Principle of historicism in the context of classical philosophy

Demin Il'ya Vyacheslavovich Doctor of Philosophy Professor, the department of Philosophy, Samara National Research University named after Academician S. P. Korolev (Samara University) 443011, Russia, Samarskaya oblast', g. Samara, ul. Moskovskoe Shosse, 34 ilyadem83@yandex.ru Other publications by this author

«Историзм» – крайне многозначное понятие, вбирающее в себя самые различные (а зачастую даже и взаимоисключающие) трактовки истории в её соотношении с человеческим бытием. В самом общем и «усреднённом» смысле историзм означает «принципиальную историзацию нашего мышления о человеке, его культуре и его ценностях» ^{[1, с. 82]}. Однако такая предельно общая формулировка допускает существенные разночтения в трактовке значения и сущности историзма ^{[2, с. 36-55]}.

Принцип историзма может быть рассмотрен в различных аспектах и ракурсах: онтологическом, методологическом, мировоззренческом. В первом случае историзм выступает в качестве основания (фундаментального принципа) философской рефлексии как таковой (или определённого её типа), во втором – в качестве принципа научного познания общества и культуры (в ряде случаев – научного познания вообще, включая и естествознание), в третьем – в качестве основания и ориентира человеческой деятельности (в этом смысле говорят, например, об историзме в политике, в политической деятельности ^[3]). Все эти аспекты историзма тесно взаимосвязаны.

Для философско-исторической рефлексии принцип историзма имеет конститутивное значение. Если отдельные философские дисциплины (логика, гносеология, философская антропология) могут в ряде случаев абстрагироваться от исходного факта историчности человеческого бытия, то для философии истории такое абстрагирование невозможно в принципе. Однако в различных версиях философии истории принцип историзма получает различные и даже несовместимые друг с другом интерпретации. Именно трактовка принципа историзма во многом обусловливает содержательную и методологическую специфику той или иной конкретной версии философии истории. Историзм может комбинироваться и/или входить в противоречие с другими фундаментальными принципами европейской философии и науки – субстанциализмом, трансцендентализмом, телеологизмом, детерминизмом, объективизмом, редукционизмом, универсализмом, презентизмом и др. Своеобразие той или иной конкретной трактовки принципа историзма обусловлено не только тем, что в ней утверждается, но и тем, что в ней отрицается.

Классическая (метафизическая) философия истории представляет собой теорию всемирно-исторического процесса. Истоки классической историософии лежат в христианском мировоззрении и христианской картине мира. Родоначальником классической европейской философии истории, как известно, является Блаженный Августин. В учении Августина о «двух градах» уже отчётливо прослеживается конститутивное для всякой теории исторического процесса различение эмпирической истории («истории земной») и истории онтологической («истории небесной»). Связь между этими уровнями (измерениями) истории в концепции Августина обеспечивается благодаря личности и богочеловеческой природе Иисуса Христа ^[4].

Классическая философия истории стремится понять исторический процесс как «ход событий, подчиненный единой формуле» ^{[5, с. 28]}. Конкретное содержание этой формулы может мыслиться по-разному, что порождает многообразие теорий всемирной истории и задаёт проблематику классической историософии ^[6].

В числе важнейших атрибутивных характеристик философии истории метафизического типа, необходимо выделить следующие: 1) трансцендентализм и априоризм; 2) презумпция «единства истории» и констатация принципиальной возможности для человека постичь смысл всемирной истории как целостности; 3) постановка вопроса о начале и генезисе истории, о внеисторических основаниях и истоках исторической реальности; 4) телеологизм и эсхатологизм, постановка вопроса о «конце истории» и констатация его принципиальной разрешимости ^{[7; 8, с. 22-40]}.

В контексте классической европейской историософии можно выделить три основных трактовки принципа историзма: «романтический» историзм, гегелевский историзм и марксистский историзм («исторический материализм»). Другие трактовки историзма, характерные для целого ряда философских направлений XX в. («философия жизни» В. Дильтея, неогегельянство Б. Кроче и Р. Дж. Коллингвуда, философская герменевтика Г.‑Г. Гадамера), уже явно не укладываются в парадигму классической историософии и предполагают отказ от построения единой модели всемирной истории.

