Phenomenological explication of existential security

Horlynskyi Viktor PhD in Philosophy associate professor of the Special Department at National Technical University of Ukraine «Kyiv Polytechnic Institute»  04213, Ukraine, g. Kiev, ul. Verkhneklyuchevaya, 4, ISZZI, kab. 318 gvv1004@gmail.com Other publications by this author

Забота о сохранении целостности мира как условия обеспечения будущности предполагает, по Хайдеггеру, обращение к самому сущему – бытию, вбирающему в себя смыслы всей полноты человеческого существования. Проблема сохранения человеческой цивилизации коренится во всем многообразии человеческого существования, в структурах бытия. Следовательно, и понимание существа этого вопроса основывается на понимании природы, структур, смыслов и ценностей человеческого бытия. И поскольку речь идет не только о судьбе человека, но и о его образе, не только о физическом выживании, но и о целостности его сущности, обоснование проблемы, по мнению Ганса Йонаса, должно иметь своим краеугольным камнем метафизику как первофилософию и учение о сущем ^{[1, с. 7]}. Проекция, пересечение, взаимосвязь метафизической проблемы бытия и сохранения человеческого существования становятся возможными в теоретическом поле парадигмы экзистенциальной безопасности, предполагающей соотнесение смыслов безопасности со смыслами человеческого бытия. А смысл, это всегда смысл, соотнесенный в том или ином модусе значимости для сознания субъекта ^{[2, с. 225]}. Когнитивная парадигма экзистенциальной безопасности представляет собой совокупность идей, фундаментальных знаний, ценностных установок, методологических подходов, образцов разрешения познавательных задач, в соответствии с которыми, выстраивается интегральное знание об угрозах человеческому существованию и путях их преодоления. Можно выделить ряд предпосылок возникновения и актуализации парадигмы экзистенциальной безопасности. Генетическим фактором ее возникновения и становления явилась витальная потребность в выживании человеческого рода, обострившаяся в ХХ веке и обусловившая соответствующую направленность человеческой активности. Онтологическим основанием разработки парадигмы явилось такая особенность понятия бытия как транскатегориальность, т.е. категория, которая включает в себя все ^{[3, с. 232]}. Гносеологической предпосылкой разработки парадигмы стало осмысление значимости проблемы сохранения человеческого существования как планетарного феномена, основанного на универсальных принципах бытия ^[4]. Обращение к проблеме безопасности в контексте сохранения человеческого существования открывает новые возможности, как для анализа, так и для решения поставленного вопроса.

Разворачивание парадигмы экзистенциальной безопасности предполагает обоснование и тематизацию, прежде всего, концепта экзистенциальной безопасности как системообразующего ядра парадигмы. Несколько перефразируя, но сохраняя подход П. Тиллиха, можно утверждать, что забота о сохранении человеческого существования представляет собой универсальное и сущностное самоутверждение человеческого бытия и является онтологическим понятием. Тогда, как понимание необходимости сохранения человеческого существования основано на понимании, что такое человек и его мир, на понимании структур и ценностей этого мира ^[5]. В номинации «экзистенциальная безопасность», содержание понятия «безопасность», распространяясь на весь контекст бытия человечества, приобретает универсальный смысл и предельно широкое значение, трансцендирующее во времени и пространстве, хотя и в мыслимых границах человеческого существования. Таким образом, достаточно высокий уровень философского абстрагирования, принятый в онтологии, позволяет рассматривать безопасность как универсальное свойство человеческого бытия, необходимое условие и его атрибут, выражающий принципиальные основы сохранения устойчивости социально-природной системы. В таком контексте проблема сохранения человеческого существования разрешается, во-первых, на основе разработки его онтологических, феноменологических оснований и метафизических пределов; во-вторых, путем выявления метафизических, экзистенциальных критериев в качестве предельных оснований для последующей разработки регулятивов человеческой активности.

Осмысление тенденции дрейфа угроз в гуманитарную сферу, выявление их глубинных ментальных и культурных предпосылок актуализирует необходимость анализа безопасности в качестве феномена человеческой реальности. Безопасность, гарантируемая хорошо налаженным механизмом технического контроля над природой, тонким психологическим контролем над личностью, стремительно растущим организационным контролем над обществом, — эта безопасность куплена дорогой ценой: человек, ради которого все это было изобретено, становится средством для обслуживания этих средств, замечает П. Тиллих ^{[5, с. 127]}. Историческая практика показывает, что решение проблемы безопасности, как и проблемы сохранения человеческого существования, возможно только на условиях изменения принципов мышления отношений и деятельности. Специфика предмета анализа, обусловленная формами его функционирования, не только как социального явления, но и как феномена сознания, предполагает необходимость применения феноменологического подхода с присущими ему методами интенционального, семантического и этимологического анализа, дополняющими классическое знание о безопасности смысловыми, аксиологическими и эмотивными аспектами. Обращение к внутреннему миру, к жизненным смыслам, ценностным ориентациям, моральным императивам предполагает расширение возможностей выявления и корреляции источников угроз, коренящихся, прежде всего, в самом человеке. Потребность в феноменологическомподходе вызывается еще и тем обстоятельством, что научные знания о безопасности, в своей основной теоретической форме (теория национальной безопасности), не вмещают всех иных форм познания и возможностей рефлексии, тогда, как ментальный источник предотвращения угроз существованию коренится в мировоззрении и культурных паттернах мышления. Обращение к феноменологическим методам онтологического анализа, позволяет отказаться, в некоторой степени, от методологического инструментария, заимствованного у психологии для исследования сферы субъективности.

