Desertion at the time of the Civil War in Russia. General characteristic features, extraordinary circumstances legislation and criminal punishment (1918-1920).

Nikulin Viktor Vasil'evich ORCID: 0000-0003-1507-0434 Doctor of History Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106 viktor.nikulin@mail.ru Other publications by this author

Дезертирство, под которым традиционно понимали и понимают самовольное оставление военной службы, являлось во все времена и у всех народов серьезным преступлением, и всегда жестко наказывалось государством. В Риме за побег полагалась смертная казнь и конфискация имущества. Древние германцы вешали дезертиров на дереве, обрезали нос, уши, выкалывали глаза. В России при Петре I дезертиров ожидали виселица и жестокие телесные наказания. Военно-уголовное право Российской империи предусматривало наказание за дезертирство в виде исключения из службы с лишением чинов, военная тюрьма, дисциплинарный батальон, лишение всех прав состояния и ссылка в Сибирь на поселение.

В условиях войны дезертирство всегда принимало массовый характер. Так, например, во время первой мировой войны из российской армии дезертировало более двух миллионов человек^{[1, с. 240]}. Не стала исключением и гражданская война в России. На начальном этапе строительства Красной армии, комплектовавшейся по принципу добровольности, дезертирства практически не было. Дезертирство приобрело характер массового явления во второй половине 1918 г., когда начались массовые призывы в Красную армию на основании декрета СНК от 29 мая 1918 г. «О принудительном наборе в Рабоче-крестьянскую Красную Армию», вводивший в стране всеобщую воинскую обязанность^{[2, 1918, № 41, ст. 518]}. Дезертирство приобрело столь огромные размеры, что угрожало оставить Красную армию без пополнения. За период с октября 1918г. по апрель 1919г., из мобилизованных 3 млн. человек, не явились на призывные пункты 917 тысяч человек, или 25% от общего числа граждан, подлежавших призыву^{[3, с. 109]}. Увеличение дезертирства вызвало ужесточение уголовного наказания в отношении его и расширение понятия дезертирства. Дезертирство стало квалифицироваться как одно из самых тяжких и позорных преступлений. Так, в постановлениях Совета рабочей и крестьянской обороны (СРКО) "О дезертирстве" от 25 декабря 1918 года ^{[2, 1918, N 99, ст. 1015]}, "О мерах борьбы с дезертирством" от 3 марта 1919 года ^{[2, 1919, N 9, ст. 94]} и "О мерах к искоренению дезертирства" от 3 июня 1919 года^{[2, 1919, N 25, ст. 287]} оно приравнивалось к предательству. Постановление от 25 декабря 1918 г. предписывало применение к дезертирам систему жестких наказаний, в пределах от денежных вычетов (в утроенном размере причитавшегося им за время отсутствия из части содержания) до расстрела включительно. Одновременно устанавливалась уголовная ответственность для укрывателей дезертиров: «Всех укрывателей дезертиров, председателей домовых комитетов и хозяев квартир, в коих будут обнаружены укрывающиеся, — к привлечению к принудительным работам на срок до 5 лет»^{[2, 1918, N 99, ст. 1015]}.

Постановление от 3 марта 1919 г. концентрировало внимание на борьбу с укрывательством дезертиров, и было направлено на пресечение преступлений в этой сфере со стороны должностных лиц. Согласно постановлению «за укрывательство дезертира должностные лица, виновные в укрывательстве дезертиров, подвергались заключению на срок до 5 лет с обязательными принудительными работами или без таковых». Должностные лица, виновные в халатности при проведении мер борьбы с дезертирством, подвергались увольнению от должности или заключению на срок до 3 лет, с обязательными принудительными работами или без них. Квартирохозяева, в помещении которых будут обнаружены дезертиры, подвергаются заключению на срок до 5 лет с принудительными работами или без них^{[2, 1919, N 9, ст. 94]}.

Постановление от 3 июня 1919 г. подробно регламентировало борьбу с дезертирством и соучастием в нем, уточнив категории виновных в этом преступлении. К категории лиц, несших ответственность за дезертирство и уклонение от службы в рядах Красной Армии, теперь относились: лица, не являвшихся в армию в течение установленного срока; объявляемые врагами и предателями трудящегося народа; укрыватели дезертиров; семьи дезертиров, виновных в укрывательстве; местное население и должностные лица, виновное в укрывательстве дезертиров ^{[2, 1919, N 25, ст. 287]}.

