Absurd in the glamorous social

Iakovleva Elena professor of the Department of Philosophy and Socio-Political Disciplines at Institute of Economics, Management and Law (Kazan) 420111, Russia, respublika Tatarstan, g. Kazan', ul. Moskovskaya, 42 mifoigra@mail.ru Other publications by this author

Современный мир неустойчив и непостоянен в виду беспрерывных динамических изменений, осуществляемых на космической скорости, что отражается на бытие социального, подверженному трансформациям. Негативный вклад в преобразования вносит и господствующая в обществе идеология гламура: посредством высоких технологий сегодня транслируются не только модные тенденции/принципы, но и осуществляется манипулятивная стратегия гламурных образов/образцов в социальном, заставляя, нередко вопреки, следовать тому, что считается современным/со-временным. Многие тенденции гламурного социального можно охарактеризовать с частицей отрицания как бессмысленные, неинтеллектуальные, аморальные, алогичные и проч., что обусловлено самой идеологией, игнорирующей интеллектуальную и нравственную константы метафизики человека.

В основе идеологии гламура лежат три ключевые категории – красота, молодость и богатство, которые признаются в качестве неотъемлемых составляющих жизни каждой личности. Наличие перечисленного в бытии индивида свидетельствует о его современности/со-временности и статусе комильфо. Но сложившаяся ситуация парадоксальна: гламурные каноны, воспринимаемые, подобно аксиомам, без доказательств/некритично, свидетельствуют не столько о позитивном, сколько об аномичном состоянии социального, приводящим нас к феномену абсурда. Так, следование канонам красоты приводит к появлению красивости и даже уродства, погоня за молодостью – к отрицанию зрелости и старости как закономерных периодов жизнедеятельности личности, богатство и его преумножение в условиях перманентных кризисов становятся проблематичными и относительными, нередко толкая человека к совершению неблаговидных поступков.

Следует признать, идеология гламура вездесуща: она насаждает свои стандарты в каждом сегменте социального. Согласно требованиям идеологии, все должно быть красивым, имеющим полировано-глянцевый формат, новым/молодым и богатым. Но перечисленные качества нередко оказываются симулятивными или их симулируют: они создают видимость/иллюзию реального, тем самым сигнализируя об определенной двойственности бытия. Более того, сегодня ввиду отсутствия критического/адекватного прогнозирования будущего и высоких скоростей смены тенденций огромное количество проектов оказывается неудавшимися/незавершенными, рождая ложность/неточность представлений. Существующие в современности двойные стандарты реального и парадного, истинного и гламурного, основанного на существующем положении дел и полированном их преподнесении для демонстрации/проверки/документации высвечивают, ставшую уже обыденной, нормальность ненормального, связанную с симуляцией/ложью/дезинформацией. Они имеют место во всех социальных сферах, наиболее ярко проявляясь в политике, экономике, науке, образовании, статистике, рекламе, делопроизводстве, свидетельствуя о массовом впадении в идиотию. Как справедливо замечает Ж.-П. Сартр, «существует бесконечное число реальностей», «которые живут отрицанием в своей внутренней структуре как необходимым условием их существования» ^{[1, с. 85]}. Здесь мы сталкиваемся с одним из мощных принципов абсурда «говорить одно, думать другое, делать третье», запутывающим (намеренно/сознательно/рационально) личность/социальное в реально-жизненных проявлениях. Безусловно, при аналитическом сопоставлении документов/фактов/ситуаций, подверженных гламурной идеологии, и действительности можно выявить их иллюзорность и абсурдность, но этим никто не занимается. Подчеркнем, воспринимается подобное как нормальное состояние дел, не вызывая/не допуская критического отношения. Тем не менее, реальность может высветиться через покров гламурного, например, посредством языка. Вспомним современные оксюмороны, являющие собой сочетание несочетаемого: они созданы либо намеренно как комбинация противоречащего, либо в результате случайного каламбура, но соединение их элементов и вуалированный смысл рожденного имеют свои корни в действительности. В итоге мы получаем полное отсутствие смысла (абсурдность) или двойственность в их смысловой интерпретации (парадоксальность): мёртвые души, обыкновенное чудо, веселая грусть, зияющие высоты, новаторские традиции, свист тишины, секрет Полишинеля, честный мошенник, невыплаченная зарплата, прибавить на минус, с широко закрытыми глазами, виртуальная реальность, случайно нарочно, благоглупость, сумасшедшая мудрость, мрачно веселые, старая новость. Многие оксюмороны обнажают драматические ситуации гламурного социального, заявляя о себе как проблема, которую никто не воспринимает: один в толпе, организованный беспорядок, террариум друзей, мужественная женщина, женственный мужчина, нарядная обнажённость, бесконечный тупик, проживание мертвого, оглушительная тишина, нерегулярный образец. Другие оксюмороны явно указывают на технологичность и симулятивность современного бытия: искусственная трава, глухие окна, невидимые чернила, электрические свечи, пластиковые продукты и др. Приведенные оксюмороны свидетельствует об абсурдности социального, что в определенных контекстах при наличии рефлексивности помогает понять суть происходящего.

