The language of criminal procedure in the Republic of Uzbekistan

Yarovenko Vasilii Vasil'evich Doctor of Law Vladivostok State University of Economics and Service 690041, Russia, Primorskii krai, g. Vladivostok, ul. Gogolya, 41 yarovenko.46@mail.ru Other publications by this author

Vereshchagina Alla Vasil'evna PhD in Law Head of the Institute of Law of Vladivostok State University of Economics and Service  690091, Russia, Vladivostok, ul. Gogolya, 45 vereschagina_alla@mail.ru

Никакого особого статуса для других языков, в отличие от некоторых государств постсоветского пространства (например, ч.1, 2 ст. 10 Конституции Кыргызстана ^[1] и ст. 2 Конституции Таджикистана ^[2]) или закрепление в качестве государственного двух языков ст. 17 Конституция Беларуси ^[3] и ч.1. ст. 7 Конституция Казахстана ^[4]) Конституция Узбекистана не знает. Вопрос государственного языка решён однозначно (ст. 4 Конституции РУ; ст. 1 Закона «О государственном языке») ^{[5; 6]}, им является только узбекский.

Тем не менее, полиэтничность населения предопределила наличие конституционных положений об уважительном отношении «… к языкам, обычаям и традициям наций и народностей, проживающих на её территории, создание условий для их развития» и равенстве всех граждан, в том числе вне зависимости от национальной, расовой принадлежности и их языка (ст. 18 Конституции РУ) ^[5].

Это же обстоятельство (многонациональный состав населения) обусловило закрепление института языка, на котором ведётся производство по уголовному делу. Содержание института позволяет прийти к выводу о советской основе нормативной модели, состоящей из трёх групп норм: 1) собственно уголовно-процессуальный принцип; 2) его детализация в процессуальных статусах участников уголовного судопроизводства и 3) гарантии реализации права пользоваться иным, нежели узбекским языком.

Узбекский законодатель допускает возможность уголовного судопроизводства не только на государственном, но и каракалпакском языке, а также языке «…большинства населения данной местности» (ст. 20 УПК Узбекистана ^[7]). Последняя из указанных формулировок воспроизводит советский аналог. Подобное положение мы находим в уголовно-процессуальном законе Таджикистана (ч.2 ст. 18 УПК РТ) ^[8], хотя большая часть законодателей постсоветского пространства от такого подхода отказалась. Вторым компонентом рассматриваемого принципа является закрепление права пользоваться родным языком или языком, которым владеет субъект, в случаях, если он не владеет или недостаточно знает язык производства. Таким субъектам «…обеспечивается право устно или письменно делать заявления, давать показания и объяснения, заявлять ходатайства и жалобы, выступать в суде на родном … или другом языке, который они знают» (ст. 20 УПК РУ) ^[7]. Как видно из приведённого перечня, в нём отсутствует, например, право на получение в переводе процессуальных документов. В-третьих, принцип содержит гарантию права не владеющим / недостаточно знающим язык процесса участникам пользоваться бесплатной помощи переводчика.

Приведённые выше положения не соответствуют международно-правовому стандарту принципа, который носит сугубо прагматичный характер, направленный на обеспечение процессуальных прав уголовно-преследуемой личности, не понимающей языка, используемого в суде, или не говорящей на этом языке ^{[9, с.41- 47]}. Совершенно очевидно, что международно-правовые основания привлечения к участию в деле переводчика не эквивалентны их основаниям в УПК Узбекистана. Явления «не владения или недостаточного знания», на наш взгляд, предполагают некоторый уровень лингвистической компетенции лица, отсутствие которой вынуждает использовать иной, нежели язык производства. Другими словами наличие указанных оснований привлечения к участию в деле переводчика обусловливает установление уровня знания языка. В уголовно-процессуальном законе Узбекистана есть специальная норма, которой предусмотрено требование выяснения языка, на котором допрашиваемый может дать показания (ст. 99) ^[7]. Однако она носит декларативный характер и не устанавливает механизма определения лингвистической компетенции. Смеем предположить, что имеющаяся в узбекском уголовно-процессуальном законе регламентация «провоцирует» правоприменителя идти наиболее лёгким путём: не углубляясь в уточнение языковых возможностей сразу же приглашать переводчика, дабы не ущемлять права личности, не создавать предпосылок для признания доказательства недопустимым и отмены решения (п. 7 ст. 487; п.1 ст. 522 УПК РУ) ^[7].

