International courts and the development of international law.

Shinkaretskaia Galina Georgievna Doctor of Law Chief Scientific Researcher for International Legal Studies of the Institute of State and Law of the Russian Academy of Sciences 119019, Russia, Moskva, ul. Znamenka, 10. gshink@yandex.ru Other publications by this author

О роли международных судов и арбитражей в развитии международного права учеными велись и ведутся большие дискуссии. В начале существования международных судов в мировой (которая была тогда в основном западноевропейской) литературе не было сомнений в том, что эта роль первостепенна^[5]. В первой в мире книге о международном суде, написанной задолго до его создания, Л. А. Камаровский предлагал наделить суд компетенцией на «составление новых международных законов»^[1]. Последней классической книгой, отразившей это направление мысли, была работа ученого и члена Международного суда X. Лаутерпахта^[6]. Он пишет: «Хотя потребность в таком трибунале, который бы обеспечивал своим постоянством развитие международного права, была одним из главных доводов в пользу создания Постоянной палаты международного правосудия, возможно, что те юристы и государственные деятели, которые в 1920 г. спроектировали ее Статут, не оценили полностью потенциала создаваемого суда в этом направлении»^{[6, P. 8]}.

В наше время в большинстве работ уже нет преувеличения роли судов и почти нет приравнивания их роли к той, которую играют национальные суды в странах commonlaw, но мысль о важности судебных решений для состояния права встречается довольно часто. Это особенно характерно для периода разработки средств разрешения споров по морскому праву^[7-9].

Советская наука международного права тра­диционно абстрагировалась от этой проблемы, удовлетворившись тезисом Г. И. Тункина: «Решения Международного суда входят в процесс нормообразования как часть международной практики в том, что касается констатации наличия норм международного права или их толкования»^[10]. Это положение стало классическим в советской литературе. Оно и теперь в целом справедливо и может быть с успехом применено к оценке роли не только Международного Cуда, но и других судов.

В последнее время оживился интерес к той роли, которую международные суды могут сыграть в формировании международного права. Это объясняется, главным образом, двумя причинами. Во-первых, несмотря на рост числа международных судебных учреждений в последние десятилетия, обсуждения роли судов в развитии международного права почти не было, большинство писавших ограничивались обсуждением проблемы потенциальной фрагментации международного права^[11-14]. Сейчас к фрагментации прибавились опасения по поводу того, что применение «фрагментированного» международного права национальными судами нанесет ущерб национальному праву.

Во-вторых, снова высказываются сомнения в эффективности международных судов: способны ли они занимать именно то место, которое отводится им государствами, и не станут ли они подменять дискреционные полномочия государств своими дискреционными полномочиями?^[15]

Суды, как известно, призваны решать споры на основе норм международного права. Но судьи нередко сталкиваются с тем, что ясной нормы не существует, и возникает соблазн сформулировать новую норму. Некоторые авторы, особенно из числа американских, прямо утверждают, что если судья оказывается перед пробелом в международном праве, он должен этот пробел заполнить^[16].

Ученые – международники всех стран воспринимают как аксиому положение Статута Международного Суда, где судебные решения и приравненные к ним «доктрины наиболее квалифицированных специалистов по публичному праву различных наций» отнесены к вспомогательным источникам международного права. Следует учесть, что ст. 38 Статута традиционно цитируется как перечисляющая источники международного права, хотя на самом деле это не источники международного права вообще, а лишь источники права для Международного суда, и источники очень ограниченного характера. Создатели Конвенции ООН по морскому праву, попытались, видимо, уточнить эту аксиому, и среди источников права, на которые должны опираться суды и арбитражи, предусмотренные Конвенцией по морскому праву, судебные решения, даже их собственные, не упомянуты (В ст. 293 сказано, что «они применяют настоящую Конвенцию и другие нормы международного права».).