Как мы считаем, абсурд в современном культурном пространстве стал объективно-неконтролируемым, распространяясь ризоматично, что привело к состоянию кризисности/аномичности/деструктивности социального. В результате затяжного характера кризиса аномальное стало восприниматься в качестве нормы. Перечисленное, имеющее объективный характер, отразилось на субъективном, высвечиваясь в языке. Заметим, размышляя об абсурде, мы приходим к вопросу, еще больше усугубляющему его: неужели бытие и его феномены можно осмыслить с помощью языка, являющегося несовершенным орудием? Как мы считаем, можно. Другое дело, что сегодня как над бытийными ситуациями, так и рожденными на их почве оксюморонами большинство не рефлексирует. Вспомним предупреждение Ж.-П. Сартра в романе «Тошнота»: если слова исчезнут, то с ними исчезнет и «смысл вещей, их назначение, бледные метки, нанесенные людьми на их поверхность» ^{[2, с. 226]}. Сегодня слова в их внутренне-смысловой наполненности практически исчезли, потому что в социальном перестали задумываться над их глубинным содержанием, игнорируя хайдеггеровскую онтологическую формулу «Язык – дом бытия». Сложившаяся в современности ситуация заставляет предпринять исследование абсурда и осуществить поиск путей выхода из него.

Проблематичность ситуации заключается в том, что до сих пор нет единого понимания абсурда. Существует несколько этимологических версий слова, иллюстрирующих его первоначальную связь с акустикой и музыкой. Так, одна из версий указывает на греческие корни феномена, обозначающего нескладность и негармоничность. В «Тускуланских беседах» Цицерона высказывание «абсурдное звучание» используется в качестве отрицательной характеристики фальшиво играющего музыканта. Фридрих Клуге, а вслед за ним и П. Черных называют слово susurrus («свист»), легшее в основу слова «абсурд».

В европейских словарях упоминаются латинские слова absonus («какофонический») и surdus(«глухой»), смешение которых привело к новой форме слова. Сегодня латинское слово аbsurdus обозначает нелепость/глупость, что рождается из трактовки диссонанса как парадокса, усугубляя его отсутствием смысла. Подобное заставляет вспомнить логический закон противоречия, согласно которому недопустимо одновременно отрицание и утверждение, нарушение чего и приводит к абсурдности. Результат противоречия, приводящий к абсурду, показывает оборотную сторону смысла и ситуации, Зазеркальность. Подчеркнем, в современности абсурд относят к разряду труднопостижимых понятий, ввиду его ускользающего от здравого смысла характера, в чем проявляется парадоксальность: он одновременно есть и его нет, он имеет место в бытии, заполняя собой его пространства (как проявление воображения/мысли/речи/действия/эксперимента), но (при отсутствии рефлексивного взгляда на мир) расплывчат, иллюзорен и незаметен. Как справедливо замечает А. Камю, чувство абсурда «само по себе, в своей унылой наготе и тусклом свете,.. неуловимо. Однако сама эта трудность заслуживает обдумывания», хотя «возможно лишь перебрать видимости и ощутить климат» ^{[3, с. 120, 121]}.

Если обратиться к философской мысли, то абсурд как феномен прямо или косвенно попадал в оптику внимания мыслителей. Например, в Античности абсурд был эквивалентен Хаосу, олицетворяя нежелательное Космосу положение дел, что позволяет трактовать его одновременно как онтологическую и эстетическую категорию, иллюстрирующую отрицательное состояние. Сократ своим высказыванием «Я знаю, что я ничего не знаю» заявил об абсурдности в виде скепсиса, связанного с разрушением процесса познания и поиска истины. Подобное привело к новому пониманию феномена, раскрывая его гносеологический аспект: абсурд у греков стал обозначать отсутствие рационального компонента и логический тупик, связанные с тем, что рассуждение приводило к противоположной позиции и/или бессмыслице. В аристотелевской логике понимание ложного связано с невозможным, а значит абсурдным, которое есть неправда/обман/мнимость, мешающие познавательным процессам. В итоге абсурд находит проявление не только в речи, но и действиях. В средневековой мысли абсурд был связан с верой (вспомним, парафраз слов Тертуллиана Credo quia absurdum est /«верую, ибо абсурдно»), где вера предполагает, с одной стороны, противоречивость и ограниченность человеческого ума, с другой, необходимость рационального дискурса, тем самым выявляя свою парадоксальность, связанную одновременно с сакральным и мирским, разумным и чувственным. В контексте рационального дискурса абсурдом называлось все иррациональное, нелепо-преувеличенное, либо фантазийное и воображаемое, не связанное с просвещением и получением нового знания.

А. Камю считал, что абсурд есть невозможное, проявляющееся как возможное, что в очередной раз указывает на связь феномена с парадоксом как противоречием и, следовательно, дисгармоничностью, приводящими к перевесу отрицательного/несуществующего. Если обратиться к проблеме познания, то абсурд заявляет о себе в «столкновении между призванием человека и неразумным молчанием мира» (А. Камю), не дающим описать его в адекватных и при этом понятных личности категориях. Например, исследование феномена сознания приводит Ж.-П. Сартра к его пониманию как чистого ничто, «функция которого – отрицание, "ничто'жение" всего того, что не есть оно», способствуя его становлению и изменению ^{[4, с. 17]}. Для обозначения функционирования сознания философ вводит неологизм neantisation (неантизация/ничтожение), не поддающийся пониманию обыденному сознанию, тем самым создавая замкнутый круг абсурда, где Х объясняется через Y, отсылающий к Х.