Детализация весьма лапидарных положений принципа содержится в нормах, закрепляющих правовой статус участников уголовного процесса. Процессуальные статусы участников уголовного процесса прописаны весьма лапидарно (см. раздел второй УПК РУ) ^[7]. Отчасти этот недостаток отчасти восполняется рассредоточенными в других разделах уголовно-процессуального закона нормами. Например, не владеющий / недостаточно владеющий языком производства подсудимый имеет право на устный перевод резолютивной части приговора сразу же после её провозглашения (ст. 473 УПК РУ) ^[7]. Во время допроса переводчик устно излагает допрашиваемому запись его показаний и письменно переводит его собственноручные показания (ст. 106 УПК РУ) ^[7] и др. Хотя правильнее и с точки зрения гарантий прав личности, и удобства работы правоприменителя было бы более тщательно проработать этот институт.

Всю совокупность участников уголовного судопроизводства по критерию закрепления / не закрепления права пользоваться родным языком или языком, который они достаточно знают, можно разделить на три группы: 1) субъекты, наделённые этим правом; 2) субъекты, за которыми оно закреплено опосредованно, и 3) субъекты, которым оно не предоставлено.

К первой группе участников уголовного процесса относятся обвиняемый, подозреваемый, потерпевший, свидетель, эксперт (ст. 46, 48, 55, 66, 68 УПК РУ) ^[7]. В процессуальных статусах этих лиц имеются разные формулировки, касающиеся рассматриваемого права. Так, подозреваемый, обвиняемый, потерпевший могут пользоваться родным языком и услугами переводчика, причём основания возникновения такого права не обозначены и не конкретизированы формы его реализации. В процессуальных статусах свидетеля и эксперта есть более конкретные положения. Свидетель имеет право давать показания на родном языке, если он не владеет / недостаточно владеет языком производства, и заявлять отвод переводчику, участвующему в его допросе (ст. 66 УПК УР) ^[7]. То же мы находим и в отношении эксперта, который, помимо прочего, может предоставить на родном языке заключение. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в процессуальных статусах перечисленных выше субъектов, отсутствует закреплённое в ст. 20 УПК РУ ^[7] право пользоваться не только родным, но и другим языком, который они знают.

Во вторую группу мы включили представителя потерпевшего, права которого производны от прав представляемого лица, а, следовательно, у него есть возможность пользоваться родным языком и услугами переводчика (ст. 62 УПК РУ) ^[7].

Третья, самая многочисленная группа участников уголовного процесса, в процессуальном статусе которых нет упоминания о возможности использования иного, кроме как языка производства. Это гражданский истец, гражданский ответчик и их представители, законные представители подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, защитник, адвокат свидетеля, специалист, понятой, общественный обвинитель и общественный защитник (ст. 43, 44, 53, 61, 63, 66¹, 70, 74 УПК РУ) ^[7]. Только для одного из перечисленных участников этой группы (адвоката свидетеля) предусмотрено право в рамках оказываемой им правовой помощи заявлять отвод переводчику, участвующему в допросе свидетеля (ст. 66¹ УПК РУ) ^[7].

Конечно же, отсутствие указания на право пользоваться родным языком или языком, которым субъект владеет, и прибегать к услугам переводчика, отнюдь не означает, что таких возможностей у этих участников нет. В данном случае пробелы должны восполняться нормами принципа языка, на котором ведётся производство по уголовному делу (ст. 20 УПК РУ) ^[7], в формулировках которых законодатель оперирует понятием участники, охватывающим всех лиц, вовлекаемых в орбиту уголовного судопроизводства.

