Hitler, intellectuals and masses

Korotky Gennady Anatolevich PhD in Philosophy N/A 129626, Russia, Moscow, Konstantinova Street 10, building #2 dvanov@mail.ru

                                                        1.

До сих пор в публикациях, посвященных истории фашисткой Германии, бытует представление, что Гитлер обманул (подкупил-соблазнил) немецкий народ. Вынудил его совершить преступления, которые немцы содеяли в годы нацистского режима.

Неясно, правда, если Гитлер «обманул» народ, как он мог обмануть немецких интеллектуалов, которые были намного образованнее и развитее его? Профессоров университетов, философов, деятелей культуры, которые либо сотрудничали с новой властью, либо предпочитали молчать, несмотря на то, что осознавали происходящее в Германии, как свидетельствуют их послевоенные признания?

Особенно это удивляет на фоне известной антитоталитарной настроенности немецкой интеллигенции сегодня. Почему ее деды не оказали Гитлеру сопротивления?

Давайте разберемся… Сразу следует сказать, что отношения Гитлера и немецкой интеллектуальной элиты достаточно сложные.

В интеллигенции никогда нет полного единодушия. Но если меньшая ее часть не приняла гитлеровский режим категорически (вплоть до эмиграции из страны), большая восприняла происходящее достаточно отстранено, а после 1933 года продолжала также спокойно работать, как и прежде. Словно ничего не происходило.

Поразительно, в стране, гордящейся высокой духовной культурой, нацистская пропаганда не получила должного отпора даже внутри университетов. Мандарины от образования, увенчанные лаврами и почетными степенями,  писавшие замысловатые ученые трактаты, с нацизмом не боролись.

Например, в многолетней довоенной переписке Хайдеггера и Ясперса опасность прихода гитлеровцев к власти даже не упоминается. Похоже, философов (Ясперс до сих пор немецкий моральный авторитет) рост националистических сантиментов в стране не волнует ^[21].

И не волнует не по причине изоляции в университетской Башне из Слоновой Кости (откуда взирают на суетную жизнь), а потому что сам национализм в академических кругах, отнюдь, не считается моветоном.

Более того, именно в этой среде нарастали определенные рессентимент и недовольство происходящими в стране модернистскими переменами. Их ощущали люди  – как правых, так и левых взглядов.

Собственно осовременивание патриархальной Германии воспринималась скептически уже в 19 веке. Этот презрительный или грустный скептицизм чувствуется во многих произведениях той эпохи.

«Бытие человека (теперь)…» – подытоживает в 1931 году новую жизнь Карл Ясперс – «сводится к всеобщему; к жизнеспособности как производящей единицы, к тривиальности наслаждения. Разделение труда и развлечения лишает существования его возможного веса; публичное становится материалом для развлечения, частное – чередованием возбуждения и утомления и жаждой нового, неисчерпаемый поток которого быстро предается забвению; здесь нет длительности, это – только времяпровождение…» ^{[23, c. 309]}.

 А как насчет человека Модерна? «У (этого) человека, в сущности, нет больше возраста, он все время начинает с начала и всегда достигает конца: он может делать и то, и это, сегодня это, завтра другое; все представляется всегда возможным, и ничто, по существу, не действительно» ^{[23, c. 310]}.

Коллегу поддерживает Хайдеггер. От исследователей его творчества порой ускользает, что когда философ говорит о падении Dasein (бытия человека)  в его мысли, прежде всего, отражается та же самая конкретная бытийственная ситуация, которую описывает Ясперс – пусть даже сам Хайдеггер открыто это не признает.

Падение Dasein – «это растворение в бытие при… имеет чаще всего характер потерянности в публичности л ю д е й. Присутствие (т.е. актуальное бытие) от себя самого как собственной способности-быть-самостью ближайшим образом всегда  уже отпало и упало в «мир»… Такое не-бытие надо понимать как ближайший присутствию способ быть, в котором оно большей частью держится» ^{[20, c. 204]}.

Далее мыслитель характеризует это не-бытие, в котором происходит отпадение от собственной способности-быть-самостью как «отчуждение, в каком от него таится самое свое умение быть» ^{[20, c. 207]}. Что можно понять, как то, что люди в своем бытие-с-друг-другом – которое видит Хайдеггер и модусы которого вычленяет – начинают отпадать от собственной самости, теряют себя и погружаются в не-бытие.

Только тогда становятся понятны его страшные слова – «перед чем ужасается ужас, есть само бытие-в-мире (как определяющее бытие как таковое; впрямую неожиданное и невыносимое – отчуждающее (заметка Хайдеггера на полях)) [Хайдеггер  2003, 216].

Интересно, сегодня многие в России говорят о необходимости модернизации и реиндустриализации, но именно они немецкую интеллигенцию (воспитанную на классической культуре) отталкивали. И порождали приведенные выше тексты.

Эрнст Юнгер (любимый писатель Гитлера) также дает «радостную» картину модернизированного глобального мира… – «Символы (техники) проникли в самые глухие уголки земного шара куда быстрее, чем тысячу лет назад крест и колокол – в лесистые и болотные земли германцев… Там куда проникает объективный язык этих символов, старый закон жизни терпит крах; из действительности он вытесняется в область чистого романтизма… Отдельный человек утрачивает уже не только достоинство личности, но и качества индивидуума; остается лишь масса как некая сумма индивидов» (1932 г.) ^{[22, c. 72-75]}.

К этой критике сейчас относятся достаточно иронично («страх перед прогрессом»). Однако я полагаю, что она не только сохранила силу, но и указала на ряд реальных проблем.

Причем, настолько выпадает из привычного, предустановленного публичного дискурса, что плохо воспринимается.

Ученик Хайдеггера Герберт Маркузе возлагает вину за деградацию человеческого бытия (и, соответственно, индивидуума) на бездушную, индустриальную культуру. Слепые традиционные марксисты – по его мнению – не замечают те фатальные изменения, которые индустриальный труд и массовое потребление производят в сознании.

Без разницы, где работает человек – в государственно-социалистической или частной конторе – высушивающая власть хозяйственно-бюрократического аппарата (превращающая его в свой винтик) порождает «модель одномерного мышления и поведения, в которой идеи, побуждения и цели, трансцендирующие по своему содержанию утвердившийся универсум дискурса и поступка, либо отторгаются, либо приводятся в соответствие с терминами этого универсума, вписываются в рациональность данной системы и ее количественных измерений» ^{[13, c. 31]}.

Пишется жуткий сценарий стирания сущностей и личностных начал. Личность – которая прежде была неким уникальным природным феноменом, ищущим собственной дороги и не удовлетворяющимся наличным… Такая личность теперь становится редкостью. Окружающим она создает проблемы. Ее место занимает массовый индивид, смыслом жизни которого становится вписывание в существующий порядок и исполнение назначенной функции в системе общественного разделения труда.