Участие международных судов в развитии международного права ни в коем случае нельзя приравнивать к правотворчеству законодателей. В Статуте Международного суда (ст. 59) сказано, что его решение обязательно только для сторон в споре и только по данному делу. Такое же положение включено в ст. 296 Конвенции по морскому праву в отношении решений предусмотренных ею судов и арбитражей. Значит, уставные документы отнюдь не наделяют международные судебные процедуры правотворческой функцией. Точно так же эти документы не называют решения среди первостепенных источников международного права. Между тем жизнь показывает, что Международный суд, другие международные суды, а также и некоторые решения международных арбитражей постоянно привлекаются в качестве авторитетов для подтверждения наличия той или иной нормы права. Некоторые авторы даже считают, что судебные решения ныне составляют один из «новых» источников права наряду с резолюциями Генеральной Ассамблеи ООН. Например, Э. Макуинни пишет, что судебные решения «все больше рассматриваются как нормативные и правосоздающие в процессе осовременивания „старого" международного права и выработки «нового», в то время как суд становится сейчас более представительным в политико-идеологическом и системно-правовом смысле»^[17]. Однако такой авторитетный ученый, как Р.Дженнингс, много лет бывший членом Международного Суда, писал: «Пожалуй, самое важное требование к судебной функции – применение уже существующих, признанных норм или принципов права, даже в тех случаях, когда суд создает право в том смысле, что он его развивает, модифицирует, заполняет пробелы, толкует, или даже придает ему новое направление»^[18].

Какова бы ни была роль прецедента в международной системе, обзор практики международных судов показывает тенденцию опираться на предыдущие решения, и следовать им. Еще Постоянная палата международного правосудия отмечала, что у нее «нет причин отклоняться от той конструкции, которая построена на предыдущих решениях, если Палата считает аргументацию, лежащую в основе решений, разумной»^[19]. В другом своем решении Палата ссылалась на «прецедент, предоставляемый ее консультативным заключением»^[20]. Международный Суд, по подсчетам Т.Гинзбурга (по 2001 г.), 26 раз цитировал свои собственные решения^[21]. Точно так же и Международный трибунал по морскому праву цитирует не только свои собственные решения, но и решения Международного Суда.

Характерно, что объектами цитирования служат, как правило, не только решения, но и консультативные заключения.

Место международного суда в развитии международного права определяется его статусом международной организации. Любая такая организация — постоянная или adhoс — действует только в рамках, установленных для нее государствами-членами. Она является только исполнителем воли суверенных государств. Поэтому ни один из существующих международных судов не является непосредственным творцом норм общего международного права: в статуте ни одного из них не записано соответствующее полномочие.

И, тем не менее, и ученые, и политики признают за судами определенную роль в развитии международного права. Чтобы установить, на чем основаны подобные мнения, обратимся к практике, и станем свидетелями того, что участие судов в развитии международного права идет по двум направлениям:

- по пути создания прецедента и затем обычая;

- по пути создания основы для последующей кодификации.

Прецедент в таком виде, как он действует в системах commonlaw, в международном праве не существует. Однако каждый юридический факт становится объектом пристального внимания и примером для одобрения или осуждения. Поэтому труды судов можно расценивать как констатирующие состояние права^[22].

Они отбирают значимые факты, обобщают их и выстраивают таким образом, чтобы стало ясно, формируется ли основа для обычая. Эта форма работы очень хорошо проявлена в решении Постоянной палаты международного правосудия по делу судна «Лотус»^[23]

Приведем также некоторые примеры из практики Международного Суда. Государства обычно обращаются к этому Суду с просьбами двоякого рода:

- установить, какой принцип или норма применимы к конкретной спорной ситуации;

- решить, что один из участников спора своими действиями нарушает международное право.

