Piquard, L. Religious movements and burial rituals in Victorian London (translation)

Krotovskaya Nataliya Georgievna Research assistat at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences.  101000, Russia, g. Moscow, ul. Volkhonka, 14, of. 423 krotovskaya.nata@yandex.ru Other publications by this author

Религия

Религиозная перепись населения 1851 года – отсутствующие – рабочий класс – англиканство – широкая церковь – оксфордское движение Ньюмена – англо-католики – церковь Св. Олбана – дни поста и дни смирения и молитвы королевы Виктории – низкая церковь – строительство новых церквей – римско-католическая церковь – секты нонконформистов – Сперджен – квакеры – спиритуализм – иудеи

В 1851 году представители среднего класса Англии пережили потрясение. В первый – и последний – раз была проведена «религиозная перепись населения»; она преследовала невыполнимую задачу: определить современное состояние религиозности, подсчитав число присутствующих на богослужении в одно конкретное воскресенье (30 марта), чтобы проверить, достаточно ли в храмах мест для прихожан. Результаты переписи произвели сенсацию и разошлись в количестве 21000 экземпляров. Выводы развеяли представление викторианцев о себе как о верных богобоязненных членах Церкви Англии. Менее половины англичан вообще посещали какую-либо церковь и менее половины из них – англиканскую. Составитель отчета Хорас Манн мрачно заметил, что «огромная часть англичан, к прискорбию, постоянно пренебрегает церковными обрядами.В бедном округе Бетнал-Грин на востоке Лондона с населением более 90000 человек какую-либо церковь посещали только 6024. Где же были остальные?

Назначив перепись на воскресенье, власти проигнорировали 20000 лондонских евреев. Но самую многочисленную категорию отсутствовавших составили представители рабочего класса. В отличие от конторских служащих, принадлежавших к среднему классу, рабочий день городских низов начинался в шесть утра и продолжался двенадцать часов, не считая субботы, когда все больше работодателей гарантировало своим сотрудникам наполовину сокращенный рабочий день. По субботам рабочий ходил за покупками с женой, а остаток дня использовал для развлечений и отдыха. Всего раз в неделю он мог вернуться домой поздно вечером, так как на следующий день ему не надо было подниматься до рассвета.

По воскресеньям ему было трудно преодолеть искушение понежиться в постели. Воскресный обед был священной семейной традицией. Хозяйка дома все утро хлопотала на кухне, готовя свои коронные блюда. А для мужчины наступало время заглянуть в парикмахерскую, чтобы побриться и обсудить последние новости. Во время утренней церковной службы пабы были закрыты, но если кому-нибудь хотелось выпить или опохмелиться, то за три пенса можно было купить у парикмахера рюмку бренди или целебного рома со специями.

«Если рабочий, по одежде которого видно, что он рабочий, зайдет в церковь, ему предложат бесплатное место… тогда, как хорошо одетому человеку предложат сесть на скамью со спинкой». Впрочем, за удобное место «хорошо одетый человек» мог и платить. Плата за церковные места составляла значительную часть приходского дохода. В 1865 году леди Фредерик Кавендиш с мужем поселились недалеко от церкви Сент-Мартин-ин-де-Филдс. «Так как служба велась достойно и проповедь была хорошей, мы решили приобрести места в нашем будущем приходе для себя и наших слуг… и были неприятно поражены торгашеским поведением священника, со всей очевидностью обнажившим одиозность продажи церковных мест».

Некоторые священники упорно пытались убедить рабочих посещать церковь, даже в рабочей одежде, но чувство нежелательности своего присутствия было нелегко преодолеть. В 1849 году конгрегационалистский священник дал уничижительное описание церковных нравов:

Здесь, в Великобритании мы приносим классовые различия в дом Господень… бедняку дают понять, что он беден, а богачу, что он богат… отгороженное место в церкви, возможно, с ковром и занавесками, и далее скамьи различного достоинства, бесплатные места, если они вообще существуют, сохраняют разделение между классами… мы выделяем особые места для бедных, так как патологически боимся нищеты…

Хорас Манн, верный приверженец англиканской церкви, был вынужден с этим согласиться. Как у среднего, так и у высшего класса «регулярное посещение церкви считается одним из признаков благопристойности… легко заметить, что доля представителей низших классов в приходе ничтожно мала».

۞

Прежняя приходская организация Лондона, когда люди в обязательном порядке посещали свой церковный приход, исчезла. Для тех, кто решил посетить англиканскую службу, Церковь Англии предлагала смущающее разнообразие богослужений, свободно группирующихся вокруг так называемых широкой, высокой и низкой церквей, к которым позже присоединились приверженцы обрядности. Крайст-Черч на Лиссон-Гроув в Марилебоне являла собой пример широкой церкви. Там и сейчас хорошо одетые прихожане из среднего класса удобно сидят на скамьях с высокими спинками и безмятежно предаются размышлениям или сну, вдали от посторонних глаз, не опасаясь вторжения чужаков или бедных – кто знает, что они замышляют? – под знакомые звуки англиканской службы, плывущие над их головами. У аристократов с Беркли-сквер тоже есть неподалеку своя церковь, также широкая по своему вероучению, но только для высшего класса. Часовня Сент-Джеймс в Марилебоне, тоже принадлежащая широкой церкви и вмещающая 1500 человек, по воскресеньям была заполнена до предела. (Слово «часовня», обычно обозначающее место нонконформистских богослужений, здесь не имеет этого значения.) Любые религиозные сомнения можно было устранить, прочитав 39 статей в конце Книги общей молитвы, составленной во времена Тюдоров и подтвержденной Карлом II после возвращения на престол. Знакомый язык авторизованного перевода Библии и Книги общей молитвы местами был непонятен, но общий смысл всегда оставался ясным.

Между 1834 и 1842 годами прочное основание широкой церкви слегка поколебалось, когда Джон Генри Ньюмен, викарий оксфордской университетской церкви Св. Девы Марии, начал произносить проповеди, призывая своих прихожан предпочесть «дела словам и пожеланиям» и активно бороться с летаргией церковной жизни, позволившей государству вторгнуться на территорию церкви. Он опубликовал свои мысли в серии «Трактатов для нашего времени». В 1841 году, когда вышел в свет его Трактат 90, Ньюмен внес сумятицу в умы своих читателей, предположив, что 39 статей англиканского вероисповедания, под которыми должен подписаться каждый англиканский священник, не противоречат традиционному католическому учению. Для властей это было слишком, и Ньюмена остановили. Но «трактарианское», или оксфордское движение уже получило мощный толчок к развитию. Оно начало готовить собственных священников в теологическом колледже в Каддесдоне близ Оксфорда, где стажеры привлекали к себе внимание высокими жесткими воротничками (сейчас их называют «ошейниками»), черными, наглухо застегнутыми жилетами и длинными черными сюртуками, напоминавшими одежду католических священников. Говорят, они даже выработали особую скользящую походку и во время церковной службы произносили слова нараспев, высоким носовым голосом. Словом, были подарком для карикатуристов «Панча».

Ньюмен верил, что «материальные явления одновременно являются символами и инструментами невидимой реальности». Одежда священников, обряды и церемонии, которые они совершают в церкви – все это призвано напоминать прихожанам о великих «невидимых» вещах. В 1868 году леди Кавендиш, верная сторонница англиканской церкви, присутствовала на богослужении, где «было интересно впервые видеть облачения трех отправлявших службу священников… мне постепенно стал все больше нравиться «прогрессивный» ритуал… Все зависит от того, насколько ты понимаешь, принимаешь и одобряешь символизм». В некоторых кругах Святое причастие стали называть мессой, возмущая старомодных причастников. Некоторые церкви стали украшать. Воспользовавшись этой возможностью, женщины на Рождество и Пасху принялись украшать свои церкви не только цветами, на которые особо ревностные прихожанки тратили значительно больше годового дохода бедняка, но также «сделанными из ваты буквами и листьями плюща, припудренными квасцами». Некоторые дамы рисковали жизнью, чтобы взобраться на лестницу и увить гирляндами газовые светильники – грозя устроить пожар и ставя под угрозу свою стыдливость. (Разумеется, в подобный день лучше было вместо кринолина надеть нижнюю юбку; жаль, что практичный костюм миссис Блумер был отвергнут обществом).