Подавляющим большинством такое положение воспринимается как норма. Оно не вызывает отрицательных эмоций. Оно настолько привычно, что воспринимается даже с ироническим удовлетворением. Люди удовлетворяются гарантируемым жизненным минимумом, который им обеспечивает Система. Они готовы продолжать добросовестный труд. Возмущение, наоборот, вызывают идеи радикалов (религиозных, правых, левых), угрожающих эти устои поколебать.

Девизом массы становится: «Заботьтесь о нас. Ведите... Охраняйте… Не приведи бог жить в эпоху перемен!… Да, мы часто ворчим и чем-то недовольны… Не обращайте внимание… Мы вверили вам нашу судьбу».

По сути, происходит настоящее омертвление Человека. Исчезновение его в традиционном понимании. И замена на новое роботизированное создание, лишенное как связей с общечеловеческой культурой (она заменяется формальными знаниями и информацией СМИ), так и любых мятежных импульсов (импульсы могут быть только сексуальные или разрешенные)… А все желания ограничиваются целевыми схемами, вживленными в сознание руководящим аппаратом и централизованным образованием.

Можно представить, этот индивид будет в будущем даже частично кибернизирован. В него будут внедрены чипы для контроля внутренних, искусственных органов и разъемы, управляющие внешними устройствами нейронными сигналами из мозга.

Память загружают информацией – и он работает, оперируя ею. В силу этого компетентен. Возложенная задача исполняется. Он получает вознаграждение. Приходит домой – его развлекают. Обеспечивают новыми электронными гаджетами, питанием и зрелищами. Да здравствует новое общество Модерна! Рационализация – так во всем.

Человек отучается воспринимать что-либо серьезно… Особенно серьезную философию или искусство. Это опасно для психики. Он должен – если позволить себе такую метафору – буквально «скользить по поверхности невыносимой легкости Бытия».  Скользить, шутя и улыбаясь, – как его учат психологи. 

Или, напротив, обрести высокий смысл в служении вышестоящим структурам и работе аппарата, в составе которого действует.

Можно даже сказать, что сама его жизнь (как трудового ресурса) просчитана и включена в пенсионный план соответствующими ведомствами, о труде которых он имеет смутное представление, но от функционирования и решений которых зависит. Они знают среднее время его «дожития».

Рационализация проявляется и в том, что, несмотря на то, что массовый человек давно стал функциональной частью технического или административного аппарата, в школах и гимназиях продолжают декларироваться лозунги: «гармоничного духовного развития», «эстетического и нравственного воспитания»… И именно против этого модернизированного мира направляли пафос своих произведений довоенные немецкие интеллектуалы.

Ведь сам он начинал напоминать искусственную реальность, воспроизведенную авторами фильма «Матрица» братьями (теперь сестрами) Вачовски с той лишь разницей, что ее создал не гиперкомпьютер, а вполне человеческие люди и службы.

                                                        2.

Такой романтической критики системы был не чужд и молодой Гитлер, разворачивающий, однако, ее от печальных интеллигентских сетований в более жутком направлении.

Гитлер пишет, что современный строй уродует немца. Немецкая душа разлагается. Линяет и фрагментируется на глазах. Соотечественник превращается в худшее из того, что можно представить… Тот, кто на фронте был героем, заслуживающим восхищение и уважение командования, в мирной жизни – никчемный пошляк и гнилой бюргер, готовый удавиться за пфенниг.

Люди мельчают. Превращаются в нонсенс. Растет нужда в сильном руководителе, способном поднять их на прежнюю высоту. На заоблачный Олимп немецкого духа (понимаемого им, весьма однобоко) и исторической задачи, стоящей перед каждым немецким патриотом.

«Просматриваются…» – заявляет Гитлер – «ясные признаки всеобщего недовольства. Еще хуже последствия, которые коммерциализация и индустриализация несут. Насколько экономика стала управительницей государства, настолько деньги стали Богом, которому поклоняются и служат. Одряхлевшие небесные Боги положены на дальнюю полку. Ладан курят не им. Его жгут фальшивому богу Маммоне… Можно судить, как хорошо преуспела попытка сделать из немецкого народа «экономических животных», хотя бы по тому факту, что ведущий ум германской индустрии возгласил, что лишь экономика способна спасти Германию… Поколение удушено в ничтожных практиках. Раболепии перед наживой. Понятно, героизм во имя таких божеств не имеет смысла. Сегодня мы пожинаем сеянное» ^[6].

Давно отмечена невозможность существования единой критической социальной теории, в силу того обстоятельства, что даже когда антисистемные теоретики ссылаются на общие негативные факты, они зачастую делают это из совершенно различных, порой прямо антагонистических перспектив.

Отличие Гитлера от других критиков Системы состояло в добавочном яром антисемитизме – буквально съедающей мозг ненависти – маниакальной идеи, что «причина всех немецких бед – паразитическая семитская раса» ^[5], и зацикленности на агрессивном национализме.

Он подчеркивает, что сотворил невиданную политическую философию Третьего Пути. Она – причудливый микс извращенного ницшианства, социализма и дарвинизма.

Современный социум – первый путь, альтернатива ему – марксизм, Третий Путь – нацизм («национал-социалистическое миропонимание» Гитлер).

Постоянно повторяется, что нужно противостоять как марксизму, так и реакционным высшим классам.

Обвинения евреев доходят до откровенной патологии. Рассуждения порой за гранью. Мысль слабо связана.

Одновременно утверждается, что евреи помогают друг другу и люто враждуют, что они стремятся к господству, но достигнув его (Россия 1917 г., Германия 1918 г.) «погибают от самих себя», уничтожив страну, где правят  ^[6]. Заложенный инстинкт разрушения губит своего носителя.

Гитлер откровенничает. Вначале он сам хотел примкнуть к марксистам, но обнаружил, что в руководстве марксистских партий и прессы – те же евреи.

В отличие от рабочих они не бедствовали. Выглядели как настоящие господа. Заседали в парламенте. Ухаживали за немецкими дамами. Пили кофе со сливками по утрам. Ораторствовали о Германии, пока такие, как Гитлер, слонялись по улицам в поисках поденной работы.

Они не знали, что такое целый день голодать. И что такое лежать на койке в ночлежке для бездомных.

«Современный политический мир – насквозь лжив. Демократия – ширма для этой лжи. Депутатский корпус – профессиональные лжецы и мухлеры». (Гитлер).

Потом ему попались «Протоколы сионских мудрецов», и он все понял. Это была фальшивка, но эта фальшивка «открыла» ему глаза.

«Придет день, и евреи за все ответят!» (Гитлер)

Такой высокий уровень шизофренического анализа выдает в Гитлере уже больного человека. В чем после войны признаются его бывшие поклонники – «Фюрер был шизо, но мы тогда этого не знали» (Лени Рифеншталь в интервью).

В самом деле, каким образом из описанного им бедственного положения венских рабочих следует, что во всем этом виновата не существующая в то время государственная система, а именно отдельная этническая группа, из которой делается «козел отпущения»!? Зацикленность на сверхценной моноидее дает себя знать… Разве евреи виновны, что он голодал и спал в ночлежке!?… Нелогичность гитлеровского анализа очевидна.