Постановление также дифференцировало меры наказания, устанавливая виды и сроки наказания для каждой категории виновных. В отношении дезертиров и лиц, уклоняющихся от службы в Красной Армии, могли применяться такие меры наказания как расстрел, конфискация всего имущества или его части (строения, скот, земледельческого орудия и т. п.), лишение навсегда или на срок всего или части земельного надела (покос, огород, сад и т. п.). Следует отметить, что в данном постановлении законодатель особое внимание обращает на борьбу с укрывательством, поскольку оно стало одним из серьезнейших факторов, осложнявших борьбу с дезертирством. Как правило, дезертиры скрывались в родных деревнях или у ближайших родственников. Вышеназванные наказания, кроме расстрела, могли быть применены и в отношении укрывателей дезертиров. В отношении местного населения, упорно укрывающего дезертиров или не оказывающего помощи органам власти в поимке дезертиров, применялись в порядке круговой поруки штрафы или принудительные работы^{[2, 1919, N 25, ст. 287]}. Тем самым в отношении населения вводился принцип коллективной ответственности с применением жестких, и даже жестоких имущественных наказаний. Должностные лица, виновные в укрывательстве дезертиров и мобилизованных, объявлялись изменниками рабоче-крестьянскому делу и приговаривались к самым тяжким наказаниям, вплоть до расстрела. Квалификация дезертирства и укрывательства как измена революции и значительное усиление наказания за них обуславливалось накалом гражданской войны, которая находилась в самом разгаре и власть принимали чрезвычайные меры, чтобы устоять в военном противостоянии.

Одновременно издается приказ Реввоенсовета об утверждении и введении в действие положения о штрафных частях и штате отдельной роты. Им присваивался особый отличительный знак - черная полоса на левом рукаве. Широко практиковалась такая мера наказания, как направление в штрафную роту с условным смертным приговором, что означало отсрочку исполнения приговора. Условные приговоры к смертной казни практически не приводились в исполнение, так как приговоренные погибали, или искупали свою вину. Для злостных дезертиров предусматривался расстрел.

В широких масштабах с июня 1919г. стал применяться система заложничества. Поскольку заложничество не регламентировалось никакими нормативными документами, процедура взятия в заложники зависела исключительно от местных властей. Иногда в заложниках оказывались целые семьи, включая не самых близких родственников. На этой почве возникали многочисленные инциденты. Так, в октябре 1919 года революционный Военный Трибунал 10 стрелковой дивизии по делу «о некоторых лицах командного состава 7-го Ярославского полка, обвиненных в измене и переходе на сторону белогвардейцев», постановил взять в качестве заложников жен и детей, объявленных вне закона изменников. При отсутствии жен и детей предлагалось брать в заложники отца и братьев. Такой беспрецедентный случай не мог не остаться незамеченным. Возник вопрос: кто из членов семьи военнослужащих Красной Армии может подвергаться ответственности в качестве заложников? По этому поводу Революционный военный Трибунал при Реввоенсовете разъяснил, что в целях воздействия на военнослужащих угрозой суровых последствий против близких им лиц, в случае предательства с их стороны, могут браться из их числа заложники. Но эта мера может быть действенной, если в качестве заложников берутся члены семей военнослужащих. Только родственные связи - недостаточные основания для взятия в заложники. Должна быть материальная и житейская связь. Поэтому запрещалось брать в заложники отца, брата^{[3, Ф. Р. – 5201, оп.1, д.7, л. 2]}. Но и в данном случае речь не идет о жалости или гуманности. Речь шла лишь об эффективности заложничества. Количество заложников, содержавшихся в концлагерях и тюрьмах, исчислялось десятками тысяч. Основные категории заложников (за кого брали) - это за отца, за мужа, за брата. Но встречались и заложники, которых взяли за деда и даже за дядю. Если брали жену за мужа, то, как правило, с детьми^{[3, д. 40, л. 1 – 404]}.

В 1919г в целом сложилась система военной юстиции и органы, призванные бороться с дезертирами. До середины 1919г дела о дезертирстве находились в подсудности революционных военных трибуналах. Но нагрузка на трибуналы оказалась слишком велика. Например, Тамбовский губернский революционный трибунал только с 15 ноября 1919 года по январь 1920 года рассмотрел 114 дел о дезертирстве, то есть на каждый месяц почти по 60 дел. Из них за уклонение от службы, сопровождавшееся подделкой документов, приговорено к расстрелу 11 человек, в штрафные части - 47, тюремному заключению с принудительными работами - 23, условному лишению свободы-16, оправдано-34^{[3, д.7, л, 2]}. Исходя из загруженности трибуналов, совет РКО своим постановлением от 3 июня 1919г. наделил губернские комиссии по борьбе с дезертирством, а впоследствии и полевые комиссии по борьбе с дезертирством судебными функциями в местностях, где отсутствовали трибуналы. Однако они были ограничены применением конфискации имущества, лишением земельных наделов и неприменением расстрела^{[2, 1919, N 25, ст. 287]}. 13 декабря 1919г. совет РКО в отношении комиссий по борьбе с дезертирством принял сразу два постановления. Первое предоставляло права Революционных трибуналов в отношении вынесения приговоров по делам дезертиров всем без исключения губернским комиссиям. Однако эти права, включая расстрел, могли быть реализованы при условии, если в состав комиссии будет входить член трибунала. Второе постановление предоставляло уездным комиссиям право наложения наказания на укрывателей дезертиров^{[2, 1919, № 62, ст. 573; № 67, ст. 594]}.