Помимо перечисленного, к абсурду относят все непознанное или не поддающееся познанию, допуская, что со временем, благодаря расширению фокуса мировидения и развитию научного знания, абсурд может превратиться/обратиться в смысл. Неслучайно Ж. Делез называл абсурд «секретом смысла», требующим постижения/разгадывания.

Понимание абсурда как отсутствия логики и смысла приводит нас к интенциональности, связанной с существенным свойством сознания, направленным на объект и выдающим озабоченность бытием, свидетельствующим о включенности в него. Сама интенция (в переводе с латинского intentio – стремление, намерение) характеризуется направленностью сознания на определенную цель, что говорит о волевой способности к упорядочиванию и сопряжено со вниманием (по А. Блаженному, animi intentio – внимание ума). Ф. Брентано подчеркивал, что любой психический акт интенционален ввиду его направленности на нечто. У Э. Гуссерля интенция есть разновидность психического переживания, связанная с созерцанием, осмыслением и наполнением значением происходящего в бытии, что в итоге являет субъективное отношение к чему-либо. Во всех приведенных примерах интенциональность связана с гносеологической составляющей бытия личности. Помимо этого, интенция обладает нравственным аспектом, характеризуемым П. Абеляром как намерение, подвергаемое оцениванию со стороны Бога, А. Галесом – как средство достижения цели («то, что позволяет прийти к цели»). У Ф. Аквинского intentio и electio (выбор) суть составные части морального акта воли, ориентируемые практическим разумом. Во всех аналитических размышлениях по поводу интенциональности мы обнаруживаем такое свойство как направленность, что акцентирует заинтересованность/желательность/селективность как субъективный фактор включенности в бытие сдемонстрацией своего отношения к нему.

В контексте идеологии гламура происходит отрицание интенциональности, что приводит к ослаблению способности суждения и игнорированию нравственных принципов бытия. Отсутствие интенциональности является источником неразличения между истиной и заблуждением, идеалом/мечтой и фактичностью/реальностью, правдой и вымыслом. Мир воспринимается через призму гламурной пелены, где только красивое/молодое (новое, блестящее, полированное, зеркальное) /богатое принимается за стандарт. В итоге, как это ни абсурдно, человек бесконечно заводит романы с вещами (подчеркнем, не людьми), носящими легкомысленный характер ввиду того, что в механизме отношений наличествует образно-поверхностная, но не чувственно-осмысленная связь, не различающая образ вещи от самой вещи и ее функций. Абсурд романа с вещами высвечивает эгоизм личности, позиционирующей жизненное кредо «Я слишком велик для себя» (Ж. Сарман). И приведенное кредо, и роман с вещами – не более, чем заблуждение, рожденное, не в последнюю очередь, из-за отсутствия/игнорирования интенциональности. Об опасностях подобных взаимоотношений предупреждал Ж.-П. Сартр. В романе «Тошнота» подчеркивается, «предметы не должны нас беспокоить: ведь они не живые существа. Ими пользуются, их кладут на место, среди них живут, они полезны – вот и все» ^{[2, с. 19]}. В противном случае рождается «сладковатое омерзение», изводящее человека своей гнусностью (Ж.-П. Сартр). Исходя из вышесказанного, можно утверждать: гламурная идеология разрушает интенциональность как факт того, что «сознание не просто имеет в виду предмет, но придает ему смысл в зависимости от всего предшествующего опыта» ^{[4, с. 14]}, очередной раз подчеркивая абсурдность бытийного.

Более того, наличие интенциальности как свойства сознания приводит нас к проблеме отзвука и отклика. Как замечает Г. Башляр в «Поэтике пространства», «отзвуки распространяются в различных аспектах нашей жизни в этом мире, а отклик призывает нас задуматься о глубине нашей внутренней жизни» ^{[5, с. 14]}. Посредством отзвука мы входим в бытие, а с помощью отклика – «даем ему наш голос», тем самым делая бытие своим, присваивая его, то есть «отклик подменяет одно бытие другим» вследствие включенности/захваченности человека происходящим, что «пробуждает в нас неизведанные глубины», «буйство духа» и «глубины души» ^{[5, с. 14]}. Именно отклик дает дополнительные импульсы отзвуку, обогащая опыт личного бытия и логос о нем. Каждое мгновение бытия человека должно затрагивать его, заставляя сопереживать и соучаствовать/со-участвовать, тем самым выводя за рамки пассивного созерцания.Благодаря этому, личность, находящаяся в бытийном пути как процессе, находит разгадки на поставленные вопросы, ведь «сама наша жизнь представляет собой процесс решения вопросов» ^{[5, с. 23]}.Другое дело, что человеку для эффективного подключения к бытию необходимо чувствовать ритм времени и его импульсы, что дает возможность быть адекватным, своевременно отвечая на Вызовы современности.