Таким образом, целью статьиявляется феноменологический анализ, разработка и репрезентация феноменологической структуры экзистенциальной безопасности.

Феноменологическое содержание экзистенциальной безопасности разворачивается в дискурсе философских течений постмодерна и позволяет альтернативно осмыслить возможность ответа на фундаментальный вопрос о перспективах существования цивилизации: «быть или не быть» человечеству в ближайшем будущем в ситуации предельной опасности, а если и «быть», то каким образом? Расширение горизонтов познания безопасности как феномена человеческой реальности становится возможным, прежде всего, благодаря обращению к творческому наследию основателя феноменологии Эдмунда Гуссерля, его сподвижника, основателя экзистенциализма Мартина Хайдеггера, углубившего концепцию «жизненного мира» и их последователей. Именно предощущение надвигающегося кризиса в развитии человечества, обусловленного кризисом научного мировоззрения, привело к осмыслению проблемы взаимосвязи мировых процессов и сознания в феноменологической концепции «жизненного мира». Титул «феноменология» выражает по М. Хайдеггеру максиму, которая формулируется как «к самим вещам» в их основе и направлена против всевозможных случайных, мнимо доказанных концепций ^{[6, с. 44]}.

Реализация идеи обращения к первоосновам происходит благодаря такому фундаментальному свойству сознания как интенциональность — соответствие объекту познания. Это понятие, характеризующее направленность сознания на предмет, в неклассической философии тесно связывается со смыслами и прежде всего со смыслами бытия. В интенциональности М. Мерло-Понти усматривал проявление фундаментального отношения человека к миру. Именно интенциональность делает возможным постижение глубинных смыслов человеческого существования. Благодаря этому свойству сознания, по мнению Ж.-Ф. Лиотара, феноменология приобретает основополагающую черту, направленную на выявление сущности как непосредственно данного в сознании, что должно предшествовать любой научной тематизации ^{[7, с. 8]}. Применение интенционального анализа к исследованию экзистенциальной безопасности позволяет выявить ее глубинные смыслы для использования в качестве референтных онтологических критериев оценки человеческой активности. В целом, обращение к феноменологии в исследовании проблем экзистенциальной безопасности обусловливается ее направленностью на выявление и исследование сущностей, как первичных данных сознания или эйдосов, т.е. как эйдической науки региона сознания, фундирующей любые формы возможных теорий ^{[7, с. 17-18]}.

Базовым понятием феноменологии, представляющим инструментарий для осмысления экзистенциальной безопасности в качестве феномена, выступает само понятие «феномена», рассматриваемого как «само-по-себе-себя-кажущее» очевидное, сущее, которое не тождественно понятию «явления», лишь отсылающего к скрытому сущему ^{[6, с. 45-47]}. При этом, исходную позицию анализа определяет, по мнению Хайдеггера, «способ встречности бытия и бытийных структур в модусе феномена», обозначаемый мыслителем как трансцендентальное познание или аналитика экзистенции ^{[6, с. 55]}. Важно учитывать, что в отличие от явления, которое сообщает о чем-то, феномен непосредственно, интуитивно, указывает сам на себя. По М. Хайдеггеру, феномен — это то, что себя раскрывает, самовыявляет (в отличие от концепта сознания как формы отражения). Уместно привести характеристику феноменологического восприятия реальности из работы Н. Гартмана «К обоснованию онтологии». Автор подчеркивает, что реальность выступает непосредственно в эмоциональных трансцендентных актах, а не в формах рационального познания. К ним относятся: акты восприятия и переживания, вызванные включением реальности во внутреннее состояние человека; акты предвидения — надежда, страх, беспокойство; спонтанные акты — вожделение, желание, воля, как проявление инициативы самого человека к взаимодействию с реальностью.

Методологическим условием применения феноменологического анализа к проблеме выживания человечества выступает метод «эпохе», предполагающий феноменологическую редукцию и обеспечивающий тотальную смену познавательной установки ^{[2, с. 209]}. Цель феноменологической редукции, по отношению к предмету нашего исследования, заключается в отказе от канонических шаблонов в вопросах безопасности, дистанцирование от идеологической мотивации, что, по Гуссерлю, как бы, выносится за скобки. В результате чего, в осмыслении феномена человеческого существования, предполагается переход от стандартных, идеологизированных схем и шаблонов анализа безопасности (в соответствии с логикой «угроза – ответ»), к «трансцендентальной позиции» с актуализацией трансцендентальных жизненных смыслов в качестве ментальной основы понимания проблемы и принятия ответственных решений в интересах человечества.

Следует подчеркнуть еще одну особенность анализа феномена экзистенциальной безопасности, определяющую направленность на сохранение устойчивости жизненного мира. Феноменологический метод разработки вопроса сохранности бытия, подчинен принципу присутствия, «вот-бытию», как оно понимается человеком, ответственным за свое собственное человеческое бытие ^{[2, с. 358]}. Бытие, при этом, рассматривается как «трансцендирующее и транскатегориальное понятие», включающее в себя все ^{[2, с. 229-232]}. Это бытие и представляет собой, «тотальную человеческую реальность», раскрывающуюся посредством языка. Язык, же, рассматривается как «фундаментальная конфигурация свойств, признаваемых разумом в качестве свойств вещей» ^{[3, с. 222]}. Поэтому, язык, по Хайдеггеру, и есть «дом бытия», ведь «бытие говорит повсюду и всегда через людской язык». Именно с этим положением, обоснованным в экзистенциальной философии, связана актуализация коммуникативных методов в решении проблем глобальной безопасности. Феноменологический метод предполагает подходить к анализу проблемы безопасности, прежде всего, на основе человеческого измерения, доминанты человеческого в человеке.