Ужесточение наказания за дезертирство и создание разветвленной сети органов борьбы с дезертирством не привело к его снижению. Дезертирством были заражены все губернии, особенно с крестьянским населением. Например, в Тамбовской губернии в 1919 году насчитывалось более ста тысяч лиц, скрывающихся от призыва. Даже страх мести и позор не уменьшали дезертирства. Облавы практически не приносили реального результата. Причем, дезертиры вели себя активно, сопротивляясь акциям по их поимке. Так, посланные отряды в Борисоглебский уезд для проведения облав, где скрывалось более 10 тысяч дезертиров, ничего не смогли сделать, понеся потери в столкновениях с дезертирами, оказавших активное сопротивление. То же самое происходило в других уездах губернии - Кирсанове, Спасске, Шацке, где укрывалось более 3 тысяч дезертиров^{[3, ф. Р - 414, оп.1, д. 33, л. 3]}. В апреле 1919 года в связи с наступлением Колчака и начавшейся мобилизацией, вновь отмечаются массовые уклонения от военной службы.

Дезертирство носило и криминальный оттенок. Нередко дезертиры занимались грабежами и разбойными нападениями. В декабре 1919 года из всех уездов Тамбовской губернии стали поступать сообщения об участившихся нападениях на дорогах. Занимались грабежами жители окрестных сел и дезертиры. В сводках часто упоминались села Донское, Заворонежское, Ленская Слобода и Черезовка ^{[3, ф. Р - 414, оп.1, д. 33, л. 31]}.

К концу 1919г., когда обстановка на фронтах несколько стабилизировалась, репрессии против дезертиров смягчились, в отношении них стали применять амнистии. В постановлении ВЦИК об амнистии ко 2-й годовщине революции(1919г) устанавливалось: «Применить в широких масштабах досрочное освобождение, за исключением тех, кто осужден по обвинению в участии в заговорах против советской власти или в составе враждебных партий и групп. ВЧК пересмотреть списки заложников и освободить тех из них, содержание которых не вызывается крайней необходимостью. Всем осужденным на срок свыше 5 лет, сократить срок до 5 лет. Освободить от наказания всех дезертиров, уклонившихся от мобилизации, которые явились добровольно. Приговоренных за дезертирство к высшей мере наказания – расстрелу изменить наказание на 5 лет. Приговоренных к срокам дезертиров, отправить в штрафные части или фронт»^{[3, ф. Р.- 648, оп.1, д. 1, л. 92]}.

Упорядочивалась система наказания и процессуальная сторона рассмотрения дел о дезертирстве. Положение ВЦИК о Реввоентрибуналах от 20 ноября 1919 г. указывало, что трибуналы при вынесении приговора должны были руководствоваться исключительно выясненными обстоятельствами и своей революционной совестью, выбирая строго соответствующее наказание. Все приговоры после объявления, кроме расстрела, немедленно вступали в законную силу. Приговор к расстрелу вступал в силу только через 48 часов после извещения о его содержании Реввоенсовета, в ведении которого находился вынесший приговор трибу¬нал. В свою очередь Реввоенсовет имел право приостановить исполнение приговора^{[2, 1919, №58, ст. 123]}.

Декрет ВЦИК от 8 апреля 1920 г. «О комиссиях по борьбе, с дезертирством» в значительной степени уточнял их права и расширял перечень лиц, подлежащих ответственности «за дезертирство. Теперь к ним относились: бежавшие из части во время боя; бежавшие из части после отдания приказа об отправлении на фронт; оказавшие сопротивление при задержании; дезертиры из числа лиц командного состава; учинившие побег к неприятелю; дезертиры, объединившиеся в вооруженные банды; укрыватели, действующие организованной шайкой; изготовляющие и распространяющие фальшивые воинские документы; должностные лица, виновные в умышленном укрывательстве или пособничестве дезертирству. Все эти лица подлежали ответственности перед революционным трибуналом^{[2, 1920, № 26, ст. 67]}.