Но в контексте гламурного социального мы наблюдаем негатив ситуации, связанной с отзвуком и откликом. Современная отчужденность/пассивность есть состояние выключенного из бытия субъекта, манипулируемого гламурными образами, погруженного в неосознаваемую рутинность и скуку, функционирующего как машина, что характеризует его, в большей мере, как человека гламурного – Homoglamurous, а среду его обитания – как гламурную. Отсутствие интенциональности свидетельствует о пассивности сознания, не способном придать «смыслы вещам в зависимости от опыта», и отсутствии рефлексивной оценки происходящего через призму «прекрасные или безобразные, истинные или ложные, реально существующие или воображаемые» ^{[4, с. 14]}, что свидетельствует об интеллектуально-нравственно-эстетическом сбое в бытии личности, приводящем к абсурдному. «Я мыслю», связанное с функционированием сознания, оборачивается в свою зеркальную противоположность – «Я не мыслю», подразумевая «Я мыслю гламурно», тем самым приводя в Зазеркалье. Подобная ситуация говорит о распаде единства мира, в рамках которого сознание не способно выполнять свою направленность на окружающее, проявляя интенциональность. Вследствие перечисленного, личность теряет способность открывать «творение ex nihilo [из ничего]» как его существование ^{[1, с. 79]}, что влечет игнорирование качественной характеристики бытия. Если быть точнее, то качество бытия как его отсутствие или негативные черты в виде враждебности/скользкости/липкости и повторяемая событийность-без-со-бытийности вызывает у индивида неприятные ощущения, например, как у Ж.-П. Сартра, чувство тошноты. Личное Вот-бытие распадается, теряя свою гармоничную целостность: в нем бытие-в-себе, разрушаясь, деформирует бытие-для-себя, бытие-для-других и бытие-напоказ-для-другого. В свою очередь, бытие-напоказ-для-другого является абсурдной формой Вот-бытия ввиду симулятивности/лицемерности/ложности/масочности, связанной с театральным позиционированием Я в гламурном социальном.

В фундаментальной работе Ж.-П. Сартра «Бытие и Ничто. Опыт феноменологической онтологии» встречаем важную в контексте нашего рассуждения об абсурде идею диалектического существования двух форм действительности, «взаимодополнительных составляющих реального, на манер тени и света», существующих одновременно ^{[1, с. 73]} – Небытия и Бытия. Небытие как Ничто противоречит Бытию, что говорит о «логической вторичности ничто по отношению к бытию», но «именно из бытия ничто конкретно извлекает свою действенность» ^{[1, с. 77, 79]}. Ж.-П. Сартр считает, что абсурд как небытие/Ничто «возникает в рамках человеческого ожидания», связанного с раскрытием бытия и тем самым подготавливая «одновременно к возможности небытия», обуславливая и поддерживая «суждение отрицания», имеющего свою основу в Ничто ^{[1, с. 66, 68]}. Как справедливо заметил философ-экзистенциалист, «ничто носит бытие в своей сердцевине», а «для того чтобы можно было сказать "нет", необходимо постоянное присутствие небытия в нас и вне нас, когда ничто преследует бытие» [1 с. 82, 73]. Более того, рассуждая далее, Ж.-П. Сартр пришел к идее о целенаправленности и структурности абсурда как деструкции бытия: «ничто не может быть ничто иначе, как если оно определенно себя ничтожит как ничто мира, то есть если в своем ничтожении оно направляется точно к этому миру, чтобы конструировать себя как отказ от мира» ^{[1, с. 82]}. Вывод из приведенной цепочки рассуждений одновременно неутешителен и оптимистичен, в зависимости от акцентов в его интерпретации, что создает предпосылки для рождения абсурдного: «нет небытия иначе, как на поверхности бытия», создавая напряжение и импульс к развитию ^{[1, с. 79]}. Встает закономерный вопрос о направленности развития: в сторону Бытия или Небытия, Нечто или Ничто, нормального положения дел или абсурда, смысла или бессмысленности?

В искусстве абсурд выступает в качестве стилевого приема, базирующегося на отсутствии смысла и причинно-следственных связей, а также случайности в развитии сюжетной линии/действий персонажей, повторяемости ситуаций/слов, показе в виде гротеска нелепостей/бессмыслиц, использовании парадоксов/неожиданных словосочетаний/поворотов событий и пр., что делает его довольно привлекательным для авторов, особенно современных. Дело в том, что в творчестве абсурд благодаря наличию противоречия как нарушения логики/норм/правил обнаруживает довольно мощный позитивный потенциал и стимул к развертыванию драматургического плана, о чем неоднократно писали многие теоретики. Так, Я. Шенкман справедливо подчеркивает, абсурд «знаменует собой иную точку зрения на явления и предметы и основан на особом типе логики – на логике, свободной от стереотипов обыденного сознания, от клише и всего того, что лежит на линии “земного” (хотя нередко и использует готовые блоки обыденного сознания, но лишь затем, чтобы их дискредитировать)» ^{[6, с. 55]}.

Абсурд как художественно-стилевой прием меняет оптику видения и рождает новый язык высказывания. Например, Д. Хармс в своем творчестве визуально-образно иллюстрировал не только погружение в абсурдную реальность с целью поиска «конкретного предмета, очищенного от литературной и обиходной шелухи», но и выработал свой неповторимый философско-художественный язык, который смог, как замечает Ж.-Ф. Жаккар, «выразить невыразимое». Это «язык магический, превосходящий разум и позволяющий придать смысл тому, что “смыслов сонные стада” никогда не могли выразить» ^{[7, с.77]}.

