Crimes against the state and public order in the towns of Tambov province of Russia in the late 19th – the early 20th centuries

Преступления против государственного и общественного порядка по уголовному законодательству Российской Империи включали в себя широкий спектр уголовно наказуемых деяний, направленных против религии, государства и общества. Из данной категории преступлений наиболее распространенными были различные преступления попротив общественного порядка и нравственности (против порядка управления), преступления по должности, а также подделка денег. По данным губернской статистики в 1883-1884 гг. за преступления против государственного и общественного порядка в Тамбовской губернии было осуждено 406 чел. Из них крестьян – 274 (67,5%), городских обывателей (мещан, купцов и почетных граждан) – 43 (10,6%). В конце XIX в. в 1897­­-1898 гг. за эти преступления осужден 331 чел.: крестьян – 250 (75,5%), городских сословий – 39 (9,6%). Городские сословия давали высокую степень криминогенности (доля их в общем населении губернии составляла около 5%, а доля этой сословной группы в общем количестве осужденных – 11%), а криминогенность крестьянства по преступлениям данной категории была наименьшей по сравнению с личностными (против личности) и имущественными (против собственности частных лиц) преступлениями (85% - по личностным, 80% – по имущественным преступлениям, при доле сельских сословий в населении губернии более 90%) [подсчитано по: 7, 8, 12, 13]. Это дает право утверждать, что степень распространенности преступлений против государственного и общественного порядка в городах была выше, чем в селах.

Значительную часть преступлений против общественного порядка и нравственности составляли мелкое хулиганство и сопротивление властям. Хулиганское поведение, спровоцированное пьянством, на улицах городов губернии было явлением заметным и угрожающим. Корреспондент из г. Шацка писал в заметке «Тамбовских губернских ведомостей», что часто запоздалые пешеходы в праздничные дни всецело отдаются на волю разгулявшихся слобожан или рекрутов, которые с криками «зарежу», «убью», свободно носятся от одного трактира к другому ^{[17, с. 3]}.

Городские власти относились серьезно к проявлениям уличной преступности и стремились их пресекать. В ночное время вероятность совершения правонарушений возрастала, поэтому существовала практика ночного патрулирования тамбовских городов, т.н. ночных обходов, силами полиции и военных. Очень часто горожане оказывали сопротивление патрулю, и он сам становился объектом нападения. В Тамбове в 1873 г. ночной обход, состоявший из унтер–офицера полиции Григорьева и 2–х солдат Рязанского полка, в 11-м часу вечера на Гребенниковой улице встретился с толпой из 15-ти человек, «из коих некоторые играли на гармониках, пели неприличные песни и вообще производили шум». На просьбу Григорьева прекратить толпа ответила руганью, а затем были нанесены побои обходу [15. Ф. 1286. Оп. 33. Д. 367. Л. 60].

Нередко в столкновениях с представителями власти при сопротивлении горожан в ход шли не только кулаки, но и применялось оружие, иногда отобранное у самих солдат. В Тамбове в 1878 г. ночной обход из 4-х человек следовал по Дубовой улице. Ими был задержан в состоянии опьянения служащий на железной дороге слесарь. Он оказал сопротивление и начал наносить побои обходу, причем к нему на помощь присоединился вышедший из трактира его товарищ мещанин Костиков. Слесарь нанес ножевые раны унтер–офицеру и явившемуся на помощь городовому [15. Ф. 1286. Оп. 39. Д. 864. Л. 224об.-225]. В Липецке в 1872 г. во время Владимирской ярмарки помощник полицейского пристава Болотов, бывший в обходе, заметил позднюю торговлю в питейном заведении мещанина Зиновьева. Болотов предложил виноторговцу мещанину Александрову закрыть кабак. Но он и находившиеся там посетители – двое липецких мещан Сидоров и Раков, оказали сопротивление. Александров нанес удар рядовому и сорвал у него штык с пояса, а Раков бросал камнями в солдат и кричал: «Бей их!» [15. Ф. 1286. Оп. 33. Д. 367. Л. 58-58об.].

