The Discovery of the Princely Sign of the Rurik Dynasty on the Territory of the Taman Peninsula

Zhupanin Oleg Fedorovich Chief Specialist, NAO "Nasledie Kubani" Krasnoarmeiskaya ukitsa 16, Krasnodar, Krasnodarskiy krai 350000 Russia meot1957@yandex.ru

Zhupanin Svyatoslav Olegovich Research Associate, E. D. Felitsyn Krasnodar State History-Archaeology Museum-Reserve Gimnazicheskaya ulitsa 67, Krasnodar, Krasnodarskiy krai 350000 Russia solhist@inbox.ru

В настоящее время число известных артефактов, несущих на себе изображения княжеских знаков Рюриковичей, насчитывает несколько тысяч^[1]. Однако памятники, датированные X – XI вв., достаточно малочисленны, поэтому введение в научный оборот каждого нового предмета с изображением тамги Рюриковичей, относящегося к раннему периоду существования древнерусского государства, представляет значительный интерес для решения вопросов о происхождении и эволюции родовых знаков, а в некоторых случаях и для уточнения политической истории Руси ^{[5, с. 431; 31, с. 223]}.

Особое значение подобные находки приобретают для исследования истории древнерусского владения на берегах Керченского пролива — Тмутараканского княжества. К настоящему времени страницы истории этого анклава в Северном Причерноморье полны многочисленных белых пятен — достоверно неясен статус данных земель до и после русского владения, этнический состав населения, имеются лакуны и во внутренней истории Тмутаракани при русских князьях ^{[23, с. 20; 21, с. 14, 58; 24, с. 51; 1, с. 325 – 327; 54, с. 283 – 289]}.

В истории археологического изучения Гермонассы-Тмутаракани известно несколько находок княжеских знаков Рюриковичей. Так, в ходе работ Таманской экспедиции Государственной академии истории материальной культуры под руководством А. А. Миллера в 1931 г. была найдена роговая пластинка, служившая, предположительно, боковой накладкой на среднюю часть сложного лука, с выгравированным на ней изображением знака Рюриковичей в виде трезубца с ромбовидным завершением среднего зубца и дополнительной перекладиной, а также треугольной ножкой, опирающейся на крест. Впервые тамга была опубликована Б. А. Рыбаковым, который атрибутировал ее Мстиславу Владимировичу ^{[41, с. 241 – 242; 2, с. 190]}. Однако, данная атрибуция дискуссионна. Так, С. В. Белецкий видит наиболее вероятным владельцем знака князя Евстафия Мстиславича — сына Мстислава тмутараканского ^{[5, с. 440]}, а по версии А. А. Молчанова тамга, известная только по прорисовке, может быть еще одним вариантом начертания знака Владимира Святославича, или же искаженным княжеским знаком Ярослава Мудрого ^{[31, с. 225]}.

Еще один родовой знак князей Рюриковичей был обнаружен археологической экспедицией Института истории материальной культуры АН СССР под руководством Б. А. Рыбакова в 1952 – 1953 гг. Тамга представляет собой изображенный контуром двузубец со слегка отогнутыми наружу боковыми лопастями и треугольной ножкой, процарапанный на поверхности фрагмента амфоры. Артефакт происходит из слоя Таманского городища конца X – начала XI в. ^{[51, с. 79, 144]}. Отметим, что Н. В. Анфимов упоминает об обнаружении в 1954 г. на Восточном раскопе Таманского городища фрагмента стенки амфоры с изображением княжеского знака Владимира Святославича ^{[1, с. 330]}, однако данный факт не находит отражения в работах других исследователей и, вероятно, речь здесь может идти об упомянутой выше тамге в виде двузубца, опубликованной В. Е. Флеровой и С. В. Белецким.

Особую группу среди предметов, несущих на себе изображение княжеских знаков, обнаруженных на территории Тамани, составляют так называемые «таманские брактеаты». Брактеаты представляют собой тонкие круглые односторонние металлические пластины с отчеканенным на них изображением княжеского лично-родового знака и круговой кириллической легендой, известные к настоящему времени в нескольких экземплярах. Тамга на данных монетовидных пластинах представляет собой двузубец с острым выступом в основании и поперечной перекладиной на правом зубце ^{[39, с. 120 – 121]}. На некоторых экземплярах княжеский знак усложнен наличием точки между зубцами. Атрибуция этой тамги, как, собственно, и назначение «брактеатов», остаются вопросами дискуссионными. Так, А. В. Орешников и Н. В. Энговатов, исследую экземпляр брактеата хранящийся в собрании ГИМа, персонифицировали двузубец сыну Олега Тмутараканского Всеволоду (Кириллу) Ольговичу, датировав его второй половиной XI в. Позже А. А. Молчанов обратил внимание на схожесть знака с тамгой Святополка Окаянного — он является схематичным зеркальным отображением лично-родового двузубца известного по монетам. В связи с чем исследователь предположил, что тамга на брактеате могла принадлежать одному из братьев Святополка, а именно — Мстиславу тмутаракнскому. Исходя из вышесказанного, датировка брактеатов и, соответственно, двузубца, по мнению А. А. Молчанова, укладывается в первую половину XI в. ^{[31, с. 224; 30, с. 55 – 56; 3, с. 75; 32, с. 69]}.

Целью данной публикации является введение в научный оборот еще одного артефакта с изображением лично-родового знака Рюриковичей, обнаруженного в 2015 г. в ходе археологических работ на поселении «Балка Хреева-1» на территории Таманского полуострова.