Волна благоденствия, затопившая гостиные среднего класса дорогими безделушками, докатилась и до его церквей. На алтарях и возле них появились кресты. Священники облачились в роскошные одеяния. Магазин церковной утвари предлагал «ризы, далматики, мантии, альбы, саккосы, пояса… епитрахили… готическое кружево любой ширины». Более серьезным нововведением, встреченным с энтузиазмом англо-католиками, была «тайная исповедь» с наложением епитимьи и отпущением грехов, такая исповедь не запрещалась Книгой общей молитвы, но редко применялась в англиканской церкви. Отцы семейства приходили в ярость. Что могут рассказать на исповеди чужаку их жены или дочери об их супружеских привычках или отцовской власти? Во всяком случае, кто он такой, чтобы давать отпущение грехов?

Сложные для понимания доктрины, также одобряемые англо-католиками, например, духовное перерождение при крещении, апостольская преемственность и реальное присутствие Христа в Евхаристии (отождествление элементов Евхаристии, хлеба и вина, с Телом и Кровью Христовой) не вызывали особого противодействия, но многие находили трактарианскую практику церковной жизни затруднительной. В 1859 году настоятель церкви Св. Георгия в Ист-энде попытался ввести богослужебные одеяния и службу нараспев, но прихожане яростно воспротивились его начинаниям и взбунтовались, и группе англо-католиков из другого прихода пришлось прийти ему на помощь. Однако умиротворить паству не удалось, и настоятель был вынужден уйти. В церкви Св. Иуды в Южном Кенсингтоне, «среди быстро исчезающих тропинок и огородов сельской местности», представители среднего класса приветствовали нововведения. Хор пел в обычной одежде, но некоторые прихожане, читая Символ Веры, поворачивались на восток и склоняли главу при упоминании имени Господа. Не столь ярые приверженцы высокой церкви возражали против лишнего «пения». Служба, и впрямь, была «слишком высокой», но местный викарий, преподобный Форрест, твердо проводил свою линию. «По его мнению, псалмы следовало петь, и пока он остается викарием, так и будет».

Своей высшей формы англо-католический ритуал достиг в церкви Св. Олбана близ Холборна. В 1866 году лорд Шафтсбури, принадлежавший к низкой, или евангелической церкви и слывший «совестью викторианской Англии» отправился посмотреть на службу. Он обнаружил:

Высокий алтарь, к которому вели ступени, крест над ним и бесконечное количество картин. Алтарь был весьма просторным и отделен от остального помещения железной оградой. Множество служителей и т.п., в римско-католическом стиле. Священники в белых саккосах с зелеными полосами читают нараспев и поют все, кроме проповеди… три священника в зеленых шелковых одеяниях и еще один с вышитым на спине большим крестом… Подобной сцены с театральными жестами, пением, выкриками, коленопреклонением и другими странными телодвижениями священников я прежде никогда не видел, даже в католическом храме. Густые облака ладана, главный священник то и дело машет кадильницей на серебряной цепи… причастники поднимаются [к алтарю] под звуки тихой музыки, словно это мелодрама; удивительно, что под конец не падает занавес.

Все это напоминает «показное потребление». Однако здесь, как и во многих англо-католических церквях, «бедные [среди паствы] явно преобладают, и они совершенно на равной ноге с богачами». Отец Стантон устроил в церкви Св. Олбана клуб для рабочих, где продавали пиво и спиртные напитки, разрешалось играть в карты и были изгнаны религиозные газеты; на встречах матерей он читал последний роман Диккенса «Николас Никльби», не поучая и не принуждая молиться. В 1867 году его предшественник, отец Маконохи, подвергся судебному преследованию и был признан виновным в поднятии элементов Евхаристии над головами прихожан и в использовании ладана. Но, несмотря на решение суда, сторонники обрядности продолжали свое дело.Еще один англо-католический священник, отец Лауден, неустанно трудился в бедном и запущенном районе доков. Он организовал ссудную кассу, ассоциацию помощи больным, бесплатную столовую и «угольный клуб», а в январе 1868 года сто его прихожан получили горячий ужин и по бокалу горячего пунша.

Королева Виктория была «возмущена и опечалена», увидев, что «высшие классы и много молодых священников склоняются в сторону Рима». Возможно, она не замечала, что принц Альберт частенько ходит на вечерню в церковь Св. Маргариты на Маргарет-стрит, еще один оплот сторонников пышного ритуала, и даже берет с собой одну из дочерей. Виктория решительно принадлежала к умеренной церкви. В 1847 году, когда в Ирландии погиб весь урожай картофеля и наступил голод, она не захотела объявлять день общего поста, а в 1849 -- день благодарения за избавление от холеры, в 1854 – день смирения и поста, чтобы напомнить Богу о его долге перед Англией в Крымской войне, а также в 1857 – во время восстания сипаев в Индии.

Однако министры убедили ее, что со стороны короны это будет верным жестом. В конце концов вместо дня смирения был объявлен день поста. Виктории сама идея представлялась «абсурдной». Если это необходимо, предложила она, назначьте день поста на воскресенье, чтобы нанести наименьший урон общественной жизни. Но ее предложение было отвергнуто. Торговля и нормальная жизнь должны пострадать, день поста был назначен на будний день. Один из очевидцев вспоминает в дневнике: «все магазины были закрыты, и церкви были полны». Между днем поста и днем смирения имелось тонкое различие: в день поста банки могли работать, а в день смирения нет. Отсюда возникали всевозможные осложнения со сроками оплаты переводных векселей. Назначив вместо дня смирения день поста, власти примирили интересы «религиозной части общества» с финансовыми интересами Сити.

Низкая, или евангелическая церковь проводила службы скромно и верила в буквальную истину Библии. В то время как англо-католики тяготели к Риму, у евангелистов было много общего с нонконформистами, однако в глазах молодежи первые были предпочтительнее, поскольку не навязывали прихожанам нетерпимости и узости взглядов некоторых нонконформистов старшего поколения. Движение адвентистов седьмого дня, которым удалось добиться, чтобы Британский музей и Национальная галерея по воскресеньям были закрыты, а также движение трезвенников, боровшихся за ограничение часов продажи спиртного в общественных местах, черпали силу в евангелической церкви.

۞

В 1836 году епископ Лондона поставил задачу привлечь частные фонды для строительства пятидесяти новых церквей, и главным результатом этого начинания стало появление к 1859 году десяти церквей в районе Бетнал-Грин, определенно нуждавшемся в особом внимании. Не везде дела шли успешно. Священник одной из церквей так описал своих коллег:

Нынешний священник … говорит тем немногим прихожанам, которые посещают его службы, что им ничего не следует читать, кроме Библии и газет – постоянной темой его проповедей является судьба французской империи…

[Другой священник] изводит и обирает свой клир, проводя бракосочетания за 2 шиллинга 8 пенсов (включая все расходы), так он привлекает в свою церковь людей со всего Лондона и нередко сочетает браком до пятидесяти пар в день…

[Другой священник] наделал кучу долгов и уволился… вместо него пришел [другой], питающий отвращение к беднякам и не желающий общаться с ними … Он -- постоянная головная боль для бедного мистера Коттона [выделившего средства на строительство церкви].

[Другой священник] был настолько слаб здоровьем, что бóльшую часть времени вынужден был проводить вне дома… его жена была наглой, назойливой и скандальной особой… нынешний священник… всего лишь слизняк в Божьем винограднике.