Представителям полиции иногда оказывали сопротивление даже военнослужащие, что говорило о низкой степени уважения к представителям правопорядка. В г. Темникове в 1873 г. ночной обход из унтер-офицера полиции Бородулина, еще одного унтер–офицера и 2-х нижних чинов уездной команды в первом часу ночи услышал в доме мещан Поляковых шум. Обход зашел в избу и увидел, как написано в донесении, «трех неизвестных людей и двух женщин». Квартирант, находившийся в избе, – унтер-офицер Сазонов, схватил охотничье ружье и нанес прикладом удары в голову Бородулину и рядовому уездной команды. Они потеряли сознание. Неизвестные мужчины бросились на второго унтер-офицера и рядового. Офицер был сбит с ног, у него сорвали саблю и изорвали шинель [15. Ф. 1286. Оп. 33. Д. 367. Л. 75=75об.].

Все эти случаи красноречиво говорят о степени уважения горожан губернии к власти и правопорядку. Большинство случаев сопротивления властям совершали именно представители традиционных городских сословий, а не крестьяне, т.к. неуважение к должностным лицам крестьяне выказывали очень редко ^{[2, с. 1225]}.

Архивные данные предоставляют нам информацию, что горожане не проявляли уважение и к судебной системе и представителям судов. На правовую культуру общества положительно влиял факт открытости и прозрачности судебной системы. Судебная реформа открыла возможность непосредственного участия жителей России в работе судов в качестве присяжных. Это был, безусловно, прогрессивный факт. Но к участию в работе модернизированной судебной системы горожане относились подчас как к лишней обузе. В качестве присяжных заседателей не явились с 4-го по 7-е сентября 1883 г. в Темников на сессию Временного отделения Тамбовского окружного суда купцы из заштатного г. Кадома Антон Шемякин, Павел Сапельников и купеческий сын Николай Зябриков. Все они предоставили в качестве законного оправдания медицинские свидетельства о болезни, выданные кадомским городовым врачом Петром Дорошенко. Врач в свидетельствах удостоверил, что данные лица были больны, и это состояние препятствовало не только их явке на суд, но и вообще выходу их из собственного дома. Но у властей возникло подозрение, и было начато следственное дело по обвинению Дорошенко в выдаче ложного свидетельства. Свидетели утверждали, что Зябликов все время был здоров, а 8-го сентября уехал в село Богоявленье по торговым делам. Сапельников и Шемякин тоже были замечены свидетелями в занятии торговыми делами. Купцы при допросе все отрицали. Другие свидетели подтверждали их болезнь, правда, все они были так или иначе связаны с купцами и их семьями, например, были прислугой. Врачебное заключение в этом деле было таково, что за давностью «не представлялось возможным составить определенное понятие о болезнях». Следственные действия происходили через 5 месяцев после фактических событий, все признаки болезни у купцов, естественно, прошли. Купцы предоставили рецепты, выписанные Дорошенко. Врачебная комиссия установила, что они действительно соответствовали болезням, указанным в свидетельствах. Обвинение не было доказано [5. Ф. 66. Оп. 2. Д. 509].

Трудно поверить во внезапную болезнь сразу трех присяжных из одного города. Все купцы вели интенсивную торговлю. В начале сентября отлучаться на три дня в уездный город для них было явно обременительно и невыгодно. По-видимому, их тяготила явная для них бессмысленность участия в этих судебных процедурах в качестве присяжных. Куда проще было представить справку о болезни. Для врача написать соответствующее свидетельства и рецепты тоже было нетрудно. Возможно, коррупционный след прослеживался и в том, что обвинение было в конечном итоге так и не доказано, хотя все факты явно были налицо. В этом деле отчетливо видна низкая степень правосознания городских обывателей.