В ноябре 2015 г. — мае 2016 г. «Таманским» археологическим отрядом НАО «Наследие Кубани», под руководством О. Ф. Жупанина и П. В. Сокова (открытый лист на имя О. Ф. Жупанина) проводились охранно-спасательные археологические исследования поселения в Темрюкском районе Краснодарского края. Работы велись в границах земельного отвода для реализации проекта «Реконструкция участков автомобильной дороги Новороссийск – Керченский пролив (на Симферополь)». Поселение «Балка Хреева-1» расположено в 7,8 км к востоку от окраины станицы Тамань (территории винзавода), в 1,7 км к югу от берега Таманского залива (рис. 1).

Рис. 1

Впервые памятник был выявлен в 1993 г. в результате разведочных работ для строительства железнодорожного полотна Вышестеблиевская – Волна под руководством И. И. Марченко. В период с 2001 по 2004 г. на объекте проводились археологические раскопки под руководством А. В. Дмитриева. В ходе работ была частично исследована северная, периферийная часть поселения, на которой был зафиксирован культурный слой мощностью до 2 м. с хозяйственными ямами большой глубины, а также выявлен грунтовый могильник ^{[14; 15]}. Обнаруженный археологический материал позволил датировать поселение X – XI вв. ^[16]. В 2011 – 2015 гг. Сотрудниками ВБАЭ ИА РАН, археологическими отрядами Кубанского государственного университета и ОАО «Наследие Кубани» на памятнике проводились разведочные работы по уточнению его границ и охранно-спасательные археологические исследования. Выявленный керамический материал подтвердил датировку поселения, установленную ранее.

Экспедицией О. Ф. Жупанина и П. В. Сокова в 2015 – 2016 гг. исследована часть памятника общей площадью 7470 кв. м, на которой выявлен культурный слой и 6 погребений средневекового могильника, одновременного поселению. Обнаруженные археологические материалы позволили расширить ранее предложенные датировки памятника. Жизнь на поселении существовала в разные исторические периоды: от эпохи бронзы до конца XIX – начала XX в. Отметим, что подобное напластование различных эпох характерно для большинства средневековых поселений на территории Таманского полуострова, которые возникли на месте ранее существовавших античных ^{[54, с. 313]}. Несмотря на широкий хронологический диапазон находок, основной массив материалов относится к X – XII вв., захватывая, таким образом, тмутараканский период. Ярким датирующим материалом здесь выступают фрагменты воротничковых амфор и предметы нумизматики. Несмотря на скудность монетного материала, обнаруженного на поселении, он репрезентативен – из 6 обнаруженных монет, 4 являются подражаниями византийским милиарисиям Василия II и Константина VIII, чеканившиеся в Тмутаракани. Интересно, что одна из монет-подражаний изготовлена из серебра. Отметим, что серебряные подражания византийским милиарисиям  связывают с княжением Мстислава Владимировича, и относят, таким образом, к раннему периоду тмутараканской чеканки ^{[3, с. 66; 53, с. 190 – 191; 52, с. 48]}.

Фрагменты воротничковых амфор, датируемых X – XII вв. ^{[54, с. 158]}, составляют значительную часть коллекции керамики, собранной на поселении. Причем из более чем 800 обнаруженных фрагментов, 534 несут на себе различные граффити, представленные абстрактными линиями, сложными символами, а также греческими и кириллическими буквами. Значительная часть изображений находит очевидные аналогии в знаках, использовавшихся носителями салтово-маяцкой культуры.

Собрания, как керамического материала, так и графических рисунков с поселения «Балка Хреева-1» требуют дальнейшего изучения. Однако отметим, что по предварительным данным, археологический материал свидетельствует о наличии славянского компонента на поселении «Балка Хреева-1», что крайне важно также для решения вопроса об этническом составе Тмутараканского княжества.

Таким образом, мы можем утверждать, что в тмутараканский период на поселении существовала жизнь, и оно входило в состав древнерусского владения, о чем говорят как географическое положение памятника в непосредственной близости от самого города Тмутараканя, так и археологический материал. Кроме того, данный памятник является одним из нескольких средневековых поселений, также расположенных в окрестностях балки Хреева и входивших в округу города ^{[54, с. 313, 316; 9, с. 49]}.

Представив историю научного изучения памятника, обратимся теперь непосредственно к интересующему нас артефакту с изображением княжеского знака. Предмет, найденный в слое поселения «Балка Хреева-1», представляет собой фрагмент лосиного рога с нанесенными на поверхность граффити (рис. 2, 3).

Рис. 2

Рис. 3

Сохранность предмета неполная, имеются утраты, на торцевой части кости сохранились следы обработки в виде ровных спилов. В момент находки кость была расколота на несколько частей. Размер предмета составляет 13 х 16,5 х 2,3 см. На одной из сторон фрагмента (условно будем считать ее лицевой), по центру, процарапано изображение тамгообразного знака, окруженного четырьмя полями-решетками в виде прямоугольных рамок, внутреннее пространство которых разделено нерегулярными перекрещивающимися линиями на квадратные и прямоугольные ячейки (рис. 2). Размеры «полей» и количество ячеек в них разнятся. Справа от тамги располагается также граффити в виде «решетки», имеющей вид открытого поля с ячейками, не ограниченного рамкой. Вдоль нижнего края лицевой стороны артефакта прочерчена длинная неровная линия, частично пересекающая два поля.

На оборотной стороне, внизу справа, имеется граффити из нескольких изогнутых линий и коротких насечек, а также семь параллельных насечек вдоль правого края предмета (рис. 3). В верхней части фрагмента рога имеется небольшое округлое углубление, явно искусственного происхождения. Вероятно, это свидетельство попытки просверлить отверстие для подвешивания артефакта, от которой, по каким-то причинам, отказались. Кроме вышеперечисленных изображений, на лицевой и оборотной сторонах, примерно по центру, процарапаны два символа в виде «двойной дельты», или двух соединенных вершинами треугольников. Отметим также, что все рисунки на предмете, за исключением лично-родового знака, выполнены довольно небрежно, в условной манере.

