The Political Aspect of Cicero's speech "For Archias"

Bugaeva Natalia PhD in History Associate Professor, Section of History of the Ancient World, History Department, Lomonosov Moscow State University History Department of MSU, Lomonosovsky prospekt 27-4, Moscow 119991 Russia cethegilla@gmail.com Other publications by this author

В качестве эпиграфа к статье могли бы послужить слова Т. Рейнака: «При размышлении, сколь зыбка и обманчива наша надежда на вечную память, мне часто вспоминается поэт Архий ‑ исключительный и едва ли не единственный случай, когда человек обязан бессмертием тому, кто, положившись на него, сам ожидал для себя бессмертия» ^{[1, p. 1]}. Французский ученый имел в виду, что речь Цицерона увековечила заурядного сочинителя стихов, тогда как великий оратор не дождался от подзащитного хвалебной поэмы ^{[1, p. 1–2; ср.: 2, с. 21]}.

Имя Архия, действительно, вошло в историю. Даже далекие от изучения античности люди с удовольствием цитируют «Науки юношей питают, / Отраду старым подают» ‑ почти дословный перевод М. В. Ломоносовым знаменитого места из выступления Цицерона (Cic. Arch. 15). Последнему мы обязаны основной информацией о поэте, привлеченном к суду за незаконное присвоение прав римского гражданства. М. Туллий пришел на помощь учителю, произнеся вдохновенный панегирик просвещению, божественному дару стихосложения и здоровому честолюбию. Благодаря этому «За Архия» сделалась желанным текстом в классических гимназиях и университетах. Древние были сдержаннее в оценке: Тацит, например, не считал, что защита поэта укрепила репутацию Цицерона (Tac. Dial. orat. 37). Как мы покажем далее, «За Архия» имела сильную политическую подоплеку; в речи содержится важная информация о положении оратора после «звездного часа» в декабре 63 г. до н. э. и о широких планах на будущее. Эти аспекты привлекли внимание исследователей значительно позже, а в отечественной науке так и не подверглись сколько-нибудь углубленному изучению. Будучи ограничены рамками статьи, мы хотели бы обратиться прежде всего к политической составляющей суда над поэтом. Что побудило Цицерона взяться за процесс, когда предстояло решать неотложные задачи первостепенной важности? Ведь М. Туллию следовало отразить нападки врагов, закрепить свою славу спасителя Рима, а также подготовиться к прибытию с Востока Помпея. Скорое возвращение победителя царя Митридата должно было коренным образом изменить политическую конфигурацию.

Для ответа на подобные вопросы обратимся к личности подзащитного Цицерона. Адвокат заинтересован произвести максимально благоприятное впечатление, поэтому не всему сказанному следует доверять. Необходима осторожность в оценке таланта Архия и его заслуг перед Римом. Тактика М. Туллия заключалась в том, чтобы показать, что civitas не должна отвергнуть достойного гражданина, подтвердив его права в любом случае (Cic. Arch. 19; 25; 27). Биография Архия, в изложении защитника, ‑ панегирик; потомки внесли сюда существенные коррективы.

Утверждение, что поэт родился в сирийском городе Антиохия в знатной семье (loco nobili) (Ibid. 4), не оспаривается; хотя Т. Рейнак уточнил: «семье более знатной, чем богатой» ^{[1, p. 3]}. Действительно, Цицерон красочно описывает скитания Архия по Азии и по Балканской Греции, прибытие в далекую Италию (Ibid. 4–5). Это может свидетельствовать и о неудовлетворенности своим положением, и о неудачах в борьбе с конкурентами ^{[1, p. 6]}. Запад оказался благосклоннее к антиохийцу, чем Восток, о чем лучше всего говорит получение прав почетного (что не уточняет Цицерон!) гражданства в Таренте, Регии и Неаполе (Ibid. 5). В 102 г. до н. э. (Ibid.) подзащитный М. Туллия переезжает в Рим. О возрасте поэта можно лишь догадываться; в речи подчеркивается исключительная юность (praetextatus <…> esset) (Ibid.). Однако необходимо учитывать длительные странствия Архия, к тому же в 62 г. до н. э. перед судьями Цицерон назовет его «старцем» (Ibid.), т. е. человеком старше 60 лет. Похоже, великий оратор достаточно свободно варьирует временные рамки и оправдано считать поэта на момент прихода в Рим восемнадцатилетним или около того ^{[3, p. 165; ср.: 1, p. 2; 4, p. 229]}.