Неуважение к судебной системе и представителям судов проявляло не только купечество, но и представители других сословных групп. В 1871 г. Министру юстиции был направлен рапорт о происшествии в Тамбове, в котором участвовал сын коллежского советника Николай Попов [15. Ф. 1405. Оп. 69. Д. 1811]. 21 июня мировым судьей Клоссом разбиралось дело о самовольном удержании документов о звании и происхождении сына коллежского секретаря Попова содержателем театра Григорьевым. Это тот самый антрепренер Григорьев, о котором упоминал в своих мемуарных воспоминаниях театральный актер и писатель В.А. Гиляровский: «В конце шестидесятых, в начале семидеся­тых годов в Тамбове славился антрепре­нер Григорий Иванович Григорьев. На­стоящая фамилия его была Аносов. Он был родом из воронежских купцов, но, еще будучи юношей, почув­ствовал «божественный ужас»: бросил прилавок, ро­дительский дом и пошел впроголодь странствовать с бродячей труппой, пока через много лет не получил наследство после родителей. К этому времени он уже играл первые роли резонеров и решил сам содержать театр» ^{[4, с. 167]}. После допроса выставленного Поповым свидетеля, Попов заявил, что т.к. из его показаний открылось новое обстоятельство о нахождении документов у театрального машиниста, то он не желает допроса остальных свидетелей. Хотя из этого дела неясно, каким образом Попов был связан с театральными тамбовскими кругами, и в чем была суть истории с удержанием документов, криминальные коллизии в этой среде неудивительны. Согласно воспоминаниям В.А. Гиляровского, квартира Григорьева при театре и сам театр «были вечно уплотнена бродяжным актерским людом», пьянство и драки были обычным явлением ^{[4, с. 168]}. А еще один заочный участник этого дела – театральный машинист Иван Семилетов, был заядлый любитель пьяных похождений, «во хмелю был буен» ^[3].

После своего заявления, не дождавшись окончания дела, Попов удалился. Ввиду произошедшего, судья Клосс прекратил производство этого дела. Через несколько часов Попов вернулся и, подойдя к судейскому столу, спросил, чем кончилось его дело с Григорьевым. Клосс ответил, что «вследствие заявления его, Попова, записанного в протокол и ухода из камеры суда, дело прекращено производством». Тогда он, со словами: «Позвольте вас поблагодарить!», тростью ударил Клосса по щеке. На вопрос судьи: «Что вы сделали?», Попов ответил: «Я был у товарища прокурора Евреинова и по приказанию его сделал это, потому что других средств у меня нет добыть себе хлеб и пристанище, а носить кули, воровать и просить я не способен!» [15. Ф. 1405. Оп. 69. Д. 1811. Л. 8об.]. Свидетели утверждали, что после удара Попов добавил: «Мне прокурор приказал ударить тебя по роже» [15. Ф. 1405. Оп. 69. Д. 1811. Л. 9]. Клосс составил акт и предоставил его судебному следователю, после чего Попова заключили в тюремный замок. Интересно, что в этом акте Клосс не упомянул подстрекательство Попова лицом прокурорского надзора. Сам обвиняемый впоследствии отрицал эти слова. Возможно из–за присутствия данного момента в деле, рапорт об этом происшествии составлен не тамбовским окружным прокурором, а в высшей инстанции, прокурором Саратовской судебной палаты, в ведении которой находилась тамбовская прокуратура.

На вопрос следователя о причинах такого поступка, Попов просил дать ему время отдохнуть и придти в себя от раздраженного состояния, в которое «привел его мировой судья Клосс своими действиями по существу разбиравшегося дела и крайне резким и обидным с ним обращением» [15. Ф. 1405. Оп. 69. Д. 1811. Л. 6об.]. В рапорте указано, что, хотя пока невозможно установить психическое состояние Попова в момент преступления, по внешнему виду и его словам «можно с большой достоверностью предположить, что перед самым совершением преступления Попов был несколько выпивши» [15. Ф. 1405. Оп. 69. Д. 1811. Л. 7]. Такое поведение Попова объяснимо с точки зрения традиционных правовых воззрений. Не получив от суда должного удовлетворения своих требований, он почувствовал себя оскорбленным и решил отомстить.