Прежде чем приступить к описанию и анализу княжеского знака, изображенного на лицевой стороне артефакта, мы считаем целесообразным подробно остановиться на рассмотрении кратко описанного выше комплекса графических рисунков, так как очевидно, что для атрибуции предмета, выяснения его возможного назначения, необходимо выявить семантическое значение всех символов, сопутствующих княжеской тамге.

Уточним, что по нашему мнению, все граффити на лицевой и оборотной сторонах делятся на две группы, которые наносились на поверхность разновременно. Так, символы «двойная дельта» и параллельные насечки на оборотной стороне артефакта, вероятнее всего, были процарапаны на поверхности кости гораздо раньше, нежели остальные. Об этом свидетельствуют как степень их сохранности — изображения плохо «читаются», линии сглажены, затерты, так и характер нанесения – рисунки менее глубоко прорезаны в кость. Наше предположение подтверждается и тем, что «двойная дельта» на лицевой стороне частично перекрывается более глубоким и четким рисунком тамги. Остальной комплекс граффити, в том числе и княжеский знак, исходя из тех же критериев оценки, а также логики расположения некоторых изображений, является более поздним и, вероятно, наносился на поверхность рога одновременно и одним инструментом.

Изображенные на артефакте символы — «решетка», простые параллельные насечки, «двойная дельта», носят универсальный характер и имеют аналоги в разных культурах. Так, символы в виде разнообразных расчерченных на ячейки полей известны в раннесредневековой археологии Северного Кавказа и синхронных славянских памятниках, имеются подобные находки на памятниках Дунайской Болгарии и в Подонье. Ближайшие аналоги мы видим в системе знаков, использовавшихся носителями салтово-маяцкой культуры ^{[51, с. 118 – 119, табл. VIII]}. В. Е. Флерова, анализируя граффити на астрагалах с хазарских памятников, указывает, что сетеобразные фигуры, решетки, заключенные в прямоугольные рамки или же открытые, являлись одним из наиболее широко употреблявшихся сюжетов для гравировки ^{[51, с. 56]}. Несмотря на то, что исследователи отмечают сакральный характер подобных изображений, единого мнения касательно их семантики нет. Так, у народов Северного Кавказа знак «решетка» выполнял функции оберега, у праболгар выступал символом родового дома или общины, некоторые исследователи связывают схожие знаки с охотничьей магией, так как «решетка» символизирует ловчие сети, в которые загонялся зверь ^{[51, с. 56 – 57]}. Типологически близким можно считать и славянский символ плодородия «засеянное поле», традиционно использовавшийся в аграрной магии ^{[45, с. 520; 46, с. 517]}.

Помещенный на оборотной стороне рассматриваемого нами артефакта рисунок в виде параллельных горизонтальных черточек также находит аналогии в хазарских граффити. В. Е. Флерова видит в подобных изображениях символ лестницы, связывающей мир людей с миром духов, который часто встречается в шаманской практике, или образ мирового древа ^{[51, с. 57]}. Типологическую близость к знакам Маяцкого городища ^{[51, табл. I, табл. II]} имеет и контурный рисунок в виде дугообразного элемента, окруженного 10 параллельными короткими черточками, помещенный на оборотной стороне рога (см. рис. 5). Граффити крайне схематично, в связи с чем уверенно определить, что оно изображает не представляется возможным. По нашему мнению, рисунок условно передает абрис спущенного лука.

Подробнее стоит остановиться также на знаке в виде «двойной дельты» или двух соединенных вершинами треугольников, который, как уже упоминалось выше, был, вероятно, нанесен на обе стороны артефакта ранее основного комплекса символов.

Граффити этого типа имели распространение в Саркеле, изображения известны также в Херсонесе, на золотоордынских городищах, у кара-ногайцев, болгар Подунавья и причерноморских тюрок ^{[37, с. 187; 51, с. 74]}. Отметим, что в Херсонесе знак встречен как в средневековых, так и в античных слоях. А. И. Романчук предполагает, что символ, относящийся к периоду средневековья, мог быть вариантом написания греческой буквы «дельта», изображение которой было распространено на черепице ^{[40, с. 173 – 174]}. В. Е. Флерова, рассматривая граффити на привозной керамике из Саркела, также считает, что знаки в виде простого треугольника относятся к «буквенной» группе, и передают греческое начертание буквы «дельта» ^{[51, с. 74]}. Что касается граффити античного времени, то применительно к нему, знак в виде двух соединенных вершинами треугольников трактуется как «двойная секира», или «критский лабрис» – символ, выполнявший функции оберега и связанный с культом плодородия ^{[50, с. 11]}. Отметим, что археологические материалы свидетельствуют о сакрализации образа топора в искусстве древнего Египта и древней Греции, огромную роль играл культ «двойного топора» («критский лабрис») в Эгейском мире. Почитанием этот вид оружия пользовался со времен неолита и до позднего средневековья в прибалтийских областях, где распространены многочисленные подвесные амулеты в виде стилизованных топориков ^{[13, с. 91]}.