Наличие шероховатостей и упущений в нормах, определяющих процессуальный статус участников уголовного судопроизводства, относительно рассматриваемого права, по нашему мнению, результат небрежности законодателя, который, как указывалось выше, восполним, но только в том случае, если правоприменитель профессионален, не ограничивается только буквальным толкованием норм и не ангажирован. Во избежание ущемления прав личности и одновременно злоупотребления ею правом желательно выявленные дефекты регламентации устранить.

Важной является конкретизация этого вопроса для защитника. Узбекский уголовно-процессуальный закон допускает привлечение к участию в роли защитника не только адвокатов, но и наряду с ними по ходатайству подозреваемого/обвиняемого/подсудимого на основании решения правоприменителя их близких родственников или законных представителей (ст. 49 УПК РУ) ^{[7; 10, с. 201]}. Адвокат, будучи гражданином Узбекистана, имеющим высшее юридическое образование и лицензию на право занятия адвокатской деятельностью, безусловно, владеет государственным языком (ст. 3 Закона РУ «Об адвокатуре») ^[11]. К иным категориям лиц, которые могут быть защитниками в процессе, таких требований не предъявляется, поэтому не исключена ситуация, когда такой защитник не владеет языком процесса, а, следовательно, нуждается в переводчике. Адвокат, осуществляющий защиту совместно с ним, перевод осуществлять не может не только потому, что это влияет на эффективность его деятельности, но и в силу норм ст. 79 УПК РУ ^[7], не допускающей совмещение статусов защитника и переводчика. О важности урегулирования этого вопроса свидетельствует так же декларированное использование в производстве по конкретному делу языка «большинства населения данной местности», т.е. казахского, киргизского, таджикского и др., поэтому не исключены ситуации незнания языка процесса не только иным лицом осуществляющим защиту, но и защитником-адвокатом. Здесь интересен опыт Беларуси (ч.1 ст. 63 УПК РБ) ^[12] и Казахстана (ч.1 ст. 81 УПК РК) ^{[13; 14, с.15-18]}.

Как видим, законодатель не совсем удачно изложил вопросы реализации права пользования не языком производства в статусах участников уголовного процесса. Это заключается в том, что не всегда и не все основания реализации этого права указываются; игнорируется изложение форм участия переводчика в деле; не для всех субъектов закреплено право отвода переводчика и не указаны его основания.

Гарантии права не владеющим / недостаточно знающим языкпроцесса участникам производства содержатся в различных нормах уголовно-процессуального закона. В качестве таковых, прежде всего, следует рассматривать сам принцип. Кроме того, это закрепление соответствующих возможностей в процессуальных статусах субъектов. Сюда же следует отнести обязанность правоприменителя разъяснять лицам, отстаивающим в уголовном процессе свои интересы, и их представителям комплекс процессуальных прав, включая пользование родным языком и услугами переводчика, и обеспечить возможность их осуществления (ст. 64 УПК РУ) ^[7]. К этой группе нормативных положений относится упоминавшаяся выше обязанность правоприменителя выяснять на каком языке может давать показания допрашиваемый (ст. 99 УПК РУ) ^[7]. Гарантией реализации рассматриваемого права является безусловная отмена приговора, постановленного без соблюдения права подсудимого пользоваться родным языком и услугами переводчика (п. 7 ст. 487 УПК РУ). Сюда же следует отнести возможность возобновления дела по вновь открывшимся обстоятельствам, при установлении вступившим в законную силу приговором суда заведомой ложности перевода (п. 1 ст. 522 УПК РУ) ^[7].

