Scientific Communication: On the Problem of Demarcation of Publicity Borders

Emel'yanova Natal'ya Nikolaevna PhD in Politics researcher at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 119991, Russia, Moscow, str. Volkhonka, 14 nata.emelyanova86@gmail.com

Информационная функция – сбор, анализ и дальнейшее использование информации – с древних времен являлась своеобразной монополией государственной власти, использовавшейся для принятия управленческих решений различной степени сложности. Государство, имея возможность действовать через разветвленную сеть бюрократических учреждений, обладало и обладает серьезными ресурсами для оперативной обработки информации ^{[9, Сс. 21-22]}.

В традиционном обществе интеллектуальные элиты, преимущественно связанные с духовными практиками (шаманы, жрецы, духовенство и др.) принимали непосредственное участие в процессе систематизации и анализа информации. Вплоть до Нового времени и Просвещения, система координации информации внутри государств неизменно носила закрытый, почти сакральный характер. Исключение составляли лишь некоторые формы прямой демократии. При этом ценность информации и знаний мало волновала обычных людей, равно как сама закрытость информационной функции государства. И только просвещенческий «проект модерна», во многом благодаря идее автономии науки, впервые предоставил определенные возможности для изменения этой ситуации. Как отмечает Юрген Хабермас «к концу XVIII столетия наука, мораль и искусство отделились друг от друга также и институционально – как сферы деятельности, в которых вопросы истины, вопросы справедливости и вопросы вкуса разрабатывались автономно, то есть в аспекте своего специфического значения» ^{[10, С. 19]}.

Интеллектуальное обслуживание власти, конечно, остается в зоне компетенции автономной науки, тем не менее, сопоставимые с бюрократическими масштабы накопления и анализа информации, без сомнения, в первую очередь концентрируются на процессе выработки объективных знаний о действительности. Сложно утверждать, что в отношении открытости научной информации в позиции самих ученых существовала какая-либо четкая преемственность. Скорее напротив, на смену романтическим идеалам великих просветителей, считавших максимальное распространение знаний в повседневной жизни людей необходимым условием установления гармоничных социальных связей, пришел весьма сдержанный оптимизм, нередко граничащий с определенной долей скепсиса.

XX век в этом плане ознаменовался двумя важными тенденциями. С одной стороны, все чаще стали требоваться усиленные меры по хранению и защите научной информации, связанной с решением стратегических задач государственного развития (например, в рамках системы научного руководства в атомной отрасли). С другой стороны – с особой остротой была поднята проблема нравственной ответственности науки и ученых перед обществом ^[3]. Однако, если в научной этике ученые всегда выделяли как внутренние, так и внешние аспекты научной нравственности и морали, то так называемая коммуникативная этика была, в большей степени, обращена к системе профессионального взаимодействия внутри научного сообщества.

Однако новые поколения ученых социализируются в мире, в котором медиа-коммуникации стали чем-то естественным и само собой разумеющимся. В наши дни генерирование информационных потоков, предназначенных широкой общественности, - одна из наиболее обсуждаемых тем по проблемам научной организации и управления в контексте преодоления замкнутости и закрытости российского научного сообщества. Нельзя не отметить отдельно также тот факт, что сегодня наука и медийная индустрия представляют собой две принципиально разные, нередко конкурирующие между собой системы по обработке одного из самых ценных ресурсов современности – информации. Тем не менее, перспективы взаимодействия с непрофессиональной аудиторией и динамичной медиа-сферой неоднозначно оцениваются в российской и мировой научной среде, хотя важность общения и консолидации внутри научного сообщества не вызывает у большинства ученых сомнений. Более того, современное понятие «научные коммуникации» / science communication также несет в себе отпечаток этой своеобразной двойственности. Так, под термином «научные коммуникации» / science communication понимают как взаимодействие внутри научного сообщества ^{[7, Сс.6-13]}, так и взаимоотношения научного сообщества с широкой общественностью.

Для выделения области science communication, ответственной за взаимодействие научного сообщества с непрофессиональными акторами медийной среды и широкой общественностью используется понятие «внешние научные коммуникации». Однако в иностранных исследованиях предпочтение отдается термину «public science communication» (активно разрабатывается британским ученым Брайаном Тренчем ^[13]), которое несет в себе несколько иной оттенок: здесь подчеркивается неизбежность перехода от внутринаучных коммуникаций к открытым научным коммуникациям из-за постепенного стирания грани между внутренними и внешними сообщениями, исходящими от научного сообщества.