Юноше посчастливилось связать судьбу с аристократическим родом Лициниев Лукуллов (Ibid.), сделавшись, по-видимому, наставником двух братьев ^{[1, p. 9; 2, с. 20; 5, p. 198]}. Сомнительно, чтобы Архий имел тогда «репутацию ученого (scholar)» ^{[3, p. 165]} ‑ Цицерон едва ли упустил бы этот момент, ‑ но его педагогические способности оказались на высоте. По свидетельству Плутарха, Л. Лукулл хорошо говорил и писал по-гречески (Plut. Luc. 1; ср.: Cic. Acad. Prior. II. 1–4; Plut. Luc. 42), даже если в разговоре с Цицероном извинялся за шероховатость стиля своей «Истории» (Cic. Att. I. 19. 10). Кроме того Архий сумел завязать многочисленные полезные знакомства; согласно Цицерону, он поддерживал хорошие отношения с Цецилиями Метеллами (Нумидийским и Пием), Лутациями Катулами (консулами 102 г. до н. э. и 78 г. до н. э.) (Cic. Arch. 6). Поэта ценили М. Эмилий Скавр и Л. Красс-оратор; к числу покровителей принадлежали знаменитый плебейский трибун М. Ливий Друз, братья Октавии (в том числе коллега Цинны по консульству), Катон (согласно схолиасту, отец Утического) и семейство Гортензиев во главе с выдающимся оратором Гортензием Горталом (Ibid.; Schol. Bob. 82–83 Stangl). Цицерон перечислил цвет нобилитета ‑ людей, в чьих руках находился контроль над Римом. Многие из них были соединены с Лукуллами родственными узами, составляя сплоченный клан ^{[6, S. 60 n. 10, 61–62]}, на чью помощь опирался в 62 г. до н. э. сам М. Туллий. Конечно, взаимоотношения с Архием не могли быть ничем иным, как покровительством, даже если Цицерон подчеркивает оказываемое уважение (Cic. Arch. 5–6). Хотя принявший заявление поэта о включении его в список граждан Кв. Цецилий Метелл именуется «ближайшим другом (familiarissimum)» (Ibid. 7), слова оратора нельзя понимать буквально [ср.: 6, S. 61–62]. В классической латыни применительно к литературным взаимоотношениям слово «патрон» не применялось. Находящиеся в неравном положении стороны говорили о дружбе (amicitia), замечательно осознавая дистанцию ^{[7, p. 79–81]}. Фактически Архий жил у Лукуллов в качестве клиента, обучая детей и способствуя престижу знатной фамилии ^{[5, p. 197, 198; 8, p. 267]}.

Благосклонность Лициниев позволила повысить социальный статус. Около 92 г. до н. э. поэт получает гражданство сицилийской Гераклеи «благодаря авторитету и влиянию (auctoritate et gratia)» М. Лукулла (Ibid. 6). Затем он едет с другим представителем этого рода на войну с Митридатом. Если верить Цицерону, Архий находился в войске патрона (apud exercitum fuisse) (Ibid. 11), который представил его к награде (in beneficiis ad aerarium delatus est) (Ibid.). Иногда утверждается, что Архий оказал услуги в действующей армии ^{[3, p. 171]}; однако М. Туллий не говорит о подвигах на поле брани, равно как и о заслугах на поприще дипломатии. Т. Рейнак, используя глагол «сражаться» (militare), называет в составе «когорты Лукулла» представителей науки и искусства ^{[1, p. 15; ср.: 1, p. 16]}. Мы полагаем, что французский ученый близок к нашему пониманию деятельности Архия ‑ прославление подвигов покровителя.