Перепись 1851 года, позволившая сопоставить приблизительное число прихожан с количеством имеющихся в их распоряжении мест, повлекла за собой взрыв церковного строительства. Почти все здания возводились в «готическом» стиле, считавшемся единственно пригодным для молитвы. Многие действующие церкви были «отреставрированы» -- по мнению современных критиков, неудачно, так как вездесущий Гилберт Скотт обладал настоящим даром превращать средневековых святых в подобие принца Альберта. Полы покрыли керамической плиткой, алтарь приподняли, чтобы отделить прихожан от священников, а ступени, ведущие к престолу, отделяли священников от Бога. Были установлены органы, и, начиная с 1860 года, из них гремели «Псалмы, старые и новые». Между 1841 и 1871годами число англиканских священников увеличилось с 14500 до 20500 человек. Стандарты религиозной жизни постепенно совершенствовались. Так, еще в 1849 году современник писал:

В государственной церкви Великобритании есть много священников, религиозные качества которых заслуженно считаются высокими. Но можно заметить, что три четверти из них… на деле игнорируют великие духовные принципы Евангелия… положение, которое они занимают, объединяет их с аристократией, их доход большей частью является твердым, а нередко и весьма значительным.

Это не совсем справедливо, потому что половина всех священников получала менее 200 фунтов в год, а тысячи викариев жили на половину этой суммы. С другой стороны, многие из англо-католических священников действительно имели аристократическое происхождение, и их частные доходы позволяли им служить, не получая платы.

۞

С тех пор как при королеве Елизавете I были утверждены основы протестантского вероучения, истинные англикане ненавидели римско-католическую церковь. В 1847-50 годах в ряды «старых» католиков влились орды нищих эмигрантов, бежавших из родной Ирландии от голода и не внушавших любви добропорядочному среднему классу. У королевы Виктории были необычайно широкие для ее времени взгляды: «Хоть я всегда была настоящей протестанткой… я не выношу оскорблений в адрес католической церкви», а оскорблений было предостаточно. Ньюмен и Генри Эдвард Маннинг, еще одна заметная фигура в англо-католицизме, в 1845 и 1851 годах обратились в католическую веру. Из ламентаций и заламывания рук англикан из среднего класса, можно предположить, что новообращенные не просто поменяли свою личную лояльность епископу кентерберийскому на лояльность папе, а решили перенести папский престол в Англию.

В 1850 году папа Пий IX нанес англиканам, как тогда казалось, очередное оскорбление: вместо главных викариев, представлявших его в Англии с XVI века, он назначил епископов, восстановив тем самым католическую иерархию. Как и следовало ожидать, вслед за этим прозвучали гневные протесты против «папской агрессии». «Таймс» негодующе писала, что «итальянскому священнику» было позволено «восстановить иностранное влияние на умы [англичан]». Повсюду висели лозунги «Нет папству!», а 5 ноября были сожжены портреты папы и Гая Фокса. В 1851 году, чтобы воспрепятствовать католическим священникам принимать церковный сан, к своду законов был добавлен закон о церковном сане, но он не соблюдался и в 1871 году вновь был введен Гладстоном. В 1851 году Маннинг, пользовавший всеобщим уважением, был возведен в сан архиепископа католической вестминстерской епархии, и шум постепенно утих.

Римско-католическая церковь, как и англо-католики, радушно принимала бедных. Неутомимый священник Дейвис, оставивший нам описание «традиционных» и «нетрадиционных» церквей викторианского Лондона, посетил кафедральный собор в Кенсингтоне (Вестминстерский собор еще не был построен) в Вербное Воскресенье, церковный праздник в память входа Христа в Иерусалим, и был поражен отношением к беднякам во время службы. Священники, благословив «огромные связки» настоящих пальмовых ветвей, раздали их клирикам и каждому члену прихода. Должно быть, это было великолепное зрелище, напоминавшее движение леса к замку Дунсинан: епископ воздел к небу свою десятифутовую ветвь, а остальные священники – свои. «В кафедральном соборе, хотя он и расположен в центре богатейшего пригорода Лондона, среди постоянных посетителей было множество бедняков… и, как всегда бывает в католических церквях, всем им уделили такое же внимание, и они отправились домой счастливые, с большой пальмовой ветвью в руках, как и самые зажиточные прихожане».

۞

Всякий, кто по историческим или личным причинам не присоединился к одной из двух основных церквей, мог выбирать из множества нонконформистских христианских течений. Самой харизматичной личностью того времени был баптист Чарльз Хаддон Сперджен, имевший огромное число последователей. В 1856 году он арендовал один из залов в Суррей-Гарденс на 10000 человек, однако туда набилось 12000 и еще 7000 осталось снаружи. Три года спустя он регулярно заполнял специально построенный молитвенный дом на 6000 человек расположенный близ паба «Слон и замок». Он был не только вдохновенным священником, но и блестящим организатором, на его попечении находились: сиротский дом, где в отдельных зданиях под присмотром женщин, работавших на уровне лучших образцов XXI века, жили мальчики, которых кормили, одевали и учили; несколько богаделен и пасторский колледж, где бесплатно готовили баптистских священников. В его церковных книгах числилось 4200 прихожан, и «каждому прихожанину выдавался набор из двенадцати билетов на причастие, с уже готовой перфорацией и проставленными датами, которые нужно было отрывать во время службы и ежемесячно класть на блюдо, чтобы подтвердить свое присутствие на «таинстве». Того, кто этого не делал, брали на заметку и даже могли отлучить от церкви.

В другой баптистской церкви в Блумсбери в семь утра в Иванов день читали «утреннюю проповедь» для «молодых людей и девушек» -- очень мило с их стороны. Строгие баптисты принимали крещение с полным погружением в молитвенном доме недалеко от молитвенного дома Сперджена. Часовня партикулярных баптистов располагалась у Ноттинг-хилл-гейтс. Молитвенный дом Сперджена использовался также первометодистами, или «болтунами», в основном принадлежавшими к низшему классу, о чем свидетельствовали ждущие снаружи фургоны и повозки (сегодня мы могли бы сделать подобный вывод по потрепанным машинам). Во время службы они то и дело громко выкрикивали «Аллилуйя» и «Слава Господу». Божьи дети, или «Уолуортские прыгуны», собирались в Чатеме и у Дуврского вокзала. Их можно было отличить по «звонкому поцелую», которым они обменивались друг с другом. Они не столько прыгали, сколько иногда впадали в транс и танцевали.

У последователей кафолической, или апостолической церкви – не путать с любой другой католической церковью, англо- или римско-католической, -- известных также как ирвингиты, по имени своего основателя, было в Лондоне семь храмов, и в каждом дважды в день проводилась торжественная служба, с ладаном и пышными облачениями священников, «более торжественная, чем в большинстве ритуалистских церквей». У последователей Сведенборга, или Новой церкви, было пять храмов, главный из которых находился на Аргайл-сквер близ вокзала Кингс-Кросс. Они верили, что умершие мгновенно воскресают и что реально существует лишь духовное тело, и в этом теле -- за неимением лучшего --браки совершаются на небесах.

Плимутская братия собиралась в трех местах. Они причащались буханкой домашнего хлеба, разрезанной на четыре части; хлеб пускали по кругу, и каждый отламывал себе кусочек, а вино передавали в обычных больших стаканах. Кристадельфиане встречались в академии танца на Гауэр-стрит. Они тоже крестились с полным погружением. «Я был поражен тем, как рабочие читают и толкуют свою потрепанную Библию».

В Великобритании было 5532 моравских брата, но в Лондоне им принадлежала всего одна часовня на Феттер-лейн. Они вели начало от гуситов пятнадцатого века. Их миссионерская деятельность распространялась на такие отдаленные места земного шара, как Лабрадор и Гренландия, на аборигенов Австралии и индейцев Северной Америки. Сандемиане, или гласситы, достаточно известны, благодаря выдающемуся ученому, Майклу Фарадею, который входил в эту секту и верил в спасение по вере, а не по делам. На «праздниках любви» им полагалось целовать своих соседей в обе щеки – чтобы прихожане не пытались избежать поцелуев с дурно пахнущим стариком или прыщавым юнцом, места в церкви распределялись по жребию.