Важно, однако, понимать, что открытость научных коммуникаций не тождественна абсолютной доступности научной информации. По понятным причинам, в ряде отраслей научного знания абсолютной доступности информации быть не может. Поэтому, открытые научные коммуникации, базируясь на идеях широкого доступа и адаптивности научной информации для всех заинтересованных лиц, связаны также со своеобразным ориентиром на более открытое эмоциональное общение со стороны ученых. Представляется, что именно этот ориентир способен существенным образом способствовать трансформации современной российской науки из объекта влияния в полноценного актора медиа-среды.

Неоднозначность позиции ученых в отношении открытости научных коммуникаций в эпоху цифровых технологий приводит к необходимости исследовать проблему публичности современной науки, точнее трансформации границ публичности и связанными с этим процессом следствиями. Для этого вкратце рассмотрим некоторые принципиальные аспекты публичности как отдельного феномена развития общества.

В Античности публичность в контексте того, что отлично от приватнойжизни, связывалась исключительно с политической сферой и воспринималась как отдельная наука риторика (Древняя Греция) или как особое ораторское искусство (Древний Рим). В любом случае публичная сфера изначально была связана с политикой, в которой умение напрямую убеждать посредством устной речи (в форме подготовленного монолога или открытого спора) множество людей-слушателей гарантировало определенный успех. Виртуозно исследовавшая политическую активность Древней Греции Ханна Арендт отмечала также, что область свободы, основанная на выражении индивидуальности, закреплялась за полисом, тогда как неравенство составляло основу «порядка домохозяйства» ^[1].

В Средние века сила убеждения словом перешла в область теолого-философских диспутов и схоластики. Научное знание развивалось в замкнутом и небольшом по численности сообществе интеллектуалов-теологов.

Новое время вновь поставило вопрос о публичности на повестку дня. Концептуальные аспекты этого явления в буржуазном обществе, к примеру, системно исследовали такие мыслители, как Никлас Луман и Юрген Хабермас. Никлас Луман говорил о публичности как о «настоятельной необходимости социального общения» ^{[5, С.161]}, связанной с потребностью в укреплении и расширении интерперсональных отношений. Юрген Хабермас, в свою очередь, связывал зарождение публичности в буржуазном обществе с необходимостью формирования дискуссионной среды, где, главным образом, представители гражданского общества могли бы на рациональных основаниях обсудить тот или иной вопрос ^[11].

Оба автора относили существование классической публичной сферы примерно с XVII века до первой половины XX века. Как известно, зарождение и развитие классической науки приходится примерно на этот же период. Вряд ли можно сказать, что в публичных дебатах того времени науке как таковой (ключевым научным вопросам, проблемам, открытиям, методу и пр.) отводилось достойное место. Критический подход к государственной политике в различных сферах, главным образом, в экономической и военной, составлял тематическую основу дискуссий классической публичной сферы. Наука, таким образом, рассматривалась исключительно в формате государственной политики. Никлас Луманн еще более категоричен по данному вопросу, отмечая, что «публичная доступность коммуникаций в аппарате политического господства расширяется с помощью печати и лишь впоследствии возникает представление об общественном мнении – как последней инстанции в суждениях по политическим вопросам. Хотя (и поскольку) публичность не являлась основанием для политических решений, но некоторым образом лежала вне границ политики, последняя использовала ее для политических целей и копировала ее в своей системе» ^{[5, Сс.163-164]}.

Принципиально важным, однако, является то, что СМИ, представленные в ту пору печатной прессой, а позже и радио, постепенно стали играть первостепенную роль в формировании системы доступной информации по различным общественно значимым дискуссиям. Информация при этом носила в большей степени текстуальный характер, поэтому соблюдение принципов рациональности происходило за счет выстраивания четкой аргументации внутри текста. Конечно, это вовсе не означает, что не существовало стереотипизации, ложной аргументации, подмены понятий и прочих неприятных явлений, связанных с пропагандистским методом. К тому же из-за общего низкого уровня грамотности населения публичная сторона жизни общества была открыта далеко не всем. Тем не менее, относительно невысокая скорость трансляции информации через СМИ, пожалуй, позволяла пытливым умам быстрее находить несоответствия, фактические ошибки и другие информационные казусы.