В целом, исходя из анализа теоретических источников, выделим пять основных онто-гносе-аксиологических характеристик понимания абсурда. Во-первых, это – метафизическая категория, связанная с выходом за пределы рационального. Подобное приводит к его второму, гносеологическому пониманию, связанному с отсутствием логики и/или бессмыслице/исчезновению смысла, что влечет за собой, в-третьих, проявление абсурдности в действиях/поступках. В-четвертых, совокупное соединение перечисленного трансформирует аксиологический аспект, связанный с ценностной шкалой бытия личности/социального: ключевые Абсолюты модифицируются путем отрицания, свидетельствующем о трансгрессивном нарушении границ дозволенного. В-пятых, абсурд можно отнести к эстетической категории, существующей в виде стилевого приема, потому что его проявления (намеренно/интуитивно/спонтанно) обнаруживают себя в художественном творчестве, олицетворяя мир наоборот/перевертыш/Зазеркалье.

Как мы считаем, абсурд рождается в недрах Бытия между Бытием как жизнью и Ничто как смертью, являя собой Ничто в виде отрицания в рамках Нечто как формы Бытия. Дело в том, что согласно онтологическому закону единства и борьбы противоположностей, существование абсурда изначально заложено в бытии как диалектическая противоположность реальности/смыслу. Данное положения позволяет говорить о вечности абсурда как феномена реальности, обладающего свойством являться-в-своем-явлении, заполняя пространства социального/личного. Абсурд обладает всей полнотой бытия, но не воспринимается во всем своем объеме, потому что современный человек утратил способность суждения и критического восприятия реальности. В результате этого рождается параллельный мир Ничто, реально существующий как одновременная противоположность Бытия/Нечто, заставляя говорить о нем как Небытии. Вспомним сартровскую характеристику: «Ничто не может себя ничтожить иначе как на фоне бытия. Если ничто может быть явлено, то не перед, не после бытия, не, вообще говоря, вне бытия, но только в самих недрах бытия, в его сердцевине, как некий червь» ^{[1, с.86]}.

Мир абсурда противоположен миру смысла как Нечто, позволяя называть его Ничто. Ввиду его ничтожения Нечто и рождения мира бессмысленности/чепухи, начинающей занимать место смысла, мы приходим к пониманию абсурда не только как небытия бытийствующего, отрицающего Нечто и существующего в виде Ничто, но и как бытия небытийствующего, где Ничто трансформируется в Нечто, заявляя о себе в полный голос в пространстве гламурного социального. Абсурд как Ничто, находясь в пределах Нечто, встречается с человеком уже в-этой-стороне-бытия, а его тотальность говорит о том, что не только личность, но и бытие социального соскользнули в Небытие-в-рамках-Бытия. Именно абсурд как Ничто становится местом сосредоточения «всех неудавшихся проектов, всех неточных представлений, всех исчезнувших или придуманных существ» ^{[1, с.83]}. Подчеркнем, последние не относятся к разряду древней мифологии: они – плод фантазии современной мифизации существующего, тиражируемого в гламурном социальном и становящихся реальностью.

Подобное приводит к утверждению: абсурд – это вселенная/все-ленная (принципиален акцент, сделанный еще пифагорейцами, на частице все), заполняющая/наполняющая собой огромные пространства объективного и субъективного, существующая везде, где живет человек (вспомним, в русском языке слово «вселенная» связано со словом «вселение»/в-селение, то есть то, что обитаемо и населено). Абсурд усугубляет парадоксальность, делая невозможное возможным и давая ему жизнь, заменяющую реальность, без смысла в гламурной благоглупости.

Вселенность абсурда заставляет говорить о его неоднородности и множестве модусов проявления, например, детский, взрослый (мужской/женский), ситуативный, речевой, поведенческий, литературно-театральный, стилистический и проч., что обусловлено многообразием бытия и спецификой работы разума, которому наряду с порождением смысла присуще и порождение противоположности – чепухи, вздора, глупости, абракадабры. Более того, человек нередко не воспринимает абсурд в качестве бессмыслицы/чепухи. И дело здесь не только в отсутствии рефлексивно-критического взгляда на мир. Порою абсурд в виде положений/ситуаций преподносится как аксиоматическая норма/реальность, требующая ее восприятия без комментарий. Вспомним, абсурдность мифов, где фантастичный мир богов, обладающих вечной молодостью, абсолютным знанием и всемогуществом, воспринимался как реальность.

Подчеркнем, в современности/со-временности абсурд проявляется во всех ипостасях, заставляя говорить о своей масштабности. Данное положение требует прояснения относительно гламурного социального.

Если брать абсурд применительно к современной ситуации, то, как мы писали, он оказывается многозначным феноменом, имеющим онто-гносе-аксиологический статус. Его вселенность, связанная с распространением в социальном, свидетельствует о вирулентности вируса абсурда. В пользу этого говорят и диалектические законы, согласно которым отрицание отрицания, осуществляя борьбу с противоположностью, способно преумножать свои позиции. «Ничто не может быть ничто иначе, как если оно определенно себя ничтожит как ничто мира, то есть если в своем ничтожении оно направляется точно к этому миру, чтобы конструировать себя как отказ от мира» ^{[1, с. 82]}. Более того, закономерным является факт: бесконечно появляющиеся формы позитивности рождают негативность и ее разновидности.