К сожалению, сохранность творчества поэта весьма прискорбна. Цицерон рассказывает о чуде с актером Росцием, добавляя, что эту сцену ваятель Паситель вычеканил на серебре, а «наш Архий описал стихами (expressit <…> versibus)» (Cic. De div. I. 79). Есть мнение, что М. Туллий имел в виду эпиграмму на произведение искусства – один из излюбленных в античности жанров ^{[1, p. 29; 4, p. 229, 229 n. 4; 9, S. 560]}. К сожалению, Цицерон не цитирует стихи. Если Архий был настолько широко известен, как это утверждается (Cic. Arch. 4‑6), можно надеяться, что его произведения частично уцелели в «Антологии» ‑ обширном сборнике греческих эпиграмм. Однако здесь мы сталкиваемся с проблемой атрибуции: наряду с 10 сочинениями сомнительного авторства, имеется 21 эпиграмма, относящаяся к Архию, 4 ‑ к Архию Митиленскому, 1 ‑ к Архию Македонскому, 1 ‑ к Архию Византийскому, 2 ‑ к Архию Младшему, и одна, вероятно, ‑ к Архию Грамматику ^{[4, p. 225]}. Выяснение того, сколько одноименных поэтов включено в «Антологию», и что кому принадлежит, осложняется тем, что эпиграммы не упоминают важные события или прославленных современников. Приходится делать выводы, анализируя занимаемое в сборнике место, стиль, метрику и т. д. Существует множество гипотез на данный счет ^{[4, p. 225–228, 238–239, 242; 5, p. 203; 9, S. 559–560, 560 n. 201; 10, S. 900; 11, col. 463–464; 12, S. 206; 13, p. 398; 14, p. 454; 15, p. 421; 16, p. 398; 17, p. 432–435]}.

Проведший специальное исследование Т. Рейнак пришел к суровому выводу: эпиграммы Архия в «Антологии» «очень часто изобличают в нем усердного подражателя, даже вора чужих слов и сентенций» ^{[1, p. 28]}. Французский ученый считал, что импровизаторы, к числу которых, по свидетельству Цицерона, принадлежал его подзащитный (Ibid. 18), всегда обладают скромным талантом, восполняя недостаток хорошей памятью, кропотливой подготовкой и сноровкой ^{[1, p. 28]}. Другой автор специально посвященной поэзии Архия работы, Х. Ло, соглашается, что при любой допустимой атрибуции наш поэт не проявил себя в «малом жанре» выдающимся образом ^{[4, p. 229; ср.: 5, p. 197]}. Однако она допускает, что эпиграммы не дают возможности судить о даровании Архия в полной мере ^{[4, p. 229; ср.: 12, S. 206]}. Античная традиция не выделила его здесь как-то особо; вероятно, основания к этому отсутствовали. Но молчание Цицерона в суде не обязательно свидетельствует о неудачах Архия, как думал Т. Рейнак ^{[1, p. 29]}. Адвокат сосредоточил внимание на эпосе ‑ жанре, имеющем широкий общественный резонанс, а не на изысканном развлечении элиты ^{[5, p. 198]}. Именно эпос считается тем видом поэзии, на котором специализировался Архий ^{[11, col. 463; 18, с. 44; 19, p. 48; ср.: 12, S. 206]}. Согласно Цицерону, тот произнес экспромтом множество прекрасных стихов «именно о тех событиях, которые тогда происходили (de eis ipsis rebus quae tum agerentur)» (Ibid.). Юношей Архий приступил к описанию войны с кимврами (Cimbricas res <…> attigit) и пользовался расположением Мария (Ibid. 19; ср.: 20, p. 163 n. 12); в поэме о Митридатовой войне он возвеличил Лукулла (qui libri <….> L. Lucullum, fortissimum et clarissimum virum, <….> inlustrant) (Cic. Arch. 21). В конце 60-ых гг. до н. э. Архий готовится воспеть Цицерона (Ibid. 28) и подозревается в замысле написать Цецилиеву драму (Cic. Att. I. 16. 15) для Метеллов. Р. Райценштайн сгустил краски, говоря о «популярном поэте, пишущем для двора и по счастливым случаям» ^{[11, col. 463]}; более корректна формулировка, что «Архий специализировался на хвалебных поэмах о подвигах занимающих ведущее положение римлян» ^{[19, p. 48; ср.: 6, S. 61 n. 15]}. Льстить, впрочем, тоже можно с разной степенью таланта. По отношению к Архию преобладает скептицизм ^{[4, p. 229; 12, S. 206; 21, p. 29 n. 23]} или резкие оценки – «халтурщик» (Stumper) ^{[9, S. 559 n. 201]}, «заурядный поэт» ^{[1, p. 1–2]}, сделавшийся знаменитым благодаря Цицерону.

