The fate of the Slavic world in the twentieth century

Boltaevskii Andrei Andreevich PhD in History associate professor of the Department of Philosophical and Socio-Humanitarian Disciplines at Moscow State University of Food Production 129085, Russia, g. Moscow, ul. Godovikova, 9, stroenie 25 boltaev83@mail.ru Other publications by this author

Pryadko Igor' Petrovich PhD in Cultural Studies Docent, political and social sciences department, Moscow State University of Civil Engineering 129337, Russia, Moscow, Yaroslavskoe Shosse st., 26 priadcko.igor2011@yandex.ru Other publications by this author

Прошедший век оказался одним из самых сложных и противоречивых для истории славянства. Начало этого века было ознаменовано социальными потрясениями в крупнейшем из славянских государств – России, обретением независимости целым рядом славянских народов после распада Австро-Венгрии, формированием югославянского государства. Завершение данного столетия сопровождалось распадом политического единства, которое после Второй мировой войны составляли славянские страны в рамках Варшавского договора и Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ). К этому следует добавить дезинтеграцию Югославии (СФРЮ), «цивилизованный» развод Чехии и Словакии, вступление ряда славянских государств в военный блок НАТО. Уже само начало XX в. было встречено властителями дум в славянских странах весьма насторожено. Нельзя тут не вспомнить слова русского консервативного политика и публициста М.О Меньшикова, написанные в преддверии новой эпохи: «Вот он, таинственный XX век: неведомый, загадочный и, во всяком случае, еще чуждый нам, надвигающийся как белое привидение с закрытыми глазами» ^{[1, с.5]}. Не менее драматично восприятие нового века было у политического антипода М.О. Меньшикова, поэта-символиста А.А. Блока, слушавшего «музыку революции» и, разумеется, не разделявшего консервативных идей упомянутого выше мыслителя:

Двадцатый век… Еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла,

Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла…

Немалое значение для осмысления дальнейших судеб славянской цивилизации имели историософские концепции, появившиеся в начале столетия и получившие распространение в его первой четверти. Стоит здесь упомянуть идеи «чехословакизма», интегрального «югославянства», панславизма, евразийства, сменовеховства и национал-большевизма. Все эти историософские концепции по-разному пытались осмыслить место славянства или отдельных славянских народов среди других этносов и цивилизаций. На базе историко-философских теорий возникали идеологии, одни из которых обосновывали практику интеграции славянского мира, а другие напротив, подчеркивали уникальность того или иного этноса, противопоставляли его остальным.

События начала прошлого века породили еще один культурный феномен – русскую эмиграцию, прообраз дисперсного существования русского этноса среди других этносов и культур, его существования уже как национального меньшинства в государствах, получивших независимость после распада СССР. Именно в среде интеллигенции первой волны появились такие плодотворные идейные течения, как сменовеховство и евразийство. Следует особо отметить, что представители русской эмигрантской интеллигенции обогатили культуры тех славянских стран, которые стали местом пребывания русских диаспор. Наиболее благоприятные условия для диалога славянских культур сложились в Югославии и Чехословакии, меньшие возможности для развития русской культуры в эмиграции и воздействия ее на культуру страны пребывания были в Польше, что не удивительно: историческая память поляков и русских налагает особый отпечаток на взаимоотношения этих двух славянских этносов.

Отсутствие понимания ценности общеславянского единства, глубокий социокультурный раскол между отдельными славянскими народами, шаткость начал самобытной культурности – все эти черты, выявленные выдающимся славистом В.И. Ламанским, характеризуют отношения между славянскими государствами в XX веке. «В славянстве вообще, – сетовал этот автор, – не только нет внутреннего мира и согласия, но и мало общения и соглашения. Каждая народность занята самосохранением, своими частными задачами» ^{[2, с.19]}. Отметим здесь, что футурологические прогнозы русского слависта и его выводы относительно агрессивной сущности германизма, его враждебности прежде всего славянству подтвердились в годы Первой и Второй мировых войн и не потеряли значения в наши дни. История славянских стран в прошедшем столетии оказалась по существу иллюстрацией далеко не оптимистических выводов Ламанского. Вторая мировая война явилась роковым событием в истории славянских народов. В общеевропейском конфликте многие из представителей славянства оказались по разные стороны фронтов. И все-таки большинство славянских народов противоборствовали гитлеризму, причем силы в славянстве, ориентирующиеся на идеи единения, были противниками Гитлера, а те, кто идею славянского единства не разделял, оказались на стороне Германии и стран гитлеровского блока.

***

В 1870-е гг. Н.Я. Данилевским, полстолетия спустя О. Шпенглером предсказывалось появление новой геополитической общности – славянского мира. В его основе, по Шпенглеру, лежит особое отношение к пространству, к равнине, уходящей за горизонт – к дали, в которой затухает любой волевой импульс. Данилевскому будущее виделось как всеславянская федерация, в которой будут обеспечены условия для всестороннего развития различных специализированных областей культуры: науки, права, искусства. Насколько оправдал XX в. прогнозы культурологов? Чтобы дать ответ на этот вопрос, необходимо широкий взгляд философа и историософа дополнить беспристрастной фактологией, лежащей в основе подхода историка и социолога.

Трудные события отечественной истории начала XX в. стимулировали интеллектуальную работу, результатами которой стали новые концептуальные схемы будущего развития России. У представителей интеллектуального слоя, как в нашей стране, так и в славянских странах, появилась необходимость критически осмыслить политические и культурологические теории, господствовавшие в XIX в.

В эпоху повсеместного торжества национальной идеи, после освобождения Балкан и двух балканских войн, распада Дунайской монархии по другому стали оцениваться идеи панславизма, австрославизма, москвофильства (так называлось пророссийское направление в среде интеллигенции в Галиции и Буковине) и подобные им концепции минувшего столетия. События в России и в Европе отчетливо показали, насколько отличается мышление, национальный характер, мировоззрение, отношение к религии и морали русских и европейцев. Критика России и русских, звучавшая на Западе, была при этом учтена. Яркой попыткой осмыслить судьбы восточного славянства стала историософия евразийцев. Еразийцы хотели понять Россию как особый социокультурный мир, особое культурное пространство, ограниченное географическими рамками, не похожее ни на Европу, ни на Азию. Обитатели этого мира – великороссы, исповедующие православие, и представители тюркских, угорских и иных народностей – приверженцы самых разных культов, объединены пространством общей исторической судьбы. По сути евразийство оказалось признанием тех враждебных панславизму выводов, которые делались немецкими и французскими этнологами и геополитиками в XIX в., оно стало попыткой придать этим выводам позитивный смысл. Напомним, что упомянутые этнологи и геополитики полагали, что «дух и предания Европы доходят только до Двины и Днепра, вдоль этих рек задолго до Иродота разграничились два совершенно разнородных человеческих союза» ^[3]. Евразийцы пытались возвыситься над противоборством красных и белых, понять причины русской революции. Она, по их убеждению, оказалась завершением петербургского периода отечественной истории, положила конец русскому западничеству.