Мотив мести встречался и в возникавших трудовых конфликтах и спорах, в которых проявлялось отсутствие должного уважения к представителям власти. В 1872 г. в г. Козлов прибыл надворный советник Николаенко, управляющий Почтовой частью в губернии, для ревизии местной почтовой конторы. После окончания ревизии он остановился на квартире у козловского почтмейстера Глембоцкого. В 12 часов ночи в окно квартиры было брошено три камня, один из которых попал в голову Николаенко, причинив значительные ушибы. После этого Николаенко приказал двум почтальонам встать у входа в квартиру с обнаженными саблями и охранять его до утра. Утром он отбыл в Тамбов, приказав Глембоцкому донести полицмейстеру об этом случае и найти виновных. Виновные же оказались двое уволенных от службы по результатам ревизии – сортировщики Попов и Седиков. Их видели в тот вечер у окна квартиры. Вечером они не стали приводить задуманное в исполнение, так как рядом с Николаенко находился Глембоцкий, пользовавшийся любовью и уважением почтовых служащих. Боясь случайно ранить его, они решились дождаться ночи, и только когда Николаенко остался один, кинули в него камни [15. Ф. 1286. Оп. 33. Д. 367. Л. 67-69].

Анализ двух последних следственных дел показывает, что личностный фактор играл в подобных преступлениях решающую роль. Именно в личностях конкретных судей, должностных лиц, а не в решениях государственной или судебной системы, обыватели видели возникшую проблему. Решить эти проблемы, а точнее отомстить за несправедливость, они пытались с точки зрения традиционного права.

Одним из видов антигосударственных преступлений являлось фальшивомонетничество, изготовление поддельных денежных знаков. Местная власть уделяла значительное внимание такого рода преступлениям. В тамбовских городах случаи обнаружения сбыта фальшивых денег или раскрытия полицией преступного производства встречались не слишком часто. По сведениям губернаторских отчетов в 1885-1886 гг. в городах губернии обнаружено 9 случаев обращения фальшивых денежных знаков и задержан один человек – в г. Козлове сбытчик фальшивых кредитных билетов уроженец другой губернии крестьянин Рыжков. В уездах за те же 2 года обнаружено 19 случаев обращения фальшивых денег ^{[9, с. 16; 10, с. 17–18]}. В губернаторских отчетах за 1887-1888 гг. сообщалось об обнаружении преступного производства по изготовлению фальшивых кредитных билетов и монет. Все они были обнаружены в 3-х деревнях различных уездов губернии и в моршанском и спасском тюремных замках ^{[11, с. 14–15; 12, с. 19]}. В городах, казалось бы, фальшивомонетничество должно быть более распространено, чем в деревне, по причине большей ресурсной и технической обеспеченности. Но в Тамбовской губернии подделкой и сбытом фальшивых денег занимались по большей части крестьяне, а изготовление фальшивых денег происходило в сельской местности или в местах заключения (хотя тюрьмы территориально находились в городах, они составляли обособленную закрытую часть городского социума). Одна из возможных причин этого – меньшее внимание полиции, возможность затаить преступное производство, что непосредственно в городских условиях было объективно тяжелее.