Миниатюрные бронзовые и железные топорики, достаточно точно имитирующие настоящее боевое оружие, известны по материалам раскопок древнерусских археологических памятников. Элемент в виде секирообразных одинарных лопастей часто использовался в славянских украшениях. Так, на основе анализа височных колец вятичей, украшенных секирообразными выступами, Б. А. Рыбаков и В. М. Василенко предположили, что данные элементы символизировали оружие бога-громовника Перуна, и выполняли определенную магическую защитную функцию ^{[13, с. 91 – 92; 11, с. 217; 45, с. 523]}. Здесь необходимо упомянуть точку зрения Н. А. Макарова, который заметил, что археологический контекст находок амулетов-топориков не дает указаний на их непосредственную связь с почитанием высших божеств языческого пантеона, так как «иконография» амулета сложилась только к XI в., когда святилища Перуна уже были разрушены. Классические височные кольца вятичей с секирообразными выступами также относятся к позднему периоду XII – XIII вв. ^{[28, с. 51; 45, с. 523]}. Однако наличие в украшениях и амулетах, по словам Б. А. Рыбакова, определенного «языческого наполнения», не вызывает сомнений. Образ топора, по-видимому, был связан также с аграрными и солнечными культами, о чем свидетельствует символика «засеянного поля», солярные знаки, и лунницы, являвшиеся символом женского божества Макошь, и нанесенные на некоторые амулеты-топорики и лопасти-секиры на древнерусских украшениях ^{[13, с. 95; 45, с. 526; 11, с. 220]}.

Итак, семантически схожие варианты знака «двойной секиры» нашли отражение в системе символов древнерусского язычества, данных же о широком использовании в славянской среде классического «критского лабриса» с сакральными целями нет. Несмотря на это, символ в виде двух соединенных вершинами треугольников был известен на Руси. Об этом свидетельствует деревянная счетная бирка, обнаруженная на Троицком XI раскопе в Новгороде в 1998 г. и датированная второй половиной X в. ^{[5, с. 441 – 442]}. На поверхности бирки изображены 80 зарубок, княжеская тамга и рассматриваемый нами символ. Р. К. Ковалев, опубликовавший бирку, вслед за В. Е. Флеровой и А. И. Романчук, полагает, что знак представляет собой две соединенные греческие буквы «дельта». Как отмечает исследователь, несмотря на то, что назначение данного символа не получило к настоящему времени удовлетворительного объяснения, в случае с деревянной биркой, служившей для различных счетных операций, «двойная дельта» выполняла роль количественного показателя – восьми десятков, или двух «сорочков» (что соответствует количеству зарубок на бирке). Данное предположение Р. К. Ковалев основывает на том, что греческая буква «дельта» в византийской традиции имела цифирное значение «4» ^{[25, с. 37 – 38]}.

Таким образом, благодаря геометрической простоте, большинство рассмотренных нами выше графических рисунков архетипичны, многочисленные варианты их изображений можно встретить во многих культурах, а смысловая наполненность изменялась в зависимости от историко-культурного контекста. В завершении обзора граффити на роге важно сказать также, что часть изображений находит близкие аналогии среди рисунков на фрагментах амфор, обнаруженных на поселении. Так, например, к описанным выше символам типологически близки прочерченные на керамике решетки, и отдельные ячейки, как пустые, так и с крестами внутри, знаки, напоминающие математический символ «бесконечности» и «песочные часы».

Изображенная на лицевой стороне рога тамга, вне всякого сомнения, является лично-родовым знаком Рюриковичей, и представляет собой контурный трезубец с отогнутыми наружу, тщательно прорисованными окончаниями боковых лопастей с выступами, напоминающими рога лука. Средняя мачта трезубца усложнена дополнительным элементом в виде широкой поперечной перекладины, расположенной ближе к основанию зубца. Отметим, что контуром обозначены только основание знака и боковые зубцы, центральная же мачта представляет собой одинарную линию. Важной особенностью тамги, на которой мы еще остановимся ниже, является отсутствие какой-либо ножки. Интересно также, что внутренний контур тамги имеет необычную, чашеобразную форму, «сглаженные» места соединения боковых зубцов с основанием знака.

Характер изображения знака, выраженный стилистический архаизм, позволяют уверенно датировать его XI в. Известно, что кардинальные изменения в геральдической системе Древней Руси приходятся на рубеж XI – XII вв., и отражают внутриполитическую ситуацию в древнерусском государстве – «дробление» дома Рюриковичей и выделение отдельных княжеских родов. Именно в начале XII в. увеличивается количество знаков и изменяется их стилистика – на смену контурным изображениям приходят линейные ^{[5, с. 455; 6, с. 289]}. Кроме того, как отмечает С. В. Белецкий, признаком ранних трезубцев Рюриковичей, не пережившим рубеж XI – XII вв., являются широкие боковые зубцы и узкий центральный ^{[7, с. 21]}. Датировку тамги косвенно подтверждает и ее несомненная связь с Тмутараканским владением, хронологические рамки существования которого достаточно точно известны благодаря письменным источникам.

Выше мы упоминали, что часть изображений, по крайней мере те, которые наносились на поверхность рога одновременно, связаны и общей композиционной схемой. Отчетливо это видно на лицевой стороне артефакта, где изображен лично-родовой знак Рюриковичей, окруженный расчерченными полями. Несомненно, что логика нанесения символов в виде «решетки» была подчинена наличию в центре княжеской тамги.

Находки костяных предметов с рисунками княжеских знаков известны, однако во всех случаях это единичные граффити на предметах неясного назначения, как, например, знаменитый костяной кружок из Саркела, подвески из Новогорода и села Прудянки, или фрагмент кости животного из Киева ^{[5, с. 438 – 440, 447 – 448]}. Предмет с поселения «Балка Хреева-1» – единственный известный нам пример целенаправленного изображения знака Рюриковичей в комплексе с символами, семантика которых применительно к различным культурам, как уже было показано выше, носит сакральный характер. Отметим, что вопроса о функциональном назначении рассматриваемого предмета мы коснемся ниже.