Параллельно с евразийством в среде русских эмигрантов получили распространение идеи авторов сборника “Смена вех”. Эти авторы, развивая традиции дореволюционной историософской мысли, пришли к идее примирения с послереволюционной действительностью, с победой в России большевизма. Сменовеховцы обращали внимание на наличие национальных корней в большевизме. И этот подход, как и евразийство, предполагал принципиально отличными Россию и европейский мир.

Итак, евразийство можно рассматривать как попытку осмыслить Россию как своеобразную часть Азии, как особый культурный мир. Евразийство было вызвано к жизни стремлением понять особенности исторической судьбы России. В отличие от него идеи чехословакизма и югославянства были связаны с представлением, что в основе государственного единства должно лежать единство языковое и общность происхождения. В рамках этих историко-государственных доктрин получило развитие представление, что чехи и словаки в одном случае и сербы, хорваты и словенцы, в другом, являются разделенными частями единых славянских этносов – чехословаков и югославян. В своем конечном итоге адепты югославянства приходили к выводу о необходимости создания единого федеративного государства. Оправдание этого проекта славянские политики находили в примерах, данных в XIX в. другими европейскими государствами, и прежде всего Италией и Германией. Превращение их в единые централизованные государства вдохновляло борцов за славянскую независимость. Так Никола Пашич мечтал сделать Сербию славянским Пьемонтом, а Томаш Масарик, сам будучи получехом-полусловаком, верил в возможность объединения этих двух народов. Историки справедливо говорят об ошибочности данных взглядов: ведь лидеры славянского освобождения, по их мнению, «упускали из вида различия исторического развития и культурных традиций» родственных славянских народов. Все это дало о себе знать во времена Второй мировой войны.

Отметим также, что исторические концепции югославянства и чехословакизма, оформившиеся в полной мере после Первой мировой войны, в отличие от евразийства и от идей русской религиозной философии получили статус официальных политических доктрин во вновь появившихся государствах. В этих политических проектах гораздо слабее, чем в евразийстве и в русской историософии, был обозначен религиозно-нравственный элемент.

Уже перед Первой мировой войной в чешском и словацком обществе окрепла идея национального государства. Как внутри Австро-Венгрии, так и в эмиграции представители интеллектуальной элиты чехов и словаков предлагали различные пути достижения независимости. Внутри Австро-Венгерской империи (в 1867 г. это государство стало называться Австро-Венгрией и было по сути федеративным союзом Австрийской империи и Венгерского королевства) чешский этнос населял западную часть – так называемую Цислейтанию. Однако и административно чешские земли не представляли собой единого образования. Чехи населяли Чешское королевство, маркграфство Моравию, воеводство Силезию. В другой части Австро-Венгерского государства – Транслейтании – проживали словаки. В конце XIX – начале XX вв. они рассматривались как порабощенная угорская ветвь единого чехословацкого народа. В отличие от чехов словаки в Австро-Венгрии не обладали даже подобием государственно-административного самоуправления. Словацкое население не имело таких политических прав, которые были у чехов. Экономическое развитие славянских народов также происходило неравномерно. Лидировала Чехия, которая по экономическому развитию опережала многие регионы Австро-Венгрии. Потенциал чешской экономики составляли угольные шахты на севере Чехии, автомобильный завод «Шкода», оружейный завод в Пльзене, пражский металлургический завод и металлургическое предприятие в Витковице.

Характеризуя взаимоотношения между основными этносами западной части «лоскутной» империи Габсбургов, исследователи пишут, что «экономическое соперничество чехов и немцев отражалось и на их политическом противостоянии» ^{[4, с.18]}. Показателем экономического развития Чешских земель в начале XX в. стало развитие кооперативного движения. Всего в 1909 г. в Чехии было 6 тыс. кооперативов. Большое распространение получили товарищества для совместного пользования машинами. Соперничество между чехами и немцами проявлялось не только в экономике. Именно конфликт между этими двумя народами большинство историков считает «центральным пунктом противоречий в Австро-Венгрии» ^{[5, с.89]}.

К началу XX в. чехи стали одним из наиболее образованных славянских народов. Широко была развита сеть средних учебных заведений. Особо следует отметить вклад чешских исследователей в гуманитарные науки – в славистику и классическую филологию. Достаточно вспомнить, что уже в конце XIX в. в эпоху контрреформ Д.А. Толстого, затронувших систему образования, в Россию именно из числа славян, проживавших в Австро-Венгрии, были приглашены преподаватели греческого и латинского языков. Ярким примером сотрудничества русского и чехо-словацкого научных сообществ стал двухтомный учебник Эмиля Черного. Две книги – по этимологии (в XIX – начале XX вв. так называли морфологию) и синтаксису – принадлежащие перу этого филолога, выдержали одиннадцать изданий и использовались в российских классических гимназиях вплоть до Октября 1917 г.

Развивалась в Чехии и сеть высших учебных заведений. Помимо Пражского университета, в 1882 г. разделенного на чешский и немецкий, функционировала Высшая художественно-промышленная школа в Праге и Высшая техническая школа в Брно. Вехой в развитии чешской культуры было открытие в 1890 г. Чешской академии наук, словесности и искусств. Среди выдающихся филологов-славистов, обогативших знание об истории развития литературно-письменных славянских языков в XIX – XX вв., в числе первых следует назвать И. Шафарика, Ф. Загибу. Значителен вклад чешских ученых в естественные науки, в биологию, в медицину. Если говорить о наиболее достойных представителях данного периода то нельзя не вспомнить профессора психоневрологической клиники Яна Янского, на основе изучения гемаглютинации у психических больных пришедшего к выводу о существовании четвертой группы крови.

***

Расстановку сил в Центральной Европе и в славянских землях в начале XX в. во многом определял союз Австро-Венгрии с Германской империей, направленный, в первую очередь, против России и Франции. Будучи подданными Австро-Венгерского государства, чехи и словаки в окопах Первой мировой войны сражались против своих единокровных братьев – восточных и южных славян (сербов), однако интересы габсбургской монархии были им глубоко чужды. Документами отмечены случаи массовой сдачи в плен чешских и словацких частей на русском и сербском фронтах Первой мировой. Известно, что в конце войны только чехов, сдавшихся войскам Антанты, насчитывалось 350 тыс. (об этом, в частности, говорится в меморандуме Эдварда Бенеша от 10 мая 1918 г. ^{[4, с.82]}).