Еще в 70-е гг. XX века Юрген Хабермас отметил тот факт, что ученые все больше стали сообщать о своих достижениях коллегам посредством СМИ. Масс-медиа стали использоваться для коммуникации представителей научного сообщества друг с другом ^{[12, p.63]}. Можно сказать, что тогда СМИ стали своеобразной точкой соединения внутренних и внешних научных коммуникаций. Более того, в деле популяризации науки, вывода ее в публичное пространство, ставка нередко стала делаться на масс-медиа. Вторая половина XX века, к примеру, дала таких незаурядных ученых-популяризаторов, как Карл Эдвард Саган, Джейкоб Броновски, С.П. Капица и др. Однако примерно с этого же времени, ознаменовавшегося триумфом технологической революции, начались не менее революционные изменения в сфере публичности, которые носили парадоксальный характер. С одной стороны, публичность окончательно институализировалась в масс-медиа, а с другой – грань между приватным и публичным стала менее четкой. Появление Интернета значительно ускорило эти процессы: возможности Интернета позволили изменить научные коммуникации до абсолютно новых форматов. Веб-пространство становится «все более динамичным средством отображения явлений и процессов, происходящих в науке на самых разных ее уровнях: организационном, институциональном, содержательном» ^{[2, С.141]}.

Более того, сегодня мы имеем дело с еще большим революционным преобразованием информационных потоков под влиянием инфраструктурной трансформации медийной среды. Эта трансформация, базирующаяся на развитии цифровых технологий, привела к тому, что СМИ и другие информационные каналы постепенно образуют единое мультимедийное пространство. В этой новой среде на человека обрушиваются сложные в усвоении лавинообразные потоки информации. В итоге, среднестатистический человек, еще больше стремится к упрощенному формату получения информации. СМИ и новые медиа, хорошо понимая это стремление, усиливают акцент на качестве визуальной и эмоциональной подачи. В такой ситуации логика текста, а вместе с ней и содержательная часть сообщения уходят на второй план, предоставляя широкие возможности для различного рода информационных махинаций ^{[4, С.с.59-63]}, в том числе с научным знанием.

Жан Лиотар, исследуя ценность знания и науки в наше время, выявил парадоксальную закономерность: в информационном обществе вместе с возрастанием роли научного знания его статус стремительно снижается ^[6]. Этому во многом способствует современная медиа-сфера. Будучи особым порождением информационного общества, она по сути представляет собой торжество проекта постмодерна, связанного с интенсивным расширением гиперреальности, в которой существует множество репрезентаций, не имеющих ничего общего с реальными объектами. Двигаясь в логике французских постмодернистов, можно констатировать, что симулякр науки стал сегодня не прогнозируемым, а вполне самостоятельным культурным феноменом: то, что в медийном слое культуры именуется и представляется «научным» может не иметь ничего общего с реальной наукой, и даже носить антинаучный характер.

Итак, постепенно своеобразный третий мир, в котором происходят коммуникации между индивидами, зачастую даже не знающими друг друга, стал трансформироваться в область усовершенствования механизмов манипулирования информационными потоками по вполне прагматичным политическим или экономическим мотивам. Если раньше важнейшие принципы доступности и открытости информации испытывались на прочность степенью влияния государства на СМИ, то сейчас не менее значимыми являются такие факторы (связанные уже с внутренними законами развития медиа), как поднятие рейтинга, расширение аудитории, увеличение рекламных бюджетов, реализация лоббистских кампаний.

Известное выражение «without publicity there is no prosperity» емко демонстрирует новые «правила игры», в которых дефиниция публичности искажена до ее отождествления с популярностью. По сути, получается что новая «публичность» - это некий элемент исключительно маркетинговых отношений, который продается и покупается, измеряется степенью присутствия и влияния в новой медиа-среде. А сила аргументации, умение по-настоящему дискутировать, харизма отходят на второй план. В лучшем случае происходит имитация дискуссионности. Развитие медиа-среды в таком направлении враждебно науке, открывает массу возможностей для искажения научной информации и трансляции лженаучной информации.