Типичным примером первого случая является передача в Суд просьбы о содействии в делимитации (См. дела о континентальном шельфе Северного моря, о разграничении континентального шельфа Средиземного моря, о морской границе в заливе Мэн,

о границе между Буркина-Фасо и Мали.). Норма, установленная Судом, начинает действовать между государствами—сторонами решенного спора. Например, в деле о разграничении континентального шельфа Северного моря^[24,25] одна из сторон - ФРГ, в отличие от двух других сторон — Дании и Нидерландов - не ратифицировала Конвенцию о континентальном шельфе 1960 г. и потому не была связана ее положениями. Исходя из этого, ФРГ отвергла схему делимитации, основанную на принципе равного отстояния, закрепленном в ст. 6 Конвенции, на которой настаивали Дания и Нидерланды. Эти два государства утверждали, что принцип равного отстояния является нормой обычного международного права и потому обязателен для ФРГ. Позиция правительства ФРГ заключалась в том, что метод разграничения континентального шельфа на основе принципа равного отстояния, в случае отсутствия соглашения, не является обычной нормой международного права. Поэтому Суд поставил перед собой вопрос: являются ли положения, изложенные в ст. 6, обычно-правовой нормой, существующей независимо от Конвенции. После тщательного рассмотрения Суд пришел к выводу о том, что ст. 6 не кодифицирует обычное право. Суд заявил, что использование метода равного отстояния не обязательно для спорящих сторон; что нет никакого другого единого метода разграничения, использование которого обязательно при всех обстоятельствах; что разграничение должно осу­ществляться путем соглашения в соответствии со справедливыми принципами и с учетом всех относящихся к делу обстоятельств. Итак, Суд установил отсутствие нормы. Для улаживания спорной ситуации в связи с разграничением Северного моря принцип равного отстояния мог применяться лишь с согласия сторон. Поскольку решение Суда обязательно для сторон лишь по одному делу, в последующих спорах любое государство вправе занимать позицию, диаметрально противоположную предыдущей. Хороший пример дают две позиции США о соотношении компетенций Совета Безопасности ООН и Международного суда. В своей жалобе в Международный суд на действия Ирана, захватившего американский дипломатический и консульский персонал в Тегеране как заложников^[26], США утверждали, что рассмотрение ситуации в Совете Безопасности ООН не препятствует разбору спора Международным судом. Отметим, что менее чем через 10 лет, в споре с Никарагуа о военных и полувоенных действиях, США утверждали, что Суд не обладает компетенцией, пока дело находится в Совете Безопасности.

Но это не типичный пример. Гораздо чаще государства бывают последовательны в своем поведении. Впрочем, международная жизнь так разнообразна, что два случая, кажущиеся на первый взгляд совершенно одинаковыми и требующими одной и той же реакции, по существу совершенно различны.

Обнаружение наличия или отсутствия той или иной нормы может оказаться и не прямым откликом на просьбу сторон, а явиться побочным результатом определения применимого права. Как справедливо пишет М. Хадсон, отбор применимого права и затем использование его в конкретном деле - не механический процесс. Дело не сводится к тому, чтобы готовый рецепт применить к той или иной конкретной ситуации. Готовые образцы, принципы и нормы права зачастую не могут быть автоматически применены к тому или иному спору. Актам международного права часто не хватает последовательности, свойственной материалам, к которым могут обращаться внутригосударственные суды. Материалы международного права часто носят фрагментарный характер, иногда они недостаточно определенны^[27]. Суд должен отыскать недостающее звено, для того чтобы установить непосредственную связь с конкретной ситуацией. Даже в тех случаях, когда Суд призван применить или истолковать положение договора, он должен выяснить смысл этого положения, и иногда Суд обнаруживает в нем такой смысл, которого никогда не имели в виду составители текста договора^{[5, С. 323]}.

Норма, сформулированная Судом для сторон в споре, в дальнейшем может быть воспринята и другими участниками международного общения. Ее повторяющееся применение ведет к созданию обычая, и тогда норма может стать частью общего международного права. Этот путь развития права, который носит признаки прецедентного, в наше время отмечается не очень часто, хотя И. П. Блищенко считает, что «довольно реальное влияние могут оказывать судебные решения на развитие международного права, определив как принципы, так и направления развития его норм в конкретной области». Автор подчеркивает значение прецедентов в международном морском праве^[28].

Гораздо более продуктивен другой способ участия международных судебных процедур в развитии международного права, когда их решения используются в процессе кодификации в качестве подготовительных материалов. Собственно, именно в этом качестве решения судов ближе всего подходят к доктрине и к той роли, которая отведена им в ст.38 Статута Международного Суда. Однако в нынешних условиях вернее было бы сравнивать решения международных судебных процедур не с трудами ученых-юристов, а с актами международных организаций и международных неправительственных организаций^[29,30].