Кроме того, необходимо акцентировать внимание на еще одной важной детали. Описанные выше особенности предмета, несомненная близость граффити на его поверхности к салтово-маяцкой символике, изображениям на керамике с поселения, контекст находки, позволяют, на наш взгляд, обоснованно утверждать о том, что артефакт имеет местное происхождение, т. е. был изготовлен на территории Тмутараканского княжества. Из этого следует также и то, что тамга, изображенная на нем, принадлежала князю, имеющему непосредственное отношение к древнерусскому владению на побережье Керченского пролива. Данное уточнение необходимо, так как очевидно, что далеко не всегда уместно связывать место находки предмета с местом его изготовления, особенно если речь идет о статусной вещи или оружии. Примером может служить накладка на лук с княжеским знаком Рюриковичей, обнаруженная экспедицией А. А. Миллера в 1931 г. По нашему мнению, нет никаких веских доказательств в пользу того, что знак принадлежал тмутараканскому князю. Единичная же находка тамги, изображенной на столь специфическом и «мобильном» предмете, как лук, не может уверенно свидетельствовать о месте княжения ее владельца.

Итак, обнаруженная тамга в виде трезубца без ножки с поперечной перекладиной на средней мачте дополняет лаконичный список лично-родовых знаков тмутараканских князей. Несмотря на то, что нам известны 8 правителей княжества, в историографии в настоящее время с этим древнерусским владением связывают только два знака – упомянутые уже трезубец с костяной накладки и двузубец, изображенный на «таманских брактеатах». Как мы показали выше, вопрос о принадлежности данных тамг определенным князьям к настоящему времени не решен окончательно, а выводы исследователей об отнесении трезубца с костяной накладки тмутараканскому князю вообще зиждутся на весьма сомнительном, по нашему мнению, территориальном аспекте находки.

Княжеский знак с поселения «Балка Хреева-1» не является уникальным, близкие аналоги уже описаны в литературе. На некоторых из них остановимся подробнее. Так, несомненное сходство с рассматриваемым нами трезубцем имеет знак, изображенный на роговом кистене из Минска, датированный XI в. ^{[2, с. 189; 7, с. 21]}. И если мнения исследователей касательно датировки тамги единодушны, то в вопросах определения ее возможного владельца дело обстоит иначе. Знак, представляющий собой трезубец, с тонкой центральной мачтой имеющей крестовидное завершение, сохранился фрагментарно. Если частично утраченная правая лопасть знака уверенно восстанавливается в симметрии с левой, то о наличии или отсутствии ножки, ее форме, можно лишь догадываться, так как пространство ниже основания тамги практически полностью уничтожено отверстием, просверленным при ремонте кистеня. Фрагментарность изображений заставила А. Р. Артемьева и А. А. Молчанова отказаться от попытки персонификации и реконструкции целостного рисунка знака ^{[2, с. 189]}. С. В. Белецкий, основываясь на представлениях о типологии ножек знаков Рюриковичей X – XI вв., предположил, что у трезубца на минском кистене она должна была иметь крестовидную форму. Кроме того, небольшой фрагмент ножки, перпендикулярный основанию, по мнению исследователя, угадывается «в хаосе царапин» у отверстия, просверленного в кистене. Предложив, таким образом, начертание знака в виде трезубца с крестообразным навершием средней мачты и крестовидной ножкой, С. В. Белецкий атрибутировал его Всеславу Брячиславичу Полоцкому ^{[7, с. 22; 5, с. 452]}.

Важно пояснить логику данной персонификации. Концепция отнесения знаков в виде трезубца с крестовидным завершением средней мачты к полоцким князьям, появилась после обнаружения в 1953 г. на Неревском раскопе в Новгороде свинцовой вислой печати, с изображением аналогичной княжеской тамги, которая была атрибутирована В. Л. Яниным Изяславу Владимировичу ^{[56, с. 41; 5, с. 449; 57, с. 157]}. Именно наличие в знаке данного элемента, позволило С. В. Белецкому отнести представителям полоцкой ветви – Всеславу Изяславичу, Брячиславу Изяславичу и Всеславу Брячиславичу еще несколько тамг: на шиле с Измерского поселения, на граффити из Софийского собора в Киеве, гончарном клейме из Могилева и геральдических подвесках. Эволюция же тамги в процессе наследования проявлялась в видоизменении ножки знака ^{[5, с. 441 – 442, 449 – 450; 4, с. 141; 7, с. 22; 8, с. 68]}. Отметим также, что персонификация буллы из Новгорода Изяславу Владимировичу в настоящее время вызывает обоснованную критику ^{[30, с. 54 – 55]}, что косвенно ставит под сомнение и отнесение описанных выше знаков полоцким князьям.

Если данную группу княжеских знаков, относимых С. В. Белецким к полоцким князьям, сближает с тамгой из раскопок поселения «Балка Хреева 1» только крестовидное навершие среднего зубца, то трезубец, изображенный на обломке кистеня с острова Ледницкий, полностью ей идентичен ^{[5, с. 453, рис. 16,3а]}. Тамга, изображенная на кистене, обладает набором стилистических деталей, которые характерны для периода X – XI вв. Важными особенностями трезубца с острова Ледницкий являются также резкая отогнутость окончаний боковых лопастей наружу и отсутствие ножки. У публикуемой нами тамги, как мы помним, окончания боковых зубцов также сильно выгнуты наружу и тщательно прорисованы. Несмотря на то, что знак на кистене изображен в более условной манере, и не имеет подобной детализации рисунка, очевидно, что мы можем обоснованно утверждать о полном его тождестве с тамгой, обнаруженной на поселении  «Балка Хреева 1», а отмеченные особенности изображения последней носят исключительно декоративный характер.