И в воспоминаниях о нем часто всплывает тема подобных, неадекватных высказываний, ставящих в присутствующих тупик ^{[7, c. 31-32 и c. 212; 9, c. 79]}. Когда они произносятся, никто не решается возражать.

Достаточно проницательные суждения сочетаются с провозглашением полным нелепиц.  

Например, изрекается, что «русские большевики – марионетки на нитях  еврейских кукловодов. Политическая жизнь Запада – тоже в их руках. Немецкое национальное государство – последний барьер на пути сионистского заговора по созданию единого мира. Там евреи будут править. Так записано в Ветхом Завете. Арийская и семитская – расы, борющиеся за господство на Земле. Эта борьба смертельна. Но немецкий Зигфрид сразит еврейского Люцифера».

Далее добавляется, что «важнейший вопрос в этой борьбе – Россия. Германское ядро российской элиты веками укрепляло там государство. Теперь это ядро уничтожено евреями, которые чрезвычайно блюдут свою расовую чистоту. Сами славяне, как второсортная раса, работать не умеют и не любят. К организации не способны. Отсюда главная цель немецкой внешней политики – экспансия на Восток. На расширение нужных сельхозугодий. Начнем там, где остановились священные тевтонские рыцари. Добудем земли силой меча! Приобретение жизненных пространств на Востоке – способ бытия для германцев». 

Даже для 1920-1930-х годов такие воинственные, расистские речи звучат возмутительно и безобразно.

(В историческом дискурсе до сих пор циркулирует версия, что Гитлер был ненормальным. Даже феноменальная память диктатора говорит в пользу этого предположения. Отсюда же распространенные представления о его одержимости и бесноватости... Перед тем, как покончить собой, он, например, распорядился отравить любимых собак).

Гитлер конструирует свой воображаемый мир, который наиболее его устраивает и отвечает внутренним импульсам. Именно поэтому для его понимания требуется не психо-, а шизо-анализ.

Речь идет не о просто ложных установках, а о прямо искаженной картине реальности, в которой он живет.

Но если Гитлер был болен и помешался на фронте, больны ли миллионы следовавших за ним немцев?

Получается, что немецкие чиновники, некоторые из которых служили еще в имперское время, беспрекословно слушались шизофреника.

А ведь тот во всеуслышание признавался, что готов пойти на любые жертвы и преступить любые цивилизованные пределы ради возвышения национальной государственности. Как немецкая интеллигенция могла этого не замечать?

Гитлеровская риторика. Война объявляется лучшим инструментом для национального подъема. Оправданием пропаганды войны служит то, что иностранные политики молчат, но тихой сапой делают именно то, к чему Гитлер призывает. Безжалостно борются за нац. интересы и вершат вереницу действий по ослаблению Германии.

Они мечтают о том, чтобы Германия была бессильной и дряблой, но она поднимется ввысь. Займет достойное место в мире, отринув «кисельный» пацифизм – духовное прибежище аполитичных космополитов. «Гансов не помнящих родства». Людей, забывших родное небо и кровь… Не придающих значение тому, что является основой жизни.

Эгоисты оторваны от «живительной пуповины» родной земли. Земли, где рождались их предки, и за которую они умирали с именем любимой Германии на устах… Судьба космополитов незавидна. Они, как евреи, несут в себе собственную пустоту и погибель.

Нужно реализовать слова национального гимна:

Германия, Германия превыше всего,

Превыше всего в мире.

Надо ли напоминать к каким преступлениям привел такой идейный комплекс? Об опасности такого фашистского духа нельзя забывать, поскольку он может возродиться на любой национальной почве. Даже если его прародитель Гитлер будет заклеймен как враг.

                                                        3.

Больше всего в многостраничных гитлеровских писаниях отталкивает то, что темы добра и милосердия – в них даже не поднимается.

Нацистская библия «Майн Кампф» производит гнетущее впечатление. Ее писал человек, напрочь, лишенный душевной теплоты.

Книга выносит вердикт множеству философских проблем. Моральным объявляется «следование Природе».

Словно ответы на все человеческие вопросы уже даны биологией. И выше своей природы Человек подняться не может.

Даже служение Богу, по Гитлеру, – неукоснительное следование «установленным Им биологическим истинам».

Пример странного высказывания Гитлера: такая философия объявляется «высшим прозревшим идеализмом (?)».

И это при том, что подростком Гитлер хотел стать священником ^[6]. Диковинный это был пастор, если бы это произошло.

Кроме того, в противоположность недовольным немецким интеллектуалам Гитлер считал, что радикальные перемены в Германии возможны. Немцев можно распропагандировать и изменить. Науке пропаганды нужно учиться у марксистов.

Марксисты первые поняли, «идеи становятся материальной силой, овладев сознанием масс».

 Пусть слова «о преодоления национального позора»… о том, что «общее выше личного» – обратятся не к разуму, а немецкому сердцу.

Любопытно, что следуя такой логике, будущий вождь был уверен в победе именно потому, что «немецкое сердце» (в его воображении) было черным. Как по-другому такую убежденность понять?

Ведь ясно, что когда война объявляется «героическим свершением», нормального человека должно коробить.

Не «мечи перекуем на орала», а орала перекуем на мечи. Слова Гитлера на митинге – «возьмем мечи и размозжим головы врагов!» ^{[7, c. 41]}. Здравый рассудок отказывается такое понять.

Только черное сердце не чувствует, что что-то не так, когда целый еврейский народ объявляется «от рождения порочным и вредительским»…

Не менее чудовищно, что ты считаешься плохим только на том основании, что государственные чиновники относят тебя к «преступному этносу», хотя возможно ты даже ничего не знал о предках. И, тем не менее, подлежишь репрессии и ущемлению в правах.

Как выразил это поэт Борис Слуцкий:

Евреи хлеба не сеют,

Евреи в лавках торгуют,

Евреи раньше лысеют,

Евреи больше воруют.

Евреи – люди лихие,

Они солдаты плохие:

Иван воюет в окопе,

Абрам торгует в рабкопе.

Я это слышал с детства,

Скоро совсем постарею,

Но все никуда не деться

От крика: «Евреи, евреи!»

Не торговавши ни разу,

Не воровавши ни разу,

Ношу в себе, как заразу,

Проклятую эту расу.

Есть в «Майн Кампф» и смешные страницы. Почти анекдотически, словно пацан во дворе, вождь нации пространно рассуждает о пользе бокса для воспитания «правильного» немецкого юноши. Тот должен уметь постоять за себя… И о бесполезности фехтования – аристократической забавы, не применимой на улице и которой праздно забавлялось немецкое студенчество (выходцы высших и средних классов) в прошлом.

Фехтование красиво, бокс эффективен. Владеющий боксом молодой человек стоит трех фехтовальщиков. Быстр, увертлив, агрессивен. Поэтому нордическим арийцам стоит учиться боксу у англичан.

Такие рассуждения, конечно, и сейчас прекрасно гармонируют с сознанием дворового гопника (в этом разгадка популярности нацизма среди определенных слоев молодежи… он им понятен – «бей чужих!», «слабый должен подчиняться»), но удивляет: как духовные лидеры Германии того времени это не замечают?