В области международного права так называемая неофициальная кодификация, предпринимаемая такими организациями, как Институт международного права, Академия сравнительного правоведения и особенно Ассоциация международного права (Например, резолюции Ассоциации международного права, разрабатываемые на ее двухгодичных конференциях и представляющие собой результат работы юристов всего мира, направляются в ООН, в Комиссию международного права, в другие межправительственные и неправительственные организации.) ^[31], вносят немалый вклад в формирование норм и принципов международного права. Решения международных судов более действенно участвуют в кодификационном процессе, чем акты других межгосударственных и общественных организаций, поскольку они лучше юридически отработаны.

Решения Международного Суда сыграли роль подготовительных материалов при разработке важнейших кодифицирующих документов, в том числе универсальных. Международное морское право и Конвенция ООН по морскому праву служат здесь прекрасной иллюстрацией. Член Международного суда Р. Дженнингс приводит англо­-норвежское дело о рыболовстве как имевшее величайшее значение в придании нового направления правовому развитию в особенно важной и чувствительной области международного права. Остановимся вкратце на этом деле.

12 июля 1935 г. в Норвегии был издан королевский Декрет, определивший те морские пространства, в которых запрещалось иностранное, в частности британское, рыболовство у норвежских берегов, к северу от полярного круга. Декрет ограничивал эти пространства прямыми линиями, проводимыми через те точки морского берега, которые выдавались в открытое море, и по внешнему краю цепи шхер. Великобритания считала декрет противоречащим международному праву, и ее траулеры продолжали вести рыболовство у берегов Норвегии, задерживались сторожевыми судами. Конфликт тянулся до начала второй мировой войны и возобновился после нее. 28 сентября 1949 г. Англия обратилась в Международный Суд.

Суд вынес свое решение 18 декабря 1951 г.^[32]В нем устанавливается, прежде всего, что хотя спор возник по поводу рыбной ловли и в связи с декретом 1935 г., он, по существу, идет о пределах норвежских территориальных вод, в частности, о допустимости с точки зрения международного права разграничения, произведенного декретом.

В решении Международного Суда по данному спору содержалось несколько выводов, которые оказали несомненное влияние на дальнейшее развитие международного морского права, в особенности в области делимитации. Суд стал на ту точку зрения, что разграничение территориальных вод всегда имеет международный аспект и, следовательно, не может зависеть только от воли одного прибрежного государства, выраженной в его внутреннем законодательстве. Правда, прибрежное государство, вследствие суверенитета и в интересах своей безопасности и для защиты своей экономики , обладает компетенцией на определение режима своих прибрежных вод, как в плане их ширины, так и метода их отсчета. Однако валидитарность этого разграничения оценивается и может быть подтверждена только с точки зрения международного права. Без одобрения другими государствами ее юридическое значение ничтожно. Этот вывод сыграл свою роль в закреплении соглашения как основы разграничения морских границ между смежными и противолежащими государствами в Женевских конвенциях 1958 г. и в документах III Конференции ООН по морскому праву.

Выводы Международного Суда были приняты во внимание Комиссией международного права при подготовке проекта статей для Женевской конференции 1958 г. и легли в основу ст. 4 Женевской конвенции о территориальном море и прилежащей зоне. В дальнейшем метод прямых исходных линий, примененный Норвегией, стал одним из краеугольных камней концепции государства-архипелага и архипелажных вод. Правомерность методов делимитации, закрепленных в Женевской конвенции, была подтверждена и на III Конференции ООН по морскому праву. Концепция архипелажных вод дала толчок развитию целой области правового регулирования^[4].

Международным судом были приняты и другие решения, явно повлиявшие на развитие международного морского права, например дела о проливе Корфу, о континентальном шельфе Северного моря и др.

Дело о проливе Корфу было первым, с которого начал свою деятельность Международный суд. Оно состояло в следующем.

