The social time: constructive definition, exhaustive conceptualization, or categorical fiction?

Gizha Andrew Vladimirovich PhD in Philosophy Docent, the department of Philosophy, Donetsk National Technical University 83120, Ukraine, Donetskaya oblast', g. Donetsk, ul. N. Ostrovskogo, 26, kv. 55 andry@vnet.dn.ua Other publications by this author

Устремляясь по пути придания социальным и гуманитарным исследованиям необходимой формы логической строгости и обязательности, приличествующие подлинной научности, методологические наметки гуманитариев направлены – исторически – на прохождение тех же стадий, что были характерны для естественнонаучного становления методологической базы.

Важнейший этап становления классической механики Ньютона заключается в формулировке им соответствующих определений времени и пространства, сделанные в точной привязке к поставленной гносеологической задаче. Данные априорные констатации выполнены образцово и могут служить точным ориентиром для подобной работы в иных сферах познания, в том числе и социально-гуманитарных.

Исходя из этого, возникают три направления такой ориентации. Первый, и вполне очевидный – введение соответствующих концептов в социологические теории ньютоподобным – аксиоматическим - образом. Второй, менее очевидный, ведет к выявлению внутренней логики функционирования категорий пространства и времени в массиве апробированных научных теорий с целью продолжить ее обоснованным образом за пределы собственно описания природных материальных объектов и процессов. Третий, еще менее очевидный, заключается в признании излишними какие-либо дальнейшие модификации их содержания в силу естественной выработки в них познавательного потенциала. В последнем варианте имеется в виду, что – возможно - введение сущностных измерений в социально-исторической области оптимальнее делать вне категориальной структуры пространственно-временного типа.

Краткая история вопроса. Весьма активно работа по содержательной наработке концепта «социальное время и пространство», «времени человеческого бытия» шла в 1970-80-х годах в отечественной традиции. Здесь можно указать работы Виноградского В.Г., Лоя А.Н., Трубникова Н.Н., Черникова В.Г., Яковлева В.П. и др. Одновременно с этим активно развивалось философское осмысление естественнонаучной практики, касающейся, в том числе, и категорий пространства и времени. Подробная библиография по этому направлению достаточно обширна и приведена в ^[5]. Общей темой двух указанных направлений служила трактовка множественности форм времени, связанная, в частности, с формами движения. Выдвигалась идея, что социальное время является высшей формой времени и вообще служит ключом к этой теме (Яковлев В.П.). В 1980-х годах прозвучала мотивированная критика подобных суждений (статьи Аронова Р.А. и Тереньева В.В., Артыкова Т.А. и Молчанова Ю.Б. – см. ^[5]).

В настоящее время тема социального времени (пространства) продолжается как в онтологической ипостаси (см., напр., Попов ^[11], Бузин ^[1]), так и в прикладных социологических аспектах – Паламарчук ^[10], Головащина ^[6].

Автор в ^[5] провел детальное концептуальное обобщение представлений о времени и пространстве, существующие в философии и физике, с подробным разбором существующих позиций, с выделением степени их обоснованности с выходом на лежащие в их основании аксиоматические предпосылки. Последнее означает достижение метаконцептуальной формы рациональности, включающее в рассмотрение интуитивно-художественную способность суждения. Универсализация мышления, выраженная в согласованном синергетизме основных форм суждения, ведет, соответственно, к выявлению истоков существующих концепций времени и пространства, к целостному видению проблемы времени как таковой.

Исходных аксиоматик две, это (1) внешне-количественный подход к определению времени и пространства и (2) предположение субстанциальности этих структур, выделение их как обладающего семантически-собирательной силой первоэлемента культуры.

Первое ведет к неискоренимой абстракции в познании, поскольку время и пространство базируются в этом случае на количественно-измеримых параметрах бытия, продуцируя формирование картины мира с доминированием отчужденных форм сущего, т.е. время и пространство становятся природноподобными, универсализируются в контексте количественной определенности. Это поистине дурная бесконечность в еще более тягостном варианте, нежели та его форма, которую столь эмоционально воспринимал Паскаль.