На фоне этих событий вовсе не случайны были жестокие поражения Австро-Венгрии, падение воинской дисциплины, развал фронта и мощные восстания военных, ставшие обычным явлением в последний год войны. Достаточно здесь упомянуть события 1918 г.: бунт моряков в Которе в феврале и майское восстание в Румбурке. Именно в условиях дезорганизации всей государственной жизни в период нескончаемых бунтов и забастовок 6 января 1918 года сейм чешских депутатов рейхсрата и депутатов земских сеймов Чешского королевства принял Трикралову декларацию, в которой, в частности, говорилось, что «чешская нация выступает за свою самостоятельность, опираясь на свое историческое государственное право» ^{[6, с. 96]}.Важно отметить, что знаменитое выступление президента США В.Вильсона в Конгрессе, посвященное принципу самоопределения народов, по времени почти совпало с декларацией чешских парламентариев. Это свидетельствует о координации действий национальных меньшинств в державах «оси» и представителей политического класса стран Антанты.

В феврале 1918 года по схеме чешских событий начали развиваться события в Словакии. 19 февраля 1918 г. В. Шробер – один из лидеров словацкого движения обратился к председателю Словацкой национальной партии М. Дуле с письмом, где указал на необходимость именно теперь, когда империя Габсбургов разваливается, добиваться главной политической цели – независимости. В это время в среде словацких политиков и словацкой интеллигенции распространение получили идеи чехословакизма – идеи общности чешского и словацкого народов. Примером здесь является народное первомайское собрание в городе Липтовском святом Микулаше, на котором была принята резолюция в поддержку «права на самоопределение угорской ветви чехословацкого племени» ^{[6, с. 186]}. Последующие события, происходившие в Словакии весной – летом 1918 г., свидетельствовали об активизации здесь словацкого освободительного движения. Один из его лидеров, в будущем прогерманский политик священник А. Глинка подчеркивал: «Мы за чехословацкую ориентацию». 17 мая в Праге на торжественном собрании в честь 50-летия со дня основания Национального театра представители чешского и словацкого народов, лидеры политических партий подтвердили желание чехов и словаков жить в новых самостоятельных государствах.

На этом этапе национальные лидеры двух славянских этносов еще говорили о единстве интересов чехов и словаков, проповедовали концепцию единого государства и единого чехословацкого народа. На этой основе был сформирован Чехословацкий национальный Совет, получивший признание со стороны правительств почти всех стран Антанты. Уже 18 октября 1918 г. ряд лидеров чешского и словацкого движения за независимость в Париже провозгласили чехословацкое временное правительство, которое опубликовало декларацию о независимости Чехословакии. Декларацию подписали премьер-министр Томаш Масарик, министр национальной обороны Милан Штефаник, министр внутренних дел Эдвард Бенеш. 28 октября 1918 г. новое Австро-Венгерское правительство, пришедшее к власти после свержения Габсбургов, наконец, сформулировало план, по которому чехам представлялась самую широкая автономия, которая, однако, не могла удовлетворить выросшее за считанные дни государственное самосознание чешской нации. Ответом на компромиссное предложение Австро-Венгрии стало официальное провозглашение в тот же день независимости.

***

Некоторые события начала XX в. кровавыми буквами вписаны в историю межславянских отношений. Последняя распорядилась таким образом, что часть чехов и словаков приняла активное участие в событиях Гражданской войны в России. Еще во время Первой мировой правительство императорской России имело план использовать формирования пленных чехов, словаков и южных славян – подданных Австро-Венгрии против Центральных держав. Наступление немцев в 1918 г. и оккупация ими Украины, где изначально дислоцировались чехословацкие части, в условиях развала фронта и государства сделали планы русского командования несбыточными, а воинские формирования чехов и словаков – взрывоопасным материалом, который пытались привлечь на свою сторону обе силы внутрироссийского конфликта. Зимой 1918 г. «чехи» бок о бок с красными частями отражали наступление немецкой регулярной армии, но вскоре они сделались опорой эсеро-меньшивистских правительств, возникавших от Поволжья до Сибири (Уфимская Директория, Самарский Комуч, Временное сибирское правительство). Последние не пользовались поддержкой среди населения, а потому не могли обойтись без поддержки иностранных штыков. По официальной версии чехословаки пришли на помощь демократически избранным правительствам эсеров и меньшевиков, а на деле взяли под контроль железнодорожные коммуникации бывшей империи на обширном пространстве от Казани до Владивостока. Мирные города Урала и Сибири оказались беззащитны перед вооруженными отрядами.

Бунт чехословаков совпал с японской интервенцией на Дальнем Востоке и стал звеном в планах военных кругов стран Антанты не только по борьбе с русским большевизмом, но и с попытками России вновь стать сильным независимым государством. Чехословацкие части по договоренности с Временным, а потом и Советским правительством должны были через Владивосток быть эвакуированы во Францию. На деле же они стали слабо управляемой массой вооруженных людей, рассредоточенных на огромном пространстве между Поволжьем и Дальним Востоком. Ударной силой антибольшевистских правительств сделались четыре группировки белочехов: первая – в районе Сызрани и Самары – возглавлялась Стефаном Чечеком, вторая, располагавшаяся в районе Челябинска, была под командованием Войцеховского, Омск и Новониколаевск стали штабом отряда Рудольфа Гайды, в районе Владивостока дислоцировалась наиболее многочисленная группировка генерала М.К. Дитерихса. В 1919 г. отряды белочехов объединились с силами А.В. Колчака. Время, однако, показало насколько непрочен был союз адмирала и чехословацких командиров, вскоре выдавших Колчака большевикам.

История чехословацких воинских соединений, которые от защиты идеи Учредительного собрания перешли к грабежам и убийствам в очередной раз показала, как пространство русских равнин превращает в бессмысленное всякое волевое усилие, нейтрализует любую пришедшую извне идею. В свете особенностей русской цивилизации, отмеченных Шпенглером, мало удивляют покорность и безволие у большинства жителей страны, отсутствие у населения России всякого желания защищать себя, покорность, с которой население терпело над собой власть тех, кто его грабил и убивал – большевиков, чехословаков, белогвардейцев. Ландшафты Поволжья, Сибири и Дальнего Востока становились декорациями, на фоне которых проявляли себя участники революционных событий: белочехи, большевики, войска Комуча, Уфимской Директории, Временного Сибирского правительства, интервенты, наконец. При этом представители славянства сражались по разные стороны фронтов Гражданской войны. Так, например, среди частей красных, противостоящих чехословакам в Казани, источники называют красную сербскую сотню ^{[7, с.282]}, а в районе Тайшета батальон югославов сражался на стороне белых.