Наиболее раннее и, пожалуй, самое устойчивое значение историзма сложилось в интеллектуальном контексте немецкого романтизма. Мысль о том, что принцип историзма стал открытием эпохи романтизма, начиная с работы Фридриха Мейнеке ^[9], стала общепризнанной. Этот первый тип историзма можно условно обозначить как «романтический историзм».

«Возникновение историзма, – писал Мейнеке, – было одной из величайших духовных революций, пережитых европейской мыслью» ^{[9, с. 5]}. На рубеже XVIII-XIX вв. историзм в большей или меньшей степени затронул все основные отрасли философского знания. Как показывает Р. М. Габитова, историзм ме­нее всего был развит в гносеологии, так как ключевой для немецкого романтизма «принцип непосредственного эстетического восприятия препятствовал осмыслению самого процесса (истории) развития знания» ^{[10, с. 141]}, в большей степени принцип историзма был разработан романтиками (прежде всего, Гёльдерлином, Авг. и Фр. Шлегелями, Новалисом, А. Мюллером и др.)в области натурфилософии, социальной философии, философии истории и культуры ^{[10, с. 141]}.

В идейном контексте немецкого романтизма происходит дисциплинарное оформление исторической науки и профессионализация исторического знания (прежде всего, благодаря работам Л. фон Ранке, Б. Нибура, Т. Моммзена, Я. Буркхардта и др.) ^{[11, с. 150]}. Как отмечает Н. Я. Берковский, «романтики – призванные, убежденные историки, историки в общем смысле и в смысле специальном, историки культуры, историки искусств, историки литературы» ^{[12, с. 49]}. В миросозерцании романтиков историзм был существенной силой, «они-то по преимуществу его и узаконили, сделали обязательным для последующих поколений» ^{[12, с. 49]}.

Значение немецкого романтизма для европейской философии истории заключается в открытии идеи развития. Как отмечают И. М. Савельева и А. В. Полетаев, «в романтизме идея развития становится центральным философским понятием и интеллектуальным стержнем и искусства, и общественной мысли, и историографии» ^{[13, с. 30]}. Идея исторического развития и понимание истории как целостного процесса развития будут играть ключевую роль в философии истории материального типа.

Особую роль в становлении принципа историзма, как известно, сыграла немецкая историческая школа права, родоначальником которой был Фридрих фон Савиньи ^{[14, с. 10-11]}. Савиньи рассматривал право как одно из проявлений «народного духа» (Volksgeist), а развитие (историю) права сравнивал с развитием языка. Историческая школа права тяготела к консерватизму и противостояла либеральным и революционным проектам общественного переустройства.

Историческая школа права сложилась в ходе полемики с доктриной естественного права (Дж. Локк, Ж.‑Ж. Руссо, Ш. Монтескье), господствовавшей в эпоху Просвещения. В этом же ряду – борьба историзма с просвещенческими идеями «естественной религии» (Д. Юм) и «естественной морали» (П. Гольбах). «Естественное» во всех указанных случаях означает: внеисторическое, изначальное, укоренённое в вечной и неизменной «субстанции», обусловленное самой «природой человека». Как отмечает Ю. В. Перов, общая тенденция, характерная для осмысления истории в эпоху просвещения, выразилась в «максимальном смысловом сближении “естественного”, “разумного” и “должного”, которому противостоит все не-естественное и противо-естественное, неразумное и недолжное» ^{[15, с. 25]}. Такая позиция задала свойственную философии истории эпохи Просвещения «нормативность в отношении к исторической действительности, когда главной целью и содержанием философского отношения к истории, к прошлому и настоящему стал суд над историей с позиций разума, критика и ниспровержение всего того, что было и есть, но быть не должно» ^{[15, с. 25]}.

В политико-идеологической плоскости романтическая реакция на Просвещение выразилась в противостоянии либерализма и консерватизма. Заслуживает внимания тот факт, что принцип историзма, по крайней мере, в ранний период своего становления, в немецком романтизме (Ф. Шлегель, Ф. Ю. Шталь), был тесно связан с консервативной идеологией и консервативным стилем мышления. Историзм был открытием именно консервативной общественной мысли, что, впрочем, само по себе не могло исключить возможности развития на почве историзма иных – отличных от консерватизма и даже враждебных ему – идейных течений (например, марксистского историзма).