При пассивном Вот-бытии личности Ничто заслоняет собой Нечто, усугубляя состояние кризисности как в малом, так и в большом. Абсурд как Ничто, оказавшись в-этой-стороне-бытия, то есть в пределах Бытия как Нечто, буквально подчиняет себе все социокультурное пространство, заставляя «мир соскользнуть в ничто» ^{[1, с. 83]}. Перечисленное приводит к точке зрения, согласно которой в современности абсурд выступает и как бытие, и как способ бытия, где ключевой фигурой его возникновения и распространения выступает человек: он «осуществляет возникновение Ничто в мире», тем самым выражая особую «существенную связь человеческой реальности с миром» ^{[1, с. 89]}. По мнению Ж.-П. Сартра, ответственность за появление абсурдного лежит на человеке ввиду того, что он «есть единственное бытие, посредством которого может быть совершенно разрушение» ^{[1, с. 69]}. Более того, философ подчеркивает, что разрушительные функции личности осознанны: как объективный факт «разрушение предполагает и понимание ничто как такового до всякого суждения и способ действия перед лицом ничто» ^{[1, с. 69]}. В одном русле с ним мыслит и А. Камю, подчеркнувший, что «червь гнездится в сердце человека. Там-то его и надо искать» ^{[3, с.113]}.

В повседневных практиках личности абсурд связан с видимостью работы/ничего-не-деланьем/бездельем, что влечет за собой скуку и апатию. Можно утверждать, в гламурном социальном «возник тот отравленный покой, который приносят беззаботность, сон души и смертельно опасное самоотречение» ^{[3, с. 131]}. Человек погрузился в состояние глубокого сна, в том числе, связанного с функционированием критического и практического разума. В таком выключенном состоянии абсурд становится неуловимым, потому что он задан современному индивиду изначально.

В пространстве гламурного социального человек не событиен/не со-бытиен и не поэтичен/не по-этичен. Сам гламурный облик дивида, как и его попытки проявлений в бытии, слова и поступки – абсурд/нелепость. Человек становится безличной оболочкой/формой, не заполненной содержанием, уподобляясь пластмассовым феноменам современной культуры – кукле Барби и ее другу Кену. Полость личность позволяет манипулятивным технологиям внедряться в ее жизнь. Манипулирование посредством тиражирования и визуализации, сопровождаемое энергийно-эмоциональным слоганом, делают свое дело: все принимается к сведению в качестве образца для подражания, где «упорство и прозорливость являются привилегированными зрителями того нечеловеческого игрового действия, в ходе которого репликами обмениваются абсурд, надежда и смерть» ^{[3, с. 119]}. В итоге абсурд подавляет и изводит личность, подводя ее к пессимистическому выводу: «нет кары ужаснее, чем нескончаемая работа без пользы и надежд впереди» ^{[3, с.235]}.

Необходимо обратить внимание и на тот факт, что социальное также играет определенную роль в создании ситуации абсурда, в том числе, посредством манипуляционных идеологических практик, способствуя появлению разлада между личностью и окружающим его миром. По М. Хайдеггеру, абсурдность социального связана с тем, что «человеческая реальность сразу возникает как "обложенная" бытием, она "находит себя" (sich befinden) в бытии, и одновременно человеческая реальность заставляет бытие, которое ее осаждает, расположиться вокруг нее в форме мира» ^{[1, с. 80]}. Неслучайно способом преодоления абсурдного является, в первую очередь, овнутрение «бытия далей», то есть обнаружение себя и собственного Вот-бытия как «непроявленного состояния» в бытии мира. Но при осуществлении овнутрения как смысло-целевого наполнения собственного бытия необходимо помнить о предупреждении Х. Ортеги-и-Гассета, связанном со значимостью знания пределов, что позволяет не переходить границ, а значит – избежать абсурда ^{[7, с. 247]}. Подчеркнем, пренебрежительное отношение к содержанию и его смыслу, отсутствие критики лжи и знания пределов приводит к бессмыслице, рождая абсурд как грань действительности, приводя к негативности и ущербности.

Ввиду того, что гламур становиться для современного поколения первостепенной средой обитания, то человек изначально приобщается жить в этой среде по заданным правилам общества, то есть требуя и потребляя, но не подвергая ничего осмыслению/рефлексии над собой/происходящим и не действуя. Усугубляет ситуацию и современная наука, обладающая правдоподобным видом: она вводит человека в заблуждения, делая неспособным различать правду от вымысла. Отчаянная «жажда ясности, зов которой раздается в глубинах человеческой души» ^{[3, с.132]}, подменяется иллюзией ясности. Истинное познание вуалируется, заменяясь мифизированными научными теориями, возвышающими личность ученого и делая из него поп-ученого. Как замечает А. Камю, «атака на разум» уже в ХХ веке стала более напористей. Визуализированная мифизированная информация, пускаемая в тираж, воспринимается некритично. Подчеркнем, сегодня мир объясняется и познается посредством образа. Сам образ абсурден: в нем есть противоречие между естественным и искусственным, сделанным посредством высоких технологий. Современный образ не поэтичен/не по-этичен: в нем утрируется (техно)эстетичность, но отсутствуют интеллектуальный и нравственный аспекты. Наука превращается в искусство, преподносясь в виде театрализованного представления научного открытия/идеи/гипотезы и воспринимаясь реципиентами некритично. Вследствие этого, привычка мыслить не складывается, поэтому всепроникающе-обволакивающая абсурдность бытия не осознается, что выступает в качестве еще одного абсурда для личности как Homo sapiens.