***

Обретя независимость, Чехословакия стала одним из ключевых в политическом отношении государств Центральной Европы. Продолжился подъем национальной экономики и культуры, основы которого закладывались в XIX в.

В 1920-е гг. в Чехословакии уже действовало десять высших учебных заведений, поражает разнообразие научных школ и направлений литературы и искусства, которые появились между мировыми войнами. Немаловажное значение имел тот факт, что первым президентом Чехословацкой республики был представитель мира науки – уже упомянутый нами социолог, философ и публицист Томаш Гарриг Масарик. Отметим здесь, что теорию и практику марксизма Масарик не разделял, а потому найти общий язык с вождями Советской России ему было не просто. Все это, а также то обстоятельство, что Прага в рассматриваемый период сделалась крупным центром российской эмиграции, осложняло отношения Чехословацкой республики и Советского Союза.

***

Наиболее драматичным для истории Чехословакии стало событие, случившееся за пределами этой страны. Речь идет о Мюнхенском соглашении лидеров Англии и Франции с Гитлером 30 сентября 1938 г. Данное соглашение по сути позволяло Германскому государству аннексировать населенную немцами Судетскую область. Уступка, которая должна, по мысли западных руководителей, стать инструментом умиротворения, не остановила Гитлера: весной 1939 г. Чехословакия была полностью оккупирована Германией. Дипломатическая акция Гитлера и лидеров Англии и Франции имела последствием событие, случившееся внутри славянского мира. Немедлено после заключения Мюнхенского соглашения польское правительство направило чешскому правительству ультиматум, на который надлежало дать ответ через 24 часа. Польское правительство в ультимативной форме потребовало немедленной передачи ему пограничного района Тешин. Демарш Польши возмутил Уинстона Черчеля, находившегося в то время в оппозиции. Он писал: «Теперь в 1938 г. из-за такого незначительного вопроса как Тешин, поляки порвали со всеми своими друзьями во Франции, в Англии и в США, которые вернули их к единой национальной жизни и в помощи которых они должны были скоро так сильно нуждаться. Мы увидели, как теперь, когда на них падал отблеск могущества Германии, они поспешили захватить свою долю при разграблении и разорении Чехословакии. Нужно считать трагедией истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах государственной жизни... Храбрейшими из храбрейших часто руководили гнуснейшие из гнусных! И все же всегда существовали две Польши: одна из них боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости» ^[8].

В начале XX в. Болгария стала первой из балканских стран, где влияние Германии было наиболее ощутимым. Крупный заем, полученный царем Фердинандом I от германских банков и приход в июле 1913 г. к управлению страной германофилов во главе с премьером В. Радославовым, за свою репрессивную внутреннюю политику прозванным «Палочником», закрепил прогерманскую ориентацию болгарских политических верхов.

Итогом Балканских войн стало обозначившееся противостояние между набиравшей силу Сербией и двуединой империей, а также унижение Болгарии, искавшей себе союзников для реванша. Глава болгарского правительства В. Радославов заявлял, что «Болгария не отказывается, и не скрывает этого, от своих исторических и этнографических прав, она не может без Македонии и Каваллы… Болгария будет с теми, кто гарантирует ее права на них» ^{[9, с. 18]}.

Уже в августе 1914 г. в Македонии происходили столкновения между болгарскими четниками и сербскими войсками ^{[10, с. 159]}. Отношения еще более осложнил инцидент, произошедший 8 апреля 1915 г., когда со стороны Болгарии на станцию, находившуюся на территории сербской (Вардарской) Македонии было совершено нападение вооруженных чет, руководимых болгарскими офицерами, вошедшая в историю как Валандовская афера.

Отношения между Россией и Болгарией стали непростыми уже в конце XIX в., а в XX в. их осложнение было предопределено тем, что реальные политические шаги болгарского руководства стали противоречить многовековому вектору русской политики на Балканах, связанному с известной концепцией «Москва – Третий Рим». Императорская Россия видела свою миссию в объединении всего православного мира как минимум, а как максимум в чаемом воссоединении христианских церквей, в преодолении церковного раскола (ср. футурологические мечтания В.Соловьева). В начале XX в. всем, кроме российских дипломатов, стала понятна несбыточность и утопичность этих политических планов. Идея «русского Константинополя» диссонировала с прагматичным духом наступающего столетия, и не встретила понимания и одобрения даже со стороны военных союзников России – Франции и Англии.

В августе 1915 года болгарским правительством был подписан договор о дружбе и союзе с Германией и Австро-Венгрией. А одновременно с этим, проантантовские партии и политики внутри Болгарии подвергались репрессиям: в частности, в тюрьму угодил лидер Болгарского Земледельческого Народного Союза, леволиберальный деятель Александр Стамболийский.

После объявления о переводе страны из состояния нейтралитета «строгого» в состояние «вооруженное», в Болгарии началась мобилизация, а вслед за этим совместными силами 6 болгарских и 14 австро-венгерских и германских дивизий было осуществлено вторжение в Сербию, в ходе которого была оккупирована Вардарская Македония и значительная часть всего королевства. К концу 1915 г. сформировался Салоникский фронт, протянувшийся от Адриатики до Эгейского моря ^{[11; 12; 13; 14; 24]}.

После вступления Болгарии в войну французский посол в России М. Палеолог пытался склонить русское императорское правительство и военное командование использовать флот для блокировки Бургаса и Варны, на что получил решительный отказ. С.Д. Сазонов ответил буквально следующее: «Болгария – одной с нами веры, мы создали ее нашей кровью, она обязана нам своим политическим существованием, мы не можем обращаться с ней, как с врагом» ^{[15, с. 365]}.

В 1916 г. после того, как Румыния вступила в войну на стороне Антанты, появился новый театр военных действий, на котором на первых порах дела у Болгарии тоже складывались довольно удачно. Однако к концу 1917 г. резко изменилось положение внутри страны. Болгария пережившая три войны подряд, исчерпала свои экономические ресурсы. Стремительно увеличивался государственный долг, росла инфляция. На этом фоне как и в остальных воюющих странах, в Болгарии проходили голодные и женские бунты, левые партии все активнее проводили антивоенную пропаганду. Начались братания между русскими и болгарскими солдатами. За пацифистскую пропаганду несколько тысяч военных были привлечены к военному суду, из них 450 солдат и офицеров приговорили к смертной казни.