Связь принципа историзма с консервативной мыслью и структурами консервативного политического сознания прослеживает К. Манхейм. В работе «Идеология и утопия» он прямо говорит о «консервативном историзме» как значимом идейном течении XIX в. ^{[16, с. 101]}, а в статье «Консервативная мысль» констатирует, что «“историзм” как метод и как философское воззрение вытекает, из немецкой консервативной мысли» ^{[17, с. 131]}.

Идейная направленность романтического историзма почти всецело определяется противостоянием базовым презумпциям и принципам философии Просвещения. В этой связи можно выделить три важнейших аспекта «романтического» историзма: 1) критика универсализма и просвещенческого рационализма; 2) критика социального утопизма; 3) идея органического развития и критика механистической теории общества и истории.

1. Философы французского Просвещения руководствовались постулатами о вечном вневременном Разуме и универсальной «разумной» «природе человека». Отправная точка философии и идеологии Просвещения и классического европейского либерализма (Дж. Локк, Дж. С. Милль) – абстрактный индивид, носитель универсальной и внеисторичной рациональности. Абстрактному человеку «естественного права» консерваторы-романтики противопоставили «народный дух» и «исторического индивида». В немецком романтизме происходит «замена общечеловеческого, абстрактного носителя представлений о мире (сознания вообще) значительно более конкретным субъектом, национально дифференцированным “народным духом”» ^{[16, с. 63]}. Одним из главных философских «открытий» немецкого романтизма стало понимание того, что человек всегда укоренён в истории и выступает в качестве наследника той или иной исторической традиции. Человек есть то, что он есть благодаря истории, традиции, историческому контексту, народу, сословию и т.д. На место Разума, который абстрактен и универсален, консервативная мысль ставит историю/традицию, которая всегда конкретна^{[18, с. 85]}. Основанием всякого суждения и действия в контексте консервативного миропонимания выступает не абстрактный надисторический Разум, но Традиция, под которой понимается живая и действенная связь человека или народа со своим прошлым, со своими истоками.

2. Социальный идеал в эпоху Просвещения понимался как вневременный и универсальный. Из этого вытекала идея революционного преобразования общества, предполагающая возможность и необходимость радикального разрыва с прошлым и отрицание ценности традиции. Для немецкого романтизма и «консервативного историзма», напротив, характерно осознание преемственности по отношению к прошлому, отстаивание идеи «исторического континуитета» ^{[19, с. 64]}. В оптике классического либерализма эпохи Просвещения конкретная социальная действительность оценивалась с позиций абстрактного, безусловного и всеобщего Идеала. Для немецкого романтизма с его обострённым «чувством» истории такая абстрактно-утопическая установка была неприемлема. Консервативный историзм исходил из презумпции социально-исторической обусловленности всякого общественного идеала и всякой социальной утопии, их укоренённости в социальном бытии. Здесь, скорее, идеи и идеалы оцениваются с точки зрения конкретной социально-исторической действительности, рассматриваются в контексте наличного социального бытия. Консервативное сознание по своей природе антиутопично.

Утверждение принципа историзма в немецком романтизме меняет сам способ видения исторических явлений и событий, выявляет значимость прошлого для настоящего. Тем самым открывается возможность для изучения прошлого во всей его инаковости и самобытности, в его принципиальной несводимости к настоящему.

3. Ключевой историософской идеей эпохи Просвещения была идея прогресса. Эта идея легла в основу философско-исторической концепции Просвещения, наиболее полно представленной в известной работе Кондорсе «Эскиз исторической картины про­гресса человеческого разума» ^[20]. Представители просвещенческого рационализма видели в истории только отражение современности, а последняя оценивалась с точки зрения абстрактного и универсального Разума. В этом проявился своеобразный антиисторизм философии истории эпохи Просвещения. «В философии истории XVIII в., – писал М. А. Барг, – ещё полностью отсутствовало понятие развития, ставшее фундаментальным для исторической мысли XIX в.» ^{[21, с. 329]}.

Прогрессистские схемы исторического процесса опирались на характерное для эпохи Просвещения механистическое понимание общества и человека (Ламетри, Гольбах). Представители немецкого романтизма, напротив, стремились осмыслить общество как органическую целостность, рассматривали современность как результат органического исторического развития. Как отмечает Г. И. Мусихин, «Просвещению было принципиально недоступно осознание истории как органического единства» ^{[19, с. 67]}. Такое понимание истории впервые формируется в контексте немецкого романтизма. Наряду с идеей органического развития утверждается и представление о принципиальной инаковости прошлого по сравнению с современностью, несводимости прошлого к настоящему, выдвигается требование познавать прошлое в его собственных категориях, что стало важнейшим фактором становления исторического метода в социально-гуманитарном познании.