В связи дальнейшим уменьшением дезертирства во второй половине 1920 года практика применения чрезвычайного законодательства и чрезвычайных мер уголовного преследования дезертиров постепенно ликвидировалась. Начался переход к исключительно судебному порядку рассмотрения дел о дезертирстве. В ноябре 1920г. НКЮ провел анализ всех уголовных дел на лиц, осужденных за дезертирство. Оказалось, что многие были осуждены на основании ничтожных оснований. Причины побега из воинских частей оказались самые тривиальные, житейские: пошел побираться, есть нечего; чтобы поле засеять, обработать землю, семья находится в бедственном положении. Некоторые бежали до 5 раз, их находили дома за работой. Многие уголовные дела были фальсифицированы. Подделка документов, дезертирство, спекуляция, оказывались при проверке обычной куплей – продажей 60 коробок спичек за 100 рублей, а документы оказывались подлинными. На основании проведенного анализа все фальсифицированные приговоры о дезертирстве прекращались, осужденные освобождались и отправлялись в свою часть. Тем, кто дезертировал по нравственно-психологическим причинам (религиозные убеждения) вместо отправки в части, предлагалась альтернатива – работа санитарами в заразных бараках^{[3, ф. Р.- 655, оп.1, д.95, л.180]}.

Следует отметить, что доля дезертиров, уклонявшихся от военной службы по религиозным мотивам, была значительна, хотя законодательство советской России и предусматривало освобождение от воинской повинности по религиозным убеждениям. После революции 1917 г. Советская Россия наряду с Великобританией и Данией стала одной из первых стран, признавших в XX в. право своих граждан на отказ от военной службы по соображениям совести. Декрет Совнаркома СНК от 23 января 1918 г. «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» впервые в России оставлял за человеком определенное право выбора в исполнении гражданских обязанностей по решению народного суда^{[2, 1918, № 18, ст. 263]}. Этот декрет давал реальное право на освобождение верующих от военной службы. Однако нарушений в этой сфере было столь много, а процедура освобождения от воинской службы была столь же велика, как и нежелание местных властей выполнять закон, что верующие предпочитали переходить на нелегальное положение.

Переход с июля 1918г. к обязательной воинской службе позволил резко увеличить численность Красной Армии, но одновременно потребовал четкого законодательного регулирования процедуры освобождения от воинской службы по религиозным мотивам, не отменяя самого права. Декрет ВЦИК «Об обязательном обучении военному искусству» от 22 апреля 1918 г. предписывал привлекать призывников пацифистов в процессе обучения только к тем обязанностям, которые не были связаны с употреблением оружия^{[2, 1918, № 33, ст. 443]}. Приказом Реввоенсовета республики от 22 октября 1918 г. разрешалось заменять пацифистам военную службу санитарной[4. с. 263]. Для координации совместных действий и выработки норм освобождения от военной службы в 1918 г. в Москве был образован Объединенный совет религиозных общин и групп, в которые входили представители от семи конфессий: меннонитов, толстовцев, духоборов, трезвенников, нетовцев, баптистов и евангельских христиан. В совет не вошли представители Русской православной Церкви, поскольку в отличие от религиозных общин, вероучения которых не допускали несения военной службы, Русская Православная Церковь всегда рассматривала и рассматривает защиту Отечества и военную службу как священный долг граждан.

В январе 1919 г. был принят декрет «Об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям», декларировавший освобождение от военной службы людей, считавших для себя невозможным нести воинскую службу по религиозно-этическим мотивам. Военная служба заменялась им «санитарной службой преимущественно в заразных госпиталях или иной соответствующей общеполезной работой по выбору самого призывника»^{[2, 1919, N 37, ст. 366]}.

Декрет «Об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям» по своему юридическому и общественному содержанию был прогрессивным законом. Он закреплял принцип адекватности государственных повинностей их военной службе: они были сравнимы по тяжести и лишениям. Продолжительность исполнения гражданами, освобожденными от военной службы, других повинностей равнялись сроку службы их сверстников в частях Красной Армии. Возбуждение и ведение дела предоставлялось как самому призывнику, так и «Объединенному Совету Церквей», который мог ходатайствовать о рассмотрении дела в Московском Народном суде. Государственным органом, в компетенцию которого входило принятие окончательного решения о замене военной службы другой повинностью, являлся Народный суд. Слушание дел данной категории в судах проводилось индивидуально, предусматривалась система доказательств, опираясь на которые суд мог определить степень искренности убеждений заявителя.