Случаи изготовления и сбыта фальшивых денежных знаков были значительно распространены в местах заключения. В тамбовском тюремном замке в 1879 г. была обнаружена продажа арестантом Липатовым фальшивых монет достоинством в 20 копеек. В подделке тот не сознался и объяснил, что этим занимался бежавший недавно из тюрьмы арестант Игнат Потапкин [15. Ф. 1286. Оп. 40. Д. 598. Л. 202об.]. Удавалось тюремному начальству обнаруживать и материал для изготовления денег. В 1881 г. в г. Усмани в камере тюрьмы, где содержались 4-е человека, приговоренные к каторге, было обнаружено 16 фальшивых 20-ти копеечных монет и материал для их производства ^{[6, с. 17]}. О любопытном случае, связанном с обнаружением сбыта и подделки денег в тюрьме, сообщал губернаторский отчет за 1887 г. В этом деле опять фигурирует поддельная 20-ти копеечная монета. В г. Спасске местный арестант подал во время обедни на свечи монету в 20 копеек, которая оказалась фальшивой. Произведенный обыск обнаружил материалы для производства фальшивых монет ^{[11, с. 15]}. Любопытно, что именно религиозное чувство привело к краху преступного производства. Традиционное религиозное чувство и достаточно высоко технологичный род преступления были тесно связаны: люди с традиционным сознанием обладали достаточным уровнем знаний для такого рода преступлений. Но именно это сознание приводило к нелогичным для здравого смысла поступкам. К тому же, религиозное чувство здесь носит несколько извращенный характер: подавать на свечи фальшивой (а значит, греховной) монетой. Впрочем, этот случай с фальшивыми деньгами оказался в спасском тюремном замке не последним. На следующий год при обыске в одной из камер опять были обнаружены станки для изготовления серебряных монет ^{[12, с. 19]}.

Подделывали в местах заключения не только монеты. В г. Шацке в 1870 г. на ярмарке арестован шацкий мещанин Николай Островский, у которого оказалась поддельная печать, сделанная из аспидного камня. На одной стороне была вырезана надпись: «Печать Алгасовского волостного правления Моршанского уезда», на другой стороне: «Печать Пичаевского Волостного правления Моршанского уезда». При допросе Островский объяснил, что печать ему передал крестьянин Рязанской губернии Иван Клюковкин, который несколько дней назад был освобожден из шацкой тюрьмы. Полицией были приняты меры к его розыску [15. Ф. 1286. Оп. 32. Д. 1817. Л. 236]. Этот случай с обнаружением поддельной печати говорил о серьезности намерений преступников. Ведь печать как–то предполагалось использовать, возможно, для серьезных преступлений, направленных против государственных органов, их имущества и финансов. Такого рода преступления уже характерны не для традиционной преступности, а для преступности модернизированного общества

В донесении министру МВД за 1875 г. сообщалось о случае обнаружения и задержания распространителя фальшивых денежных знаков уже непосредственно в городе, а именно в губернском центре [15. Ф. 1286. Оп. 32. Д. 371. Л. 28–28об.]. Полицейский Василий Брянкин услышал слова неизвестного человека, проходившего по Казанскому мосту: «Если бы Бог дал спустить остальные, то уехал бы домой, да только, кажется, дураков стало уменьшаться» [там же. Л. 28]. Полицейский заподозрил этого человека и начал слежку. Неизвестный заглянул в лавку, купил различные товары, а затем зашел в кабак на Покровской улице. Брянкин затем вошел в это заведение и спросил жену содержателя, что делает здесь этот человек. Оказалось, что он купил чарку водки с разменом 3-х рублевого билета. Полицейский взял этот билет и в лавке купца Дорохова показал его чиновнику Архангельскому. Тот признал его фальшивым. Человек был задержан и доставлен в полицию. У него обнаружили еще 10 таких же билетов выпуска 1866 г. Сбытчиком оказался крестьянин из села Ржаксы Кирсановского уезда Александр Вырапаев. Брянкину объявлена благодарность и в этом донесении у министра «почтительнейше» спрашивали разрешение о выдаче в награду Брянкину 15 рублей серебром [15. Ф. 1286. Оп. 32. Д. 371. Л. 28–28об.].

О задержании и раскрытии производства поддельных денег сообщалось в губернаторском отчете за 1883 г. ^{[7, с. 16]}. В том году в г. Борисоглебске полицией задержаны два человека. Привлекли внимание они тем, что расплатились в гостинице сомнительной серебряной монетой в 20 копеек. При них было обнаружено целых 600 таких монет. Дальнейшие розыскные мероприятия привели в Урюпинскую станицу Войска Донского, где было раскрыто целое производство. При этом двое борисоглебских полицейских надзирателей, командированных в розыск по данному делу, Образцов и Покровский, устояли перед взяткой в 10 тысяч рублей. Как отмечал губернаторский отчет, они получали «самое ничтожное содержание по службе» и все равно устояли «пред соблазнительным подкупом» За это начальство поощрило их денежной наградой по 100 рублей каждому ^{[7, с. 16]}.