В соответствии с традициями, заложенными основателями феноменологии, в структуре феномена экзистенциальной безопасности мы выделяем ее вербальное значение, смысловую направленность психических переживаний, оценку значимости и, полагаемый через смысл, сам предмет. При этом, одной из основных задач феноменологического анализа безопасности сохраняется необходимость выявления сущностной связи между разумом и сущим в осмыслении угроз человеческому существованию, соответствия значения и смысла, как проявления «союза речи и бытия», в решении проблем безопасности человеческого существования. Разрешение этой проблемы осуществляется в работе с помощью методологического аппарата в рамках семантического анализа.

Семантическая проекция как смысловая характеристика номинации «экзистенциальная безопасность» предполагает разворачивание смысловых значений исходного понятия «безопасность», воспринимаемого через призму категории существования, мыслимую относительно человеческого рода и образующую смысловой контекст понятия в целом. Однако, предварительно, прибегнув к этимологическому анализу, раскрывающему вербальное значение понятия «безопасность», следует прояснить изменение смысловой нагрузки в содержании, происшедшее в результате его длительного употребления. Необходимость такого анализа обусловлена теоретическим постулатом феноменологии о связи мышления со способностью к языковой деятельности, поскольку язык является оформленной структурой значения, а мышление представляет собой работу со знаками языка ^{[3, с. 225]}. «В мире языковых знаков сам мир впечатлений приобретает совершенно новое содержание благодаря новой духовной артикуляции. Различение и обособление, фиксация известных моментов содержания с помощью звуков речи — это не только их обозначение, но и придание им определенного мыслимого качества, в силу которого они возвышаются над непосредственностью так называемых чувственных качеств. Язык становится основным средством духа, так как благодаря ему происходит наше прогрессивное движение от мира элементарных ощущений к миру созерцания и представления. Он уже в зародыше заключает в себе интеллектуальную работу, продолжающуюся потом в образовании понятия, специального научного термина, логического формального единства» ^{[8, с. 25-26]}.

На первый взгляд, в толковом словаре С. Ожегова приводится, аутентичное современному пониманию, значение слова «безопасность» как положения, при котором не угрожает опасность кому-, чему-либо, которое трактуется как возможность угрозы чего-нибудь опасного для человеческой жизни. В энциклопедическом словаре Д. Брокгауза и И. Эфрона понятие «безопасность» толкуется как гарантированность государством защиты имущества и неприкосновенности личности, связывается с угрозой насилия, неосведомленностью и оценивается как главное условие человеческого развития. В толковом словаре В. Даля приводятся такие признаки безопасности, как надежность, сохранность, отсутствие угрозы. Таким образом, в толкованиях понятия «безопасность» мы наблюдаем игру значений между смыслами угрозы, состоянием их осмысливающего сознания, и значением понятия как отсутствия опасности.

Вместе с тем, более основательный, этимологический анализ понятия «безопасность» дает возможность выявить феномен энтиосемии (с греч. – противоположность значений внутри слова), обусловленный изменением смысловой нагрузки слова «опасность». Семантическое поле понятия «безопасность», с точки зрения филологии, образуется слиянием отрицающей приставки «без» со смыслами, заключенными в понятии «опасность». В то же время, морфема (значимая единица языка) «опасность» сама образуется слиянием приставки «о» и корневой морфы «пас», несущей смыслы заботы (ср.: о-пас-ать, с-пас-ать, за-пас-ать, пас-тух, пас-тырь). Так, этимологический словарь русского языка М. Фасмера, с опорой на древнерусские и церковно-славянские источники, раскрывает смысл морфемы «опасность» в таких модальностях как «осмотрительность, осторожность, внимательность». Тогда, как слово «опасать» толкуется в словаре В. Даля через понятия предостерегать, оберегать, охранять, стеречь, присматривать; брать под свою опеку. К примеру, «опасная грамота» понимается как «охранная».

Таким образом, становится очевидным, что в процессе своего смыслового развития, понятие «опасность», первично несущее смыслы осторожности, осмотрительности, частично утратило свои этимологические связи и приобрело новое значение – «угрозы». Произошло первичное обращение смысла «опасность» в его движении от интернальной локализации значения как внутреннего состояния сознания, несущего смысл «осторожность», к экстернальной, внешней локализации по отношению к субъекту и воспринимаемому теперь уже в значении «угрозы». Это первичное обращение смысла привело и к принципиальному изменению отношения к проблеме, обусловившего перенос человеческих усилий в ее решении из интернального поля сознания в экстернальное.