Однако, в условиях продолжавшееся войны, массового дезертирства и дезорганизации государственной правовой системы провести принятые законы в жизнь оказалось очень сложным делом, особенно в провинции. Так, военные власти на местах долгое время вообще не знали о декрете, либо же просто их игнорировали. Зачастую «отказников» предавали военному суду и приговаривали к смертной казни. И все же механизм освобождения от воинской повинности по религиозным убеждениям, хотя и со скрипом, но действовал. Объединенному совету удалось в 1919–1920 гг. освободить от воинской повинности около 8000 новобранцев^{[5, с. 7]}.

Отсутствие четкого и ясного порядка освобождения от воинской повинности по религиозным убеждениям такого порядка создавало самые большие сложности при реализации декрета. В первую очередь сам механизм реализации декрета был весьма сложен. Народный суд должен был по каждому отдельному делу запрашивать экспертизу Московского "Объединенного совета религиозных общин и групп". Экспертиза должна была дать заключение, что определенное религиозное убеждение исключает возможность участия в военной службе, что данное лицо действует исключительно искренне и добросовестно. Кроме того, в виде изъятия Совет мог возбуждать особые ходатайства о полном освобождении от военной службы без всякой замены ее другой гражданской обязанностью, «если может быть специально доказана недопустимость такой замены с точки зрения не только религиозного убеждения вообще, но и сектантской литературы, а равно личной жизни соответствующего лица» ^{[2, 1919, N 17, ст. 192]}. Таким образом, декрет не устанавливал в качестве единственного основания освобождения от военной службы принадлежность к определенной религиозной группе. По смыслу закона это было не обязательное условие. Суды могли освобождать и по образу жизни конкретного человека, что и использовалось в судебной практике. Например, в ноябре 1919 г. Тамбовский суд рассмотрел дело Скребина С.С., который был вегетарианцем, не ел ни мяса, ни рыбы, ни яиц, так как, по его убеждению, в них находится зародыш жизни. Он не мог убивать ничего живого, тем более убить человека на войне. Суд посчитал возможным освободить его от военной службы из - за образа жизни^{[3, д 95, л.180]}.

Все дела об освобождении были сосредоточены в особой сессии при Народном суде, которая являлась единственной судебной инстанцией во всей губернии для этой категории дел. Это приводило к огромному скоплению дел по уездам, а рассмотрение было связано с большими трудностями из-за длительности проверки предъявленных истцом доказательств своей принадлежности к тому или иному вероучению. Затруднено было и проведение экспертизы. Экспертиза, порученная исключительно Московскому Совету Церквей, была чрезвычайно продолжительна по времени и не всегда объективна, поскольку отрицание военной службы присутствовало в учениях множества религиозных общин и групп, а специалистов было мало. Сложно было установить и искренность убеждений, не позволяющих человеку брать оружие в руки. К тому же обострились отношения власти с нетрадиционными конфессиями. В связи с этими обстоятельствами в марте 1920 года Московский Совет был лишен исключительных прав, предоставленных ему ранее в плане религиозной экспертизы. А в 1922 году Объединенный совет религиозных общин и групп был объявлен контрреволюционным и распущен.

Активное использование религиозного мотива для уклонения от военной службы, вызвало ужесточение процедуры освобождения от военной службы. Циркуляры НКЮ РСФСР от 5 июля 1919 «О применении декрета об освобождении от военной службы по религиозным убеждениям» и «Об уклонении от воинской повинности по так называемым “религиозным убеждениям”» от 4 августа 1920, а также декрет СНК РСФСР от 14 декабря 1920 существенно ограничивали сферу действия декрета от 4 января 1919 г. в части усложнения процедуры освобождения от военной службы. В документах констатировалось, что при применении декрета от 4 января 1919 г. обнаружились злоупотребления со стороны «шкурников», уклоняющихся от отбывания воинской повинности, а сам декрет используется, как удобный представившийся в Советской Республике формальный способ под религиозным флагом уклониться от общегражданских повинностей. Кроме того, централизация экспертизы в Совете религиозных общин и групп, создала много неудобств, как в силу волокиты, так и в силу нежелания некоторых религиозных толков и отдельных их представителей обращаться за истребованием экспертизы именно к Совету. Исходя из этого, НКЮ установил новые правила освобождения от военной службы по религиозным мотивам, которые сводились к следующему: 1. Лица, желающие использовать действие декрета, обязано предъявить в суд ходатайство о применении к нему декрета, не позже срока, назначенного для явки его сверстников в соответствующие воинские присутствия. Лица, получившие временно отсрочки от явки на военную службу по иным мотивам (болезнь, отпуск и т.д.), не могли рассматриваться как лица, подходящие под действие декрета. 2. При подаче прошения необходимо представлять справки от местных властей на предмет принадлежности к религиозной группе и образа жизни. Слушание дела должно было назначаться не позднее двух недель со дня подачи^{[3, ф. Р- 648, оп.1, д.107, л.151]}.