Импонировал бы дворовому «авторитету» и гитлеровский примитивный расизм, находящий теоретическое обоснование в дарвинизме, – «никогда не найдешь лисицу, испытывающую добрые чувства к гусю, или кота с нежностью относящегося к мыши» ^[6]. Тут реалии природной жизни механически переносятся на общество.

Люди с их нравственной жизнью приравниваются к животным.  Бытие народов редуцируется к существованию биологических видов. 

Хотя, надо признать, дарвиновская теория действительно хорошо вписывалась в идейный континуум империалистического соперничества, и, видимо, поэтому подвергалась критике рядом биологов ^[10].

Гитлером же она используется настолько часто, что становится главной отсылочной базой.

Звучат демонические заклинания – «во Вселенной, где планеты вращаются вокруг звезд, а луны – планет, сильные – господа слабых, и нет другого закона для Рода Человеческого» ^[6].

Слабые должны терпеть унижения и ограничиваться в размножении. Загрязнение «высшей» крови низшей – недопустимо. Сильные чистокровные особи (арийцы) не смешивают генетический материал с неполноценными. Менее жизнеспособными… Это отразится на генофонде нации.

Генофонд пострадает и от скрещивания умной особи с глупой.

Наконец, немцы с совсем никудышными генами стерилизуются в рамках «расовой гигиены».

Расовая теория напоминает подход к выведению пород домашних животных. Словно фюрер консультировался у зоотехника. Или кинолога.

Генетическая тема углубляется его последователями. Фюрер становится у них уже не просто «спасителем нации», но гением-первооткрывателем великого закона «генетического неравенства людей».

«Что ты из себя представляешь, что я из себя представляю, чего я могу добиться в жизни – все это предопределено нашими генами» (Вальтер Гросс) ^[11].

Общечеловеческой морали – нет. Общечеловеческие ценности – выдумка. Мораль господ отличается от философии тщедушных.

Рабу следует принять себя. Свою рабскую натуру. Тихо служить господам. За это он получит радостное, спокойное существование. Рачительный хозяин будет о нем заботиться. Хорошо кормить и оберегать. Удовлетворит насущные потребности.

В подчинении раб наиболее полно актуализирует скрытые холуйские потенции. Что принесет ему наслаждение и счастье. А для некоторых (душевно «нижних») хозяйская плетка станет источником сладости.

Их ждет планомерный, созидательный труд. Технический и культурный прогресс под началом арийцев.

Этот гитлеровский тезис можно найти еще у Аристотеля, который «проницательно» писал в «Политике», что «раб по природе тот, кто может принадлежать другому (потому он и принадлежит другому)» ^{[2, с. 448]}.

То есть фашизм в буквальном смысле толкает нас из современной эпохи в темные, варварские века, когда такие рассуждения были возможны.

Низшие расы нуждаются в господстве над ними. Межрасовые браки категорически запрещаются («Закон о немецкой крови») ^[8]. А лучший выход для элементов с плохой наследственностью – вообще не заводить детей и взять на воспитание отпрысков генетически здоровых пар. Будущее здоровье нации – прежде всего. (Нельзя портить «арийскую породу»).

Каково людям с «плохой наследственностью» не иметь родных детей – никто, разумеется, не думает. «Интересы нации выше личных». Эта мысль проходит у Гитлера рефреном.

Апофеоз такого подхода - знаменитая программа Aktion T 4. Согласно ей немецкие дауны, шизофреники, паралитики, старчески-слабоумные, больные эпилепсией и энцефалитом умерщвляясь в специально подготовленных медицинских центрах. Всего от 75 до 100 тыс. человек. Программа насильственной эвтаназии была настолько кровь леденящей, что вызвала протесты даже внутри нацисткой партии и была прекращена.

Тут просматривается определенная зверская логика. Если нация и ее интересы есть абсолютно высшее, можно преступать любые моральные ограничения, так как через это ты служишь Абсолюту. Что априорно оправдывает любые твои действия, совершаемые во имя «высшей цели».

И даже когда тебе жалко умертвлять психически-больных детей, ты должен подавить в себе эту жалость. Поддержание их беспомощного существования – объективно ложится тяжелым грузом на общество. Только так ты станешь настоящим, железным Homo Nazi.

Напротив, те многие, кто забирает своих родственников из государственных лечебниц, спасая от смерти, выступают уже отступниками от объединяющей всех граждан задачи. Уклонистами от общего дела служения процветанию Рейха.

Возразить такой логике – если она, вообще, достойна возражений - можно следующим образом.

Ставя служение нации выше служения отдельному индивиду производится дегуманизация человека. Новый «нацистский» homo оказывается поэтому неполноценен. Нельзя представить полноценного человека, лишенного автономной морали и заменяющего ее моралью коллективной.

Идея того, что высшее призвание немца – отдаться Германии, в конечном счете, лишает его человечности.

Таким образом, нацист – не сверхъчеловек. Он – недочеловек. Как это не страшно прозвучит, он сродни стадному животному. И поэтому и о никакой «совести нацистов» (о которой пишет Кунц) говорить не приходится. У них – нет совести.

Но удивительно, что  возможность такого хода европейской цивилизации предсказал еще Достоевский. В «Дневнике писателя» он пишет, что цивилизованный человек может очень даже просто потерять лицо. Поскреби его культуру немножко, и еще неизвестно что под ней окажется!

«… Если  б чуть-чуть «доказал» кто-нибудь из людей «компетентных», что содрать иногда с иной спины кожу выйдет даже и для общего дела полезно, и что если оно и отвратительно, то все же «цель оправдывает средства», - и если б заговорил кто-нибудь в этом смысле, компетентным слогом и при компетентных обстоятельствах -… поверьте, тотчас же явились исполнители, да еще из самых веселых» (Ф. М. Достоевский).

                                                        4.

Впрочем, найти веселых исполнителей сразу все-таки оказалось непросто.  

Гитлер признается, что когда впервые начал проповедовать свои идеи на стройке, где работал чернорабочим, товарищам они не понравились. Они обещали сбросить с лесов, если «не заткнется» ^[6], и ему пришлось срочно уволиться. Жизнь надо было сохранить для будущего Германии.

Симптоматичное признание. Оказывается, рабочие были готовы противостоять нацизму гораздо более активно, чем университетские мужи. Видимо, по причине своего низкого «себялюбия», которое фюреру так антипатично…

Рабочим национализм был свойственен гораздо меньше, чем принято думать. Некоторые работяги (по свидетельству «Майн Кампф») были откровенно враждебны ему. Над их якобы «испорченным разумом» надо напряженно работать, чтобы «просветить» и развернуть в правильном направлении.

История объявляется им (Гитлер любил исторические книги) не процессом общественного развития и не свершением индивидуальных судеб в выпавших на долю обстоятельствах, а вечным сражением этносов за преобладание и доминирование. Это он вынес из исторических трудов, которые читал ребенком. Описания завоевательных войн и античных походов. Картины имперского величия.