Вторая трактовка несет возможность проведения должной конкретизации познания, связывая все аспекты бытия, от природы до человека, включает все движения в перспективу общего космического круговорота. Здесь, таким образом, отчуждение количественной фрагментации бытия имеет шанс быть преодоленным.

С другой стороны, трансцендирование осколочной и рассыпающейся фрагментарности, естественно присущее этому подходу, потенциально – в своем теоретическом развитии - ведет к смене старых форм социальности в практике революционного насилия. Репрессии революционных действий накладывают жесткую меру на бесконечно распадающийся старый мир, в личностно (а не только исторически) короткое время фундаментально перестраивая существующую негодную общественно-политическую основу.

Выбор той или иной пространственно-временной концептуализации составляет исходный базис для масштабного программного социального действия. Таким образом, сугубо теоретическое и отвлеченное решение идеолога (оно может быть и плохо рефлексированным, полуосознанным) относительно содержательности начальной аксиоматизации своих воззрений происходит в рамках его конечной целевой установки: хочет ли он существенной трансформации общественных отношений или же, напротив, работает в интересах консервации наличного положения дел.

Работы по проблеме социального времени эту ситуацию призваны концептуализировать по высоким меркам истинностного научного исследования, однако вмешивающиеся мировоззренческие предпочтения заставляют отступить строгую логику рассуждений, в ряде случаев просто игнорируя ее требования. Дело может даже обстоять таким образом, что практика рассуждений на эту тему просто пародируется при внешне серьезной и наукообразной стилистике ее выражения. Примером может случить статья Эйхенберга (ее разбор см. в ^[4]), выдержанная в тонах вполне юмористического повествования.

Краткое, но существенное представление идей социального времени и пространства мы видим в работе Семашко Л.М. ^[13]. Оценка идей самого Л.М. Семашко требует отдельного рассмотрения, но его обзор выдержан в достаточно объективной и критически верной акцентировке проблемных моментов. Так, он совершенно верно указывает на факт (приводя мнение И. Валлерстайна) отсутствия концепции социального времени у Маркса, Дюркгейма и Вебера. Это красноречивая и много о чем говорящая констатация. Также Семашко дает адекватную оценку известной работе М. Кастельса, подчеркивая, что «при всех своих достоинствах, концепция времени Кастельса страдает, во-первых, определенной фантастичностью и утопичностью, а во-вторых, отсутствием конструктивных параметров социального пространства-времени сетевого общества» ^{[13, разд. 2.2.]}.

Формулировка проблемы. В конечном счете, средоточие проблем определения категории социальных пространства и времени заключается в конкретном наполнении их собственно социальным материалом. Однако эта конкретность нередко вырождается в произвольную и поверхностную беглость перечисления структур и циклов, присущих исторической жизни общества. Есть еще один момент, не слишком выраженный в суждениях о времени, но достаточно важный. Время и пространство могут признаваться универсальными факторами/параметрами бытия, но не фундаментальными, и потому выход от абстракций отвлеченных суждений к работающей конкретике остается не найденным. Так, П. Штомпке пишет: «время, как и пространство, являются универсальным контекстом социальной жизни". Время рассматривается в качестве конституирующего фактора любого социального изменения. Различаются два времени: "количественное" - часы, календари, т.е. физическое и "качественное", социальное, которое регулируется обществом. Выделяются шесть функций социального времени, определяемых активностью общества. Время имеет форму ресурса, который можно потреблять, экономить, распределять» (цит. по ^[13]). Несложно видеть, что здесь, во-первых, представление времени отягощено излишней метафоричностью, выраженной в трактовке времени как ресурса, а во-вторых, основой предложенной универсальности является все та же количественно-календарная сторона времени и выйти за пределы формализованного инструментализма не удается. Несомненна необходимость преодоления путаницы субъективных предпочтений, произвольных, только внешне обоснованных высказываний и собственно чистого теоретизирования, когда дело не доходит до приложения достигнутого понимания к существующим социальным контекстам. Все это весьма наглядно указывает на сохраняющуюся актуальность темы времени и требует, собственно, просто выполнения своеобразного философского долга по выполнению завета Гегеля относительно философии, которая, по его известному определению, «есть эпоха, схваченная в мысли».