Не будет преувеличением сказать, что институализированная в медиа публичная сфера довольно быстро лишилась своего статуса: классическая публичность была сметена реалиями медийного маркетинга. В начале XXI века медийность, выраженная присутствием субъекта в т.н. традиционных и новых СМИ, абсолютно не гарантирует ему подлинную публичность, хотя медиа-холдинги стремятся заставить думать свою аудиторию иначе.

***

Как отмечалось ранее, и наука, и медийная индустрия представляют собой две мощнейшие системы по производству и обработке информации. Но эти системы принципиальным образом отличаются, фактически конкурируя друг с другом относительно целей генерирования информационных потоков: в ситуации с наукой – это получение истинного знания, в случае с медиа-индустрией – это в первую очередь максимальный охват аудитории для дальнейшего воздействия на нее. При этом реальность такова, что научное сообщество (хочет оно того или нет) является объектом постоянного воздействия со стороны медийных технологий. Оно втянуто в своеобразную «игру» медийных коммуникаций; «игру», в которой инструменты управления (в том числе негативного) смыслами, образами и символами стали более масштабными, диверсифицированными и изощренными. И этот вызов для развития современной науки, в т.ч. российской, следует достойно принять – а это значит, верно определить место и роль науки, в новых изменениях медийной сферы.

В первую очередь, вопрос о границах публичности науки более не актуален: с развитием медиа-технологий их определить практически невозможно. Точно также относительно science communication все сложнее говорить в категориях «внутренние» и «внешние»: переход к открытым внешним коммуникациям – ключевой фактор успешного будущего функционирования науки как социального института. Поскольку информированность аудитории, как ни парадоксально, не является целью масс-медиа (они действуют в соответствии с политической и коммерческой целесообразностью), у современной науки появляется новая важнейшая социальная миссия: реабилитация духа подлинной публичности в обществе. Базовые социальные функции науки - культурная, познавательная, образовательная и мировоззренческая - сегодня должны быть дополнены функцией поиска и создания новых форматов дискуссионной среды. Тем более, что такие важнейшие элементы публичности, как дискуссионность и аргументированное изложение собственной точки зрения, составляют ядро коммуникативной этики научного сообщества во всем мире.

Все вышеизложенное приводит к выводу о том, что единственно возможный путь развития научного сообщества в России в его взаимоотношениях с медиа-средой определяется борьбой за обретение субъектности в медиа. Взаимодействие с медиа – это взаимодействие с их аудиторией, запросы которой к получению информации необходимо учитывать в первую очередь. Обретение субъектности в медиа, таким образом, невозможна без использования новейших технологий информационно-медийной среды. В противном случае медийная среда будет продолжать, если не дискредитировать, то искажать, не совсем верно интерпретировать научный метод и эстетику научного труда.

Словосочетание «имиджевая политика» нередко вызывает скепсис и улыбку внутри российского научного сообщества, рассматривается как не совсем уместная для научной среды попытка огламурить ученых, сформировать искусственную среду своеобразного научного глянца. Однако научное сообщество хочет оно того или нет уже является объектом влияния медиа. Вопрос в том, сможет ли оно стать полноценным актором медиа-среды, консолидировано влиять на информационные потоки, идущие от нее. Оказывать влияние на сложную систему, можно только поняв законы ее деятельности. Об этом знает каждый ученый. Медиа-сфера сегодня не менее сложная система, действующая по своим законам. Не понимать их или не желать знать – значит сознательно отказываться от возможности что-то изменить в лучшую сторону для развития науки.

В заключение хотелось бы привести выдержку из последней работы одного из великих популяризаторов науки XX века и не менее значимого ученого Карла Эдварда Сагана. В книге «Мир полный демонов: Наука как свеча во тьме» ученый пишет: «Мы создали глобальную цивилизацию, наиболее важные элементы которой - транспорт, связь, все отрасли промышленности, сельское хозяйство, медицина, образование, развлечения, защита окружающей среды и даже необходимый для демократического общества институт голосования - зависят от науки и технологий. Мы также сделали всё для того, чтобы почти никто не понимал науку и технологии. Это прямой путь к катастрофе. Мы можем отсрочить её на некоторое время, но рано или поздно гремучая смесь могущества и невежества выплеснется нам в лицо» ^{[8, С.12]}. Книгой «Мир полный демонов…» Карл Эдвард Саган подвел своеобразный итог не только своей популяризаторской деятельности, но и жизни…