15 мая 1946 г. Британское Адмиралтейство направило два военных корабля в пролив Корфу с целью прохода в той его части, которая составляла территориальные воды Албании. Эти корабли были обстреляны береговыми батареями. В последовавшем обмене нотами Албанское правительство утверждало, что проход иностранных судов правомерен только после предварительного уведомления и при условии получения разрешения. Английское правительство настаивало на праве прохода через пролив Корфу без какого-либо предварительного извещения или разрешения. И затем была предпринята попытка силой утвердить право английских военных кораблей плавать в этих водах. 22 октября 1946 г. английская эскадра в составе двух крейсеров и двух контрминоносцев появилась в албанских территориальных водах. Проходя заливом Саранда, оба контрминоносца подорвались на минах и были тяжело повреждены. Последовали человеческие жертвы.

13 ноября 1946 г. английскими военно-морскими силами были предприняты работы по очистке пролива от мин, несмотря на решительный протест Албанского правительства 22 мая 1947 г. Англия обратилась в Международный Суд ООН.

По данному делу было принято три решения, из которых для нашего исследования особый интерес представляет второе, от 9 апреля 1949 г.^[33], где Суд, собственно, излагает свое мнение о международно-правовой стороне дела.

Британская сторона утверждала, что пролив Корфу является международным, поскольку он соединяет две части открытого моря. По мнению албанской стороны, пролив Корфу не мог рассматриваться в качестве международного, поскольку не был единственным возможным проходом между Эгейским и Адриатическим морями и использовался, главным образом, для каботажного плавания. Ширина пролива не превышает двойной ширины территориальных вод прибрежных государств. Суд счел возможным, ссылаясь на международный обычай, заявить, что в водах пролива Корфу может существовать специальный режим судоходства, поскольку данный пролив служит для международного судоходства и соединяет две части открытого моря. Суд при этом опирался на тот факт, что пролив Корфу в течение 80 лет использовался как военными судами, так и большим количеством торговых судов и что один из берегов пролива принадлежит Греции. Очень легко просматривается связь этого вывода Международного суда с формулировкой ст. 37 Конвенции ООН по морскому праву, поскольку совпадает почти текстуально.

Что касается самого режима судоходства в проливах, служащих для международной навигации, в споре о проливе Корфу стоял вопрос о правомерности плавания военных кораблей. Британская сторона утверждала, что при проходе через пролив Корфу как торговых, так и военных судов не требуется разрешения прибрежного государства. По мнению Албании, иностранные военные корабли могли войти в ее территориальные воды в проливе Корфу лишь при условии предварительного разрешения. Албанское правительство представило Суду материалы, из которых видно, что оно, учитывая политическую обстановку и, в частности, наличие «состояния войны» с Грецией, заявило в 1946 г., что иностранные суда должны испрашивать разрешение для входа в территориальные воды Албании. Англия же считала, что разрешение не требуется даже и для прохода через территориальные воды, поскольку проход является мирным, т. е. не затрагивает интересов берега. Суд заявил: «Общепризнано и соответствует обычаям международного права, чтобы в мирное время государства могли направлять свои военные корабли через проливы между двумя частями открытого моря, используемые для международного судоходства, не испрашивая заранее разрешения прибрежного государства, при том условии, что проход является мирным. Если иное не предусмотрено международными конвенциями, прибрежное государство не вправе воспретить в мирное время такого рода проход через проливы».