На практике проверка сводилась, как правило, к допросу руководителя религиозной группы, поскольку найти квалифицированных экспертов в условиях провинции было невозможно. К тому же вызов этих лиц в губернский город был очень затруднен. Разного рода экспертизы, удостоверения, свидетельства, выдаваемые иногда Объединенными Советами Религиозных общин и групп или иными религиозными группами, частными организациями и лицами на руки просителям, ни в коем случае не могли иметь никакого официального значения или силы, помимо прямого назначения служить частью судебного материала, подлежащего проверке и обсуждению Суда.

Если решение суда по вопросу об освобождении от воинской повинности к моменту срока явки в воинское присутствие не состоялось, то уклоняющийся обязан был представить по требованию соответствующих властей справку суда, в противном случае он рассматривался как дезертир. Народные суды были вправе приглашать для дачи экспертизы как представителей Московского Объединенного Совета религиозных групп и общин, так и представителей иных религиозных толков, могущих разъяснить суду то или иное обстоятельство, имеющее значение по делу. Суды не были стеснены в своем праве обратиться сверх той или иной экспертизы к достаточно в этом деле компетентным советским учреждениям и лицам^{[3, ф. Р- 655, оп.1, д.123, л. 154]}. Таким образом, теперь Народный суд окончательно и бесповоротно становился главным действующим лицом разбирательств по делам об освобождении от военной службы, не обязанным обращать какое-либо внимание на мнение представителей религиозных конфессий.

Новая процедура рассмотрения дел о замене военной службы гражданской законодательно была закреплена постановлением СНК от 14 декабря 1920 г. «Об изменениях и дополнениях декрета от 4 января 1919 года». В нем детально регламентировалась процедура принятия решения с участием суда и экспертов. Основанием для рассмотрения вопроса об освобождении от воинской повинности, являлось наличие у призывника религиозных взглядов, препятствующих исполнению им обязанностей военной службы. Мотивы, изложенные им лично в судебном заседании, должны были подтверждены другими доказательствами. Подтверждением искренности взглядов призывника, последовательности выполнения требований религиозного учения в жизнь могли служить свидетельские показания и другие данные об образе жизни призывника. Суду предписывалось обязательно руководствоваться заключением экспертизы^{[3, ф. Р- 655, оп.1, д.195, л.11]}.

Летом 1923г. был принят Гражданский процессуальный кодекс РСФСР, содержащий специальную главу « Об освобождении от военной службы по религиозным убеждениям», которая регулировала порядок судебного производства.^{[6, ст. 191]}. Дела об освобождении от военной службы были отнесены к особому производству. Вводился новый порядок освобождения через губернский суд. Лица, желавшие возбудить ходатайство об освобождении от военной службы, подавали заявление в губернский суд. Дела слушались с вызовом заявителя и при обязательном участии представителя прокуратуры. Суды с участием экспертов, используя заключения различных религиозных и светских учреждений и лиц, скрупулезно определяли, действительно ли человек придерживается тех религиозных взглядов, которые дают основание освободить его от военной службы. Суды определяли также, какая именно работа назначается взамен воинской службы, куда и в какой срок должен явиться освобожденный для выполнения этой работы.

5 ноября 1923 г., был опубликован циркуляр Наркомюста, законодательно сужавший круг религиозных сект, члены которых имели право на освобождение от военной службы. В соответствии с законом льгота предоставлялась по решению суда верующим тех конфессий, в чьем вероучении отказ от воинской службы был зафиксирован до 1917 г. С суда снималась обязанность организации экспертизы искренности религиозных убеждений «отказника», вопрос ее проведения относился полностью на усмотрение судей. Освобожденные от службы «религиозники» обязывались принимать участие в «общеполезных работах», в том числе в борьбе с эпидемиями, эпизоотиями, лесными пожарами, выполнять земляные работы. Организация работ возлагалась на НКВД союзных республик и их местные органы^{[7, с. 83]}.