Столь подробная характеристика Архия оправдана тем, что эта важная для нашего исследования информация осталась невостребованной в отечественной исторической науке. Опираясь на имеющиеся сведения, попробуем ответить на главный вопрос: почему Цицерон согласился защищать поэта? Стремясь привлечь симпатии слушателей, М. Туллий говорит о долге перед человеком, пробудившим желание обратиться к наукам и ораторскому искусству (Cic. Arch. 1). Архий изображается первой искрой, воспламенившей мальчика Марка, из-за чего речь иногда характеризуется как произнесенная «в защиту своего старого учителя» ^{[22, p. 263; ср.: 5, p. 197, 199; 23, с. 221; 24, p. 62]}. Однако этот мотив декларируется в начале выступления и никак не развивается дальше; видимо, прав Т. Рейнак, удивляющийся глубокому молчанию об Архии всегда, когда Цицерон говорит о своем детстве ^{[1, p. 20]}. В переписке поэт упомянут один раз, после 62 г. до н. э., с сетованиями на неисполненное обещание (Cic. Att. I. 16. 15). Французский ученый допускает, что М. Туллий мог в молодости слушать рецитации Архия, или пользоваться его помощью при переводе стихов Арата ^{[1, p. 20; ср.: 5, p. 197]}. Как правило, предпочитают достаточно нейтральные формулировки: поэт, чьими советами Цицерон «воспользовался еще в ранней юности» ^{[18, с. 44; ср.: 8, p. 267]}; грек, оказавший ему в молодости «услугу в деле образования» ^{[2, с. 21; ср: 25, с. 271]}.

Второй побудительный мотив раскрывается в конце речи: начатая Архием поэма по прославлению консулата Цицерона. М. Туллий говорит: «А для того, чтобы вы, судьи, сделали это охотнее, я укажу вам на самого себя и признаюсь вам в своем славолюбии, быть может, чрезмерном, но все же достойном уважения. Ведь Архий уже начал описывать стихами деяния, совершенные мной в мое консульство вместе с вами ради спасения нашей державы, а также для защиты жизни граждан и всего государственного строя. Прослушав их, я, так как это показалось мне важным и приятным, поручил ему закончить его работу» (Cic. Arch. 28) (здесь и далее ‑ перевод В. О. Горенштейна). Как мы показали, Архий имел большой опыт написания хвалебных поэм, был хорошо принят верхушкой римского общества и, вероятно, не утратил популярность на юге Италии. Это делало сотрудничество с ним крайне желательным. Однако М. Туллий метил выше; Архий рассматривался как важный участник широко задуманной пропагандистской кампании. Подобный вывод можно сделать из переписки великого оратора (Cic. Att. I. 19. 10; II. 1. 1‑2), таким образом защита в суде являлась своеобразной формой авторского гонорара.

Все же некоторые аспекты процесса по-прежнему требуют объяснения. Напомним, что «За Архия» стоит особняком в творчестве Цицерона и мало пригодна для произнесения перед трибуналом (даже с учетом специфики римской Фемиды). Замечательный филолог М. Е. Грабарь‑Пассек охарактеризовала ее как «изящную безделушку (nugae), среди серьезных больших речей» ^{[26, с. 225]}. Communis opinio пытаются сейчас поколебать ^{[20, p. 159–186]}; однако статья Д. Хенчи не столько опровергает, сколько дополняет утвердившуюся точку зрения. М. Туллий почти в самом начале просит, чтобы «никому не показалось странным, что <…> я прибегаю к подобному роду красноречия, чуждому не только обычаям, принятым в суде, но даже и речам на форуме (uti genere dicendi, quod non modo a consuetudine iudiciorum, verum etiam a forensi sermone abhorreat)»; чтобы слушатели оказали снисхождение (ut <…> mihi detis hanc veniam), разрешив говорить о просвещении и литературе (Cic. Arch. 3; ср.: 32). Эта тема занимает непропорционально большое место, суть же дела передается в 20-­30% речи ^{[3, p. 165; 27, p. 1, ср.: 18, с. 44; 23, с. 221; 24, p. 62]}. Как замечают исследователи, «За Архия» «напоминает скорее литературные мемуары, чем судебную речь» ^{[26, с. 224]}, лекцию, «милое эссе о литературе» ^{[24, p. 62]}. Создается впечатление, что «обвинение выдвинуто не против поэта, а против поэзии, и Цицерон <…> защищает дело в суде перед современниками и грядущими поколениями» ^{[24, p. 62]}. Мы будем напрасно искать здесь яростную полемику, скрупулезный анализ деталей обвинения; оратор сосредотачивается на главных его пунктах, причем доводы противной стороны (в передаче Цицерона!) кажутся малоубедительными. Отсутствие подтверждающих права Архия документов восполняется показаниями свидетелей. Принадлежность к коллективу гераклейских граждан ‑ необходимое условие для обращения к римским должностным лицам ‑ удостоверяет официальная делегация Гераклеи и Л. Лукулл (Ibid. 8). Гарантом того, что Архий подал соответствующее прошение претору Республики, служит репутация Кв. Метелла – другого покровителя подсудимого (Ibid. 7).