Таким образом, историзм в идейном контексте немецкого романтизма, будучи тесно связанным с консервативным миропониманием, ориентирован антирационалистически, антиутопически и антимеханистически. «Романтический» историзм оказал огромное влияние на последующие историософские концепции как классического (гегельянство, марксизм), так и неклассического (неогегельянство, философия жизни, философская герменевтика) толка.

В европейской философии конца XVIII – первой половины XIX вв. развитие принципа историзма осуществлялось по преимуществу в форме материальной философии истории, представленной различными теориями исторического процесса. Ключевая роль в конституировании этого типа историософской рефлексии, несомненно, принадлежит Г. В. Ф. Гегелю.

Один из наиболее важных мотивов историзма, присутствующий (в различной степени) во всех версиях европейской философии истории, – это антисубстанциализм. В исследовательской литературе неоднократно отмечался тот факт, что последовательный субстанциализм, представленный различными метафизическими системами (от Платона до Декарта и Спинозы), делал философию истории не только излишней, но и попросту невозможной: «При всех различиях античной, средневековой и классической новоевропейской философской мысли, их объединяло стремление к постижению сущего “с точки зрения вечности”, т.е. абсолютного, устойчивого, непреходящего, всегда и неизменно пребывающего – того, что извечно было, есть и будет. В истории же, понятой и как реальный событийный ряд, и как знание о нем, все наоборот: она область относительного, временного, изменчивого, преходящего, конечного, что некогда было, а теперь не существует» ^{[22, с. 21]}.

Философское осмысление истории, оснований исторического познания и исторического бытия не могло утвердиться на почве эссенциалистского и субстанциалистского типа философской рефлексии. В оптике классического субстанциализма исторические изменения представлялись чем-то несущественным, недостойным философского осмысления. Это, разумеется, не означает, что в рамках субстанциалистского типа мышления вообще невозможна концептуализация историчности (соотнесённости человека со своим прошлым) и изучение истории. Исторические факты и события в горизонте субстанциализма описывались и оценивались с точки зрения универсальной и внеисторической «природы человека». В этом смысле французское Просвещение, несмотря на характерный для него специфический интерес к истории и появление самого выражения «философия истории» (у Вольтера), унаследовало идеи внеисторического субстанциализма Декарта и Спинозы.

Радикальный пересмотр классического субстанциализма и окончательное утверждение принципа историзма в европейской философии связаны с именем Г. В. Ф. Гегеля.

Гегель, как известно, стремился преодолеть характерный для новоевропейской философии дуализм «субстанции» и «субъекта». Субстанция в системе гегелевского абсолютного идеализма «становится самодвижущейся, саморазвивающейся в процессе, т. е. “исторической” субстанцией» ^{[15, с. 26]}. Субстанция утрачивает качества самотождественности и неизменности. Разум (дух) развёртывается в историческом времени, «отбрасывая и оставляя прежние формы позади себя, т.е. он имеет историю» ^{[15, с. 26]}. «Исторические формы существенны для духа, они входят в его содержание, обогащают его и, даже будучи преодоленными и отброшенными, сохраняются в нем в снятом виде» ^{[15, с. 26]}. Тем самым в системе гегелевской философии впервые онтологически обосновывается возможность и необходимость такой области знания, как философия истории. История понимается у Гегеля как шествие во времени Мирового разума. «Именно и только потому, что история разумна «в себе», в своем бытийном основании, она может разумно (философски) познаваться». Благодаря этому возможна и философия истории. «Философия истории познает лишь определенный срез фактической истории – только ее разумное содержание. Неразумное, иррациональное, случайное, не несущее в себе необходимости, хотя и существует в истории, не интересует философию — нельзя разумно познавать то, в чем нет разума» ^{[23, с. 523]}.