Эти два случая интересны тем вниманием к поощрению заслуг тамбовских служителей правопорядка. Это внимание наводит на мысль, что случаи, когда полицейские и другие властные чины все–таки не смогли устоять «пред соблазнительным подкупом», так же происходили.

К нарушениям закона представителями властей (преступления по должности) относилась не только взятки. У некоторых чинов был доступ к казенным деньгам. О краже казенных денег сообщалось в полицейском донесении за 1879 г. [15. Ф. 1286. Оп. 40. Д. 598. Л. 302об.–303об.].В Козлове в 1879 г. присяжный местного уездного казначейства (присяжные в казначействе занимались охраной казенных денег) унтер–офицер Семенов во время своего дежурства, после того как казначей и бухгалтер ушли, похитил из сундука с гербовой бумагой 188 рублей из 196-ти рублей, там находившихся. Эта сумма была довольно значительна, она превышала годовое жалованье присяжного. На другой день Семенов в пьяном виде был задержан жандармами в трактире при станции Козловской железной дороги. При обыске у него был найден ключ от сундука с гербовой бумагой и 179 рублей, т.о. за один день Семенов сумел истратить 8 рублей казенных денег. Украденные деньги были возвращены в казначейство, а недостающие 8 рублей в тот же день пополнены уездным казначеем. Спонтанность и плохая подготовленность данного преступления говорила о традиционности сознания преступника

Преступления против веры и Православной церкви по Имперскому уголовному законодательству включали в себя многосоставный перечень деяний, оскорбляющих религию и нравственность. Такие деяния были уголовно наказуемы вплоть до исчезновения церковной и религиозной составляющей из уголовного права в 1917 г. Конфессиональный состав горожан губернии был однороден. На протяжении исследуемого периода практически все горожане являлись православными верующими, прихожанами Русской Православной Церкви. Религиозность (как обрядовая внешняя, так и внутренняя мистическая) была тесно вплетена в повседневность горожан. Нельзя сказать, что процессы модернизации в городах губернии привели к какому-то значительному падению религиозности городских жителей. Зачатки атеистических настроений в малочисленной среде городской интеллигенции и набожность значительной части горожан иногда вызывали конфликты на такой чувствительной почве, как религиозная. Этот вопрос можно прояснить, рассматривая одно из следственных дел [5. Ф. 66. Оп. 2. Д. 329]. В 1881 г. в г. Елатьме в доме мещанина Ивана Сорокина собрались гости. В числе них были 21-летний учитель гимназии Федор Малютин, купец Егор Макашин и купеческий сын Иван Зиновьев. Все были пьяны, играли в карты. На следующий день Зиновьев и Макашин многим рассказывали о якобы бывших на том вечере богохульных речах учителя и его религиозном споре с собравшимися. Зиновьев рассказывал одному приятелю, что после вечера, возвращаясь вместе с Макашиным и учителем Малютиным, вместе с купцом побили учителя за слова против Бога. На вопрос, что в чем именно заключались эти слова, Зиновьев говорил ему, что когда все выпили и разговоры оживились, «зашла речь об устройстве мира и тверди небесной. Малютин стал тогда отвергать твердь небесную и присутствие на ней господа Бога и душ человеческих» [5. Ф. 66. Оп. 2. Д. 329. Л. 25–26об.]. Было заведено следственное дело по обвинению учителя в богохульстве и порицании веры. Но на следствии Зиновьев и Макашин заявили, что, так как были пьяны, ничего не могут сказать по поводу якобы бывшего религиозного спора. Малютин рассказал следователю, что никаких разговоров о религии и православной церкви не вел. Другие лица, бывшие в гостях у Сорокина, как и сам хозяин, также отрицали какие либо разговоры о Боге и православной вере. Следователь не нашел основания привлекать Малютина в качестве обвиняемого и прекратил дело. О событиях после вечера Макашин, Зиновьев и Малютин умалчивали, ссылаясь на опьянение.