Методисты, в прошлом веке представлявшие главную религиозную секту, с 1845 года переживали раскол, но все же остались самым могущественным нонконформистским вероисповеданием. К сожалению, неутомимый священник-исследователь, оставивший описания самых разных сект, которые и легли в основу этой главы, методистов не посетил. Зато посетил Общество друзей, или квакеров, в молитвенном доме на Сент-Мартинс-лейн, маленьком непритязательном здании, очень чистом». Придя туда спозаранок, он увидел сто пятьдесят прихожан, мужчин и женщин, сидевших порознь. Молодые дамы были не в сером, как можно было бы ожидать, а в шелках и умопомрачительных шляпках, мужчины же сидели в головных уборах. Ровно в одиннадцать начало «безмолвной службы» ознаменовалось тем, что мужчины сняли свои шляпы. Тишина ничем не нарушалась около часа, потом человек, «исполнявший обязанности священника, одетый в полный квакерский костюм, заговорил, вдохновленный Духом». Затем на двадцать минут вновь наступила тишина, затем «джентльмен, одетый как священник» двадцать минут молился. Вновь воцарилась тишина, «внезапно пробил час дня, шляпы были водружены на место», и все присутствующие вернулись к нормальной жизни любого прихода, выходящего с воскресной службы.

«Возможно, некоторым покажется странным, что к религиозным верованиям Лондона, какими бы нетрадиционными они ни были, следует причислить и спиритизм. Его привыкли ассоциировать со столовращением и движущейся мебелью… [однако] для многих людей спиритизм, несомненно, является религией в самом серьезном и глубоком смысле слова». Спиритизм был завезен из Америки в начале 1850-х годов. На первых порах его влияние ограничивалось имущими классами: «одна из причин того, что современный спиритизм распространился … только среди “высших десяти тысяч” -- высокая цена, за которую духи соглашаются “явиться” … не у всякого найдется на это крона [5 шиллингов]». Но со временем цена упала, и мода охватила широкие слои населения. Одним из первых медиумов была миссис Хайден, в 1852 году прибывшая из Бостона и поселившаяся на Куин-Энн-стрит; там «ежедневно, с 12 до 15 и с 16 до 18 часов, проходили спиритические сеансы». Ее быстро разоблачили как мошенницу, и она вернулась в Штаты. В 1859 году другой медиум, Дэниел Хоум, ухитрился убедить Элизабет Барретт Браунинг, присутствовавшую на сеансе вместе с мужем, в том, что он левитировал. В результате Роберт Браунинг опубликовал в 1864 году поэму «Мистер Дрянь, медиум». Известный случай с участием Хоума закончился в суде, где пожилая женщина, миссис Лайонс потребовала вернуть ей деньги. Она выиграла дело, но суд обязал ее оплатить судебные издержки Хоума, основываясь на том, что ей не следовало верить мошенникам. Ужасающее число погибших во время эпидемий холеры и на Крымской войне заставляло многих верующих искать утешения в возможности общения с ушедшими близкими, но их плачевным положением бессовестно воспользовались мошенники.

۞

Евреи, жившие на востоке викторианского Лондона, упрямо придерживались неанглийских обычаев и только этим вызывали недовольство. Например, евреи не разделяли склонности англичан к спиртному и избиению жен, не отправляли своих бедных и больных в богадельню; они мало пили и заботились о своих слабых сородичах всей общиной. Английские евреи делились на две группы: сефардов, ведущих свое происхождение от евреев Испании и Португалии, и ашкенази, выходцев из Восточной Европы, составлявших 90% лондонских евреев. До конца восемнадцатого века между этими группами существовали некоторые трения, исчезнувшие в викторианскую эпоху, хотя некоторые сефарды по-прежнему считали себя выше своих братьев-ашкенази. Дизраэли упорно утверждал, что он потомок сефардов. Его дед, итальянский купец, прибыв в Лондон, присоединился к общине сефардов. Но Ротшильды, наверняка, самая известная еврейская семья, были ашкенази из Франкфурта. До страшных погромов 1880-х годов в страну ежегодно прибывало около двухсот евреев. Большинство лондонских евреев родились в Англии. Ист-эндские торговцы одеждой были ашкенази. Они часто начинали свое дело с торговли вразнос и купли и продажи поношенной одежды. В то время шляпы были в цене, и старьевщик, купив подержанную шляпу и заботясь о ее сохранности, водружал ее себе на голову, а поверх нее все те, что приобретал позднее. Этим объясняется «тройная корона» лондонских евреев на карикатурах, в которых не было недостатка. Благодаря упорному труду, сообразительности и осторожности, еврейским уличным торговцам нередко удавалось скопить довольно денег, чтобы открыть ювелирную, часовую или мебельную мастерскую или свой магазин, где торговали одеждой, фруктами и кошерной пищей. Огромная империя «Мозез и сын» в Ист-энде продавала одежду как для аристократов, так и для рабочих. По существу евреи обладали монополией на рынках вокруг Петтикоут-лейн, где торговали поношенными вещами.

Разбогатев, еврейские торговцы нередко переселялись в западные пригороды, где жил средний класс, и строили там синагоги, при этом сохраняя верность синагогам в Сити. Расположенная в Сити синагога на Бевис-Маркс близ Олдгейта, была построена сефардами в 1700 году. Расположенная рядом «Большая синагога» на Дьюкс-плейс, «просторное здание, освещенное только свечами», была построена ашкенази в 1722 году. Там звучала «необычайно красивая» музыка. В 1841 году евреи-реформисты, разочаровавшись в ритуале [ортодоксальных евреев], «перегруженном сочинениями усердных раввинов и метафизическими дискуссиями, чуждыми духу молитвы» ⁴⁰, отделились от ортодоксов и ввели более простую форму богослужения. Поначалу они пользовались синагогой на Бертон-стрит в Уэст-энде, поскольку большинство из них принадлежало к среднему классу. В 1871 году они смогли открыть «поразительно красивую» синагогу на углу Аппер-Беркли-стрит и Портман-сквер, вмещающую тысячу мужчин в главном помещении и еще женщин на балконе.

Евреи долго были поражены в гражданских правах, но постепенно барьеры рушились. В 1835 году сэр Дейвид Соломонс был избран шерифом лондонского Сити, но выборы были «аннулированы» судом старейшин. Та же история повторилась, когда его избрали от другого округа. Но в 1845 году он был успешно избран олдерменом, а в 1855 достиг вершины своей карьеры, став лорд-мэром Сити. В 1847 году барон Лайонел де Ротшильд был избран в парламент от Сити, но был изгнан оттуда Палатой лордов, так как отказался произнести присягу, в которой упоминалось имя Христа. Между Сити, оказавшим упорную поддержку своему кандидату, и палатами общин и лордов завязался ожесточенный спор. Наконец компромисс был найден: обе палаты согласились изменить текст присяги. Двадцать пять дней спустя Ротшильд занял свое место в палате общин. Это была убедительная победа еврейской партии.

Еврейский опекунский совет, куда входили как ортодоксальные, так и реформированные евреи, осуществлял широкую благотворительную деятельность. Семья Ротшильдов оказывала щедрую помощь бесплатной еврейской школе, еврейской больнице и множеству других школ, а также приютам для престарелых. Расходы на похороны, страшившие многие христианские семьи, не пугали еврейскую семью. «Еврейские похороны – одна из самых суровых церемоний. Богатые и бедные ложатся в простые сосновые гробы, катафалки ничем не украшают, а надгробные памятники ставят самые простые» ⁴¹.

Ротшильды успешно преодолели социальные барьеры антисемитизма, занявшись охотой, участвуя в скачках и превратившись в английских джентльменов и спортсменов. Дизраэли это не удалось. Но как никак, он стал премьер-министром.

Смерть

В бедной семье – переполненные погосты – герцог Суссекс – туристические достопримечательности – склепы и катакомбы – частные кладбища – Хайгейт – Бромптон – Абни-парк – другие кладбища – столичный закон о захоронениях 1852 года – казенные кладбища – гробы – траурная одежда – публичный траур – патентованные катафалки Шиллибира – похоронные процессии – герцог Веллингтон

«Какое бы жалкое существование ни влачили эти люди, они упорно не желали хоронить умерших при содействии прихода, ибо более всего бедняк страшится нищих похорон».Согласно Энгельсу, «бедняка закапывают самым небрежным образом, как издохшую скотину». Экономичная похоронная компания не страдала от отсутствия клиентов. «Некоторые владельцы похоронных бюро предоставляют ритуальные услуги беднякам на условии еженедельных выплат в 18 пенсов». Так как похороны взрослого стоили до 4 фунтов стерлингов – похоронить ребенка было дешевле, -- страшный еженедельный долг порой выплачивался годами.