Однако основной гарантией реализации рассматриваемого права, несомненно, является предусмотренное законом привлечение к участию в деле переводчика. Законодатель в ст. 71 УПК РУ ^[7] закрепляет два основания его участия в деле. Во-первых, осуществление перевода для лиц, не владеющих/недостаточно владеющих языком производства. Здесь перечислены как субъекты, отстаивающие свои уголовно-процессуальные интересы, так и некоторые иные лица (свидетель, эксперт, специалист). В тексте ст. 71 УПК РУ ^[7] не упоминаются, как имеющие право пользоваться не языком производства, защитник, адвокат свидетеля, понятой, общественный обвинитель и общественный защитник (п. 1, 2 ст. 71 УПК РУ) ^[7], что неверно, эта позиция обосновывалась выше применительно к защитнику.

Для осуществления перевода переводчик наделён правом задавать вопросы участникам процесса для уточнения перевода; знакомиться с протоколом следственного действия (судебного заседания), в производстве которого он участвовал, делать замечания, подлежащие занесению в протокол, отказаться от участия в производстве по делу, если он не обладает знаниями, необходимыми для перевода; приносить жалобы на действия и решения дознавателя, следователя, прокурора и суда (ст. 72 УПК РУ) ^[7]. Можем предположить, что у переводчика, его близких и родственников есть право на безопасное участие в процессе, об этом свидетельствует формулировка ст. 270 УПК РУ ^[7].

Достаточное внимание законодатель уделил системе обязанностей переводчика, который должен являться по вызовам правоприменителя. В этой связи интересным, представляется, положение об ответственности должностных лиц за воспрепятствование явки переводчика по вызовам правоприменителя (ст. 271 УПК РУ) ^[7]. Кроме того, переводчик обязан обеспечить точность и полноту порученного ему перевода; удостоверить его верность своей подписью в протоколе следственного (судебного) действия, произведённого с его участием, и в процессуальных документах, вручаемых участникам процесса в переводе на их родной / другой язык, которым они владеют; не разглашать без разрешения правоприменителя материалы дознания и предварительного следствия; соблюдать порядок при расследовании дела и во время судебного заседания (ст. 72, 274 УПК РУ) ^[7].

Неисполнение процессуальных обязанностей является основанием привлечения переводчика к ответственности. Так, если суд установит обстоятельства, указывающие на осуществление переводчиком заведомо ложного перевода, то после постановления приговора он обязан информировать прокурора об этом для решения вопроса о возбуждении уголовного дела (ст. 417 УПК РУ) ^[7].

Приведённые положения института языка производства в Узбекистане имеют ряд дефектов. Во-первых, в законе не раскрывается содержание понятия «переводчик», а указаны лишь основания его приглашения. Во-вторых, не закреплена процедура привлечения переводчика к участию в деле. В-третьих, ограничен перечень субъектов, имеющих право пользоваться его услугами. В-четвёртых, некоторые его права не увязаны с его служебной ролью. Например, в регламентации права делать замечания, подлежащие обязательному занесению, не конкретизируется связь этих замечаний с полнотой и правильностью осуществлённого перевода. В-пятых, в статусе переводчика отсутствуют нормы о его ответственности за заведомо ложный перевод. В-шестых, опущен вопрос вознаграждения переводчику.

Последний из перечисленных недостатков компенсируется ст. 75, 318, 319 УПК РУ ^[7], которая предусматривает сохранение среднего заработка некоторым субъектам, включая переводчика, в связи с привлечением их к производству по уголовному делу, либо выплату вознаграждения неработающим лицам. Кроме того, компенсируются расходы, понесённые из-за вызова в орган предварительного расследования или суд.

Предложенный анализ института языка, на котором ведётся производство по уголовному делу, в УПК Республики Узбекистан, свидетельство связи его современной модели с советским аналогом, что проявляется в архитектонике института и его основных положениях. Для рассматриваемого института свойственна пробельность и небрежность в регламентации некоторых вопросов (например, отсутствие процессуального понятия «переводчик», закрепление права пользоваться иным, нежели язык производства, языком не для всех участников уголовно-процессуальных отношений и т.д.), которые, по нашему мнению, в целях оптимизации производства по уголовным делам должны быть устранены.