Консервативная профессура, тяготеющая к рафинированному аристократизму, такую плебейскую воинственность принять была не готова. Но она же эти книги и писала.

А теперь смотрит на диктатора с опаской… Гитлер – человек далеко не ее круга.

 Адольф платит интеллектуалам той же монетой. По причине длительного пребывания на социальном дне он чувствует презрение к старым государственным центрам. В том числе Университету (куда его не приняли), парламенту, культурным институтам.

«Германская образовательная система…» – заявляет он – «имеет экстраординарное количество слабостей. Она крайне одностороння и нацеливается на производство чистого знания в ущерб преподаванию практических навыков. Индивидуальный характер не развивается в той степени, в какой его можно развить. Мало внимания уделяется воспитанию чувства ответственности. Не культивируется воля. Вместо сильных личностей производятся пассивные «многознайки» (знающие все понемногу, основательно – ничего)» ^[6].

Это критику можно было даже принять, если не знать какие «сильные личности» подразумевается.

Почтение у Гитлера вызывает только армия.

Орудия убийства, субординация, воинские марши вообще пленяют низкие натуры… Из «салабонов» и «духов» в армии лепят мужчин. Маменькины сынки мужают. Обретают энергию и смысл. Приобщаются к национальному организму. Живая сталь солдатских тел чарует.

«Армия тренирует людей и объединяет классы. Возможно ее единственная ошибка – установление однолетней воинской службы для выпускников средних школ. Это была ошибка, так как нарушился принцип абсолютного равенства и более образованные индивидуумы оказывались отделенными от народа» ^[6].

Армейская школа жизни рихтует индивида. Учит дисциплине и строю. Он теперь живет в национальном организме, а не в лживом интернациональном братстве «черных полуобезьян, славян, китаез и т.д.» ^[6].

Диктатор постоянно ссылается на день, когда получил боевое крещение. Как попав под ураганный огонь, его обагрила, как вода из церковной купели, кровь павших товарищей. Вспоминает экстатическое состояние духа, которое в тот момент испытал…  Его душа парила! Другим ключевым пунктом нацистской пропаганды стала героизация войны.

В гитлеровских воспоминаниях нет описания ужаса и страха смерти. Получается, она не так уж страшна.

Нет и отвращения к ней! Мужественная смерть на фронте, вдохновенно сражаясь за нацию, – «прекрасна».

Гибель в солдатском строю, штурмуя вражеские позиции, – «пик героизма».  Ранения – предмет гордости.

На фронте Гитлер впервые ощутил себя человеком. Кем-то, кто имеет значение. Он стал кому-то нужен. С ним начали считаться. Он перестал быть пустым местом.

Вопрос: почему нации вообще должны враждовать, а не сотрудничать? – даже не обсуждается.

Хотя - даже если оставить в стороне вопрос добра и зла – с точки зрения элементарного здравого смысла, народам гораздо более разумно кооперироваться и вместе решать глобальные проблемы, чем истощать ресурсы в междоусобной борьбе.

Наследуемая историческая ситуация, при которой мир разделен между отдельными территориальными образованиями – это еще не причина для того, чтобы миллионы гибли в войнах.

Абсурдная картина. Обученные убивать люди, организованные в подразделения по методу убийств, сходятся на полях сражений уничтожать друг друга. Травить газами. Резать.

А потом они заключают в Женеве соглашения, как убивать более гуманно… Без чрезмерной жестокости. И получать за это награды. Правительства награждают тех, кто убивает по приказу.

Летчик нажимает кнопку бомболюка, и много километров внизу жители превращаются в пыль. Взрывная волна вместе с дымом разносит их прах.

Храброго танкиста вместе с танком сжигают огнеметы. Обугленный механизм становится бронированной гробницей.

Летят обгорелые птицы. В лесу ревут от ужаса звери.

Зато Э. М. Ремарк потом красиво напишет «о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов».

Все меньше осталось

Хороших солдат

Их гложет усталость

Убивать не хотят.

Как же получилось, что архаичные племенные речевки: «Да здравствует нация – разящая как единый кулак!  Национальные интересы превыше всего!» –  оказались более востребованными, чем замысловатых сетований университетских интеллектуалов?

                                                        5.

Впрочем, немаловажная причина гитлеровских успехов – внимание к социальным вопросам.

Гитлер пишет, еще юношей он понял, что ими нужно заниматься. На вооружение можно брать даже наработки марксистских, «еврейских» партий. Надо требовать повышение статуса людей труда, их благосостояния. Это притянет к партии свежие кадры.

Популярность в Германии нацисткой партии не будет понятна, если это не учитывать.

Отсюда программные заявления нацистов. Их риторика обличения жадных хозяев и финансового капитала. Создание образа защитника трудящегося немца, с которым тузы индустрии «поделятся». По крайней мере, так провозглашается программа НСДАП ^[15].

Диктатор декларирует, что его миссия, как «отца народа», заключается в заботе о каждом немце. Эпоха тягот и лишений окончена. При этом в лучших тоталитарных традициях любое существенное инакомыслие подавляется.

Подражая Ленину, объявляется безусловной примат политики над экономикой. Вначале возьмем власть, а потом построим ту экономику, какая нужна. Не будем пассивно смотреть на стихийное экономическое движение. 

Современные исследователи (Паламарчук) ^[14] приходят к парадоксальному выводу: нацистское государство лучше всего охарактеризовать как «тоталитарно-патерналистское».

                           Мы – армия свастики –

                           Поднимем выше красные стяги.

                           Проложим для немецкого рабочего

                           Путь к свободе ^{[17, c. 162]}.

В. Райх вспоминает, как один штурмовик всерьез говорил ему, что «Гитлер – немецкий Ленин» ^{[17, c. 162]} и защитит немецких рабочих лучше коммунистов, среди которых полно евреев.

Сам Гитлер постоянно подчеркивал, нужны социальные лифты, позволяющие представителям низших слоев подниматься по государственной лестнице.

Среди немецких рабочих «настоящих арийцев» намного больше, чем среди изнеженных аристократов и, тем более, чем среди торгашей и барыг – многие из которых «полукровки» (официальный термин Третьего Рейха).

Простодушный рабочий, ненавидящий евреев, распространяющий националистические брошюрки, - вообще вызывает у Адольфа умиление. Образованные снобы заблуждаются. Без массовой базы не обойтись. Последовательный национализм – это «национал-социализм».

Гитлер описывает, как сердце запрыгало в груди, когда он увидел, что на первый многолюдный нацистский митинг пришли именно рабочие. Пришли, чтобы его освистать, но это неважно… Главное, что пришли. Оставалось только пробудить их патриотическое чувство.

Они были той аудиторией, к которой он стремился. Представители образованных классов его бы слушать не стали… Или отпускали ехидные шутки. Другое дело люди улиц!

Ханна Арендт потом заметит, Гитлер заблуждается. Те, кого он принял за «рабочий класс», были городской чернью.

Люмпены – неизбежный продукт индустриального общества, на дно которого со всех сословий спускаются лузеры и лодыри. Всяческие дети подворотен. Теперь эта шваль берет реванш, облачась в коричневую форму СА.