Участие в переговорах с делегацией большевистского правительства в Брест-Литовске не принесло удовлетворения болгарским политикам и успокоения общественности. Германия, чувствуя себя победительницей на Восточном фронте, проигнорировала претензии своего славянского союзника на Северную Добруджу. Замена кабинета министров тоже не привела к нормализации положения внутри страны, однако решающим событием, которое окончательно ввергло страну во внутреннюю смуту, стал прорыв Салоникского фронта войсками союзников осенью 1918 г. Военные, возмущенные внутренними неурядицами, бывшими, по их мнению, причиной поражений, подняли в Македонии восстание, руководство которым осуществляли представители проантантовских и левых партий.

Кульминацией восстания, названного потом Валдайским, стали события 29—30 сентября 1918 г., когда войска повстанцев предприняли неудачную попытку захватить Софию.

Окончанием войны для Болгарии стало соглашение между болгарскими представителями и Антантой. Правительство в Софии обязалось демобилизовать армию и согласилось на частичную оккупацию страны войсками союзных держав. 27 ноября 1919 г. в Нейи был подписан договор, ставший одним из звеньев так называемой Версальской системы. По Нейискому договору от Болгарии отторгалась Западная Фракия, а вся Добруджа отходила к Румынии. Итоги войны болгарское общество восприняло как вторую после Балканской войны национальную катастрофу.

После Первой мировой правительство Болгарии при новом царе – Борисе III – возглавлял А. Стамболийский, правление которого связывалось с военным поражением и подписанием позорного для страны мира. Правительство Стамболийского проводило политику подавления оппозиционных партий, находящихся на политической шкале левее или правее Болгарского земледельческого народного союза. «Оранжевый большевизм» этой партии вызвал острое недовольство на правом фланге. Народно-либеральная партия, младо-либеральная и Либеральная партия (последняя возглавлялась консерватором В. Радославовым) образовали Объединенную народно-прогрессивную партию, которая создала совместно с близкими по идеологии партиями и движениями Конституционный блок. Именно эта политическая сила стала основой Народного сговора – движения, пришедшего к власти в результате переворота 9 июня 1923 г. Помимо партийных деятелей в Народный сговор вошли представители Военного союза и Союза офицеров запаса – организаций военных, недовольных внешним и внутренним курсом Стамболийского и выступавших в пользу пересмотра итогов проигранной войны. Роль интеллектуального штаба Народного сговора выполняли представители болгарской профессуры. Историки отмечают принадлежность всего руководства Народного сговора к Великой ложи масонов Болгарии, игравшей здесь роль объединительного политического центра. Активное участие в заговоре приняли представители военных организаций русской эмиграции. Отечественные авторы утверждают, что одним из вдохновителей переворота был сам А.И. Гучков, также принадлежавший к числу масонов.

Правое реакционное правительство на внешнеполитической арене все более сближалось с Германией, после 1933 года вставшей на путь реванша, на путь пересмотра пресловутой Версальской системы. Именно это предопределило союз двух государств в годы Второй мировой. Но здесь необходимо отметить, что во время второго общеевропейского конфликта Болгария находилась в состоянии войны с Англией и США, а война СССР даже не была объявлена. Болгарская сторона ограничилась отправкой на восточный фронт одного санитарного поезда, и обеспечило медицинскую помощь, организуя сеть госпиталей для солдат фашистского блока. Внутри самой страны, как и в Югославии, развернулось антиправительственное антигитлеровкое партизанское движение.

***

Фактологическое рассмотрение событий, предпринятое в настоящем параграфе, позволяет сделать вывод, что позиция Болгарии в мировых конфликтах XX века во многом определялась симпатиями основных ее социальных групп к другим народам и странам Европы. А они – эти симпатии – были разными. Показательно здесь признание преемника Фердинанда I – царя Бориса III, сделанное уже в накануне Второй мировой войны: «Мои генералы – германофилы, дипломаты – англофилы, царица – итальянофилка, народ настроен русофильски…» ^{[16, с. 39]}.

Но наиболее важными для определения места Болгарии в союзах европейских государств оказались политические пристрастия правящих групп. Болгария, получившая статус гегемона в Балканском регионе, стала (на что мы уже обращали внимание) в этом качестве не вполне угодна России. Правительство последней рассматривало Софию как помеху в осуществлении заветной мечты российских геополитиков, начиная с Екатерины Великой – мечты о Константинополе. Появление в славянском мире еще одной значимой фигуры – в лице Фердинанда I – не радовала ни российские правящие круги, ни российских общественных деятелей. Последние отмечали устойчивость явлений коллективного сознания, уходящих корнями в глубокое прошлое, они предрекали возрождение в XX веке религиозных идей Средневековья. Один из отечественных консерваторов историк-медиевист С.А. Вязигин, обозревая современное ему международное положение на кануне Первой мировой войны, писал: «Императорский титул и в наши дни сохранил обаяние над умами и, быть может, мы стоим накануне превращения итальянского короля в римского императора, тогда как венец визатийских императоров явно манит к себе Фердинанда болгарского. Так живучи идеи, тщетно упраздняемые простым росчерком пера в журнальных и газетных статьях» ^{[17, с. VII]}. Не менее определенно высказывался и германский император – союзник Болгарии по Первой мировой войне накануне событий, ставших прологом к ее началу: «Турецкое господство в Европе разрушено… Возможно мы доживем до момента, когда Фердинанд I станет императором Византии? Или верховным главой Балканского союза» ^{[18, с. 38]}.

Была и другая сторона у данного русско-болгарского исторического узла. Либералы и сторонники реформ в России не без зависти смотрели на балканское государство, ставшее независимым по историческим меркам совсем недавно, но уже имеющее конституцию, гарантирующее либеральные свободы своим подданным. Ограниченная монархия с ее «Тырновской конституцией» воспринималась как воплощенный укор отечественных либералов русскому царизму.

Рассмотрим историю другой славянской страны – Польши. Отношения поляков с соседними славянскими этносами на протяжении веков складывались не просто. Не последнюю роль имели религиозные противоречия, с одной стороны, и разделы Польши конца XVIII в. между тремя центрально-европейскими империями, с другой. Особенно сложными были отношения Польши с Чехией и Россией. Взаимные территориальные притязания, пребывание в разных политических и военных блоках – все это оказалось характерным и для XX в. Достаточно напомнить, что в 1935 г., находясь в блоке с Германией и Венгрией, Польша планировала нападение на соседнюю Литву, в 1939 г. анексировала Тешинскую область, совместно с Германией осуществила оккупацию Чехословакии, а уже в 1940 г. стала объектом агрессии Германии и первой жертвой военной машины А. Гитлера.