Содержательная разработка проблемы. Вопрос о социальном времени фокусирует ряд явных понятийных пробелов, преодоление которых необходимо не только для описания именно социального времени, но выводит на широкий круг задач формирования методологии гуманитарно-социального знания. Отметим три основных этапа, общих для подавляющего большинства тем социально-гуманитарного исследования.

Первоначально требуется составить обоснованное суждение относительно самого подхода к теме времени и пространства. Далее выбранную аксиоматику следует понятийно развернуть в конкретную и системно организованную содержательность. Заключительный же этап должен продемонстрировать возможность реального приложения концепции социального времени к вопросам осмысления социальных процессов, показать эффективность их сущностного описания в терминах и рамках установленного концепта.

Разумеется, здесь вряд ли можно однозначно и общезначимо указать безусловные ходы мысли в чисто логическом, доказуемом варианте. Точность математических формул в философском рассуждении недостижима, но строгость мысли обязательна.

Мы можем оспаривать многие промежуточные утверждения, находить и анализировать их основу, но в конечном итоге приходится однозначно решать ключевой вопрос генезиса наших последующих суждений. Так или иначе, но избежать момента выбора полной определенности нельзя. Философия в своем тысячелетнем развитии дала методологические ориентиры в виде принципов познания. Один из них гласит – «истина конкретна», и что движение познания происходит от абстрактного к конкретному. Но слишком часто обязательные к исполнению гегелевские (и иные) требования берутся академически отвлеченно и составляют не основу исследования, не служат направляющим маяком движения мысли, но пребывают исключительно в практике схоластического преподавания. Вместе с тем, это положение работает вполне реально и, ориентируясь в рассуждениях на то направление их развертывания, которое позволяет достичь именно конкретики и системности представления, мы находимся на пути к истинностным суждениям.

Системность мысли должна присутствовать и предполагаться с самого начала, с ее исходной формулировки. Континуум человеческого мира двойственен, включает в свою бытийную непрерывность как материальную сторону, так и идеальную. Единство такого бытия, внешне разграниченного в известном вопросе философии о первичности, стоит в процессе познания под знаком проблематизации. Его требуется либо принять и обосновать в его всеобщности, либо отказаться от него и свести бытие к сонму слабо скоординированных, и только внутренне упорядоченных островков человеческого присутствия. Второй путь, между прочим, реализуется, в том числе, и в концепции, отождествляющей формы движения и формы времени и пространства. Автор в ^[5] провел критическое рассмотрение такого подхода, который не реализует принципы философского истинностного познания и не позволяет выйти на уровень растущей понятийной конкретизации.

Пространственно-временное представление является объединяющей структурой бытия, и в таком качестве оно имеет отношение как собственно к материальному бытию, так и к мышлению. Его понимание отвечает структуре мышления, выделенной Гегелем: «...Различают обычно голое рассудочное понятие и понятие разума. Однако это различие не следует понимать так, что существуют двоякого рода понятия, а скорее так, что наша деятельность либо остается на одной лишь отрицательной и абстрактной форме понятия, либо понимает его согласно его истинной природе, как вместе с тем положительное и конкретное» ^{[2, с. 368]}.

«Голое рассудочное понятие» как раз и содержит положение о времени и пространстве как о формах «всеобщей координации», как «универсальной количественной определенности бытия» ^{[12, с. 87]}. Это именно абстрактная форма понятия, не способная к саморазвитию и насыщению содержательной конкретностью: категория пространства, как нас уверяют, фиксирует абстрактную всеобщность бытия, которая «…представляет собой абстрактное, чистое количество, лишенное качественной определенности» ^{[12, с. 88]}.