Абсурд влияет на пространство и время, подчиняя их своей нелепой логике. Так, гламурные пространства социального становятся глянцево-зеркальными, виртуальными и ризоматичными, вносящими хаос и беспорядок в их восприятие личностью. Хаотичность абсурда обусловлена тем, что его противоречивые пространства накладываются друг на друга, где каждая из сторон претендует на первенство в социальном (например, реальное и фантазийное/мифизированное, смысловое и глупое). При этом пространство, не имеющее места в действительности, неожиданно (не в последнюю очередь благодаря высоким технологиям), начинает жить реальной жизнью, внедряя свой стандарт в бытие социального.

Типичное для гламура абсурдное понимание пространства и того, кем оно сотворено/со-творено, встречаем в «Детской песенке из Де-Севр», включенной Поль Элюаром в сборник «Поэзия невольная и поэзия умышленная»: «В Париже есть улица; на улице – дом; в доме – лестница; на лестнице – комната, в комнате – стол; на столе – скатерка; на скатерке – клетка; в клетке – гнездо; в гнезде – яйцо; в яйце – птица. Птица своротила яйцо; яйцо своротило гнездо; гнездо своротило клетку; клетка своротила скатерку; скатерка своротила стол; стол своротил комнату; комната своротила лестницу; лестница своротила дом; дом своротил улицу; улица своротила город Париж» ^{[8, с. 13]}. Подчеркнем, в современности подобные тексты, попадая в фокус внимания творческих личностей, визуализируются и театрализуются, пускаясь в тираж. Благодаря подобному приему место реальности занимает воображаемое, воспринимаемое в качестве действительности.

Абсурдность времени связана с тем, что оно безвозвратно утекает, не заполняясь ничем, в том числе, смысложизненными поисками. В итоге течение времени (иллюзорно) останавливается, превращаясь в бытии личности в вечное теперь: в нем нет ни прошлого, ни будущего, а только бесконечно тянущееся настоящее как изматывающее индивида il y a(Э. Левинас). Более того, сама жизнь человека вместо направленности в будущее фокусируется на иллюзиях о себе, где преобразования/пре-образования оставлены на завтра/позже/когда-нибудь, и «подобная непоследовательность по-своему восхитительна» ^{[3, с.123]}. Единственным событием, имеющим не-со-бытийный характер, является потребность в постоянном, безумно-бездумное потреблении, но и оно доставляет радость на мгновение.

Абсурдной можно считать и саму идеологию гламура, мифологизирующей свои ключевые доминанты (красоту, молодость и богатство) и придавая им статус вечности в пределах Вот-бытия отдельной личности, имеющей начало и конец. Идеология гламура исключает смертность человеческого удела, что само по себе является абсурдным ввиду финализации бытия личности и присутствия смерти на протяжении всей ее жизни. Более того, красота, молодость и богатство не обладают постоянством, имея тенденцию к диалектическим изменениям. Молодость – краткий этап биологической жизни личности. Красота – характеристика условная и относительная, способная к цветению и увяданию. Она бывает присуща и совершенно физически некрасивой личности, и старости. Богатство относительно, и в условиях современности, подверженной нестабильному развитию и кризисам, может как увеличиваться, так и уменьшаться (нередко – исчезать совсем). Но идеология гламура возводит перечисленные константы в Абсолют, намеренно утрируя их и тем самым вмешиваясь в естественный ход времени и событий: молодость пытаются продлить, красоту сделать, богатство симулировать. Перечисленное носит искусственный характер, нарушая код человеческой жизни, что приводит к ситуации абсурдности.

В целом можно утверждать, модусы абсурда (объективный и субъективный, социальный и личный) взаимообуславливают друг друга, что говорит об их диалектической связи. Личность постоянно погружена в абсурдное, впитывая в себя его константы, но при этом и индивидуальное продуцирует собственное абсурдное, пуская его в тираж социального.

Подводя итоги, обозначим следующие аспекты.

Нечто и Ничто создают диалектическую полноту бытия, где Нечто образует смыслообразующий фон, а Ничто – вселенную абсурда, где царит бессмыслица и алогичное. Абсурд как онтологическое, представляя собой пространственную бытийную координату, постепенно заполнил собой все социокультурное и человеческое, значительно трансформировав аксиологическое и гносеологическое. Труднопостижимость абсурда усугубляет специфика его бытийствования в виде мерцания/мигания: Ничто «скользит как некое небытие по поверхности фона» ^{[3, с. 71]}, создаваемого Нечто.

Идеология гламура, обездушивающая личность и превращающая ее в бездумного/безумного потребителя, доводит все до пределов: индивид трансформируется в дивида, становясь отчужденным, то есть выключенным из бытия, тем самым переводя свою жизнь в состояние абсурдности.