Отсюда распространенная точка зрения, что Цицерон выиграл процесс весьма легко ^{[3, p. 165; 18, с. 44; 24, с. 272]}, позволив себе роскошь отступить от предмета разбирательства ^{[3, p. 165]}. Иногда утверждается, что обвинение против Архия было исключительно слабым, и любой юрист средней квалификации легко справился бы с ним ^{[24, p. 62; ср.: 8, p. 267]}. К сожалению, Т. Рейнак лишь констатирует, что нынешний читатель делается жертвой мастерства и обаяния Цицерона, тогда как обвинитель имел законные основания инициировать суд ^{[1, p. 19, 21]}. Мы хотим обратить внимание на изъян в тактике М. Туллия: в «За Архия», как и позднее в «За Бальба», он противопоставляет репутацию друзей подзащитного официальным документам ^{[20, p. 166]}, т. е. авторитету государства. Учитывая, что речь идет о представителях нобилитета, группы семей, фактически монополизировавших правление, можно допустить как минимум изначальную предубежденность слушателей.

В процессе Архия имеется еще одно обстоятельство, которое, на наш взгляд, недооценивается. Обязанности председателя суда исполнял… брат М. Туллия ‑ Квинт, о чем открыто не сказано: информация черпается из Схолий из Боббио – комментариев к речам Цицерона (Schol. Bob. 175 Stangl). Данный вопрос уже затрагивался нами ранее ^[28]. Претура Квинта надежно датируется 62 г. до н. э. ^{[29, p. 173]}; попытки поколебать дату «За Архия» ^[30] потерпели неудачу. Личность председательствующего хорошо объясняет ряд намеков и недосказанностей в выступлении защитника (Cic. Arch. 3; 32). Хотя ни один источник не утверждает, что Архий был оправдан, принято так считать ‑ e. g. ^{[31, p. 115]}. Мы полагаем, что не безосновательно: еще год Цицерон надеялся на завершение поэмы в свою честь (Cic. Att. I. 16. 15); слова Тацита (Tac. Dial. orat. 37) предпочтительнее понимать как свидетельство успеха. Повторное использование подобной тактики на процессе Бальба ^{[20, p. 172, 183]} имело смысл, если она позволила когда-то одержать победу. Наконец, можно задасться риторическим вопросом: «Какие же судьи не пошли бы навстречу адвокату М. Цицерону, при председателе Кв. Цицероне и стольких могущественных покровителях обвиняемого?» ^{[1, p. 22]}.

Тогда непонятно, зачем истец все-таки довел дело до суда. Нам импонирует гипотеза, что достижение успеха не являлось главной целью, и что процесс Архия был частью некоей политической комбинации. Справедливо подчеркивается незначительность персоны подсудимого ^{[8, p. 267; 24, p. 62]}; проводятся аналогии с процессом Бальба, когда обвинитель сосредоточил огонь не на патронах, а на протеже ^{[8, p. 312; 20, p. 172]}. Об оппоненте Цицерона, некоем Граттии, ничего не известно. Его считают подставным лицом, чьими услугами воспользовались, чтобы причинить неприятности Лукуллам ^{[1, p. 17; 3, p. 168; 24, p. 62]}. Если допустить, что задачей инициаторов суда было поддержание атмосферы напряженности ^{[1, p. 17, ср.: 8, p. 266–267]}, психологического давления, закулисная сторона процесса оказывается едва ли не интереснее того, что могла наблюдать широкая публика. Кто причастен к организации косвенной атаки?