В целом, если следовать строго по форме выражения, то цитируемые авторы повторяют гегелевское определение пространства, но оно дано в «Философии природы», в разделе «Механика» и отвечает исследованию природы, но не историко-социального многообразия. Гегель здесь пишет: «Первым, или непосредственным определением природы является абстрактная всеобщность ее вне-себя-бытия, его лишенное опосредствования безразличие, пространство» ^{[3, с. 44]}. С природными объектами на уровне механического движения именно так дело и обстоит, но что нас заставляет универсализировать данное суждение и фиксировать его содержательность как завершенную? Подтолкнуть на этот путь может исключительно механистическое представление сущего, тот самый механицизм, который в конце XX столетия (когда был издан сборник) должен был бы восприниматься как некое маргинальное недоразумение.

Любопытно, что авторы данного сборника допускают метод обоснования, достойный средневековой схоластической казуистики. Они находят возражение против признания времени и пространства фундаментальными концептами в том духе, что сами они поддерживают идею их абстрактно-количественной и внешней определенности, а она не может быть фундаментальным фактором развития материи. Читаем обоснование: «Иногда пространство и время трактуют как фундаментальные отношения, что, несомненно, означает абсолютизацию внешности, желание представить их исключительными по сравнению с другими отношениями материального мира. К тому же фундаментальность в данном случае означает, что пространство и время выступают определяющими факторами, основанием по отношению ко всем другим отношениям. Но ведь они сами, как внешность, определяются внутренним, сущностью» ^{[12, с. 93]}.

Разумеется, если авторы приняли за основу внешне-количественное определение, то на фундаментальный, базисный уровень толкования с проведением конкретизации данных понятий выйти невозможно.

Здесь мы встречаем не только результат работы сознания в абстрагирующих рамках сугубо рассудочной деятельности, но, одновременно, видим изоляцию и противопоставление представления о времени и пространстве их понятию, которое требуется определенным образом выработать, а не просто аксиоматически высказать с самого начала. «Вещь в себе, - пишет Гегель, - обозначает предмет, абстрагированный от всего, что он составляет для сознания» ^{[2, с. 161]}. И далее: «Однако появляется потребность познать это тождество, эту пустую вещь в себе. Познать означает не что иное, как знать предмет соответственно его определенному содержанию. Но определенное содержание заключает в себе многообразную связь и служит основанием связи со многими другими предметами» ^{[2, с. 163]}.

В этом гегелевском суждении под предметом надо разуметь, конечно, не только предметную данность как таковую, но и вообще любую содержательность.

Создается впечатление, что исследования по теме социального времени, являющиеся частью более обширных социологических теорий, игнорируют положения методологического характера, нацеленных на выстраивание истинностных способов рассуждений, и делают это в силу двух причин. Первое, это простое невежество авторов в практике научного познания на уровне понимания истории и логики развития концептов теоретической физики. Здесь необходимо знание не только популярно изложенных этапов истории науки, но и ясное понимание математического аппарата физики. Иными словами, в небрежности ученых-социологов просматривается элементарное незнание ими как высшей математики, так и методов теоретической физики. Это факт гуманитарного снобизма и выражает он скрытый комплекс методологической неполноценности социальных дисциплин. Второе, это намеренное игнорирование требований истинностного мышления. Причина такого отторжения – в идеологической ангажированности исследователя, его политических пристрастиях, когда суждения базируются на субъективных пристрастиях, и всячески избегают принудительного действия логики объективного понятийного развития. Этот вариант в отношении Кастельса выделен мною в статье ^[4].