Второе обращение смысла происходит при переходе от понятия «опасность» к производному от него понятию «безопасность». В этом слове, первичный смысл понятия «опасность» в значении «осторожность», в сочетании с приставкой «без», приобретает противоположное значение как отсутствие осторожности, внимательности. По сути, понятие «безопасность» приобретает латентный смысл «беспечности». Более того, в результате исторического развития понятий, произошел скрытый обмен значениями между словами «опасность» (в первичном значении, производном от понятий опасать, охранять, оберегать) и «безопасность», (несущим скрытый смысл отсутствия попечения). Оба понятия, утратив первичный смысл, приобрели противоположное общепринятому употреблению значение. Этот этимологический феномен, в работах Ж. Дерриды получил название «след следа» как результат двойного оборачивания смысла ^{[3, с. 48-40]}. Тогда как «след» является не присутствием (в качестве базового условия разворачивания бытия), а симулякром присутствия, знаком, стирающим первичное значение ^{[3, с. 47]}. Вместе с тем, можно предполагать, что этот скрытый, подсознательный смысл беспечности, заключенный в понятии «безопасность», наряду с общепринятым значением, отражает экзистенциальную сторону желаемого, предпочтительного состояния сознания, как бы в силу, приобретенного в прошлом, социального опыта предотвращения угроз. Эта мысль находит свое подтверждение в толковании понятия «безопасный» в старых церковно-славянских словарях через понятия «беспечный», «беззаботный».

Подобная метаморфоза смысла безопасности произошла и в других семантических системах, в частности в украинском (безпека/небезпека) и белорусском (бяспека/небяспека) языках. Первичное значение понятий с корневой морфемой, заключающей смыслы «опеки», «заботы», в современном словоупотреблении в союзе с отрицающей приставкой, сменилось на противоположное. Одной из причин обращения понятий, явилось нарушение семантического правила двойного отрицания, в результате которого отрицающие приставки «не», «без», («бяс») взаимоуничтожают друг друга и, тем самым, восстанавливается смысл корневой морфемы «пек». Более того, следует подчеркнуть, что впоследствии такого обращения понятий в современном словоупотреблении, между связанными понятиями «безпека/небезпека» и «бяспека/небяспека» произошел симметричный обмен скрытыми первичными значениями.

В отношении же англоязычного понятия «security» (безопасность), наиболее активно используемого в практике международных отношений, следует отметить сохранение первичного смысла, заложенного корневой морфемой «cure» (забота, попечение). Хотя и здесь, при желании, можно обнаружить «зарытую собаку», скрывающуюся в морфеме «cur» (дворняжка). Основанием для этого предположения является гипотеза о формировании значений в языках индоевропейской группы на основе согласных как основных носителей смысла. Можно предполагать, что современное значение понятия «security» сложилось как производное от первичных смыслов, связанных с исторической ролью «друга человека» и защитника его жилища. А возникающие ассоциативные цепи, ведущие к символике «цербера» или собачьей головы, используемой различными структурами специального назначения на протяжении человеческой истории, лишь усиливают акцент на внутренней активности, потенциально заложенной и скрытой в понятии «security».

Исходя из этих размышлений, можно сформулировать ряд вопросов, ответы на которые, видимо, даст время. В какой степени такая метаморфоза смыслов, заключенных в слове «безопасность», является безопасной для общества? Каким образом накладка противоположных значений, скрытых в понятии, может отразиться на поведенческой реакции человеческой психики в кризисных условиях? Каково влияние на массовое сознание, заложенной в подсознании морфемы, которая в сочетании с фонемой, выполняет функцию пускового механизма психических реакций (триггера по С. Хассену) в экстремальных ситуациях? В последнем случае происходит включение механизма подсознательных реакций через подключение к первой сигнальной системе, реагирующей не на рациональное значение понятий, а на сформированные в ходе эволюции звуковые вибрации, находящиеся в конфронтации со сложившимися значениями слов. На подсознательном уровне происходит, так называемый, «сбой программ».

Так, осмысление проблемы в русле идей Ж. Бодрийяра, позволяет обнаружить определенные социальные тенденции в контексте поставленных вопросов. Утрата первичных смыслов, скрытых в слове, приводит его к превращению в «симулякр» – спекулятивному понятию, использующемуся господствующими структурами в своих скрытых интересах. По мнению мыслителя, безопасность, как форма социального контроля в обществе постмодерна, превратилась в шантажирование жизнью, где идет игра вокруг конвертирования смерти в капиталистическую сверхприбыль ^{[9, с. 310-312]}. По мнению Л. Ионина, страх перед терроризмом, приобретающий характер социальной паранойи, требует создания новых бесконечных барьеров безопасности. При этом, аргументы безопасности используются властью в борьбе за укрепление своих позиций в борьбе с оппонентами, а требования безопасности все больше ограничивают гражданские права и свободы, делая общество «абсолютно прозрачным» для власти. А нарушение баланса безопасности между глобальными, межрегиональными и региональными ее структурами может вылиться в глобальный ядерный конфликт ^[10]. Таким образом, перефразируя Э. Гуссерля, можно увидеть, что вся игра между политикой национальной безопасности и личностью, с противостоящими ей социальными структурами, «протекает в горизонте превращенных смыслов».

Разрешение же этих и других парадоксов безопасности становится теоретически возможным, на наш взгляд, на основе расширения границ осмысления безопасности за счет перевода понятия в контекстуальное поле экзистенциальной безопасности. В такой связке безопасность приобретает значение человеческой активности, направленной на перспективу, поддержание самосохранения во всех сферах жизнедеятельности и обусловленной учетом возможных пределов человеческого бытия. Во-первых, благодаря семантическому расширению понятия безопасности, происходит еще одно обращение значения и приведение его к истинному первичному смыслу как «озабоченности человеческим существованием». Во-вторых, меняется координатная сетка анализа проблемы: за счет соотнесения безопасности со смыслами бытия, происходит расширение горизонта осмысления проблемы в границах человеческого существования, обусловливающее применение новых форм и методов ее решения. К традиционному подходу добавляется собственно экзистенциальный аспект, «переводящий стрелки» с экстернального поля анализа и решения проблем безопасности в интернальное, в котором решающими факторами выступают сознание, ментальность и культура, несущие общезначимые смыслы человеческого существования.