В публикации 1998 г. С. В. Белецкий предположил, что знак с острова Ледницкий представляет собой «своеобразно изображенный процветший крест» ^{[7, с. 22]}, однако впоследствии он все-таки отнес его к группе княжеских знаков Рюриковичей, и персонифицировал жене Всеслава Брячиславича ^{[5, с. 455]}. Данная атрибуция знака строится на предположении исследователя о том, что крайне редкие появления тамг без ножек были вызваны чрезвычайными обстоятельствами, и принадлежали они княгиням, которые использовали упрощенные версии знаков своих супругов ^{[5, с. 448]}. Отметим, что подобное предположение весьма спорно, и мы еще вернемся к этому вопросу. Отнесение же знака жене именно Всеслава Брячиславича (ум. в 1101 г.), а не его отца или деда, объясняется достаточно поздней датировкой С. В. Белецким трезубца без ножки — концом XI – началом XII вв. Такая датировка, по мнению исследователя, подтверждается наличием среди пломб дрогичинского типа экземпляров с тамгой, аналогичной знаку на кистене, только переданной линейным рисунком, что также отражает возможность использования одним и тем же лицом знаков двух типов ^{[5, с. 455; 6, с. 313, рис. 26,8]}.

Таким образом, мы выяснили, что княжеская тамга с острова Ледницкий и публикуемая нами из раскопок поселения «Балка Хреева-1» идентичны, и принадлежали, согласно персонификации С. В. Белецкого, жене Всеслава Брячиславича. Несмотря на спорность данной атрибуции, обратимся к известным биографическим сведениям об этом полоцком князе.

«Повесть временных лет» позволяет проследить основные вехи жизненного пути Всеслава, однако для нас наибольший интерес представляет период второй половины 1060-х гг., когда на Руси развернулась междуусобная борьба, активным участником которой становится полоцкий князь. Приведем хронологию тех событий. В 1065 г. Всеслав совершает нападение на Псков, в 1067 г. занимает Новгород. В том же году, в ответ на действия полоцкого князя, против него выступает «триумвират» Ярославичей – Изяслав, Святослав и Всеволод. 3 марта 1067 г. на Немиге произошла «сѣча зла», войско Всеслава было разбито, а сам князь бежал в Полоцк. 10 июля того же года Ярославичи, «цѣловавше крестъ честный», предложили полоцкому князю перемирие. Всеслав, поверив обещаниям братьев не причинить ему зла, переплыл с сыновьями Днепр, прибыл на встречу, но переговоров не получилось — он был схвачен и посажен в Киевский поруб ^{[19, с. 293; 36, с. 111 – 112]}.

Следующий 1068 г. ознаменовался первым серьезным половецким нашествием на Русь. Триумвират Ярославичей в результате сражения со степняками на реке Альте потерпел поражение. Разбитое киевское ополчение 15 сентября потребовало у Изяслава выдачи оружия и коней для продолжения борьбы с половцами, однако киевский князь ответил отказом, что послужило толчком к началу народных волнений. В результате восстания Изяслав Ярославич бежал в Польшу, а Всеслав, освобожденный из поруба, занял великокняжеский престол, и как сообщает летопись он «сѣде Кыевѣ мѣсяць 7» ^{[36, с. 115; 12, с. 486 – 487]}. Недолгое пребывание Всеслава на киевском столе завершилось прибытием Изяслава, заручившегося военной поддержкой короля Болеслава Храброго. Всеслав тайно бежит в Полоцк, а Изяслав 2 мая 1069 г. вступает в Киев. В том же году он изгоняет Всеслава из Полоцка и сажает на престол своего сына Мстислава. Вскоре после этого изгнанный полоцкий князь предпринимает попытку захватить новгородский стол, однако 23 октября терпит поражение от Глеба Святославича, незадолго до этого прибывшего в Новгород из Тмутаракани ^{[17, с. 65; 58, с. 41]}.

После разгрома под Новгородом, Всеслав «исчезает» почти на два года, и только в 1071 г. он снова попадает в поле зрения летописца: «в се же лѣто выгна Всеславъ Святополка ис Полотьска» ^{[36, с. 116]}. Возможно, это двухлетнее отсутствие князя-изгоя и прошло бы незамеченным исследователями, если бы не несколько строк в «Слове о полку Игореве»: «Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя» ^{[48, с. 54]}. Эта фраза оценивается исследователями не однозначно, и к настоящему времени не получила достаточно четкого толкования. Слова «дорискаше до куръ Тмутороканя» стали предметом многолетних споров, так как могут являться единственным свидетельством возможной связи полоцкого князя с далеким древнерусским владением. В связи с находкой на территории Таманского полуострова публикуемого нами знака Рюриковичей, крайне важно рассмотреть сложившиеся точки зрения по данному вопросу.

В историографии можно выделить несколько подходов к прочтению данных строк неизвестного автора «Слова о полку Игореве». Так, ряд исследователей видят в них свидетельство непосредственной связи исторического Всеслава Брячиславича с отдаленным древнерусским владением, однако характер этой связи трактуют по-разному. В. А. Захаров, проведя анализ текста произведения, пришел к выводу, что он насыщен лексикой тюркского происхождения, в связи с чем, предположил, что слово «куръ», встречающееся в тюркских языках в значении «населенное место», употреблено в «Слове» для уточнения, что Всеслав был именно в городе Тмутаракани ^{[19, с. 295]}. Исторический контекст, по мнению исследователя, также позволяет считать весьма вероятным факт княжения Всеслава в Тмутаракани, так как после поражения под Новгородом в 1069 г. ему пришлось скрываться от гнева князей, а Тмутаракань была тем местом, где князь-изгой мог найти убежище и набрать дружину, как неоднократно случалось в периоды усобиц XI в. Кроме того, в «Слове о полку Игореве» три раза говорится о поездках Всеслава Брячиславича, два из них подтверждаются летописными источниками. Судя по всему, автор «Слова» хорошо ориентировался в тмутараканской генеалогии, в связи с чем, сомневаться в достоверности сообщения о связи Всеслава с этим древнерусским владением, по мнению В. А. Захарова, нет оснований ^{[19, с. 294; 21, с. 28; 18, с. 203]}.