Если свою независимость Чехословакия получила в результате развала Австро-Венгрии, то появление Польши как независимого государства связано с военными поражениями России в Первой мировой войне и революционными событиями в этом крупнейшем славянском государстве. Впервые вопрос о польской независимости в практической плоскости был поставлен в 1916 г., когда значительная часть Польши оказалась оккупирована державами Тройственного союза. Австро-Венгрия и Германия, имея целью привлечь на свою сторону польских политиков, планировали создание Польского королевства. Переговоры, начатые в августе 1916 г., завершились 5 ноября подписанием акта двух императоров – Вильгельма II и Франца-Иосифа I. Во исполнение данного акта уже 6 декабря был создан Временный Государственный Совет во главе с Ю. Пилсудским. Однако подлинные условия для обретения независимости Польши сложились после Февральской революции в России. Уже первым составом Временного правительства, возглавляемым князем Г.Е. Львовым, была назначена Ликвидационная комиссия, целью которой была передача полномочий от российских к польским учреждениям. 28 марта 1917 г. комиссия приступила к своей работе. Но решения Временного правительства явно не поспевали за событиями. Силами польского сопротивления уже был организован Свободный военный союз, поставивший целью добиваться независимости вооруженным путем. Даже со стороны правительств стран Антанты получил признание Польский национальный комитет, созданный 15 августа 1917 г. Представляется важным отметить следующее обстоятельство: если признание Чехословакии правительствами стран Антанты объяснялось военно-политической необходимостью – стремлением вывести из войны противника, то признание Польши представляло собой недружественный акт по отношению к России – союзнице по борьбе с державами Четверного союза. Признание Польского Национального комитета отвечало логике шагов, предпринятых странами Антанты в 1917 г. Нота В. Вильсона, к примеру, отказывала России в праве обладать Черноморскими проливами, а 13 пункт этого документа выдвигал требование создать независимое Польское государство со свободным выходом к морю. Разыгрывая карту сепаратизма, государства Антанты действовали в отношении России также, как политики Четверного союза. Причем дипломаты и военные деятели Франции, Англии и США заявили о своих планах откровенно, нисколько не скрывая их от российской стороны. О необходимости восстановления Польши говорил министру иностранных дел С.Д. Сазонову посол Франции в России Морис Палеолог.

Подписанный 3 марта 1918 г. договор нового большевистского правительства России с державами Четверного союза избавлял правительства Антанты от необходимости соблюдать даже внешние правила приличия в отношении интересов России и интересов русских, проживавших в Польше. 3 июня 1918 г. была подписана Версальская декларация, в которой признавалась независимость Польши. Следует сказать, что русская интеллигенция с искреннем сочувствием приняла весть об освобождении Польши и никак не отреагировала на проявления национализма и притеснения, которым польская власть и польское общество подвергали национальные меньшинства (еврейское, украинское, литовское и пр.). Это объясняется тем, что русская общественность, особенно левая, сочувствовала борьбе польского народа за независимость и, будучи оппозиционной по отношению к императорской власти, думала и чувствовала ей наперекор. Логично, что она горячо приветствовала победы поляков, приветствовала она и восстановление независимости Польши. Показательна здесь позиция И.Е. Репина – известного отечественного художника русско-украинского происхождения, высказанная по поводу восстановления польской независимости: «Делается страшно при одной только мысли об этой глубоко несчастной стране. Изо всей страшной трагедии славянского падения Польша самая красивая, значительная и самая величавая пленница. Ее страдания невыразимы. Она стояла выше своих покорителей – вот муки Тантала – самая культурная, талантливая из всех сестер, она все время жила своим грандиозным прошлым, своей великой историей, своим духовным господством над всеми образованными современниками» ^{[19, с. 28]}.

Предоставление независимости Польши Временным правительством Репин рассматривает как акт величайшего политического великодушия: «При возрождении Польши – вечной неувядаемый венок Россу-освободителю! Надо молиться только о ниспослании всему Конгрессу мира и самой Польше – разумного смирения беспристрастия и благородства истинных рыцарей по отношении к величавой и во всем несчастии возрождающейся родной сестре нашей. Страна, давшая миру Коперника, Шопена, Мицкевича, Матейка и многих других лиц на всех поприщах человеческого гения… достойна полной свободы культивировать свой великий дух, и всякое благородное сердце возрадуется возможности от появления новых мировых откровений человечеству от этой расы, кипящей талантами божественного огня» ^{[20, с. 29]}. Чрезмерное восхваление Репина в отношении Польши, вставшей на путь независимости, находится в русле взглядов на «польский вопрос», характерных для большинства русских интеллигентов.

После декларирования независимости возник вопрос о едином органе управления. 6—7 ноября 1917 г. представителями левых и лево-националистических партий в Люблине было провозглашено правительство во главе с соратником Ю. Пилсудского Игнацием Дашанским, но всего через пять дней это правительство стало заседать в Варшаве и его возглавил сам Пилсудский. Провозглашение независимости послужило своего рода катализатором для восстания в польских землях, принадлежащих Германии – в Познанской Силезии. Победоносное восстание, названное Великопольским, завершилось освобождением Познани и приходом к власти Верховного народного совета, который не признал Варшавского правительства.

После провозглашения польской независимости политическая элита этой страны встала перед выбором двух проектов государственного развития. Один был связан с созданием центральноевропейской федерации под гегемонией Польши, в которую должны были войти Литва, Украина, чешская Силезия, Галиция, населенная русинами. Эти идеи, предполагающие полиэтничность польского государства, и относительное равенство прав, проживающих на его территории народов, поддерживал Ю. Пилсудский. Он полагал, что основная опасность для независимой Польши исходит с Востока: само существование российского государства в любом обличии является угрозой для возрожденной Польши. Именно этими взглядами объясняются федералистские устремления «маршала Польши». Польский политик стремился из народов Восточной и Центральной Европы сколотить военный блок, направленный против Советской России, и предпринял реальные шаги в этом направлении.

Мечта о федерации, в которой доминирует польская народность, в значительной мере находила опору в исторической памяти поляков – идея возрождения Речи Посполитой льстила их национальному самолюбию. Немаловажную роль играли здесь этно-исторические выводы, сделанные польскими, немецкими и французскими геополитиками, историками, этнографами и политическими публицистами в предыдущем – XIX в. – о глубоком различии, существующем между русскими и остальными славянами, о туранском происхождении первых и арийских корнях вторых.