Таким образом, этимологическая редукция понятия «безопасность», позволившая выявить изначально заложенный в нем смысл заботы, предполагает глубинную семантическую связь между безопасностью и бытием. «Забота», по Хайдеггеру, это «экзистенциально-онтологический основофеномен» человеческого бытия, позволяющий выявить его смысл. В качестве подтверждения мыслитель приводит один из мифов о сотворении человека. Смысл этого мифа сводится к тому, что, по решению Сатурна, выступавшего в качестве судьи, человеком при жизни должна всецело владеть богиня по имени Забота (Cura), создавшая его из сырой глины. А уже после смерти человека дух должен возвращаться Юпитеру, а тело – Земле. Имя же созданному существу дано «homo», потому, что сделано из humus (земли). Миф указывает на то, что сущее имеет исток своего бытия, именно, в заботе ^{[6, с. 226-228]}. Определяя заботу в качестве «бытия – вперед-себя-в-уже-бытии-при» Хайдеггер отмечает, что «забота как исходная структурная целостность лежит экзистенциально-априорно до всякого присутствия» ^{[6, с. 225]}. Мыслитель делает вывод, что если к присутствию сущностно принадлежит бытие-в-мире, то его бытие к миру есть по сути «озабочение» ^{[6, с. 75]}.

Следует подчеркнуть, что, характеризуя различные модусы проявления заботы в их позитивном, индифферентном и дефективном смыслах, философ выделяет модус «опасения» и фундирующие его феномены: угрозу, ужас, жуть, тревогу, страх. Очевидно, что если «забота» определяется в качестве экзистенциальной основы человеческого существования в модусе повседневности, то «опасение» выступает экзистенциальной предпосылкой актуализации заботы о безопасности как основного условия устойчивости жизненного мира в пограничной стуации. Из приведенной аргументации становится ясно, что ведущей интенцией сознания в кризисной ситуации выступает экзистенциал опасения за устойчивость жизненного мира, который предлагается принять в качестве точки сборки матрицы экзистенциальной безопасности как феномена сознания.

Одним из методологических условий феноменологического анализа конституирования экзистенциальной безопасности как предмета исследования является необходимость различения в интенциональном переживании таких двух взаимосвязанных составляющих, как «ноэзис» (с греч. — мышление) и «ноэма» (с греч. — мысль). «Ноэзис» рассматривается как процессуальная составляющая акта мышления, схватывания и фиксации сути в потоке переживания. Под «ноэмой» понимается эйдическая суть того, что переживается. При этом, глубина и широта «ноэзиса» обусловливает соответствие «ноэмы», в качестве постигнутых смыслов, предмету переживания. Синтез актуальных смыслов безопасности, дополняемых смысловыми контекстами и интерпретациями условий и способов сохранения существования человеческого рода, конституирует потенциальный горизонт осмысления экзистенциальной безопасности.

Используя терминологию, разработанную Э. Гуссерлем в «Идеях к чистой феноменологии» (§§ 78, 81, 82), можно проанализировать процесс формирования феноменологической структуры безопасности как «ноэзиса», ядро и точку сборки которого представляет феномен заботы в модусе «опасения». Катализатором актуализации феноменологической структуры безопасности служит импрессия — впечатление, вызванное ретенцией (удерживаемым переживанием) таких феноменов как страх, ужас, угроза, тревога и др., обусловленных непосредственным переживанием или памятью об опыте, пережитого в прошлом. Онтология этих экзистенциалов фундаментально проанализирована П. Тиллихом в его труде «Мужество быть». К экзистенциалам, принадлежащим человеку по своей собстенной природе, мыслитель относит тревогу как переживанию собственной конечности. Онтологическим основанием присутствия в сознании тревоги автор считает небытие. То есть, тревога есть экзистенциальное осознание небытия. Тревога, по мнению П. Тиллиха, есть такое состояние, в котором бытие сознает возможность собственного небытия. Выражается тревога в потере ориентации, утрате экзистенциальных ориентиров. Тревога по поводу любой конкретной ситуации заключается, по сути, в тревоге по поводу человеческой ситуации как таковой — осознании своей неспособности сохранить собственное бытие. Это сознание и лежит в глубине всякого страха ^{[5, с. 36-37]}. Страх же, в отличие от тревоги, имеет конкретный объект, конкретную угрозу и поэтому несет в себе, конструктивное начало, представляя собой мобилизующую реакцию сознания на угрозу в модусе озабоченности, обеспокоенности.

Следствиями влияния на сознание континуума негативно окрашенных ретенций, несущих смысл угрозы существованию (в модусах угрозы жизни, здоровью, благополучию), являются, с одной стороны, интенции к противодействию, преобладанию, использованию силы и агрессивность, с другой, — стремление к восстановлению покоя, мира, согласия и порядка, в качестве основ защищенности, устойчивости и неуязвимости жизненного мира. Взаимодействие этих разнонаправленных континуумов интенций в потоке сознания, обусловливая устойчивое напряжение, как в самой субъективности, так и между человеческой реальностью и внешним миром, в конечном итоге, опосредуют возникновение опасения сознания за сохранение жизненного мира, составляющего ядро и суть «ноэмы».