Важно также отметить, что «Повесть временных лет» не только молчит о местонахождении Всеслава в период с 1069 до 1071 г., но и не дает информации о том, что происходило в самой Тмутаракани после отъезда Глеба Святославича в Новгород, который произошел, судя по всему, в том же 1069 г. Летопись говорит лишь о гибели его младшего брата Романа Святославича в 1079 г., княжившего на тот момент в Тмутаракани, однако не уточняет, когда это княжение началось ^{[36, с. 135]}. В связи с этим, тмутараканский стол в 1069 г. мог быть вакантным, а предположения о том, что Роман сел в Тмутаракани сразу после Глеба ^{[21, с. 75]} являются неверифицируемыми догадками, что может служить дополнительным фактом, косвенно свидетельствующим о верности гипотезы В. А. Захарова, которой придерживаются и ряд других исследователей ^{[17, с. 65; 24, с. 53; 1, с. 343; 33, с. 403]}.

Несколько иную трактовку рассматриваемой фразы предложил академик Б. А. Рыбаков. По его мнению, в тексте «Слова» имеет место свидетельство лишь молниеносного похода Всеслава в Тмутаракань для поиска наемников и коней. Причем «прорыскать» волком Всеслав в этот далекий удел мог во время своего киевского княжения ^{[42, с. 43; 44, с. 454 – 455; 43, с. 18]}. В. А. Захаров, комментируя данное предположение Б. А. Рыбакова, справедливо заметил, что столь далекая поездка Всеслава, предпринятая во время его 7-месячного княжения в Киеве, неминуемо бы привела к потере киевского стола. Маловероятным такой вариант развития событий считает и В. Н. Чхаидзе ^{[55, с. 151]}. Кроме того, смысла устраивать подобную экспедицию с целью набора союзников и оружия не было, так как все необходимое, по мнению Д. С. Лихачева, имелось в Киеве ^{[19, с. 295; 49, с. 31]}.

Близкой к точке зрения В. А. Захарова является и трактовка сообщения «Слова» о быстрых «рысканьях» Всеслава, как завуалированное в метафорическую форму свидетельство реальных перемещений князя после занятия киевского стола с целью решения вопросов по перераспределению волостей, на что указывает упоминание в тексте Полоцка наряду с Тмутараканью. Возможно, что кроме Киева, Всеславу досталось и это южное владение, которое было утеряно вместе с великокняжеским столом ^{[49, с. 49]}.

Существует и полярный подход к трактовке текста «Слова», согласно которому, загадочная фраза «самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя» является отражением в литературном произведении исключительно представлений о чародейских способностях полоцкого князя, могущего оборачиваться волком, без реальной исторической подоплеки ^{[20, с. 404; 22, с. 32; 10, с. 18 – 19; 23, с. 26 – 27]}. Отметим, что уже в представлении современников Всеслав слыл чародеем, наделенным сверхъестественными способностями, о чем свидетельствуют и обстоятельства его рождения: «его же роди мати от вълховнья» ^{[36, с. 104]}.

Ряд исследователей, проводившие литературоведческий анализ «Слова о полку Игореве», и отметившие мифологизированность образа Всеслава Брячиславича, считают, что неизвестный автор описывает князя с помощью метафорически-символических обобщений и нарушает хронологию событий с целью подчеркнуть стремительность и отвагу вещего князя. Ретроспективные же отступления о Всеславе в тексте поэмы позволяют автору показать преемственность между знаменитым дедом и его внуками. В связи с этим, по мнению исследователей, судить об историчности действий Всеслава по данным «Слова» нельзя, при этом отмечают и отсутствие летописных свидетельств о связи Всеслава с Тмутараканью ^{[26, с. 74 – 75; 47, с. 77 – 78]}. Представление о Всеславе, как о князе-чародее, обусловливает и толкование фразы «дорискаше до куръ Тмутороканя», как поэтического оборота, указывающего на время суток – князь, обернувшись волком, за ночь, до пения петухов (пока действует волшебная сила оборотня) «дорыскивал» из Киева до Тмутаракани ^{[19, с. 291]}. При этом, по мнению сторонников данной версии, Тмутаракань упоминается в тексте не в качестве реального места, а лишь как синоним нечто очень отдаленного, чтобы подчеркнуть волшебные возможности вещего князя, способного преодолевать огромные расстояния ^{[49, с. 48]}.

Интересно отметить, что неоднозначна с точки зрения литературоведческого анализа и связь полоцкого князя с былиной «Волхв Всеславьевич», в которой, по мнению В. В. Леоновой, не содержится указаний на конкретный прототип главного героя. В связи с этим, интерпретация Б. А. Рыбаковым описанного в былине путешествия волхва в какую-то южную страну как указание на гипотетический поход Всеслава в Тмутаракань неуместны. Кроме того, как полагает В. В. Леонова, былина намного древнее исторического Всеслава Брячиславича, что делает бессмысленными поиски аналогий с событиями, описанными в летописных текстах ^{[42, с. 43; 27, с. 9]}.

Таким образом, сложившиеся в историографии подходы к трактовке загадочной фразы автора «Слова о полку Игореве» неоднородны и противоречивы. По нашему мнению, очевидно, что образ Всеслава Полоцкого в произведении носит многоплановый и неоднозначный характер, и рассматривать текст «Слова» односторонне, заостряя внимание только на художественных приемах автора и мифологизации действий князя было бы неверно. Более взвешенный и внимательный подход к тексту, на наш взгляд, присутствует в работах В. А. Захарова, Б. А. Рыбакова и других исследователей, которые не отрицают возможность отражения в «Слове» вполне реальных исторических событий XI в., связывающих имя полоцкого князя с древнерусским владением на берегах Керченского пролива. Что же касается характера этих связей — поход, или непродолжительное княжение, то данный вопрос, безусловно, является дискуссионным. Отсылки же на отсутствие подтверждения этому в летописи не могут быть признаны удовлетворительными, ведь, как известно, «Повесть временных лет» изобилует «белыми» пятнами, и отсутствие информации в ней о каком-либо событии не означает его опровержения летописцем.