С идеей федерации соперничал план создания польского национального государства – государства, где доминирует польская национальность. Сторонником этого плана был другой польский политик – лидер Народно-демократической партии Р. Домовский. В первые годы существавания польского государства отношения с соседними народами были испорчены настолько, что идея федерации перестала быть актуальной силою вещей. Из Галиции, объявившей о своей украинской ориентации, были вытеснены украинские военные формирования и политические организации, отстаивавшие идеи украинской самостийности. В Вильне произошел мятеж, инспирированный самим Пилсудским. Его политическая марионетка Люциан Желиговский, возглавлявший польские военные формирования в Литве, объявил Виленский край частью Польши и он de facto оставался таковой до Второй мировой войны, хотя Литва эту аннексию никогда не признала. Ухудшение отношений с Чехией произошло из-за Тешинской Силезии, которую чехословаки считали своей территорией. Наконец, польские вооруженные отряды действовали на территории Украины и Белоруссии (только на Украине находились три польских корпуса), терроризируя и грабя мирное население. Разумеется, все это не способствовало интеграции этих территорий в предполагаемую польскую федерацию.

Таким образом, в Польше победила концепция государства, в котором доминирующая роль принадлежит полякам. В таком государстве допускалось существование национальных меньшинств, но им отводились второстепенные места, как представителям народов, государственное самосознание которых отстало от польского. Принципом отношений с национальными меньшинствами стала полонизация. Если западная граница Польши проводилась в соответствии с 13 пунктом вильсоновской программы, то восточные границы государства военно-политическая элита Польши решила определить вооруженным путем. 21 апреля 1920 г. Ю. Пилсудский заключил союз с С. Петлюрой, потерявшим к тому времени большую часть контролируемой им территории, с целью нападения на Советскую Россию. Вначале белополякам удалось захватить Киев и овладеть значительной частью Украины и Белоруссии. Однако уже в мае – начале июня 1920 г. две армии – А.И. Егорова и М.Н. Тухачевского – опрокинули фронт белополяков и оккупировали восточные области Польского государства. В Белостоке уже было провозглашено большевистское правительство во главе с Дзержинским и Мархлевским.

Но разгромить белополяков Красной армии не удалось. Более того: 13 – 15 августа 1920 г. под Варшавой Красная армия потерпела сокрушительное поражение, причем войска, возглавляемые Тухачевским, потеряли убитыми и пленными более двух дивизий. Судьба советских военнопленных в Польше Пилсудского была особенно печальна: практически никто из них не остался в живых. Польская сторона не распространяла на них принципы, провозглашенные Гаагской конференцией. Только за два года войны из 130 тыс. российских граждан, содержавшихся в польских концентрационных лагерях, в Польше погибло 60 тыс. После боевых действий обмен пленными также не был произведе, особенно изощренным пыткам подвергались женщины, медицинский персонал, советские военнослужащие немецкой национальности ^{[20, с. 233 – 236]}. Последствием военных побед маршала Польши стало наступление, отбросившее силы красных. Только 18 марта 1921 г. в Риге Москва и Варшава подписали мирный договор, в соответствии с которым территория Западной Украины и Белоруссии, по площади равная самой Польше, была присоединена к этому государству. Так, рубежи Польской республики на востоке стали проходить значительно дальше тех этнографических границ, которые определила данному государству линия лорда Керзона.

***

Если в качестве самостоятельного государства Польша формировалась как этнократическое государство, попирающее права национальных меньшинств и отдающее приоритет титульной нации, то развитие польской культуры в межвоенный период было не столь однозначным. Деятели науки и искусства Польской республики считали, что с обретением независимости пропаганда идей освобождения Польши средствами искусства престала быть актуальной. Деятели искусства и науки направили свои усилия на решение исключительно профессиональных задач. В частности, в художественной культуре возобладал принцип «искусство для искусства». Научные кадры Польской республики были укреплены специалистами, эмигрировавшими из большевистской России. Несмотря на формальные препятствия, выход своим творческим способностям находили представители русской эмигрантской интеллигенции. Достаточно здесь вспомнить известного российского антиковеда Ф.Ф. Зелинского, после эмиграции продолжившего работу в Варшавском университете.

Значительными были успехи польских ученых в области логики и философии математики. Именно между двумя мировыми войнами сформировалась так называемая Львовско-Варшавская школа, представители которой разрабатывали идеи логической неклассичности, в частности, положили начало символической логики. Символическая логика, оперирующая пропозициональными знаками, стала расширением классической логики, известной со времен Аристотеля. Представитель польской школы Ян Лукасевич разработал одну из первых систем трехзначной логики, где помимо истинных и ложных значений учитывается значение «индифферентно». В рамках разработок польских логиков получила развитие металогика – наука о формализованных языках в целом, своего рода логическая саморефлексия, теория, предметом которой является процесс определения понятий и доказательства. Необходимо отметить, что еще до Лукасевича идеи логической трехзначности, правда, в неявной форме были высказаны русским психологом и философом Н.А. Васильевым, однако его статьи не получили широкой известности и в период начавшейся в России Гражданской войны были почти забыты ^[23].

Во время Второй мировой войны на территории Польши действовали подпольные группы движения Сопротивления, в которое вошли разнородные по политической ориентации организации, зачастую имеющих противоположные цели и подчиняющиеся разным руководящим центрам (Армия Крайова, действующая под руководством лондонского правительства, которая организовала Варшавское восстание 1944, и Гвардия (с 1944 – Армия) Людова – военная организация польской компартии, поддерживаемая Советским правительством). Одновременно на довоенной территории действовали украинские националистические формирования УПА, которые проводили истребление польского мирного населения, и советские партизанские отряды, проводившие совместные диверсионные акции с польскими повстанцами.

В 1945 г. территория Польши была полностью освобождена Советской Армией во взаимодействии с частями созданного на территории СССР из польских ссыльных и эмигрантов Войска Польского. В итоге к власти при поддержке СССР приходит Польская коммунистическая партия. Советская Армия, а затем вооруженные силы РФ оставалась в Польше до 18 сентября 1993 г.