Было бы, однако, неверно игнорировать субстанциалистский пласт гегелевской философии истории. Фундаментом гегелевской теории всемирной истории, как известно, выступает идеалистический панлогизм. Зависимость Гегеля от классического субстанциализма наиболее ярко проявляется в исходном положении его историософии: «Разум господствовал и господствует в мире, а также и во всемирной истории» ^{[24, с. 66]}. Представление о разумном характере исторического процесса определяет общий характер и направленность гегелевской историософии и с неизбежностью превращает разработанную им теорию всемирной истории в прикладную логику ^{[25, с. 18]}. Примечательно, что та модель историософской рефлексии, которая получила своё наиболее полное выражение в гегелевской теории всемирной истории, впоследствии будет названа субстанциальной или субстанциалистской философией истории ^[26]. Переход от субстанциализма к историзму в гегелевской философии истории только намечается, и в этом смысле Гегель занимает как бы промежуточное положение между французскими просветителями (Вольтером, Тюрго, Кондорсе) и представителями исторически ориентированной «философии жизни» (Дильтеем, Шпенглером, Зиммелем).

Влияние субстанциализма прослеживается не только в гегелевской историософии, но и в других версиях философии истории XIX и XX вв. – как идеалистических (О. Шпенглер, Л. П. Карсавин, О. Шпанн), так и натуралистических и материалистических (эволюционизм, марксизм). Тем не менее, именно в антисубстанциалистской и антиэссенциалистской направленности принципа историзма следует искать истоки распространённой трактовки историзма как исторического релятивизма. В этой связи необходимо привести интересное высказывание Ф. Анкерсмита: «Историзм <…> есть своего рода дом, расположенный на полдороге между эссенциализмом спекулятивных философий, с одной стороны, и постмодернизмом – с другой, <…> постмодернизм является последовательным и радикальным историзмом, который больше не остановится на полпути» ^{[27, с. 363]}. Другими словами, принцип историзма, согласно Анкерсмиту, уже с самого начала своего возникновения (в немецком романтизме и в немецкой классической философии) заключал в себе возможность радикальной трансформации западноевропейской метафизики. Историзм изначально уже содержал в себе зачатки того, что впоследствии будем названо «философским постмодернизмом» ^[28].

С одной стороны, «философский постмодернизм» (М. Фуко, Р. Рорти, Ж. Бодрийяр и др.) представляет собой последовательный и доведённый до своего логического предела историзм, с другой стороны, История (с большой буквы) здесь разоблачается в качестве мифа, а для характеристики культуры постмодерна и господствующего культурно-исторического типа сознания используется термин «постистория» ^[29]. «История, – писал Бодрийяр, – была могучим мифом, возможно, последним великим мифом наряду с бессознательным. Это тот самый миф, который поддерживал одновременно возможность “объективной” связности причин и событий и возможность нарративной связности дискурса» ^{[30, с. 69]}. Философский постмодернизм (исторический релятивизм) есть не что иное, как последовательное проведение принципа историзма, реализация изначально присутствующей в историзме антисубстанциалистской, антиэссенциалистской интенции. Философский постмодернизм есть логическое завершение и в то же время самоотрицание, саморазрушение классического (гегелевского) историзма и соответствующего ему типа историософской рефлексии.

Если романтический историзм направлен против характерного для эпохи Просвещения механистического миропонимания, а гегелевский историзм связан с трансформацией принципа субстанциализма, с пересмотром идеи вечной и неизменной субстанции, то марксистский историзм («исторический материализм») в историко-философском плане ассоциируется, прежде всего, с пересмотром принципов телеологизма и провиденциализма.

Преемственность марксистской социальной философии и философии истории по отношению к гегелевской диалектике хорошо известна и неоднократно отмечалась в исследовательской литературе ^[31]. Гегелевская историософская концепция традиционно удостаивалась высокой оценки в марксистской философии и историографии. К «сильным» сторонам гегелевского учения относили то, что оно «сочетает идею специфичности каждой исторической эпохи с при­знанием общей поступательности общественного развития в целом» ^{[32, с. 453]}. При этом в марксистской литературе неизменной оставалась тенденция прочитывать Гегеля «через Маркса» ^{[25, с. 7-8]}.

Марксистский историзм существенно отличатся от гегелевского не только своей «материалистической» направленностью, но и попыткой окончательного устранения из философии истории и исторической науки элементов телеологизма и провиденциализма.

