравого смысла и рациональности, направленными на обеспечение стабильной жизнедеятельности. Именно катастрофичность последствий, вызванная пропажей Бумаги, заставляет критически осмыслить происходящее и интенсивно искать пути выхода из него. После эйфорического состояния, связанного с проявлением неограниченной свободы, в том числе свободы от традиции, люди пришли в замешательство. Перед ними открылась бездна Ничто, где каждый – Никто и все существующее – иллюзорно, потому что не поддается фиксации и хранению, пропадая в пространстве и времени. Поглощение океаном пустоты – Ничто, не образующим Нечто, стало фундирующей основой существующего, становящегося призрачным. Ничто как абсурд/тщета ложится в основу ирреальности, ведущей человечество в Никуда: все связи (с традицией/социальным/Я) оказываются разорванными в клочья, рождая бессмысленность происходящего и «конвульсивную красоту» (Пигулевский В.О.), имеющую только внешний лоск без внутреннего содержания.

Разрушенные традиционность, стабильность и устойчивость жизни неожиданно дали возможность людям почувствовать единство бытия, заставив объединить рационально-интеллектуальные усилия в решении проблемы. Как известно, сознание начинает интенсивно работать на границе/пределе, сталкиваясь с чуждым/неординарным/ирреальным. Осознав чудовищность своего изобретения и невозможность его уничтожения, Номура находит в себе силы создать противоядие, сохраняющее Бумагу: «он начал пропитывать бумажную массу каким-то раствором, чтобы защитить ее от "сильцис майорис". Сначала бедная бумага жила всего два часа, потом шесть. И вот, наконец, он добился трехсот часов. Удастся ли вернуть бумаге ее былую долговечность – еще неизвестно...» ^[11]. Оборотной стороной противоядия Номуры было поражение Волос, но «что значат волосы по сравнению с культурой человечества?!» ^[11]. Несмотря на значимость обоих феноменов, сфера применения Бумаги оказывается более обширной в сравнении с Волосами. Если последние в большей степени связаны с личным аспектом жизни, то Бумага одновременно воплощает личный и социальный компоненты, сохраняя многовековую традицию субъективно-объективного.

Подчеркнем еще один значимый аспект произведения. В сюрреалистической фантасмагории Комацу Саке вуалировано затрагивается проблема смерти (культурного/социального/личного). В художественной фантазии Автор явил читателям драматическую странность посредством фрейдовского сгущения: в результате сжатия информации произошла концентрация ужасного в виде образа Смерти, олицетворяемого отсутствием Бумаги. Эффект сгущения усилил жанр произведения, где художественно был представлен неисчезающий кошмарный сон наяву. Обратим внимание на истоки слова фантасмагория, в переводе с греческого означающего публично выступающий призрак. В качестве призрака у К. Саке представлен ужас абсолютного исчезновения Бумаги, потрясающий своей всеохватностью. Перечисленное оказывает эмоционально-психическое давление на читателей, желающих быстрейшего разрешения ситуации или избавления от нее, связанным с окончанием чтения.

В заключении подчеркнем следующие моменты. Анализ сюрреалистическо-фантасмагорического рассказа Комацу Саке «Бумага или волосы» представляет одну из его интерпретаций в контекст гламурного социального. Произведение символически выражает страхи Автора за будущее человечества. Ключевые символы рассказа – Бумага и Волосы – оказываются значимыми и энергийно-насыщенными. Среди их коннотаций выделим одухотворенность, красоту и традицию. Вуалированным символом текста оказывается Смерть, указывающая на пределы бытия.

Фантасмагория развертывающегося действия высвечивает иронию по отношению к прогрессу, новациям и экономическим отношениям, обесценивающим традицию и духовные основания культуры. Инновационное развитие в социальном, стирающим традиционное и устойчивое, приводит к ситуации, где силы разума становятся бессильными, что звучит в качестве Авторского предупреждения будущим поколениям. Три пласта сюрреалистической фантасмагории (ирреальность, реальность, сверхреальность), накладывающиеся друг на друга, прозрачно высвечивают гламурное социальное. В нем одновременно существуют все виды реальности, границы между которыми оказываются размытыми, что таит многочисленные угрозы. Среди них особо выделим сбои в восприятии реальности: жизнь индивида все больше протекает в иллюзорном/виртуальном формате, пытающемся заменить собой действительность. У личности происходят нарушения в интеллектуальной деятельности и адекватном проявлении в социальном. Более того, опасность представляет симулятивность искусственной красоты, в которой отсутствует содержательно-духовный фактор. Безусловно, технологичные изобретения современности есть свершившийся факт культуры. Но в них неизбежно должен преобладать позитивный элемент, не стирающий традицию и способный сыграть значимую роль для человечества. Одна из главных идей произведения, которую пытался донести Автор до читателей, мысль о бережном отношении к традиции и ее (с)охранении. В рассказе «Бумага или волосы» японский писатель показал возможный предел, до которого может дойти человечество, увлекшееся идеями инновационного развития. Неслучайно в своем повествовании Комацу Саке ставит людей перед дилеммой, заставляя задуматься над выбором между прогрессивным или человеческим, естественным или искусственным, Бумагой или Волосами.