В экзистенциальной философии это состояние описывается как пограничная ситуация. М. Мамардашвили характеризует пограничную ситуацию как состояние сознания, когда разрушается система коородинат, нарушаются все привычные связи, воспроизводящие устои мира, которые дают нам какие-то гарантии, основания и прочее. В таких экстремальных ситуациях выявляется эффект, который состоит в том, что срезаются верхние организованные слои сознания и в пустоту, образовавшуюся после этого среза, выплескиваются низшие, более архаичные структуры ^{[11, с. 271-275]}. Вместе с тем, пограничное состояние актуализирует экзистенциал ответственности за будущее человечества, что и позволяет сознанию, в конечном итоге, преодолеть эту кризисную зону утраты смысла жизни.

«Ноэма» безопасности конституируется в потоке переживаний, вызванных экзистенциальной угрозой существованию жизненного мира, опасением за его сохранение в будущем, обусловливая импульс активности сознания в модусе озабоченности. В кризисных, экстремальных условиях такая озабоченность может инициировать в коллективном сознании, как конституирование феномена экзистенциальной безопасности в качестве ответа на акт вызова жизненному миру, так и паническое состояние или аффекты сознания, в зависимости от уровня его готовности. Таким образом, ноэма экзистенциальной безопасности, как предметная составляющая интенциональной направленности потока сознания, несет в себе изначальный смысл — протосмысл, образованный в результате переживания угрозы человеческому существованию, как в индивидуальных формах переживания, так и в форме глобальной гуманитарной катастрофы, массовых стихийных бедствий и войны.

Феномен озабоченности, опасения, опосредуемый угрозами существованию жизненного мира, модифицируется в сознании в заботу об адекватном ответе на экзистенциальную угрозу. В терминах феноменологии Гуссерля, происходит вопрошание — каковыми могут быть и какими должны быть действия, предпринимаемые в ситуации экзистенциальной угрозы и каковыми должны быть универсальные принципы жизнедеятельности, обусловливающие сохранение человечества в будущем?

Ответ на первую часть вопрошания фундируется континуумом освоенных человечеством знаний об экзистенциальных угрозах и поддержании безопасности, приобретенных в результате личного и коллективного опыта, об алгоритмах поведения в экстремальных ситуациях, т.е. эпистемы безопасности. Смысловым фундаментом, лоном смысла такой эпистемы может быть принят жизненный мир, рассматриваемый в качестве провиденциального плана разворачивания человеческого бытия ^{[11, с. 283]}. Проблема же заключается в том, в какой степени универсальность эпистемы безопасности может соответствовать ноэме как корелляту осмысления частной экзистенциальной пограничной ситуации без ущерба базовым смыслам? Успешность решения проблемы зависит, с одной стороны, от экзистенциальной «полноты» и универсальности эпистемы, с другой, ― от ее независимости от идеологических спекуляций. Процедурой, обеспечивающей освобождение эпистемы в процессе ноэзиса, является «эпохе» — метод доступа к рабочему полю феномена безопасности, о котором говорилось выше. Однако, пока в социуме решение этого вопроса возлагается институционально на идеологизированную и политизированную науку о национальной безопасности и разрозненные, бессистемные знания о безопасности в различных областях жизни человека, конструктивное решение проблемы не является возможным, а устранение одних угроз влечет за собой появление новых. На наш взгляд, ключом решения проблемы может стать использование феноменологического подхода в качестве методологического основания к универсальной науке о безопасности, позволяющей соотносить методы и способы предотвращения угроз с глубинными смыслами человеческого существования.

Что же касается второй части вопрошания, каковыми должны быть действия, обусловливающие предотвращение угрозы, то ответ на нее в каждой конкретной ситуации формируется, прежде всего, как акт личностного выбора в экстремальной экзистенциальной ситуации. Выбор осуществляется между позициями в иерархии личных, групповых и общественных интересов в сфере безопасности и духовно-моральными императивами, заявляющими о себе через экзистенциалы чести, долга, ответственности и др. Референтом в такой ситуации выступает феномен, проявляющийся, по Хайдеггеру, как «голос совести», взывающий к самости человека ^{[6, с. 303]}. Совесть обнаруживается как зов заботы, которая укоряет и предостерегает ^{[6, с. 313-314]}. Совесть можно уподобить моральному фильтру сознания, определяющему окончательный результат выбора в экстремальной ситуации. При этом, по мнению К.-О. Аппеля, совесть апеллирует к метанормекак главной этической норме, предполагающей общую ответственность человечества за последствия коллективных действий в планетарном масштабе ^{[12, с. 231]}. Следует добавить, что в сознании с приглушенным голосом совести, в ситуации возникновения угрозы, доминирует тревожность, вызванная возможностью наступления правовой ответственности. То есть, происходит перемещения локуса контроля сознания из внутреннего — интернального во внешнее — экстернальное поле, когда в управление сознанием включается внешняя, принудительная мотивация, что в свою очередь актуализирует роль правого инструментария.