Суд вынес единогласное и утвердительное решение по вопросу о том, нарушила ли Великобритания суверенитет Албании действиями своего военного флота по разминированию пролива Корфу 12 и 13 ноября 1946 г. Правительство Великобритании не оспаривало того, что операция по очистке пролива Корфу от мин, сопровождавшаяся вступлением в албанские воды крупных военно-морских сил, была осуществлена вопреки прямо выраженной воле албанского правительства. Британская сторона ссылалась в оправдание своих действий на якобы полученное разрешение Средиземноморской международной комиссии по разминированию и на необходимость немедленно обнаружить мины, вызвавшие взрывы, прежде чем они могли быть удалены, и тем самым способствовать судебному рассмотрению дела, а также на необходимость «самопомощи». Суд не согласился с этими аргументами. Он признал, что Международная Средиземноморская комиссия дала разрешение на разминирование лишь под условием согласия Албании, и охарактеризовал аргументацию британского правительства как «новую теорию вмешательства, которым вмешивающееся государство могло бы обеспечить себе владение средствами доказательства на территории другого государства для того, чтобы представить их органу международной юстиции и таким образом облегчить свою задачу». «Суд, - сказано в решении, - не может согласиться с такой системой защиты. Мнимое право вмешательства суд не может рассматривать иначе, как применение политики силы, политики, которая в прошлом послужила поводом для самых тяжких злоупотреблений и которая была бы неуместна в международном праве, каковы бы ни были недостатки международной организации».

Заметную роль в развитии морского права в области делимитации сыграло решение Международного суда о разграничении континентального шельфа Северного моря^{[24, P. 54]}, в котором всесторонне исследованы соответствующие положения Женевской конвенции о континентальном шельфе. Общепринято мнение о том, что в Женевских конвенциях были кодифицированы основные принципы и нормы морского права, сформировавшиеся в ходе предыдущей практики государств.

В отношении правил разграничения континентального шельфа на Женевской конференции была сделана попытка создать аналоговую систему делимитации, которая бы позволила благодаря наличию достаточно четких правил разграничения территориального моря упростить и облегчить задачу разграничения. Однако в дальнейшем проблема разграничения оказалась значительно сложнее, чем это представлялось в 1958 г.

Уже в конце 1960-х годов был поставлен вопрос о валидитарности ст. 6 Конвенции ООН о континентальном шельфе. Он был подробно рассмотрен Международным судом в делах о континентальном шельфе Северного моря. Суть дела изложена выше, отметим лишь, что в конечном итоге участники Конференции не только восприняли идею Международного суда о соглашении как основе разграничения, но и развили ее. Если решение Суда 1969 г. представляет собой шаг от Женевских конвенций в сторону предоставления разграничивающим государствам большей свободы усмотрения, то содержание статей 74 и 83 Конвенции является таким же шагом от этого решения в сторону той же свободы в рамках международного права.

Следующее «морское» дело, стоявшее перед Международным судом, внесло вклад в формирование совершенно нового института морского права - исключительной экономической зоны. Это были решения по англо-исландскому и ФРГ-исландскому спорам о рыболовстве"^[34,35]. Суд провел два отдельных разбирательства, так как юридические позиции и просьбы Англии и ФРГ были различными, но основные юридичес­кие выводы в обоих решениях одинаковы.

Просьба, содержавшаяся в обращении ФРГ, была довольно ограниченной: заявить, что меры, принимаемые Исландией по защите своих рыбных ресурсов в районах открытого моря, прилежащих к ее побережью, не должны противопоставляться рыболовным правам Федеративной Республики. Просьба Англии была более широкой: заявить, что установление Исландией 50-мильной рыболовной зоны не обосновано с точки зрения международного права и ничтожно.

Интересен сам процесс принятия решения по данным делам как проявление в работе Международного суда того движения, которое происходило в международных отношениях.

Суд воздержался от общего вывода о правомерности установления 50-мильной рыболовной зоны. Он решил:

- меры, принятые Исландией, не могут быть противопоставлены правам Англии и ФРГ без учета их традиционных рыболовных прав в спорном районе, и потому Исландия не должна в одностороннем порядке не допускать английские и западногерманские суда к рыболовству в нем;

- на спорящих сторонах лежит взаимная обязанность вступить в добросовестные переговоры с целью достичь соглашения о справедливом распределении рыбных ресурсов. При этом должны быть учтены:

а) преференциальная доля Исландии, поскольку прибрежное рыболовство доставляет ее населению средства к жизни и к экономическому развитию;

б) обоснованные рыболовные права Англии, ФРГ и других государств, которые обыкновенно эксплуатировали рыболовные ресурсы зоны, так что часть их населения также зависит в своем существовании и экономическом развитии от этих ресурсов.