В послевоенное время Польша стала оформляться как государство именно польской нации, причем именно польские коммунисты (ППР) – в этот период наиболее ответственная в стране политическая сила – связывали стабильное состояние польского государства с отказом от украинских и белорусских земель. С другой стороны, уже на эмигрантское правительство С. Миколайчика оказывалось давление со стороны западных союзников СССР к признанию границ по Одеру на Западе и линии Керзона на востоке, причем в советской интерпретации и интерпретации англо-американцев это исключало признание польскими Львова и Вильно. Наличие внешнего давления делало поведение польских коммунистов более предсказуемым. Создавая послевоенное польское государство как моноэтническое, польские коммунисты учитывали негативный опыт межвоенного периода в решении вопроса о меньшинствах. К сказанному необходимо добавить еще и то, что делая государство национально однородным, руководство ППР решало задачу управления страной: национальные анклавы могли оказаться дополнительным фактором нестабильности. Так, населению украинских и белорусских земель, бывших частью Польского государства, представлялась возможность самим определять свою политическую судьбу.

История Польши в XX в. подтверждает вывод уже упомянутого нами отечественного филолога и слависта В.И. Ламанского, рассматривавшего эту страну как оплот римско-католического мира среди славянских земель.

После Второй мировой войны на взаимоотношения между славянскими странами решающее влияние оказал идеологический фактор. Практически вся Восточная Европа стала зоной влияния Советского Союза. Пребывание Красной Армии на территории славянских стран способствовало установлению в этих странах дружественных Советской России режимов. Ее воинские части стали препятствием для проникновения в восточно-европейские страны извне враждебных левым правительствам элементов и делали невозможным экспорт контрреволюции. Но это одновременно способствовало насаждению в этих странах политических режимов советского образца.

Однако именно в послевоенный период осложнились отношения с Югославией, возглавляемой героем НОАЮ маршалом Иосипом Броз Тито ^[21]. Дружественные связи между двумя славянскими народами были нормализованы только в 1953 г. Эпоха хрущевской оттепели сопровождалась расширением экономической интеграции славянских стран, однако в плане идейного сопровождения данной интеграции ничего предпринято не было. Идеи упрощенного интернационализма не могли привести к консолидации славянства на культурно-этнической основе: ведь культура объявлялась интернациональной по содержанию. В 1968 г. усилились трения внутри Компартии Чехословакии (КПЧ). Предметом дискуссии стал путь, по которому должна пойти страна. Появилось либеральное крыло, требовавшее перемен и считавшее необходимым пойти на разрешение некоторых институтов, существующих в странах со свободной экономикой. Однако сторонники жесткого курса решили обратиться к Москве. Советское руководство не справилось с ролью арбитра и совместно с правительствами других социалистических стран приняло решение о вводе войск Варшавского договора для предотвращения беспорядков, уже начавшихся в стране. Отметим здесь, что еще до «ввода танков» в Чехословакию внутри этой страны начала вестись антирусская пропаганда, и были отмечены преступления против советских граждан. И тем не менее современные историки ввод войск в Чехословакию расценивают как интервенцию против этой свободолюбивой славянской страны. Мало кто обращает внимание на глубинный смысл данного исторического события. Оно было как бы отзвуком чехословацкого бунта 1918 года в далеком, охваченном гражданской войной Поволжье и последовавших вслед за этим трагических событий.

***

Польшу политический кризис постиг в 1980-е годы. Начавшийся как недовольство экономической политикой правительства ^[22], он превратился в политическое противостояние профсоюзного объединения “Солидарность” и правящей партии коммунистов ПОРП. В целях борьбы с правящей партией был организован Комитет обороны рабочих – КОС-КОР, ставший радикальным крылом антиправительственной оппозиции. В целях нормализации положения в стране правящая партия ввела в стране в декабре 1980 г. военное положение: политические радикалы были интернированы, порядок в стране был восстановлен. Польское правительство возглавил генерал Войцех Ярузельский, с именем которого поляки связывали режим чрезвычайного положения. Движение “Солидарность” оказалось под запретом. В июле 1983 г. военное положение было отменено.

В конце 1980-х гг. правящая партия Польши приходит к мысли о демократизации политической жизни в стране, причем ускоренными шагами процесс либерализации пошел с 1985 г., когда Генеральный секретарь КПСС М.С. Горбачев объявил в СССР политику перестройки. В 1989 г. к власти в ходе свободных демократических выборов пришла “Солидарность”, но уже в 1993 г. после очередных выборов правительство было сформировано из представителей Союза демократических левых сил, Польской Крестьянской партии и примкнувшим к ним более мелких партий. Через два года президентом становится глава левого центра А. Квасьневский.

***

Рассмотрев историю взаимоотношений славянских этносов в XX в. можно прийти к заключению, что тревоги сторонников славянского единства, общественных деятелей и геополитиков прошлого, и прежде всего XIX столетия имели под собой основания, а ряд прогнозов, сделанных ими, оправдался. Партикуляризм, отсутствие единых целей, представления об общности исторических судеб славянства – все это в полной мере проявилось в обсуждаемой период. Мы видим, что именно в этот период Россия как крупнейшее славянское государство и русский этнос как это государство образующий во многом утратили свой авторитет в мнении других славянских народов. Это легко увидеть на примере российско-чехословацких, российско-украинских, российско-болгарских отношений. Освободившиеся от Турции балканские славяне почти сразу же сделались соперниками, начав войну друг против друга. Критическому осмыслению подвергалась освободительная миссия России в XVIII – XIX вв. Исторические предания и государственная мифология играли здесь роль причины конфликтов между славянскими народами. Они стали оправданием этих конфликтов.

Так, например, Болгария, бывшая основной силой Балканского союза в начале XX века, попыталась присвоить себе результаты коллективной победы над Турцией – ее вчерашней поработительницей. Болгарский царь и российский император видели Константинополь своим городом и это стало причиной вражды между политическими элитами этих двух государств – прежде всего между главой России императором Николаем II и болгарским царем Фердинандом I. С западным славянством Россию разделяли конфессиональные и культурные различия. Уровень непонимания между Россией и славянскими странами увеличился в постсоветскую эпоху, когда русский этнос был обвинен в том, что он навязал своим западным соседям чуждую идеологию и неэффективный социально-экономический уклад.

Конец XX – начало XXI вв. войдет в историю нашей планеты как очередной поворотный пункт в развитии человечества. Судьбоносные перемены не могли не затронуть славянские страны. Процессы глобализации и интеграции вкупе с крупными геополитическими изменениями, вызванными распадом Советского Союза и европейской системы социализма, привели к новым взаимоотношениям между странами, народами и культурами. На новом витке, по-видимому, значение единства славянской цивилизации будет осознано и восстановлено, хотя история прошлого столетия не дает нам говорить об этом с уверенностью.