Она не имела стройного мировоззрения, теперь такое дает «Майн Кампф». Здесь она находит ответы. А в Гитлере чувствует своего… Поэтому она и «прется» на фашистские митинги, где ей разъясняют, что она – «великий народ и высшая раса».

Они собираются тысячами, осыпая Гитлера благодарность за то, что он «облагородил» их жизнь.

Они «зигают» и орут, что Германия встанет с колен! За неимением других понятных идей находят вдохновение в махровом национализме и антисемитизме. В первый раз в истории эти слои связали свое будущее с будущим страны. И надо отдать Гитлеру должное, он отследил этот тонкий момент… Он нашел аудиторию. Чувствительные натуры даже впадали в прострацию на его выступлениях.

Такое предположение Арендт, правда, не объясняет тот факт: почему наибольшее членство в НСДАП было как раз среди немецких учителей? Не среди «черни»… Среди образованных лиц, на чьих плечах лежало воспитание подрастающего поколения?

Или почему в нацистскую партию вступило 45 % германских врачей?

Также не объясняются явные симпатии к фашизму ряда известных интеллектуалов. Кнута Гамсуна, Эзры Паунд, Луи-Фердинанда Селина, Эмиля Чорана, Мирче Элиаде ^[12], Карла Густава Юнга ^[16], Карла Шмитта, М. Хайдеггера, Хаусхофера, философа Джентиле, Эрнста Юнгера, Годфрида Бенна, Ю. Эволы  и других.

Ошарашивает, когда читаешь известную эпитафию Гамсуна – «Я недостоин произносить это имя («Гитлер») вслух. Его жизнь и дела исключают сентиментальные всхлипывания. Он (Гитлер) был воином – воином, сражавшимся во имя человечества, и пророком евангелия справедливости для всех наций. По своей сути он являлся реформатором высшего порядка, и ему по воле истории было суждено жить в эпоху невиданной низости, в конце концов его одолевшей» ^{[7, с. 179]}.

Не объясняются и слова учителя Арендт – Хайдеггера: «Нужно… вести суровую борьбу в национал-социалистическом духе, который не могут скрыть гуманистические, христианские представления, подавляющие его безусловность… Оправдано только то дело, что зреет в глубинном выступлении на борьбу ради будущего… Борьба ведется силой нового рейха, который делает реальностью народный канцлер Гитлер» ^{[3, с. 256-257]}.

Философ до конца своих дней не будет осуждать свою вовлеченность в нацистское движение.

 Может быть гитлеровское умопомешательство заразно? Оно передалось многим деятелям западной культуры?  Властелинам тогдашних умов?

Нет, скорее просто интеллектуальные консерваторы и радикалы одинаково уверовали в новый «великодержавный» Третий Путь. Также как сегодня, некоторые из них готовы ради «высокой национальной идеи» забыть обо всем другом, а оппонентов клеймить «предателями» и «отщепенцами». Значительная часть образованного класса поддалась на ультранационалистические настроения.

Груз совершенных злодеяний совесть не тяготил. Для этого всегда были оправдания:

- «на войне как на войне»;

- большевики и англосаксы творили вещи и похуже – «ужасно, когда людей убивают. Но если считать одних, тогда нужно считать и других» ^{[7, с. 230]}.

Кредо этих людей в словах – «Я знаю, что родился немцем, чтобы жить как немец и выполнить свой долг. Это соответствует вечному порядку этого мира, в котором мы живем» ^{[7, с. 262]}.

Если бы наши победители были искренни, они бы объявили любую войну преступлением. Но этого они не сделали. Даже Вермахт в Нюрнберге не объявлен «преступной организацией». Видимо западные и советские «человеколюбы» хотели свои армии сохранить и модернизировать. Так в каких грехах они упрекают нас, накапливая горы ядерного оружия, способного стереть на Земле все живое?

Немецкий солдат не делал ничего такого, что бы ни делали солдаты других стран. Он сражался за национальные интересы, также как они. Не щадил ни себя, ни противника. Но аналогично поступали другие солдаты… За что же его судить? «Пишут о зверствах СС, но пусть вспомнят погибший под бомбами союзников Дрезден» (принц Шаумбург-Липпе).

Таковы оправдания этих интеллектуалов. И такое объяснение логики «высоколобого нацизма» возможно наиболее верно.

Тем более что и антисемитизма в немецких университетах без всякого Гитлера было предостаточно ^{[19, с. 542]}.

Логика этих апологетов нацизма, однако, рассыпается от простого вопроса: может ли вооруженное насилие на международной арене и внутри страны вообще оправдываться национальными интересами или пороками современной цивилизации (о которых фашистские авторы пишут так охотно)?

Если ответ положительный – он отбрасывает человечество обратно в эпоху откровенного зверства и варварства – которые нацисты на оккупированных территориях и воспроизвели.

В истории человечества были диктаторы чудовищнее Гитлера, но не один из них не провозглашал путь зла так сознательно! ^{[9, с. 12]}

Поэтому логика адвокатов дьявола порочна. Она зияет, как у Гитлера, явными провалами в связности. Не выдерживает критики с позиций элементарной морали.

И если Гитлер и был ненормальным, он был ненормальным в той степени, в какой аномально зло.

Хотя одна поставленная нацистами проблема все-таки остается. Если бы они не организовали и  не воодушевили «городскую чернь» – что, до нее никому не было дела? Политический бомонд Веймарской республики ее судьбой не интересовался. И вот к чему потом это привело…

                                                        6.

В этой связи Ханна Арендт замечает очень важный момент. Само устройство современного общества нацизму во многом благоприятствует.

Она рассказывает, как один, выпущенный из Бухенвальда еврей, обнаружил среди сотрудников администрации лагеря школьного товарища, который неожиданно заговаривает с ним и, смущаясь, извиняется: «пять лет без работы и только теперь попал на гос. службу».

Что это за «служба» он, конечно, понимает, но ничего поделать не может. Главное, чтобы его товарищ еврей понял, он - не кровопийца и не злодей. Просто так вышло.

Обыватель в современном обществе настолько далек от этических и политических вопросов, что готов пойти работать даже в канцелярию концлагеря. Более того, он хвалит режим, поскольку тот решил вопрос его трудоустройства. Он так устал от жизненной борьбы, что Гитлер кажется ему не худшим вариантов из возможных.

Маленький человек – отец семейства. Ему надо кормить детей. Он – не подпольщик или бунтарь. Его пилит жена, а подпольщиков и революционеров –не пилит.

Идеологическая трескотня любого толка его утомляет. Всех политиков он послал бы (и шлет) подальше… И становится тем, кто против нацизма не протестует. Не его дело рассуждать о высоком. Рассуждают газетчики и политики. Высокопарные фразы с жизнью не пересекаются.

А поскольку он отстранен от механизмов власти (правят политическая элита и технократы… а в его конторе правит начальник), простой человек даже нуждается в умеренном национализме. Чем сильнее отстранен, тем сильнее хочется быть патриотом. Чтобы фиктивно преодолеть отчуждение.