Важно отметить, что при разворачивании ноэзиса феномена экзистенциональной безопасности от субъективных, интернальных к коллективным, экстернальным формам доминирования человеческой активности, возникает вопрос о сохранении, наследовании принципов феноменологического анализа. Ответ на этот вопрос содержится в V разделе «Картезианских размышлений», где Э. Гуссерль анализирует сферу трансцендентального бытия через «монадологическую интерсубъективность». Мыслителем делается попытка разрешить, связанные с объективным миром трансцендентальные проблемы, посредством разработки конститутивной проблематики в рамках трансцендентального редуцированного «эго». Ключем решения проблемы служит, предложенный Э. Гуссерлем, принцип анализа, в котором «эго» рассматривается как сфера актуальностей и потенциальностей потока переживаний, а восприятие «другого» как конституирование в своей монаде монады «другого», происходящее в рамках временного сообщества монад, конститутивно соотнесенных друг с другом и связанных с конституцией мира. Развивая эту идею, Ж.-П. Сартр отмечает, что человек, постигающий себя через cogito, непосредственно обнаруживает вместе с тем и всех других, и притом — как условие своего собственного существования, таким образом, открывается целый мир, который мы называем интерсубъективностью ^{[13, c. 626]}.

Принимая во внимание то обстоятельство, что проблема безопасности это, прежде всего, проблема поиска универсальных регулятивов в социальной системе взаимоотношений, становится ясной значимость, разработанного в экзистенциальной философии методологического принципа для использования в сфере функционирования институциональных форм безопасности. Основным методологическим требованием, универсальным императивом, исключающим насилие, в разрешении проблемы взаимоотношений в системе человек-общество-природа, становится необходимость преодоления субъектно-объектного подхода субъектно-субъектным. Это, когда позиция и интересы «чужого» воспринимаются как «свои». Социокультурными основаниями преодоления конфронтационной логики «субъект-объектного» подхода и перехода на позиции диалога культур должны стать императивы гуманизма, социальной справедливости, взаимопонимания и ответственности перед будущим. Ключом же для решения проблем в сфере безопасности, на наш взгляд, может стать категорический императив права, сформулированный И. Кантом, ― поступай так, что бы твоя свобода могла бы существовать со свободой других. Переосмысливая этот императив в контексте национальной безопасности, можно сформулировать универсальный правовой принцип ― безопасность субъекта политических отношений не должна создавать угроз или ограничивать безопасность других субъектов. Данный принцип нашел свое практическое воплощение в требовании равной ответственности субъектов за территорию безопасности.

Ответ на третью часть вопрошания: каковыми должны быть универсальные принципы жизнедеятельности, обусловливающие сохранение человечества в будущем, направлен в перспективу и носит проективный характер. Он связан с доминирующими в общественном сознании трансцендентными ценностными императивами и жизненными смыслами и раскрывается через постижение метасмысла экзистенциальной безопасности. Темпоральность человеческого бытия обусловливает исторический характер и дискурсивность ноэмы безопасности. Формирование ноэмы рассматривается как исторический процесс разворачивания и обогащения смыслов экзистенциальной безопасности, выражающих различные стороны ее проявления и модификации ее сущности. В истории человечества можно проследить развитие смыслов безопасности как проявление тенденций, отражающих направленность изменения масштабов, сфер охвата, принципов, форм и методов обеспечения безопасности ^[14]. В целом, смысловое содержание безопасности разворачивается в движении от протосмысла, к целевому смыслу — метасмыслу. Выявление, прояснение, изначально заложенного в сущности феномена экзистенциальной безопасности, метасмысла заключает в себе возможность ответа на вопрошание о принципиальных основах человеческой активности, обусловливающих его сохранение в будущем.

Истоки формирования метасмысла экзистенциальной безопасности можно обнаружить уже в мифологической и религиозной формах сознания. Символическая теория мифа, разработанная Э. Касирером в своем основном труде «Философия символических форм», позволяет интерпретировать мифологические представления в качестве системы символов, объективирующих чувства, эмоции и переживания человека, относительно угроз его существованию, как образующих смысловое поле экзистенциальной безопасности ^[8]. В мифологическом сознании метасмысл безопасности представляется как такое состояние жизненного мира, которое основывается на единых универсальных принципах существования и постигается благодаря уяснению непреходящих смыслов бытия. А угрозы воспринимаются таким сознанием как последствия человеческих деяний, нарушающих универсальные принципы Вселенной. В религиозной же философии проблема безопасности существования человечества осмысливается, чаще, в контексте эсхатологии и сотериологии. Ментальные предпосылки апокалипсиса рассматриваются как возможные последствия нарушения универсальных принципов человеческих отношений, завещанных Творцом. Тогда, как «спасение» предполагает необходимость изменения индивидуального и коллективного сознания. То есть, в вопросе об общем спасении скрывается феноменологический аспект решения проблемы экзистенциальной безопасности посредством изменения индивидуального и коллективного сознания. По мнению Э. Левинаса, эсхатологическое, как пребывающее «по ту сторону» истории, вырывает людей из их подчиненности истории и будущему — оно призывает, побуждает их к полноте ответственности ^{[15, с. 68]}. Как видно из анализа, метасмысл безопасности существования человечества в религиозном мировоззрении приобретает трансцендентальную значимость и обусловливается высшими, духовными ценностями и внеисторическими смыслами.

Следует отметить, что мифологические и религиозные формы осмысления перспектив человеческого существования частично, фрагментарно трансформируются в повседневном, обыденном сознании в качестве сюжетов народных сказок, песен, басен, пословиц и поговорок, отражающих жизненные смыслы человеческого существования. Однако, обыденное сознание ограничивает осмысление безопасности рамками жизненного мира повседневности и, как правило, не преодолевает личностных смыслов озабоченности состоянием безопасности.