В 1924 году процедура освобождения от военной службы по религиозным убеждениям вновь усложняется. Верховный Суд РСФСР от 30 июня 1924 г. ввел понятие о «неврожденности» религиозных убеждений, в силу чего дети до 18 лет не могли считаться принадлежащими ни к какому вероисповеданию. Верховный Суд аргументировал это тем, что в промежуток времени между получением старого удостоверения и призывным, убеждения призываемого, особенно в нынешней революционной обстановке, могли измениться. В связи с этим устанавливалось, что удостоверения об освобождении от военной службы должны быть получены не ранее, чем за шесть месяцев до призыва, в противном случае истец должен возбудить новое ходатайство в порядке, устанавливаемом ст. 236-238 ГПК (в порядке обжалования решения).

К середине 20-х гг. отношение власти к религии ужесточается. Соответственно ужесточаются нормы, регулирующих основания и порядок освобождения граждан от воинской повинности по религиозным убеждениям. Закон « Об обязательной военной службе» от 18 сентября 1925 года содержал специальный раздел, где регулировались вопросы, связанные с освобождением от обязательной военной службы по религиозным убеждениям. Существенным отличием данного закона от ранее принятых нормативных актов было отсутствие полного (т.е. без какой-либо замены) освобождения призывника от обязанностей военной службы. Значительно сужался и круг лиц, которые могли воспользоваться правом на отказ от военной службы. Статья 216-я закона определяла, что граждане, входившие по рождению и воспитанию в состав семей, принадлежащим к сектам, религиозные учения которых запрещают в настоящее время и запрещали до 1917 года отбывание военной службы с оружием в руках, могли быть освобождены от нее по постановлению губернских или соответствующих им судов. Дело обязательно рассматривалось с участием экспертов, компетентных учреждений и лиц. Постановления судов должны быть представлены в призывную комиссию не ранее, чем за шесть месяцев до очередного призыва. Освобожденные от военной службы, но признанные по состоянию здоровья годными к военной службе, направлялись на работу по борьбе с эпидемиями или на соответствующие « общеполезные работы» (борьба с лесными пожарами, земляные работы и т.п.) В военное время освобожденные граждане должны были привлекаться в особые команды для обслуживания фронта и тыла. На граждан, негодных к военной службе по медицинским показаниям, налагались особые повинности, устанавливаемые местными властями^{[8, 1925 г., № 62, ст. 463]}. Таким образом, закон 1925 года устанавливал, что единственным основанием альтернативной службы может быть доказанная принадлежность к определенным вероучениям.

Одновременно в Уголовный кодекс РСФСР были внесены нормы, предусматривающие уголовную ответственность за уклонение от призыва на военную службу «под предлогом религиозных убеждений». В соответствии со ст. 68 УК это преступление каралось лишением свободы на срок до пяти лет с направлением по отбытии наказания в части войск для прохождения положенного срока службы^{[9, ст. 68]}.

Фактическое вето на право освобождения от воинской службы с оружием в руках было наложено секретным постановлением ЦК ВКП (б) «О сектантстве» от 7 апреля 1927 года. В соответствии с постановлением президиумам ЦИК союзных республик предлагалось в месячный срок выработать для подчиненных им органов указания «о регистрации только тех вновь возникающих сектантских групп или общин, как старых, так и новых сект, в уставе которых указано положительное отношение к выполнению всех государственных повинностей, и в частности, военной службы, или представивших специальное постановление по этим вопросам, и, наоборот, о запрещении регистрации под видом сектантских организаций всех вновь возникающих групп и общин, не признающих налогов, воинской повинности и вообще каких-либо обязательных государственных повинностей» ^{[7, с. 87]}.

В 1927г. вступило в силу « Положение о воинских преступлениях», которое практически свело на нет институт альтернативной службы^{[2, 1927. № 50, ст. 123]}. Предусматривалось уголовная ответственность «за уклонение от воинской службы под предлогом религиозных убеждений», то есть квалифицировалось как преступление. Одновременно термин «под предлогом» означал фактический отказ от признания наличия религиозных взглядов у лица, пытавшегося освободиться от военной службы по религиозным мотивам. Подобное положение в законодательстве открывало простор для признания «отказников», в том числе и искренне верующих, преступниками, усиливало уголовное давление на отказников. Хотя право на освобождения от военной службы по религиозным мотивам оставалось. Это право было подтверждено законом СССР от 8 августа 1928 гг. «Об обязательной военной службе». Закон устанавливал обязательное исполнение освобожденными от военной службы других обязанностей в мирное и военное время^{[8, 1928, № 51, ст. 449]}.