Случалось, что осиротевшая семья не могла внести даже первоначальный взнос, и тело оставалось лежать в однокомнатном доме, пока деньги не будут собраны. Сердобольные соседи иногда хоронили умершего вскладчину. Доктору Роджерсу, врачу в работном доме, удалось убедить приходские власти построить морг для тел, ожидавших погребения – первый в Лондоне. Иногда неимущие вступали в похоронные общества. Многими из них «управляли отъявленные мошенники, которые, пользуясь всеобщей нерешительностью, самым беззастенчивым образом обирали бедняков».

Человек, имевший постоянную работу, обычно состоял в профсоюзе или в обществе взаимопомощи. Член одного из первых профсоюзов, Объединенного общества инженеров, с удовлетворением мог размышлять о том, что его еженедельный взнос покроет не только пособие по безработице или болезни, но и похоронные издержки на сумму до 12 фунтов. В случае смерти жены он мог рассчитывать на выплату пяти фунтов, при этом ему оставалось еще семь.

Где хоронили умерших? Лондонские погосты уже давно, после чумы 1665 года, были переполнены. В одном Сити было 88 переполненных церковных кладбищ. Многие церкви приобрели для захоронений специальные участки, но и те были заняты. В 1830-х годах великий реформатор Эдвин Чедвик описал эту жуткую ситуацию: «на пространстве, не превышающем 203 акра, плотно окруженном жилыми домами, ежегодно хоронят (плохо) 20000 взрослых и белее 30000 подростков и детей». В 1843 году ярким примером этой проблемы послужило частное кладбище близ Нью-Ривер-Хед в Излингтоне. Оно было рассчитано на 2700 погребений, однако за 50 лет владельцы позволили похоронить там 80000 человек.

Гробы едва прикрыты землей, рабочие выкапывают их и ломают, чтобы растопить очаг в своих хижинах. Новые могилы копают, врезаясь между недавними захоронениями, по ходу дела отрубая руки, ноги и головы. Могильщик… стоит «по колено в человеческой плоти, прыгая по телам, чтобы утрамбовать их и втиснуть в землю новые тела».

Разумеется, имелось лучшее решение проблемы.

В 1833 году на Харроу-роуд, приблизительно в двух милях к северо-западу от Паддингтона, частная похоронная компания с одобрения парламента открыла кладбище Кенсал-Грин площадью 56 акров. Там можно было достойно похоронить англикан и других протестантов, при этом 7 акров отводилось для бедных. К 1842 году на этом хорошо спланированном кладбище с широкими аллеями имелось 6000 могил. В 1843 году компании, владевшей кладбищем, крупно повезло. Умер герцог Суссекс, дядя королевы Виктории. Его должны были похоронить в королевском склепе в Виндзоре, но в 1837 году герцога неприятно поразила плохая организация похорон его брата Уильяма IV; кроме того, он хотел, чтобы рядом с ним, когда придет ее час, похоронили его любовницу. Поэтому в своем завещании он указал, что хочет быть похороненным на Кенсал-Грин. Это привлекло на кладбище простой народ, который не так уж часто видел герцога при жизни. «Покойный герцог Суссекс поступил достойно, решив в равенстве смерти лежать на кладбище Кенсал-Грин и отказавшись от торжественной церемонии государственных похорон в виндзорском королевском склепе». (Герцог был на редкость прост в обращении. В своей Книге общей молитвы он написал на полях рядом с догматом Св. Афанасия: «Не верю ни единому слову». Он женился морганатическим браком на леди Августе Марри. В 1830 году та умерла, и тогда он женился на своей любовнице, леди Сесилии Баггин, но этот союз по закону о королевском браке не мог быть признан законным. В конце концов Виктория присвоила ей титул герцогини Инвернесс.)

Герцог Веллингтон писал тогдашнему премьер-министру Пилу: «королева своим приказом могла бы отменить волю герцога быть похороненным на Кенсал-Грин… но тогда со стороны франкмасонов [с 1813 года герцог был магистром Великой масонской ложи] и сторонников герцогини Инвернесс раздались бы многочисленные жалобы на вмешательство власти в личную жизнь …», поэтому было решено выполнить нетрадиционное желание герцога. Его похороны, состоявшиеся 5 мая 1843 года, были блестяще организованы. Процессию от Кенсингтонского дворца, где он скончался, до Кенсал-Грин в трех с половиной милях оттуда возглавляли конные гвардейцы, за ними «шли четыре королевских обер-церемониймейстера в алой форме». Далее медленно двигались остальные участники процессии: четыре всадника -- служащие похоронного бюро – в глубоком трауре, с черными шарфами и длинным крепом на шляпе, довольно унылая вереница из пятнадцати пустых траурных карет, запряженных восьмеркой лошадей «в черных бархатных попонах и плюмажах» и, наконец, оркестр конных гвардейцев, игравших траурные марши. За ними следовал катафалк с восьмеркой лошадей, по обе стороны от него ехали конные гвардейцы, так что зрители могли видеть только лошадей и гвардейцев в форме, но не гроб. За ними вновь гвардейцы верхом, вереница лошадей в плюмаже и траурные кареты, числом пятьдесят, вновь кавалерия и «плотный кордон полиции… успешно сдерживающий огромную толпу». В самом деле, контроль полиции был творческим и эффективным.

Достигнув Паддингтонского вокзала, процессия «двинулась довольно быстро» -- возможно, к тому времени церемониймейстеры сели в карету, -- и атмосфера быстро разрядилась. К тому же, жители этой части Лондона, кокни, не надеясь еще раз увидеть подобное зрелище, взяли выходной и развлекались как могли. Вокруг сновали продавцы гравюр и уличные певцы, в киосках бойко торговали прохладительными напитками, «пивом и табаком», а для более утонченных – пряниками и смородинным вином. Наиболее предприимчивые воздвигли шаткие помосты для зрителей, но не слишком преуспели; самые бойкие из них заманивали клиентов объявлениями вроде: «Надежный помост» или «Одобрен контролером», однако публика предпочитала наблюдать за процессией с тротуара или ближайших деревьев и фонарных столбов. Сразу же после похорон продавцы мест на трибунах постарались сократить свои издержки. Они превратили помосты в танцевальные площадки, зазывая публику «повеселиться, как на ярмарке».

Тем временем процессия достигла кладбищенских ворот, где ее ждали государственные представители и знаменитости, включая принца Альберта и кабинет министров, прибывших другим путем. Похоронная компания, наверняка, не пожалела сил, чтобы навести порядок и украсить кладбище. Часовня, «прелестное небольшое здание на вершине холма… убранное соответственно случаю… гирляндами из черной ткани», была заполнена сильными мира сего. Гроб стоял на постаменте, прямо над расположенными внизу катакомбами. Во время службы гроб постепенно, в два приема, был спущен вниз, в катакомбы – должно быть, владельцы похоронной компании ужасно переволновались, но механизм работал плавно, -- и был там замурован до тех пор, пока для него не выстроят подходящий склеп. Похоронная компания, не ожидавшая такой удачи, не располагала достойным местом упокоения. Места близ англиканской часовни мгновенно поднялись в цене.

Через шесть лет за герцогом последовала его сестра, принцесса София. Успех Кенсал-Грин был гарантирован, и вскоре это кладбище стало одной из туристических достопримечательностей Лондона. Утонченный Гревилл «не был удивлен, что люди, посещающие это место и видящие его привлекательность и красоту, желают покоиться именно здесь». В 1858 году учитель из Манчестера, решив «ознакомиться с Лондоном», отправился прямо на Кенсал-Грин и записал свои впечатления в дневнике: «Там похоронены герцог Суссекс и принцесса София. На кладбище множество надгробных памятников, роскошно отполированных и пр. Многие аристократы приобрели здесь место и построили склепы».Когда у генерал-лейтенанта Пейсли 26 декабря 1844 года умерла жена (дочь? – сестра? – «бедная Магдалена»), он, получив гроб, первым делом отправился на Кенсал-Грин и выбрал склеп «для двенадцати гробов, рядом с могилой сэра Джорджа Маттайяса Кокса» -- даже после смерти нужно выбирать подходящих соседей.