В коллективных же формах сознания, актуализация экзистенциала опасения, как глубинного первичного протосмысла феномена безопасности, обусловливает конституирование метасмысла как условного, трансцендентального горизонта разворачивания всех возможных смыслов безопасности. Такие базисные смыслы выполняют функцию универсальных кодов человеческой культуры, обеспечивающих осмысление ее локальных феноменов. Ядром метасмысла безопасности, как феномена коллективного сознания, является опасение за сохранение человеческого существования, т.е. ее протосмысл — как условие разворачивания ее смыслов и катализатор человеческой активности. Тогда как в основании метасмысла безопасности лежит значимость человеческого существования, заключенная в смысле самого бытия. Эта значимость и обусловливает трансцендентальные общечеловеческие ценности как смысловые основы человеческого бытия, представляющие собой культурные коды сохранения социоприродной системы. Таким образом, метасмысл экзистенциальной безопасности рассматривается как социокультурный феномен коллективного сознания, имманентно содержащий культурные коды сохранения человеческого существования.

Анализ метасмысла экзистенциальной безопасности позволяет утверждать, что одним из важнейших условий сохранения человеческого существования выступает соотнесенность целей человеческой активности с жизненными смыслами бытия как лоном смыслов, вообще. Эта соотнесенность выявляется на практике как ролевантность целей научных проектов жизненным смыслам человеческого существования, отраженным в высших, универсальных, вневременных ценностях. Таким образом, метасмысл призван удерживать проблему конституирования экзистенциальной безопасности в лоне смыслов человеческого бытия, образующего культурную матрицу человеческого существования. При этом, лоно смысла понимается как лоно слияния мира и человека, в котором человек может положиться на «твердое» небо трансцендентальных сущностей и в котором разворачиваются человеческие значения и вневременные смыслы ^{[11, с. 282-283]}. Требование учета этой соотнесенности может восприниматься как категорический императив, абсолютное универсальное требование безопасности ко всем основным формам человеческой активности: мышлению, речи, отношениям и деятельности. Отсюда проясняется и роль ценностей в формировании пространства безопасности, как культурных кодов, регулятивных основ, по поводу которых выстраиваются общественные отношения. Трансцендентные, универсальные жизненные смыслы, выражающие духовно-моральные императивы, закрепленные в общечеловеческих ценностях, выступают в качестве предельных метафизических оснований человеческого бытия. Поэтому, соответствие целевых и ценностных установок, институциализированных систем безопасности, универсальным и вневременнным жизненным смыслам, рассматривается нами как имманентное условие сохранения человеческого существования и регулятивный императив контроля человеческой деятельности.

Резюмируя наши рассуждения, следует подчеркнуть, что эвристическая значимость метасмысла экзистенциальной безопасности заключается в том, что он представляет собой универсальный феномен сознания, лежащий в основании целостного понимания безопасности как гносеологической предпосылки и условия сохранения человеческого бытия. Он обеспечивает синтез, возможных в исторической перспективе, локальных смыслов феномена безопасности, заключенных в личностной, коллективной, национальной, региональной, глобальной и других институциональных формах ее функционирования, на основе доминанты человеческого измерения. Онтологическая значимость метасмысла экзистенциальной безопасности заключается в том, что он указывает на метафизические основания как предельные условия сохранения человеческого существования. В целом же, интегральное смысловое содержание экзистенциальной безопасности формирует отношение к безопасности как к общему и необходимому условию существования человечества. Вскрытая значимость метасмысла экзистенциальной безопасности позволяет отнести этот феномен к универсальным общечеловеческим, цивилизационным ценностям, обусловливает признание безопасности в качестве консолидирующего человечество социально-политического идеала. Дальнейший поиск ответа на третью часть вопрошания предполагает разработку и обоснование системы трансцендентальных универсальных ценностных основ в качестве культурной матрицы человеческого существования.

В целом, феноменологический анализ позволил раскрыть процесс конституирования экзистенциальной безопасности как актуализацию экзистенциала «опасения», обусловленного экзистенциальной угрозой существованию жизненного мира. Этот феномен генерирования импульса человеческой активности, возникающий под воздействием экзистенциальной угрозы, представляет собой семантическую единицу, первичный смысл, лежащий в основании конституирования экзистенциальной безопасности как феномена сознания. При этом, семантическая составляющая этой структуры формируется в процессе разворачивания и обогащения смыслов в своем движении от протосмысла к метасмыслу, где последний представляется как трансцендентальный горизонт разворачивания всех возможных смыслов безопасности, как интерсубъективная реальность и феномен коллективного сознания, имманентно несущий в себе культурные коды человеческого существования. Аксиологическая составляющая структуры экзистенциальной безопасности репрезентируется как совокупность универсальных трансцендентальных ценностей, выражающих предельные смыслы человеческого бытия, играющие роль культурных кодов человеческой жизнедеятельности, ядром которых выступает человеческая жизнь и в отношении к которой выстраивается вся система личностных отношений.

Результаты феноменологического анализа могут быть в дальнейшем использованы в качестве методологических оснований разработки процедур и способов воздействия на культуру и человеческое сознание с целью формирования социальных практик обеспечивающих безопасность человеческого существования.