Возможность альтернативной службы предоставлялась и законом об обязательной военной службе в редакции от 13 августа 1930 года^{[8, 1930, № 40, ст. 424]}. Статья 27 закона устанавливала, что гражданам, принадлежащим к религиозным сектам, учение которых запрещает ношение оружия, отбывание военной службы могло быть заменено выполнением иных обязанностей на тех основаниях, что и в законе 1925 года. Закон содержал и значительную политическую составляющую. В частности, нетрудовые элементы, лишенные избирательных прав, зачислялись только в тыловое ополчение. Туда же направлялись и осужденные за государственные преступления или за иные преступления, но с поражением прав; сосланные и высланные в судебном или административном порядке; вычищенные со службы по первой категории; лица, службу которых в РККА народный комиссар по военным и морским делам признает нежелательной. Закон предусматривал введение нового вида воинской повинности – военно-производственная служба. Согласно ему, часть призываемых рабочих, инженеров и техников вместо воинских частей направлялись на заводы и фабрики оборонной промышленности, где и работали до окончания срока своей службы (два года). Таким образом, пытались решить проблему нехватки квалифицированных кадров. Однако эта норма не прижилась, нововведение дало в целом отрицательный результат. Постановлением ЦИК СНК от 30 июня 1931г. она была отменена.

Просуществовавший в СССР до 1939 года институт альтернативной службы был обречен на ликвидацию, поскольку не подходил под антирелигиозную позицию государства. Тем не менее, он сыграл положительную роль в плане защиты личных прав граждан. Несомненен тот факт, что законодательные акты, принятые советской Россией в тяжелые годы гражданской войны, носили гуманный характер и практика применения этих актов носила положительный характер, учитывая высокий уровень религиозного сознания среди населения. В то же время власть решала и свои эгоистичные цели, рассчитывая в сложных внутриполитических условиях на поддержку со стороны религиозных групп, поэтому шли на принятие соответствующих законов. Как только власть укрепила свое положение, альтернативная военная служба стала не нужна.

Таким образом, обстоятельствами совершения дезертирства в период гражданской войны были многие обстоятельства. К ним, в первую очередь можно отнести социально-экономические и нравственно-психологические причины, составлявшие главное мотивационное содержание дезертирства. Известно, что тот или иной классовый состав населения резко отражается на повышении или уменьшении дезертирства. Основное население России составляли крестьяне. Совершенно очевидно, что у большинства крестьян, составлявших в численном отношении главную часть мобилизованных, отсутствовали устойчивые социально-позитивные связи и отношения с властью. Они не хотели воевать за власть, которая им ничего не дала, а только отняла в период продразверстки свободу распоряжаться продуктами своего труда. Внутреннее содержание крестьянина, то есть его социальные ориентиры, потребности, интересы, привычки, наконец жизненная ситуация тянули его к своему хозяйству. Желание спасти свое хозяйство, накормить семью оказывалось зачастую сильнее страха наказания. Не случайно дезертирство резко увеличивалось с началом весенних полевых работ, а крестьяне оправдывались необходимостью помочь дома по хозяйству^{[10, с. 56]}. Дезертирство по своему содержанию было местным, дезертиры, как правило, не отрывались от своего хозяйства, скрываясь в родных местах. Именно это составляло главную суть мотивационной составляющей противоправного поведения крестьян в период гражданской войны. Но также наивно полагать, что все дезертиры были противниками власти. Дезертирство явно носило и криминальный оттенок. Среди дезертиров было немало людей с уголовными наклонностями. Почти треть самовольно покинувших свои части военнослужащих совершали "на воле" какие-нибудь преступления. Нередко дезертиры занимались грабежами и разбойными нападениями. Например, в декабре 1919 года из всех уездов Тамбовской губернии стали поступать сообщения об участившихся нападениях на дорогах. Оказалось, что грабежами занимались жители окрестных сел совместно с дезертирами^{[3, Ф. Р. – 5201, оп.1, д.7,36, л. 14]}.

Военно-уголовное законодательство периода гражданской войны концентрировало внимание в первую очередь на разработку норм о борьбе с дезертирством. Очевидно, прослеживается тенденция усиления наказания за дезертирство и способствовавшие ему обстоятельства: укрывательство и подстрекательство к побегу. Последовательно уголовное законодательство расширяло и обстоятельства, усиливавшие ответственность за дезертирство. В целом можно констатировать, что военно-уголовное законодательство, нормируя борьбу с дезертирством, к концу гражданской войны установило разветвленную систему конкретных уголовных санкций с большой дифференциацией применяемых мер в зависимости от характера деяния, степени его злостности, роли и характера соучастия и направления умысла соучастников. Тем самым военно-уголовное законодательство периода гражданской войны создало основу для последующего советского военно-уголовного законодательства.