В «Советской исторической энциклопедии» историзм определяется как «принцип научного мышления, рассматривающий все явления как развивающиеся на основе определённых объективных закономерностей» ^{[32, с. 453]}. Определяющей для марксистского понимания истории и принципа историзма выступает презумпция наличия в социально-историческом бытии «объективных закономерностей». В отличие от французских просветителей, которые рассматривали человеческую историю как процесс реализации определённых надисторических идей и принципов, Маркс, Энгельс и их последователи видели в истории закономерный процесс развития, присущий как природе, так и обществу. «Историю, – писал Маркс, – можно рассматривать с двух сторон, её можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны неразрывно связаны; до тех пор, пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга» ^{[33, с. 16]}. В отличие от большинства идеалистических историософских концепций, отождествляющих историю с историей духа (духовной культуры), Маркс признаёт неразрывную связь собственно человеческой (социальной) истории с историей (эволюцией) природы.

Детальное описание марксистского понимания принципа историзма даёт И. Д. Ковальченко: «Историзм как методологический принцип марксистской науки любое явление общественной жизни требует изучать: во-первых, в его возникновении, изменении и развитии, т.е. с учетом основных этапов этого развития и их качественного своеобразия, закономерностей и движущих сил процесса; во-вторых, в связи с другими явлениями и условиями эпохи, т.е. с учетом того, что всякое явление и процесс представляют собой лишь элементы общественной структуры и ее динамики; в-третьих, в связи с конкретным опытом истории, т.е. с учетом единства, преемственности общественного развития, в котором прошедшее и будущее тесно связаны» ^{[34, с. 82]}. В этом описании историзма наиболее показателен третий пункт, в котором речь идёт о необходимости рассматривать любое явление в контексте целостного общественного развития, другими словами, в контексте марксистской схемы «всемирной истории» (говорить об истории как целостности можно только в рамках той или иной историософской концепции).

Марксистский историзм направлен, с одной стороны, против абстрактного рационализма французских просветителей, с другой стороны, против телеологических и провиденциалистских версий всемирной истории. Марксистская философия истории в отличие от историософских построений эпохи Просвещения ориентирована на поиск имманентных «законов» исторического развития и запрещает приписывание истории трансцендентных целей и смыслов.

В контексте марксистской историософской концепции существенное значение придаётся прогностической функции социально-исторического познания. Философия истории материального типа претендует на то, чтобы дать картину всей истории, в том числе и тех событий, которые «должны» произойти в будущем. Впоследствии Поппер назовёт такой тип историософской рефлексии историцизмом^[35]. Конститутивная черта историцизма – вера в возможность предвидеть будущее на основании знания социально-исторических «закономерностей».

Историческое познание, направляемое принципом марксистского историзма, способно не только объяснить события прошлого, но и заглянуть в будущее: «Исторический подход к явлениям общественной жизни позволяет не только правильно понять прошлое и настоящее, но и научно предвидеть будущее» ^{[32, с. 454]}. В марксистской философии неоднократно подчёркивалась связь принципа историзма с научным постижением истории и общества. «Научное предвидение будущего» в рамках марксистского историзма противопоставлялось «ненаучным» провиденциалистским и телеологическим схемам всемирной истории. Провиденциалистская трактовка исторического процесса, намеченная уже у Блаженного Августина, в XIX в. находит продолжение в трудах Ж. де Местра, Ф. фон Шлегеля, Л. фон Ранке. Провиденциалистская схема всемирной истории (прежде всего, христианская эсхатология в различных её вариациях) отвергалась в марксизме как «ненаучная».

Методологическое значение историзма в марксистской философии и исторической науке связывалось с тем, что последовательное проведение этого принципа позволяет избежать типичных ошибок в историческом познании – архаизации (прошлого и настоящего) и модернизации (прошлого). «Научный» (марксистский) историзм противопоставлялся «ненаучному» антиисторизму, представленному в различных течениях «буржуазной» историософии (от неокантианства до постсруктурализма).

Поскольку в марксизме признаётся обусловленность настоящего прошлым (историей, процессом развития), марксистский историзм может быть охарактеризован как исторический детерминизм. Принцип детерминизма традиционно противопоставляется телеологии, а детерминистские (материалистические, натуралистические) версии философии истории – идеалистическим (провиденциалистским). Однако при ближайшем и внимательном рассмотрении такое противопоставление утрачивает свою очевидность.