В кандидатах нет недостатка: «группировка, противостоящая Лукуллам» ^{[1, p. 17; 3, p. 168; 6, S. 61 n. 15, 62]}, ростовщические круги и популяры ^{[1, p. 17]}, в том числе молодой Цезарь ^{[24, p. 62]}. Будучи близок к последним, он разжигал мятежные настроения плебса, голосовал за постановление о вызове в Италию армии с Востока (Plut. Cato Min. 26–27), пытался лишить Катула почести переосвящения храма Юпитера Капитолийского (Dio Cass. XXXVII. 44). Действия Цезаря преследовали пользу удачливого соперника Лукулла ‑ Гн. Помпея, чье имя также называется в связи с судом над поэтом ^{[1, p. 17; 8, p. 268; 20, p. 164; 24, p. 63]} (с допущением, что инициатива исходила не от него). Э. Грюэн убедительно вписывает «дело Архия» в контекст целого ряда взаимно возбужденных сторонниками сенатской и помпеянской «партии» процессов ^{[8, p. 266–268]}.

Что касается подзащитного Цицерона, источником неприятностей могло послужить его творчество. М. Туллий живописует содержание поэмы о «войне с Митридатом, великой, тяжкой и протекавшей на суше и на море с переменным успехом» (Cic. Arch. 21). Хотя передан весь ход войны (totum ab hoc expressum est), стихи «возвеличивают <…> Луция Лукулла, храбрейшего и знаменитого мужа» (Ibid.), и сочинение, похоже, являло собой панегирик ^{[6, S. 61 n. 15]}. Т. Рейнак считал, что Архий завершил поэму в год консульства Цицерона ^{[1, p. 17]}, накануне получения Лукуллом желанного триумфа ^{[6, S. 61 n. 15, 62]}. Л. Лицинию в этом долго отказывали, не без интриг со стороны помпеянцев (Plut. Luc. 37; Cato 29). Как высшие почести отстраненному военачальнику задевали репутацию его преемника, так и поэма Архия должна была выглядеть (и, вероятно, задумывалась!) вызовом противной группировке ^{[6, S. 61 n. 15, 62; 8, p. 267]}. Принижалось значение побед Помпея, главным героем Митридатовой войны становился Лукулл. Воспевший его навлекал на себя недоброжелательность влиятельных кругов; защитник Цицерон тоже вступал не на мирную стезю.

Отметим, что обстоятельства непосредственно процесса допускали другое решение М. Туллия. Он мог избежать публичности, обеспечив нужного председателя суда, заранее договорившись о результате. Мы рассматриваем речь «За Архия» как политический акт, демонстрацию принадлежности к определенной группировке. Хотя в 62 г. до н. э. за плечами Цицерона было подавление заговора Катилины и провозглашение спасителем отечества, казнь пятерых арестованных имела следствием обвинение в незаконных действиях. Глава Республики нарушил закон о провокации, предав граждан смерти без суда. Уже сложение магистратуры прошло не так, как хотел Цицерон. Плебейские трибуны Метелл Непот и Кальпурний Бестия запретили ему говорить перед народом (Cic. Fam. V. 2. 6‑10; Ibid. 1. 1‑2; Plut. Cic. 23). Метелл оспаривал правомочность не только консульских распоряжений, но и соответствующего постановления сената (Dio Cass. XXXVII. 42). Естественной опорой великого оратора делались те, кто занимал там первенствующее положение и санкционировал казнь. Важнее, чем поддержка молодого Катона (Plut. Cic. 23; Plut. Cato Min. 22‑23, 27–28), была помощь Кв. Лутация Катула, одного из столпов олигархии. Он во всеуслышание назвал Цицерона «Отцом отечества» (Cic. In Pis. 6; Pro Sest. 121); в ответ на агитацию Метелла сенат официально постановил, что консул и помогавшие ему лица не могут быть привлечены к ответственности (Dio Cass. XXXVII. 42). Покровители Архия – Цецилии, Лутации, Гортензии, Лицинии – отсрочили на несколько лет изгнание Цицерона. Что же касается самого Лукулла, его связи с великим оратором хорошо прослеживаются (Cic. Acad. Prior. II. 3; Plut. Luc. 42; ср.: Plut. Cic. 31). Именно в консульство М. Туллия он отпраздновал триумф, чему тот активно способствовал (Cic. Acad. Prior. II. 3). Хотя на выборах преемников Цицерон поддерживал правоведа Сульпиция Руфа (Cic. Pro Mur. 7), очень скоро бывшие союзники встретятся в суде. Сульпиций выдвинет обвинение в подкупе избирателей против Лициния Мурены, соратника Лукулла; М. Туллий сумеет добиться оправдания. Процесс греческого поэта становился, таким образом, звеном в цепи взаимно оказываемых услуг.