Генерал без особого восторга прочел бы книгу, опубликованную годом ранее: «Проектирование, озеленение и содержание кладбищ», в которой ее автор Джон Клодиус Лаудон, знаменитый ландшафтный архитектор того времени, писал о «захоронении в склепах», как о «свидетельстве состоятельности или знатности, по этой причине его переняли многие лондонские торговцы». На кладбище имелись просторные катакомбы (подземные галереи с камерами для гробов), а также склепы и места для одиночных могил. Где-то в катакомбах все еще стоят два гроба в упаковочных ящиках, в которых они прибыли из Индии в 1860-х.Сам Лаудон был похоронен на Кенсал-Грин в 1844 году. Там же была похоронена семья Брунелей -- Марк Исамбард, его жена София (1849) и их сын Исамбард Кингдом (1859), -- а также Джеймс Миранда Барри, главный инспектор военно-медицинской службы, который, как выяснилось после смерти, оказался женщиной.

Вслед за Кенсал-Грин открылись другие частные кладбища: Норвуд (39 акров, 1837), Хайгейт (37 акров, 1839), Бромптон (39 акров, 1840), Абни-парк (32 акра, 1840), Нанхед (52 акра, 1841) и Тауэр-Хамлетс (33 акра, 1841). «Уход за новыми лондонскими кладбищами в основном хороший, [но] трудно поверить, на некоторых из них овцам позволено щипать траву». Сейчас это кажется удачной идеей, придающей кладбищу сельский вид и избавляющей садовников от трудной задачи по выкашиванию неровной почвы. Но лондонцам это не понравилось.

«Самым модным некрополем Лондона» стало Хайгейтское кладбище, принадлежавшее лондонской похоронной компании. Оно располагалось на склоне холма, спускавшегося к Суэйн-лейн, и проектировщики использовали эту особенность для создания многоярусного эффекта. В египетскую аллею, узкий наклонный коридор на глубине 12 футов, вели чугунные ворота массивной Фараоновой арки. По стенам коридора располагались чугунные двери в шестнадцать склепов, в каждом из которых стояло по двенадцать гробов на каменных постаментах. В 1878 году склеп стоил 130 гиней (136 фунтов 10 шиллингов). Аллея вела к подземному Ливанскому кругу; там, по обе стороны кольцеобразного туннеля, располагалось двенадцать склепов, каждый на пятнадцать гробов. В центре Ливанского круг стоял великолепный ливанский кедр, который рос здесь с 1693 года.

В главной части кладбища имелось место для 30000 могил, каждая из них была рассчитана, как правило, на три гроба и стоила не меньше 2 фунтов 10 шиллингов. Для атеистов и сектантов был выделен неосвященный участок в два акра. Вдоль северной стены тянулись катакомбы, мрачная подземная галерея, в которой находилось 840 ниш. Их можно было купить за 10 фунтов стерлингов или снять на время, чтобы впоследствии подыскать для гроба другое место. К 1854 году это начинание оказалось таким успешным, что похоронная компания решила расширить кладбище в единственно возможном направлении – купив еще 19 акров на другой стороне Суэйн-лейн. Обе часовни на старой территории использовались также при похоронах на новой, однако Суэйн-лейн была людной улицей, и таскать гроб через забитую транспортом дорогу было немыслимо. Это могло не понравиться родственникам.

В результате было принято типично викторианское по использованию новой технологии решение: в часовне установили постамент, на котором гроб опускался с помощью гидравлики в подвал, перевозился по туннелю, проложенному под Суэйн-лейн, и появлялся на другой стороне. Первой испробовала оригинальное устройство Элизабет Джексон, похороненная на участке в 2 фута 6 дюймов шириной, 6 футов 6 дюймов длиной и 10 футов глубиной, за который ее семья заплатила три гинеи (3 фунта 3 шиллинга). Позже туда же поместили четыре гроба, причем последний неизбежно оказался ненамного ниже уровня земли.

Более известными клиентами кладбища были Джордж Вомуэлл, хозяин бродячего зверинца, скончавшийся в 1850 году, и Том Сейерз, последний профессиональный боксер, дравшийся без перчаток, он умер в 1865. Там же был похоронен другой знаменитый спортсмен, Ф. Лиллиуайт, известный игрок в крикет, изобретатель круговой подачи. В 1862 году там же похоронили Лиззи Сиддал, жену Данте Габриэля Россетти. В приступе горя он положил к ней в гроб рукопись своих стихов, но по зрелом размышлении захотел получить их назад, в 1869 году гроб открыли и книгу благополучно извлекли на свет. Стоимость работы составила две гинеи.

Бромптонское кладбище было открыто в 1840 году Западно-лондонской и Вестминстерской похоронной компанией, надеявшейся превзойти успех Кенсал-Грин. Но у компании возникли финансовые трудности, и в 1852 году кладбище было выкуплено министерством здравоохранения и стало первым лондонским казенным кладбищем. Там в 1863 году был похоронен основатель больницы Чаринг-кросс доктор Беннджамин Голдинг, а два года спустя – архитектор Альберт-холла Фрэнсис Фаук.

Кладбище Абни-парк на Стамфорд-хилле в Сток-Ньюингтоне было открыто в 1840 году, когда Банхилл-филдс, «которое столько лет было кладбищем для нонконформистов всех классов», заполнилось до предела. Джон Лоддидж, один из акционеров похоронной компании Абни-парк, владевший большим питомником и дендрарием неподалеку от Хакни, решил, воспользовавшись случаем, сделать рекламу своему бизнесу. «Упомянутый дендрарий был устроен господами Лоддидж, там имеются все выносливые деревья и кустарники тех сортов и видов, которые были в его коллекции год назад… в летний сезон будут высажены неприхотливые сорта рододендронов, азалий и роз из коллекции господ Лоддидж, а также… далии, герани, фуксии, петунии, вербена и т.д.». В мае, к моменту открытия кладбища, по краям извилистых тропинок было высажено 2000 деревьев и кустарников, а магнолии и рододендроны должны были появиться осенью. Не считая собственного дендрария Лоддиджа, это была самая большая коллекция деревьев в Англии.Этот прелестный уголок был абсолютно не похож на отвратительные кладбища в центре Лондона, однако Лаудон решил, что кладбище выглядит как «место увеселений», и не одобрил нововведений, хотя не мог не отметить, что «публике это нравится». Здесь можно заподозрить профессиональную зависть. Подробный и захватывающий «Перечень деревьев, кустов и вечнозеленых растений для кладбищ и погостов» рекомендует питомник в Фулеме, а не питомник Лоддиджа.

Кладбище Нанхед было другим проектом Лондонской похоронной компании. Оно известно как «Кладбище Всех Святых» В 1851 году там был воздвигнут монумент пяти «шотландским мученикам», сосланным на каторгу в 1793 году за попытку реформировать парламент. На нем выбита надпись: «опыт всех времен должен научить наших правителей, что преследование бессильно против убеждений» -- цитата из последнего слова одного из «мучеников».

Кладбище Тауэр-Хамлетс было открыто в 1841 году лондонским Сити и похоронной компанией Тауэр-Хамлетс. Его освятил епископ Лондона, и в тот же день там состоялись первые похороны. Вскоре оно разрослось и стало зеленым пристанищем лондонского Ист-энда.

Кладбище Уэст-Норвуд площадью в 40 акров было основано в 1837 году на месте отдаленной деревушки. Из знаменитостей там похоронены сэр Уильям Кьюбитт (1861), миссис Битон (1865) и доктор Уильям Марзден (1867), основатель Королевской бесплатной больницы и Королевской больницы Марзден.

В 1854 году лондонская похоронная компания открыла кладбище в Бруквуде, предложив своим клиентам «ежедневный похоронный экспресс туда и обратно». Доставка гроба по юго-восточной железной дороге от станции Некрополь, неподалеку от моста Ватерлоо, стоила 2 шиллинга 6 пенсов.