Единство и взаимообусловленность телеологического и детерминистского способов объяснения истории в различных теориях общественного прогресса неоднократно отмечалась уже в русской религиозной философии начала XX в. Так, С. Н. Булгаков основную идею всякой (в том числе и марксистской) теории прогресса видит в тождестве, совпадении «естественной необходимости» и «долженствования», детерминизма и телеологии: «будущее, наступающее с естественной необходимостью и подлежащее закону причинности, является вместе с тем и идеалом деятельности, т. е. долженствованием, нравственным приказом, обращенным к воле» ^{[36, с. 45-46]}. Всякая теория прогресса предполагает «конечное тождество причинной закономерности и разумной целесообразности» ^{[36, с. 48]}. Сходные мысли высказывал другой русский религиозный мыслитель В.Ф. Эрн ^[37]. Э. Трёльч, один из крупнейших исследователей историзма в философии XX в., также отмечает телеологический характер всякой материальной философии истории (теории исторического процесса): «Материальная философия истории по своей природе телеологична» ^{[1, с. 102]}. При это он отмечает и различия в телеологических построениях христианской историософии и в философии нового времени (Гегель, Маркс). Относительно последней он замечает, что «это не телеология объективно конструи­руемого, рассмотренного, исходя из последней вечной цели, мирового процесса, а телеология формирующей и конструи­рующей свое будущее из прошлого, исходя из данного момента, воли» ^{[1, с. 102]}.

В современной исследовательской литературе структурное единство детерминистских и телеологических схем всемирной истории убедительно показывает Б. Г. Соколов. В пользу такой трактовки свидетельствует тот факт, что в марксизме признаётся наличие не только закономерностей общественно-исторического развития, но и цели истории. «Эта цель – построение бесклассового общества, коммунизма, переходным этапом которого является социализм» ^{[38, с. 230]}.

Сходство марксизма с традиционной христианской (провиденциалистской) историософией проявляется не только в допущении (пусть и неявном) цели истории, но и в трактовке роли личности в истории. В марксизме, отмечает Соколов, «индивид не может отменить действие всеобщих законов развития» ^{[38, с. 230]} подобно тому, как в христианской модели всемирной истории индивид не может изменить замысел Бога. На место априорно постигаемого «замысла Бога» в марксизме ставятся столь же априорные «законы всемирно-исторического развития». Антитеза историзма (исторического детерминизма) и телеологизма является мнимой. Детерминизм в марксистской философии истории с самого начала представляет собой «финалистский детерминизм»^{[39, с. 353]}.

Одним из важных достижений критической историософской мысли XX века стало разоблачение претензий на научность глобальных схем всемирной истории (прежде всего, марксистской теории общественно-экономических формаций). В марксистской социальной философии были обнаружены элементы «ненаучной» эсхатологии и телеологизма, из чего следовал вывод о том, что марксистскую версию историзма нельзя рассматривать в качестве альтернативы традиционного провиденциализма, но следует интерпретировать как одну из его модификаций.

Общими чертами всех трактовок принципа историзма являются: 1) антисубстанциализм и антиэссенциализм (отказ от презумпции наличия вечной и неизменной сущности человека и общества); 2) антитрансцендентализм (критика априоризма, утверждающего внеисторический характер идей, принципов, ценностей); 3) антиредукционизм (признание несводимости исторического знания к естественнонаучному, отстаивание онтологической специфики истории и культуры по сравнению с «природой»). Однако в рамках классической (метафизической) философской рефлексии эти характеристики проявляются лишь частично и в урезанном виде.

«Романтический» историзм представляет собой антитезу универсализму, социальному утопизму и механицизму философии Просвещения. Историзм в идейном контексте немецкого романтизма тесно связан с консервативным миропониманием и консервативным «стилем мышления».

В философии истории Гегеля осуществляется синтез идей классического субстанциализма (Декарт, Спиноза, французские просветители) с идеями немецкого романтизма. Гегелевский историзм преодолевает внеисторическое понимание субстанции как самотождественной и неизменной, тем самым, обосновывая возможность философского постижения истории. Гегелевская интерпретация всемирной истории имеет ярко выраженный телеологический характер. Исторические события прочитываются и интерпретируются в свете «конца истории», который совпадает с «целью истории».

Марксистский историзм направлен против телеологического и провиденциалистского способа истолкования истории и представляет собой исторический детерминизм. Марксистская историософия ориентирована на поиск объективных и имманентных «законов» исторического развития и запрещает приписывание истории трансцендентных целей и смыслов.

Классический историзм (в трёх основных вариациях) лежит в основании философии истории метафизического типа, представленной различными теориями исторического процесса (как материалистическими, так и идеалистическими, как линейными, так и циклическими).