Абсурд открывает иной способ жить, связанный с симуляцией реального и нагромождением бессмыслицы/глупости/чепухи, свидетельствуя о болезни духа. Абсурд как симулятивное искусство жить превращается в реальность, обнажая свое лицо в потерянности, отчаянии, скуке, тревожности, анонимности, языке, вызывая тем самым тошноту (от) бытия. Тиражируемое отсутствие смысла приводит неожиданно к его нахождению там, где его нет, что, в свою очередь, рождает абсурд абсурдного.

Чтобы выбраться из вселенной абсурда и экзистенциально прозреть, необходимо жить в модусе быть (по А. Камю, уметь «быть в живых» ^{[3, с.184]}) и иметь экзистенциальные планы. Благодаря этому появиться возможность осуществить прыжок над пропастью абсурда, выступающий в качестве метафоры метафизического бунта, на который способен человек. Прыжок как бунт олицетворяет присутствие в бытии и понимание «давящего гнета судьбы», несогласие со сложившимся положением дел, в чем высвечивается его ценность. В рамках метафизического бунта необходимо проявить мужество быть, связанное с ясностью сознания, здравомыслием и пониманием того, что «судьба – это ведь не наказание» ^{[3, с.188]}.

Особое место в противостоянии абсурду занимают рефлексивность и интенциональность. Умение мыслить есть величайшая сила, позволяющая отграничиться от абсурда и создать собственный мир, обладающий ценностями. Рефлексивность помогает избежать бегства в гламурные иллюзии повседневности и их призрачные царства. Включенность в бытие и наличие собственной шкалы ценностей выступает в качестве метафизической основы, структурирующей триаду интеллектуального – морального – эстетического и гармонизируя отношения как человека с самим собой, так и с окружающим миром, преодолевая невыносимый разлад, вносимый абсурдом.

Как существо рефлексирующее, человек должен признать и принять абсурд бытия, чтобы перевести ситуацию в иное русло, где «абсурд перестает быть абсурдом» ^{[3, с. 252-253]}. Мысль придает содержательность всему происходящему и одухотворяет бытие. В связи с этим, личность должна научиться заново мыслить и думать, потому что рефлексия необходима личности не только в ее опыте, но и как вдохновляющая сила, способствующая проявлению творческого подхода ко всему происходящему. Индивида необходимо вернуть в смятение духа, в сомнение и вопрошание о бытии/себе. Осознанная мысль помогает принять уроки абсурда, а творческий подход – исправить ситуацию. Более того, необходима интенциональность, связанная с осознанной-направленностью-на-Нечто(Ничто), тем самым воспитывая человека, включенного в бытие, то есть инклюзивного по своей природе. Но для подобного воспитания требуется упорство как со стороны воспитателя, так и воспитанника, помогающего выстоять в абсурде и даже победить его.

Прыжок как бунт и наличие рефлексивности возвращает веру в смысл жизни и жажду жить событийно/со-бытийно, переживая огромное количество эпизодов и приключений. Разнообразие опыта помогает выстроить собственную шкалу ценностей, что положительно скажется на нравственном облике личности. Здесь сработает диалектический закон перехода количественных изменений в качественные. Каждый должен прожить «приключение своей жизни в отпущенные на нее сроки», помня о границах бытия/ума/действий ^{[3, с. 179]}.

Ввиду хаотичности, мифологичности и беспредельности абсурда, говорящих в пользу ярко выраженного дионисийского начала, необходимо возрождение и распространение аполлонического начала, связанного с чувством меры, разумным проявлением, мудростью, самоограничением. Именно аполлоническое начало способно возродить индивидуальное, размытое в дионисийском абсурдно-гламурном.

Еще одним рецептом исцеления можно назвать творчество, дарующее возможность прожить не одну жизнь, потому что в себе как Вот-бытии и собственных творениях/художественных произведениях/про-из-ведениях личность заново осознает пережитое, самоосуществляясь и фиксируя его как приключение/при-ключе-ние. Более того, произведения искусства подразумевают различные интерпретации, показывающие с новых позиций лики абсурда, обличая их. Произведения искусства иллюстрируют многообразие абсурдного пространства и его опасности, ставя реципиента перед выбором жить в абсурде и/или иметь мужество противостоять ему. Подчеркнем, само творчество должно быть не абсурдным по своей сути: в нем абсурд ставиться в качестве онто-гносе-аксиологической проблемы.

Рефлексивность и творческий подход к бытию вносят структурность и ясность в абсурдное пространство социального/личного, приводя его в состояние осмысленности как неабсурдности и научая трудиться, иметь самообладание, проявлять терпимость к встречающимся абсурдным проявлениям, адекватно оценивать ситуацию и свои силы, тем самым помогая достигать высоких результатов в своем Вот-бытии. Благодаря этому индивид придает форму своей судьбе.

Еще одной мощной преградой абсурду выступает нравственность проявлений личности, следующей в своих словах и поступках голосу совести, не теряющей не при каких обстоятельствах человечности и человеческого. Нравственность маркирует границы проявлений личности, структурируя ее и выводя из абсурдного состояния, связанного с принципом «все позволено». Именно в этом проявляется величие человека, чья жизнь обладает смыслом и базируется на системе ценностей. Среди ключевых ценностей бытия такой личности, не боящейся собственного Вот-бытия и имеющей мужество Быть является вера (в себя/людей/судьбу/Бога/Абсолюты), помогающая противостоять абсурду и преодолеть отчаяние, сопровождающее это состояние.