О большем он не мечтает. В большее мысль не кристаллизуется. Спасибо Гитлеру за строительство Великой Германии, автобаны, рабочие места, народный автомобиль Фольксваген! 8-ми часовой рабочий день и оплачиваемый отпуск! Выше желания не поднимаются.

Он даже нуждается в порциях пропаганды, как в кусках пищи. Пропаганда придает его довольно пустой жизни возвышенную ноту. В речевых фигурах пропагандистов он становится чем-то более важным, чем есть… Он становится частью народа (другой вариант «класса»). Он – вместе со всеми и не один.

А Шиллер, Новалис и даже Ницше пишут не для него. Эта литература слишком романтична. Его бытие напоминает скорее жизнь буквенных персонажей Кафки.

Для него слагает стихи Маяковский:

Но если малые

Сплотились в Партию

Сдайся враг

Замри и ляг

И Роберт Рождественский:

На Земле безжалостно маленькой жил да был человек маленький. У него была служба маленькая. И маленький очень портфель. Получал он зарплату маленькую… И однажды — прекрасным утром — постучалась к нему в окошко небольшая, казалось, война… … …А когда он упал — некрасиво, неправильно, в атакующем крике вывернув рот, то на всей земле не хватило мрамора, чтобы вырубить парня в полный рост!

Так в рутине обывательской жизни понятия «личной свободы» и «личной ответственности» теряют первоначальный пафосный смысл, а лозунги «национальной свободы» и «государственных интересов» начинают приводить «в такой же восторг, какой испытывает собака, когда ей бросают кость» (В. Райх) ^[17].

Они вдохновляют, тогда как свою «ответственность» и «свободу» он  чувствует лишь в соблюдении пунктов установленного гражданского и уголовного законодательства.

В рассказе «Метаморфоза» Кафки маленький человек превращается даже в паучка. Не во льва или орла же ему превращаться?

Ведь даже в стихотворении Маяковского «малые» не вырастают в гигантов, они лишь сплачиваются.

И кто мешает из сплоченных паучков формировать колоны и отправлять на Восточный фронт? 

Паучья жизнь делает невозможное возможным. Боевые пауки в военной форме – страшная сила. Тем более, что черная свастика – сродни пауку.

Маленького человека призывают в армию и приказывают убивать людей. Он исполняет. Приказ – нечто, что выше его. Команды не обсуждаются. Это знает любой военный…  Так его муштровали…. Приказ – как судьба.

Будет приказ, как в стихотворении Роберта Рождественского, - и ты должен будешь умереть. «В атакующем крике вывернув рот»…

При этом можешь не считать себя убийцей – так объясняли немецкие военнопленные – ты просто служишь отечеству. А в гражданской жизни  любишь детей и «мухи не обидишь»…

Отсюда фатализм. Вера не в Бога, а в судьбу. «Чему быть, того не миновать…», «сколько веревочки не виться, а конец придет» –  любимые обывательские поговорки.

Маленький человек чувствует, им управляют какие-то высшие судьбоносные силы. Кто-то главный («кто вечно рвет в атаку») – от которого все зависит.

И когда герой Кафки превращается в насекомое и не может встать с постели, он холодеет от одной мысли: как теперь успеет на работу? И не прогневит ли старшего клерка?

Роман Э. М. Ремарка «Время жить и время умирать», описывающий повседневную жизнь немецкого солдата, подтверждает этот вывод. Неестественность модернизированной жизни отражается в литературе. И авторы просто по-разному реагируют на нее.

Таким образом, Арендт делает неожиданное для академического философа открытие. Современное общество не имеет иммунитета к фашизму. Оно производит миллиарды таких «маленьких людей»: рабочих, отцов семейств, электората, призывного контингента, которые к тоталитаризму-авторитаризму в принципе готовы. 

И если политики сожгут небо в ядерном пожаре – они этому не воспротивятся. Они воспримут это как страшный Фатум и неизбежность.

К такому же выводу приходит и Вильгельм Райх, видевший процесс нацификации Германии изнутри.

Обыватель (не только немецкий) всегда думает о себе несколько уничижительно. Он унижается даже на психоаналитическом сеансе. Инстинктивно пытается угадать, что от него хотят услышать.

«Да кто я такой, чтобы иметь свое собственное мнение и создавать свой собственный мир?… Ты прав: кто ты такой, чтобы предъявлять права на свою жизнь?» ^[17].

Зато у обывателя есть здоровый цинизм. Своеобразное чувство юмора. «Дворовые любят на кухне поерничать над господами…».

                                                        7.

Об этом, кстати, забывают, выставляя гитлеризм каким-то уникальным фактом.

Наблюдая развитие политических успехов нацистов в динамике, Райх удивлялся ложным оценкам, получаемыми ими в прогрессивной прессе.

С одной стороны, гитлеризм объявляется специфически немецким явлением (де это «продолжение прусского милитаризма»), с другой стороны – на основании отвлеченных теоретических схем – описывается как порождение закулисной реакционной клики, манипулирующей массой. Последняя позиция особенно характерна для отечественных исследователей (например, А. Галкин) ^[4].

Ложность первого пункта хотя бы в том, что фашизм – не только немецкое, но международное явления. И нацистов (хотя бы они таковыми себя не считали) можно обнаружить в великом множестве наций.

Отличия нацистов от итальянских, балканских, русских, украинских фашистов и т. д. – сильно преувеличено.

Ксенофобия, национализм, воинственная агрессивность обнаруживаются везде. А ведь именно они составляют суть нацистской идеологии. Поэтому «нацистом» может быть и американец, и славянин, и даже еврей.

Райх пишет, что ему достоверно известно о шокирующем случае, когда инженера-еврея не взяли на работу в Израиле только потому, что он был «необрезанный» ^[17].

Дело было после войны. Инженер даже не был арабом. Он был просто «необрезанный».

Ханна Арендт приводит другой факт на эту тему. Эмигрировав в Палестину, евреи (безмерно пострадавшие от нацистского режима) были готовы проводить по отношению к местным такую же репрессивную политику, какой подвергались в Германии. Пусть в значительно смягченном варианте…

Дошло до того, что некоторые призывали даже убрать оттуда «всех палестинских арабов» ^{[1, с. 168]}. И как можно было заявить о создании «еврейского национального государства» на территории, где веками жили миллионы неевреев?

Фактически это означало навязывание местному населению (по праву силы) государственной формы, которую оно не хотело. Каким словом такую странную для ХХ века националистическую политику можно назвать?

Или в юности знакомый скинхэд мне рассказывал, как одевал гриндерсы и выкуривал из подвала бомжей.

На вопрос: – Зачем он это делал?

Следовал ответ: – Просто потому, что они – «чмо»... Чмо жалеть не надо.

Потом он сшил из пионерского галстука себе алую повязку со свастикой. И весело одевал ее, когда репетировал с другом пьесу Ю. Мисимы «Мой друг Гитлер». А еще потом работал на российских дециметровых телеканалах.