Содержание речи «За Архия» справедливо определяется иногда как фило-олигархическое ^{[6, S. 61; ср.: 24, p. 62–70]}, однако великому оратору удалось не превратить ее в анти-помпеянскую; корабли сожжены не были [ср.: 8, p. 267, 268 n. 26; 24, p. 68–69]. Тактика защитника требовала восхваления Лукулла; однако, Цицерон акцентирует внимание на пользе для всего римского народа. В самом лестном контексте ‑ сравнение с Александром Македонским ‑ упомянут Помпей (Cic. Arch. 24). «Изнанка» процесса искусно маскировалась словами о личном долге и о непреходящей ценности науки и литературы ^{[8, p. 267–268]}. По нашему мнению, в данном аспекте надлежит рассматривать и откровенное признание в далеко идущих планах на Архия (Ibid. 28). Констатация честолюбия, действительно, непомерного у Цицерона, попутно выполняет роль «дымовой завесы».

Отношения М. Туллия с Помпеем в 62 г. до н. э. ‑ и подлинные, и существовавшие лишь в мечтах оратора ‑ являются темой специального исследования. Напомним лишь, что сразу после подавления заговора Катилины, Цицерон отправил на Восток большое письмо (Cic. Pro Sulla. 67; Schol. Bob. ad Cic. Pro Planc. p. 270), которое нам уже приходилось анализировать ^[32]. Ко времени суда над Архием относятся претензии М. Туллия на роль наставника Помпея. Он пишет: «если моя величайшая преданность тебе еще мало расположила тебя ко мне, то дела государственные сблизят и соединят нас (si te mea summa erga te studia parum mihi adiunxerint, res publica nos inter nos conciliatura coniuncturaque sit)» (Cic. Fam. V. 7. 2); намекает на заключение «дружеского и касающегося государственных дел (in re publica et in amicitia)» союза (Ibid. 3), предлагает в качестве образца идеальную дружбу Сципиона и Леллия (Ibid.). Надежды Цицерона подпитывались тем, что Помпей, более искушенный на поле брани, нежели в сенатских прениях, конечно, нуждался в опытных советниках. Дж. Тэйлор заходит слишком далеко, полагая, что развернутые рассуждения в «За Архия» о своей преданности науке (Cic. Pro Arch. 12–14) призваны убедить победителя Митридата в готовности сойти с политического Олимпа, довольствоваться ролью философа-наставника ^{[24, p. 68]}. Однако вполне можно согласиться с исследователем, отмечающим в этой речи проявление доброй воли к обеим «партиям» в надежде на их примирение ^{[24, p. 69–70]}.

Таким образом скрытая «литературно-политическая сторона» ^{[6, S. 61 n. 15]} оказывается не менее впечатляющей, чем блестящий фасад. Если, как утверждал Шекспир, весь мир – театр, главные действующие лица нашей пьесы параллельно разыгрывают второй спектакль: обвинитель, не рассчитывающий на успех; адвокат, решающий более важные проблемы; судья и свидетели защиты, заранее знающие исход процесса. В то же время речь «За Архия» сохранила замечательный портрет Цицерона – человека, находящегося на перепутье, делающего сложный выбор. И, конечно, никому не отнять у нее во многом искренний пафос слов о науке и литературе, благодаря которым вошел в историю греческий поэт.