В 1852 году парламент принял Столичный закон о захоронениях, уполномочив местные власти открывать новые кладбища при нехватке существующих или опасности старых кладбищ для здоровья. Через четыре года власти Сити открыли кладбище в Илфорде, Эссекс, не только для всех новых захоронений, но и для оставшихся в снесенных церквях и на погостах, превращенных в публичные парки. Приобретение 200 акров земли косвенным образом способствовало сохранению лесных угодий Эппинг-Форест для общественного пользования. Другие местные власти, включая приходы Сент-Панкрас, Излингтон, Камберуэлл, Гринвич, Тоттнем и Вулидж, также открыли кладбища. Может показаться, что запросы лондонских мертвецов были удовлетворены, но это не так. Ситуация улучшилась только с введением кремации, не раньше 1880-х годов.

۞

Книга Лаудона о кладбищах была предельно приземленной. Она начиналась так: «Главная цель захоронения – размещение останков таким образом, чтобы их разложение… не причиняло ущерба живым». Лучше всего этим требованиям, -- советовал он, -- отвечает захоронение в одиночной могиле глубиной 5-6 футов. Квакеры и евреи опускают в могилу только один гроб, который никогда не тревожат. Но в большинстве крупных городов могилы роют глубже и помещают друг на друга до двенадцати гробов, а в случае с бедняками все пятнадцать. Лаудон едко пишет о жалких семи акрах, выделенных владельцами Кенсал-Грин для захоронения бедняков из семи лондонских приходов, «число их ежегодно превышает 1000 человек… можно подумать, что бедняков считают животными, принадлежащими к другому виду». По поводу гробов он предупреждает, что свинцовые гробы вроде того, что приобрел генерал-лейтенант Пейсли, никогда не бывают абсолютно водо- и воздухонепроницаемыми. Случается, что «тучное тело готово взорвать гроб еще до того, как его вынесут из дома… как известно, в катакомбах новых лондонских кладбищ имело место несколько взрывов», распространивших такой ужасный запах, что «могильщиков пришлось непрерывно потчевать ромом». Кости сохраняются веками, но через восемь-девять недель после погребения плоть, как он деликатно высказался, «становится непригодной к вскрытию». Полезно покрывать каждый гроб свинцовой или каменной плитой, чтобы предотвратить повреждения от следующих захоронений в ту же могилу (и, могу предположить, затруднить работу расхитителям могил, пришедшим до истечения восьми-девяти недель).

Традиционно для изготовления гробов применялся вяз, древесина которого лучше противостоит влаге. Гробы из вяза обычно покрывались черным или цветным бархатом или фетром, который крепился гвоздями с медными головками. «Привычным уличным шумом тех дней был стук молотка гробовщика». В 1860-х, когда мебель в доме начала сверкать французской полировкой, вяз уступил место дубу и на кладбище: новый мебельный лак на вязе не держался. Бальзамирование применялось редко. Обычно умерших клали в гроб, завернув в саван или простыню, но изредка хоронили в обычной одежде, особенно невест, которых оставляли в подвенечных платьях. Иногда вместе с телом в гроб клали трогательные сувениры, как в случае со стихами Данте Габриэля Россетти, которые он позже вернул, или любимых сапог, фуражки и кителя генерала Чесни, заботливо уложенных в гроб его второй жены Эверильды, скончавшейся в 1841 году.

۞

Не все имели возможность мгновенно облачиться в траур с головы до ног, хотя, возможно, многие имели что-нибудь на этот случай в своем гардеробе. Ханна Калвик, когда умерла ее тетка, была «служанкой за все». Работавшая там же горничная дала ей старое черное платье, и Ханна потратила 15 шиллингов 9 пенсов на черную с белым шаль и девять шиллингов на фланель -- в этом контексте, вероятно, черную – для двух юбок. Для тяжело трудившейся и практичной Ханны выбросить 25 шиллингов из годовой зарплаты в шестнадцать фунтов было нешуточным делом, но пренебречь трауром было нельзя. Если говорить о среднем классе, то «в настоящее время наши останки должны быть тщательно приуготовлены, наши одеяния -- соответствовать образцу, а наша власяница должна быть высшего качества». В 1842 году красильщики Лаш и Кук дали такое объявление: «Мы красим в черный ежедневно, в случае необходимости специальные заказы на траур выполняются за сутки. Пожалуйста, учтите: только перья высокого качества после окраски в черный выглядят хорошо». Так что носить боа из перьев, когда вы в трауре, не самая удачная идея.

Прочное, но выцветшее черное платье можно было обновить дома: «добавьте в пинту кипящей воды 2/3 пинты бычьей желчи». Настоящим сокровищем был магазин траурной одежды Джея на Риджент-стрит.Там даже продавали запатентованный безразмерный корсаж… на случай внезапной утраты… когда срочно требуется готовое элегантное платье». В ожидании подходящего костюма можно было послать за безразмерным корсажем и готовой черной юбкой горничную. «Черный» магазин Питера Робинсона (названный так, чтобы не путать с другим, также расположенным на Риджент-стрит) «делает выгодное предложение для знати и высокопоставленных семей [крупным шрифтом], а также [гораздо более мелким] людям с ограниченными средствами… самый широкий выбор готовых изделий. Отобранный товар бесплатно отправляется в любую часть Англии».

Благодаря новой телеграфной системе и железнодорожным перевозкам, людям, нуждавшимся в трауре, не приходилось долго ждать; к тому же, услужливый мистер Робинсон всегда имел наготове экипаж с двумя портными, готовыми продемонстрировать безутешной леди последние новинки траурной моды и снять мерки для новых траурных нарядов. Чтобы соседи не сочли подобные приготовления неуместными, кучер и портные были благопристойно одеты в черное.

Безутешная леди, обеспокоенная тонкостями модного траура, нуждалась в помощи. В 1844 году леди отправилась в магазин – это мог быть магазин Джея, но рассказ о ее визите не слишком заслуживает доверия. Имела место следующая беседа:

Леди: Я бы хотела, сэр, взглянуть на траурные вещи.

Продавец: Разумеется… Насколько глубокий траур вам бы хотелось, мэм? Что-нибудь душераздирающее?… У нас есть последние новинки с континента. Вот, мэм, недавно поступил, вдовий шелк -- чувствуете? – напоминает муар, в соответствии с чувствами. Он называется «безутешный» и очень моден в Париже для траура по супругу. Еще у нас есть несколько совершенно новых тканей, отвечающих потребности страдать по моде.

Леди: Все во французском стиле?

Продавец: Конечно... Конечно, мэм. Непревзойденно мрачные. Вот, к примеру, ткань для глубокого отчаяния. Черный креп – придает женщине меланхоличный вид и делает ее интересной… Или вы предпочли бы бархат, мэм?

Леди: Это уместно, сэр, когда ты в трауре, носить бархат?

Продавец: Абсолютно! Клянусь. Он только входит в моду. Вот великолепный отрез – настоящий генуэзский бархат – глубокого черного цвета. Мы называем его «роскошная скорбь»… всего 18 шиллингов за ярд, высшего качества… короче, годится для самого изысканного горя.

Леди: А что-нибудь на смену, сэр? Наверно, у вас есть большой выбор полутраура?

Продавец: О, бесконечный! Самый большой ассортимент в городе. Полный траур, полутраур, траур на четверть, на восьмушку, намек на траур, так сказать, вроде рисунка тушью – от неприкрытогогоря до тончайших оттенков сожаления.

Публичной демонстрации горя требовал не только траур по членам семьи. Когда в 1861 году умерла королева-мать, двор облачился в траур на шесть недель; от широкой публики ожидали трехнедельного траура. «Это достаточно долго, так как может сильно пострадать торговля». Когда через полгода, 14 декабря, умер принц Альберт, Сити затопила черная волна. Для скромного клерка казначейства с женой и пятью дочерьми это было тяжким финансовым испытанием. Целую неделю все магазины Лондона завешивали витрины траурными полотнищами, и в заведениях драпировщиков, модисток, портных и галантерейщиков ничего нельзя было разглядеть, кроме черного». На беду торговцев траур был объявлен незадолго до Рождества. 23 декабря, в день похорон принца Альберта в Виндзоре, почти все лондонские магазины были закрыты. На следующий день их владельцам удалось хоть немного сократить убытки. Церкви в день похорон были «задрапированы в черное», однако на следующий день траур был снят и заменен нарядными рождественскими украшениями».