Очевидно, Зиновьев и Макашин, опасаясь последствий избиения ими Малютина, решили не откровенничать перед следствием. Да и цели официального осуждения учителя у них не было, за этот грех в понимании традиционного общества обязательно последует не людское, а суровое Божье наказание. За попранные религиозные чувства учитель уже ответил перед ними в рамках обычного права – был побит. Городской провинциальный социум отвергал и осуждал малейшие попытки антирелигиозных атеистических проявлений у его членов. На начальном этапе модернизации область нравственно-религиозной культуры оставалась глубоко традиционной. Если же допустить, что никаких антирелигиозных разговоров Малютин на вечере у Сорокина не заводил, то вероятно, неприязненное отношение купцов к учителю послужило поводом к распространению ими клеветнических слухов. Такое поведение Зиновьева и Макашина также вполне отвечает традиционным поведенческим установкам.

Еще одним примером решительных действий горожан к тем лицам, которые оскорбляли их религиозное сознание, было событие, произошедшее в г. Борисоглебске в 1880 г. и освященное в заметке губернских ведомостей. 22 декабря 1880 г. в Часовенной церкви на Базарной площади поймали вора. Один из церковных сторожей в 12-м часу ночи заметил в церкви огонь. Сторож подкрался к воротам и запер их задвижкой, затем он ударил в набат. К церкви сбежались сторожа базарных лавок. Как только открыли дверь, вор бросился бежать, но церковный сторож ударил его дубиной. Вора связали, из карманов его вытрясли до 3 рублей медных денег, взятых из церковного ящика. Как писал корреспондент, «после сего оставалось известить полицию и сдать мошенника. Но не тут-то было! Русскому человеку надо еще поиздеваться над пойманным вором, как кошке над мышкой». Сторожа начали бить связанного. Ему проломили голову, переломали ноги, несмотря на мольбу его о пощаде со словами: «Ведь я зла людям не сделал, а оскорбил только Бога». Бившие его ему отвечали: «Собаке собачья и честь». Явился квартальный надзиратель и вора доставили в тюремный замок. Осматривавший его доктор заключил, что он в ближайшее время умрет от причиненных истязаний ^{[16, С. 2]}. Горожане, также как и сельские крестьяне, как преступление и грех воспринимали церковную татьбу, т.е. кражу из церкви. Как отмечалось в исследовании В.Б. Безгина, «наш мужик считает нехристем, каким-то зверем того человека, который покусится обокрасть церковь» ^[1]. Подобное жестокое наказание такого человека в рамках традиционного общества как какой-то значительный грех не воспринималось и в народном сознании не противоречило заповедям христианского миролюбия.

На наш взгляд, справедлив вывод о том, что степень распространенности преступлений против государственного и общественного порядка в городах была выше, чем в селах. Значительную часть таких преступлений составляли мелкое хулиганство и сопротивление властям. Большинство случаев сопротивления властям совершали именно представители традиционных городских сословий, а не крестьяне. Архивные данные предоставляют нам информацию, что горожане не проявляли должного уважения к органам правопорядка, судебной системе и другим представителям органов власти. В тамбовских городах случаи обнаружения сбыта фальшивых денег или раскрытия полицией преступного производства встречались не слишком часто. Городской провинциальный социум отвергал и осуждал малейшие попытки антирелигиозных атеистических проявлений у его членов. Судебно-следственные материалы показывают, что правовая культура и правосознание горожан оставались под влиянием обычного права, а в отдельных случаях городской менталитет подстраивал и использовал новые правовые реалии вполне в рамках обычного права. Архивная информация говорит нам о большом влиянии личностного фактора в подобных преступлениях, о традиционности сознания преступника.