Часто такие, как он, говорят, что они – не националисты, а «патриоты». И разница между национализмом и патриотизмом в том, что «патриот любит свою нацию и свою страну», тогда как националисты «ненавидят нации другие».

При этом такие «патриоты» также любят манифестировать как националисты, также восхищаются родной армией и преданы национальному государству.

Неслучайно для Гитлера слова «националист» и «патриот» были синонимы. Ведь такие «патриоты» также пекутся о национальных интересах как националисты.

Они готовы сражаться за спорные территории, требовать воссоединение с соотечественниками за границей. Готовы начать войну, чтобы предотвратить потенциальную угрозу своей державе.

Также как националисты, рассуждают о геополитических интересах и «зонах традиционного национального влияния».

То есть, если оставить эмоции, с точки зрения практической политики, их интенции сходны.

Тогда в чем разница? В степени воинственности? Но ее оценка субъективна…

Такого «патриота» совершенно спокойно могут послать в далекие земли воевать за державные интересы. И подобно немецкому солдату он не воспротивится. Аналогично солдату или офицеру Вермахта воспримет это как долг.

Следовательно, само содержание понятия «патриот» сегодня следует переосмыслить. Дополнить любовь к родной земле активным неприятием ксенофобии, способной эту землю осквернить. Просветлить патриотизм добротой и всемирной отзывчивостью, о которой говорил еще Достоевский. Отвержением оппозиции «свой-чужой». И заменой ее идеей всечеловеческого братства – так пугавшего фашистского фюрера.

Равнозначно сомнителен пункт о «реакционно-монополистическом заговоре», возведшим Гитлера на вершину. Из виду упускается то, что диктатор как раз был представителем той самой «люмпенизированной черни», которую доктор Арендт презрительно наблюдала в Германии.

И не столько манипулировал, сколько выражал ее настроения. Настроения ветеранов, недовольных и возмущенных капитулянством Веймарской республики. Был голосом немцев – из самых разных социальных слоев – которые связывали с Гитлером надежды на восстановление ее статуса как мировой державы.

Показательный случай: убийство министра иностранных дел Вальтера Ратенау. И сотни других политических убийств, совершенных недовоевавшими солдатами, создававшими организации (Социалистическая партия Германии, «Консул» и т.д.) похожие на гитлеровскую и порой даже конкурировавших с ней за симпатии националистически настроенных избирателей.

500 тысяч ветеранов в частности объединял реваншистский союз «Стальной Шлем».

Что же касается немецкой аристократии и крупных промышленников (Шахт, Тиссен, Крупп), то они таким «патриотическим» настроениям – тоже были подвержены. Хотя и смотрели на Гитлера с опаской. Они помогали ему финансово, но тоже делали по отношению других партий.

 В Гитлере они видели противоядие сталинизму, хотя прекрасно осознавали, что он – чужой и он – опасен. Непредсказуем.

Тем более что представители крупного капитала опасались, что война нанесет тяжелый удар по международным связям и внешней торговле. Потери от санкций и убытки много превысят прибыль.

Диктатору так и не удавалось сделать себя одним из них. В гитлеровском окружении почти нет выходцев из высших классов и много подобных ему парвеню.

«Пролетарская «воля» Гитлера предпочитала для его ежедневного общения людей, которых на алеманском диалекте назвали бы «Manne(n)», господ же она не выносила, во всяком случае, на длительный срок» ^{[7, с. 93]}.

Хотя после 1934 г. бузотеры-штурмовики были приструнены, фюрер порой срывался и бросал угрозы в адрес людей старой закалки – «затхлый» старый порядок должен был быть низвергнут. Германия де нуждалась в чистке с песочком…

Главный финансист нацистов Тиссен в результате такого «низвержения», в конце концов, оказался в концлагере Бухенвальд, а его имущество экспроприировано.

В свою очередь, антигитлеровский заговор 1944 года созрел в высших государственных сферах. Например, в нем участвовал сын все того же «отца геополитики» Хаусхофера.

Разговоры же о том, что Гитлер – беда, начались еще до войны. Причем не с моральной, а (это смешно сказать…) с прагматической точки зрения! Недостаточно средств для исполнения планов.

Карьера самого Гитлера, нищего отставного ефрейтора, за тринадцать лет политической деятельности ставшего рейхсканцлером в стране, привыкшей к ранжированной субординации, казалась немецкой элите фаустовско-демонической.

Первоначально нацист генерал Людендорф в 1933 году писал Гинденбургу: «Назначив Гитлера рейхсканцлером, вы отдали нашу священную германскую отчизну одному из величайших демагогов всех времен. Я предсказываю вам, что этот злой человек погрузит империю в пучину и принесет нашему народу необъяснимое горе. Будущие поколения проклянут вас за это в гробу» ^{[7, с. 131]}.

Но если – как Гитлеру удалось опередить других националистов – не поддается рациональному объяснению, причины временного триумфа нацистов – более прозаичны. Фашизм более «обыкновенен», чем принято считать.

Это победа ультранационализма на государственном уровне. Когда его разделяют как массы («маленький человек»), так и большая часть немецких интеллектуалов – что объясняет, почему они так пассивны.

В каком-то смысле виновата и немецкая культура. В ней – это моя субъективная точка зрения –  в отличие от русской в настоящем смысле духовным вопросам уделялось слишком мало внимания.

«Сумрачный немецкий гений» (Блок) предавался отвлеченным сумрачным размышлениям. Озабочен практически всем: бытием, познанием, культурой,  религией, цивилизацией, но (почти) не ставит главных нравственных вопросов.

Вопроса различения добра и зла. Выбора праведного пути в жизни. Не говорит, как жить по совести. По добру и истине. Или говорит очень мало…

Ему чужда православная тема «различения духов» наконец !

Немецкой культуре не хватает именно того, что есть в великой русской литературе и традиции.

И «Майн Кампф» с ее вниманием к истории и национальному бытию не контрастирует с другими германскими трудами. Она вполне вписывается в поток немецкого философствования. И видимо поэтому не получает отпора со стороны немецкого образованного класса. Он предпочитает ее не замечать.

Но представим, какое возмущение вызвала бы эта книга, появись она в начале 20 века в России и будь написана русским! Толстой, Чехов, Горький, Короленко, Куприн, Блок, доживи Достоевский… вся русская интеллигенция сошла бы с ума от возмущения!

Далее достаточно было разразиться экономическому кризису, и крайние националисты (гитлеровцы)  пришли к власти. Идейная почва для их прихода уже была.

Теперь они могли быть повержены только залпом снаружи.

Единственное смягчающее их вину обстоятельство заключается в том, что сам приход экстремистов к власти был бы невозможен, существуй в мире изначально более свободный нравственный порядок, лишающий нацизм питающих его корней.

«Перегибы» односторонней модернизации в Европе породили культурный и экзистенциальный кризис – а тот подготовил приход нацизма.

Этот вывод и сейчас не хотят принять, хотя именно это писали немецкие интеллектуалы современники Гитлера («критики современности») после Первой и Второй Мировой Войны.