Итак, подведем итоги. Княжеский знак, нанесенный на поверхность фрагмента рога, из раскопок поселения «Балка Хреева-1», датируется XI в. и, как мы показали, принадлежал тмутараканскому князю. Трезубцы с крестовидным окончанием средней мачты в генеалогической схеме княжеских знаков, предложенной С. В. Белецким, принято относить полоцким князьям. Учитывая текст «Слова о полку Игореве», единственный полоцкий князь, который мог иметь отношение к Тмутараканскому княжеству это Всеслав Брячиславич. В связи с этим, под иным углом зрения предстает персонификация С. В. Белецким рассматриваемой нами тамги жене Всеслава. В свете данной находки осторожно высказанное С. В. Белецким предположение о принадлежности знаков без ножки княгиням, которые использовали упрощенный вариант тамги супруга в экстренных случаях (например, смерти князя) ^{[5, с. 448]}, выглядит неправдоподобно. Так как очевидно, что неизвестная нам жена Всеслава Полоцкого не могла в 1069 – 1071 гг. исполнять княжеские функции в Тмутаракани. Таким образом, согласиться с мнением С. В. Белецкого можно лишь частично. Мы полагаем, что с учетом рассмотренного нами комплекса данных, есть все основания атрибутировать княжеский знак с поселения «Балка Хреева-1» самому Всеславу Полоцкому. Вполне вероятно, что княжеские «знамения» не были статичными, а видоизменялись в зависимости от статуса владельца, ведь совершенно очевидно, что закономерности эволюции княжеских знаков XI в. достоверно нам неизвестны. В связи с чем, персонификация С. В. Белецким Всеславу знака с крестовидной ножкой также может соответствовать действительности. Тамга же с острова Ледницкий и Таманского полуострова употреблялась князем временно. Так или иначе, вопрос о причинах появления тамг без ножек остается открытым.

Если высказанные нами предположения верны, то данная находка является первым археологическим свидетельством пребывания Всеслава в Тмутаракани, и, кроме того, позволяет верифицировать как сведения о полоцком князе в памятнике древнерусской литературы, так и генеалогию княжеских знаков X – XI вв. Ведь, как мы помним, отнесение знаков с крестообразным среднем зубцом полоцким князьям основывается на весьма спорной персонификации буллы 1953 г.

В завершение коснемся еще одного важного аспекта. Анализ тамги позволил нам сделать предположение о ее персонификации, однако вопрос о функциональном назначении фрагмента рога с граффити остается открытым. Сакральное значение символов на его поверхности свидетельствует о ритуальном применении предмета, а граффити, помещенные на лицевой стороне, несомненно, составляют общую композиционную схему и логически связаны друг с другом. При этом, на наш взгляд, изображение детально прорисованного княжеского знака окруженного расчерченными на ячейки «полями» вызывает очевидные ассоциации с неким подобием плана, условной схемой княжеских владений. Тамга в данном случае символизирует ее владельца – князя, а «поля» его окружающие – земельные наделы. Если наше предположение соответствует действительности, то нет сомнений, что этот рисунок носил, прежде всего, ритуальный характер, отражающий представления о князе, как носителе сакральных функций по защите земли и народа от различных бед ^{[38, с. 141]} и был близко связан с культами плодородия, что подтверждает и наиболее вероятная семантика знаков в виде «решетки». Кроме того, по нашему мнению, нельзя исключить и возможности использования данного артефакта с граффити и в качестве верительного знака.

Публикуемая нами находка закономерно ставит и вопрос о наличии славянского компонента на исследованном поселении. Как известно, проблема этнического состава Тмутараканского княжества давно дискутируется. В. Н. Чхаидзе и С. А. Плетнева отмечают незначительность русского присутствия в Тмутаракани, о чем свидетельствует крайне скудный археологический материал, имеющий бесспорно славянскую этническую принадлежность ^{[55, с. 160; 35, с. 69; 29, с. 31 – 33, 40]}. Все находки, относимые к следам оставленным русским населением, четко локализуются на нескольких участках городища, в то же время находки славянской керамики отсутствуют на всей территории современного Таманского полуострова, что позволило В. Н. Чхаидзе предположить о наличии в Тмутаракани только ограниченного русского контингента в виде князя, его дружины и торгового люда ^{[55, с. 160 – 161; 9, с. 55; 34, с. 259]}.

На момент написания данной статьи, значительная часть коллекции из раскопок поселения «Балка Хреева-1», поступившая на хранение в Таманский археологический музей, подверглась только предварительному описанию. Но, несмотря на это, как мы отмечали, керамический материал и графические изображения уже на данном этапе позволяют уверенно говорить о наличии заметного славянского компонента на поселении, что может значительно дополнить представления об этническом составе княжества. Кроме того, отметим и нетипичную для аналогичных средневековых памятников Таманского полуострова особенность, выявленную в ходе проведения работ на поселении – отсутствие следов каких-либо построек. С учетом данных предварительного анализа археологического материала, это позволило сделать Э. Р. Устаевой устное предположение о расположении на этом месте в тмутараканское время временного военного форпоста с русским гарнизоном. При этом, однако, определить этническую принадлежность самого интересующего нас артефакта не представляется возможным, ввиду универсальности символов изображенных на его поверхности вместе с княжеской тамгой, и широкой распространенности типологически близких им знаков.

^[1] Авторы выражают признательность заведующей отделом фондов Таманского музейного комплекса Э. Р. Устаевой за консультации при  работе над статьей