۞

Добраться до кладбища было непросто, если только вы не пользовались экспрессом «Некрополь». Сеть железных дорог дотянулась до некоторых кладбищ. Часть пути можно было проехать на омнибусе, но они обычно следовали в ближайшие пригороды, а не в отдаленные районы, где располагались новые кладбища. Катафалки, запряженные лошадьми, медленно тащились к кладбищу, за ними следовали самые разнообразные средства передвижения. Время от времени лошадям нужно было отдохнуть и напиться, как и кучерам и пассажирам. Одно из кладбищ, расположенное в пяти милях от городских ворот, давало работу семидесяти могильщикам и более. По воскресеньям там обычно проходило не меньше семидесяти захоронений, а в будни не меньше сорока. В ближайшем трактире «Джолли Сандбойз» собирались извозчики, доставлявшие клиентов на кладбище. В четыре часа в воскресенье там могло скопиться пятнадцать катафалков и похоронных экипажей, запряженных парой крупных черных лошадей, не считая «оживленных групп извозчиков… со стаканами джина или оловянными кружками пива». Участники похорон «не теряли времени даром, как и возницы катафалков и те, кто нес гроб». Одни сидели в трактире, другие пили и закусывали прямо в экипажах. «Шум был такой, как в пивной на Уайткросс [Ист-энд] в субботу вечером».

Это дружеское оплакивание усопшего было несколько подпорчено патентованными катафалками мистера Шиллибира, которые «доставляли гроб и шесть скорбящих к месту захоронения» за фунт и шиллинг с одной лошадью и еще за 10 шиллингов 6 пенсов с двумя. После похорон катафалк с помощью винтового механизма складывался, место для гроба исчезало, и катафалк превращался в обычную повозку, в которой шестеро сопровождающих могли как ни в чем не бывало отправиться домой. Хотя Лаудон одобрил это нововведение, профессионалам оно не понравилось. В 1841 году Гревилл писал о похоронах своей невестки: «Эта церемония своей суетой вызвала у меня невыносимое отвращение… распорядитель похорон бесцеремонно прервал нашу скорбь, повез нас в похоронных экипажах кружным путем через толпы любопытствующих, выставив всех нас на всеобщее обозрение».

Когда в 1841 году умер известный педагог Джордж Бербек, за гробом от его дома на Финсбери-сквер в Сити до кладбища Кенсал-Грин следовала тысяча человек. На похороны Тома Сейерза, последнего боксера, дравшегося без перчаток, пришло еще больше народа. Вдоль улиц, по которым несли гроб, от Камден-тауна до Кенсал-Грин, стояло 100000 человек. За катафалком, запряженным четверкой лошадей, ехал его фаэтон с его собакой, сидевшей на месте кучера. За ними следовала странная коллекция самых разных средств передвижения, от четырехколесных экипажей до двуколок, крестьянских телег, подвод пивоваров и тележек, запряженных осликами.

Но самым впечатляющими были похороны герцога Веллингтона. Все помнили его лицо с крючковатым носом и, кажется, все его любили. В 1842 году, на концерте в Эксетер-холле, «самым замечательным было появление герцога Веллигтона… весь зал встал… раздались громкие возгласы… все приветствовали великого человека, ставшего ныне нашим кумиром». В 1851 году, когда герцог время от времени прогуливался по Всемирной выставке, он был не менее популярен и постоянно окружен толпами народа. Он умер 14 сентября 1852 года в замке Уолмер (Кент). Организация его похорон, в которой косвенно принимал участие принц Альберт, слишком затянулась. Его сын был «вполне естественно раздражен тем, что похороны отца постоянно откладываются». Наконец 11 ноября тело самого прославленного старого солдата было доставлено в Лондон поездом и выставлено на неделю в Королевском госпитале в Челси для торжественного прощания.

Несмотря на отвратительную погоду, люди ждали на улице по пять часов и более, чтобы отдать великому человеку последнюю дань. Один из них записал в дневнике: «холодный дождливый день – прождал четыре часа в ужасной давке – великое зрелище, но не стоило хлопот». По меньшей мере трое были задавлены толпой. А тем временем «торговцы смертью», как назвал их Диккенс, не теряли времени даром:

Сдается третий этаж из трех комнат, с двумя окнами и хорошим видом на процессию. Условия, включая прохладительные напитки: 10 гиней. Одиночные места, включая завтрак и постель, от 15 шиллингов…

Сдаются сидячие места и окна в лучшей части Стрэнда, недалеко от банка Куттса. Окна на втором этаже по 8 фунтов каждое; третий этаж, 5 фунтов 10 шиллингов за окно; две витрины в магазине, по 7 фунтов каждая…

Сдается витрина с установленными там сидениями за 25 гиней…

Кокспер-стрит, Чаринг-Кросс… еще осталось несколько свободных мест… есть несколько мест на крыше…

Объявление для священников: на Флит-стрит зарезервированы места специально для священников при условии, что они придут в своих стихарях. ЧЕТЫРЕ ПЕРЕДНИХ МЕСТА по 1 фунту каждое; четыре места во втором ряду по 15 шиллингов каждое; четыре места в третьем ряду по 12 шиллингов 6 пенсов; четвертый ряд по 10 шиллингов [наверняка, оттуда будет плохо видно, если вообще удастся что-то разглядеть… и т.д., вплоть до шестого ряда по 5 шиллингов].

Особенно уничижительно Диккенс отзывался о «страстном желании предприимчивых торговцев выставить в своей витрине живую картину из двадцати четырех священников, сидящих в шесть рядов». Сыну местного парикмахера из Страдфилд-Сей, загородного дома герцога, улыбнулась удача: благодаря предусмотрительности отца, он смог предложить на продажу «небольшое количество ВОЛОС, которые его отец состриг с головы герцога» -- что ж, так он сказал, но кто это докажет?

18 ноября гроб перевезли в собор Св. Павла, его сопровождала пышная похоронная процессия, которую сам герцог никогда бы не одобрил. За ней наблюдало полтора миллиона человек: великолепные экипажи государственных сановников и прелатов, оркестры, 83 пенсионера дома ветеранов в Челси, совершенно выбившиеся из сил, хотя они присоединились к процессии только у Чаринг-Кросса, герольды Синей мантии и Красного дракона в своих ярких средневековых одеяниях, вновь сановники, принц Альберт один в карете и шесть… Напряжение нарастало. Наконец появился оркестр гвардейцев и похоронная платформа. Многих, вероятно, ждало разочарование. Она была «безвкусной и неуклюжей», размером с небольшой дом, длиной в 27 футов, шириной в 10, высотой в 17 и весом в 18 тонн; ее тянули 12 ломовых лошадей. На Пэлл-Мэлл шесть колес утонуло в грязи, и все скрипучее сооружение безнадежно застряло, пока 60 крепких мужчин не сдвинули его с места.

Следующим препятствием стали ворота Темпл-Бар, там часть постройки пришлось опустить, чтобы пройти под аркой. Механизм работал исправно, но когда все сооружение прибыло к собору Св. Павла, механизм, предназначенный для того, чтобы переместить гроб на подготовленный постамент, отказал; ждать пришлось не менее часа, при этом сквозь западный вход дул пронзительный холодный ветер. В траурной процессии участвовало множество заслуженных, но лысых джентльменов. В конце концов инстинкт самосохранения взял верх, и они покрыли головы носовыми платками и даже шляпами.

Грум герцога вел за гробом его лошадь, и знаменитые сапоги были вдеты в стремена задом наперед. Толпы людей на улице молча наблюдали за процессией, многие были в слезах. При виде катафалка все почтительно приподнимали шляпы. Как заметил один из наблюдавших, казалось, что с земли взлетает и садится огромная стая птиц.