Вопрос о времени и пространстве не имеет завершенного решения и в физике с ее богатейшей практикой концептуализаций, использующих математические формализмы. Так, обычно считается, что ньютоновское плоское пространство и равномерно текущее время преобразуются в 4-мерное многообразие в специальной теории относительности и, соответственно, в неэвклидово многообразие в общей теории относительности. А.А. Логунов с сотрудниками разработали концепцию ^{[7; 8; 9]}, описывающую гравитационное поле не в эйнштейновской трактовке, как искривленное пространство-время, а в виде обычного энергетического поля, распространяющегося в плоском пространстве-времени Минковского. Таким образом, делается попытка продолжить эвристический потенциал ньютоновского описания в область релятивистской физики и теории тяготения.

Относительно нашей темы, это означает продолжение использования привычной трактовки времени и пространства, все тех же ньютоновских концептов и в описаниях обществ современного, информационного типа. Впрочем, именно в этом моменте ссылка на физику не является обязательной, т.к. гуманитарно-социальные дисциплины должны самостоятельно обосновать необходимость перехода к иному пространственному описанию применительно к характеру общества настоящего времени. Если бы такая необходимость была актуальной и выполнимой, то мы уже знакомились бы с такими социологическими концепциями, которые принципиально иначе вскрывают суть происходящих событий и процессов, нежели это делает, скажем, социология классических величин. Могут сказать, что такие концепции есть, и действительно, учения, расходящиеся с той же марксовой теорией, присутствуют в изрядном количестве. Но в их трактовках нет выполнения требования понятийной связности содержания (принцип логического расширения), подобно тому, как это реализуется в физике: в классическом пределе все новейшие представления выходят на обычное ньютоновское описание. Никакой связности в социологических концепциях мы не наблюдаем.

Если же нам возразят, что для новых теорий нет необходимости в предельных случаях переходить в, скажем, марксову интерпретацию (поскольку они ее вообще отрицают), то возникает следующее требование: в таком случае, если претензия имеет глобальный характер, то и новое описание должно распространяться на всю известную историю человеческих обществ и давать ее в качественно ином ключе понимания.

Все же наблюдаемые изворачивания ученых социологов и историков нацелены либо на поддержку существующего статуса мирового господства финансового капитализма с его разделением труда и капиталов, либо на сохранение собственного реноме как ученых с минимальными усилиями.

Чтобы понятие социального пространства и времени стало конструктивным, если это вообще возможно, его содержание должно быть логическим продолжением соответствующих концептуализаций в естественнонаучных теориях. Только после корректной методологической выработки направления обобщения в условиях социума встанет вопрос о его значимости. Оно вполне может стать конструктивно излишним, не дающим принципиально новый взгляд на развитие и функционирование социума и его историчности. Пока же можно констатировать содержательную мнимость искомых категорий, отличающихся субъективностью и произвольностью в определениях. Их работоспособность не раскрыта и не несет необходимого дополнения к существующему описанию. Ученый социолог, доказывая необходимость введения особых «форм существования социальной материи», т.е. социального времени и пространства и достаточно произвольно вводя их, может хоть выпрыгнуть из штанов от усердия, но, тем не менее, останется все в том же трехмерном евклидовом пространстве и астрономическом времени. Он может даже начать бегать вокруг своего письменного стола, накручивая круги в мнимом «социальном пространстве» и отмеряя их столь же мнимым «социальным временем» - все это не изменит факта посюсторонности его пребывания в банальной трехмерности его комнаты.

Что касается практики функционирования категорий пространства и времени в физике, от классической механики до физики микрочастиц, то соответствующая понятийная логика складывается в ряд этапов. Их центральным связующим звеном является момент настоящего, «теперь». Именно в нем выражена суть времени как такового. Подробно все метаморфозы выработки обоснованных представлений о времени в направлении приближения к его понятию даны в ^[5]. Результат обобщения логики формирования понятия времени (и пространства) выражается в понятии процессуального, овремененного пространства. Его элементом являются характерные процессы, становящаяся длительность. В контексте перехода от континуума точечных событий к многообразию процессов осуществляется конкретизация гегелевского положения о времени как «процессе самих действительных вещей», и далее возможно обоснованное конструирование моделей историко-социального времени.