Такое решение Суда объясняется тремя факторами: Суд учитывал ход обсуждения вопроса о рыболовных зонах на Женевских конференциях 1958 и 1960 гг. и тенденции решения этого вопроса в рамках уже начавшейся тогда III Конференции ООН по морскому праву; на решение Суда повлияли и большие разногласия среди самих судей.

Во-первых, Суд считал установленным, что на Конференциях 1958 и 1960 гг. существовало общее согласие относительно права прибрежного государства на установление 12-мильной исключительной рыболовной зоны и на преимущественное использование ресурсов прилежащих вод в тех случаях, когда имеет место особая зависимость населения такого государства от рыболовства.

Во-вторых, некоторые судьи особенно подчеркивали, что из дискуссий в рамках III Конференции выявляется общее признание права прибрежного государства на расширение зон национальной юрисдикции.

В-третьих, некоторые судьи придерживались твердого мнения о том, что расширение зон национальной юрисдикции и установление рыболовных зон уже закреплено в нормах международного права, так как международное сообщество признало такие зоны, установленные латиноамериканскими государствами.

Характерно, что тенденции развития международного морского права, зафиксированные в решении по делам о рыболовстве 1974 г., подтвердились как в результатах деятельности III Конференции ООН по морскому праву, так и в практике самих споривших государств: после 1977 г. Исландия и страны Общего рынка пошли по пути взаимного предоставления прав рыболовства в своих 200-мильных зонах.

Решение Международного суда по тунисско-ливийскому делу является показательным в плане изменений, происходящих в сфере разрешения международных споров. Ставя во главу угла достижение решения, которое удовлетворило бы стороны, Суд правильно воспринял развитие права, достигнутое к тому времени на III Конференции, где все яснее вырисовывалось соглашение как главный принцип делимитации и где к тому времени уже сложилась новая концепция континентального шельфа, в достаточной мере условная с точки зрения геологии, но более наполненная юридическим содержанием, чем та, которая изложена в Женевской конвенции о континентальном шельфе 1958 г.

В 1982 г. Международному суду было передано еще одно дело с участием Ливии — спор о разграничении континентального шельфа Средиземного моря, где вторым партнером была Мальта.

Решение по существу дела было принято 3 июня 1985 г.^[36] К этому времени уже была принята Конвенция ООН по морскому праву 1982 г., в соответствующих статьях которой, относящихся к делимитации континентального шельфа, был развит принцип справедливости, заложенный в проектах.

Отметив, что обе спорящие стороны поставили свои подписи под Конвенцией, Суд счел возможным применять ее положения. В решении по этому делу повторяется мнение, высказанное ранее: делимитация континентального шельфа должна осуществляться путем соглашения в соответствии со справедливыми принципами, но, уточнено здесь таким образом, чтобы достичь справедливого решения.

Данное дело касалось делимитации в принципе того же района континентального шельфа, что и между Тунисом и Ливией, и Суд отмечает, что физико-географические характеристики сами по себе не могут составить достаточную основу для разграничения, и предлагает сочетание срединной линии с учетом соответствующих обстоятельств и факторов.

Рассмотрение дела о разграничении в заливе Мэн привлекает внимание тем, что, во-первых, оно впервые в истории Международного суда велось специальной камерой, во-вторых, это был первый случай делимитации единой границы, обозначающей пределы как континентального шельфа, так и водной толщи над ним, т. е. рыболовной зоны и исключительной экономической зоны; в-третьих, стороны просили Суд не указать принципы и методы, с помощью которых они могли бы провести делимитацию, а указать конкретную линию разграничения. Решение камеры вышло в 1984 г.^[37]

Как и в делах о континентальном шельфе Средиземного моря, камера как часть Суда руководствовалась положениями Конвенции о континентальном шельфе 1958 г., сторонами которой являлись и Канада и США, а также применяла Конвенцию ООН по морскому праву.

Последние три дела отличаются от других. Если в предыдущих делах можно было выделить сформулированные Судом нормы, позднее ставшие частью конвенционного права, три последних случая были актом применения Судом права, находящегося в стадии кодификации. Применив это право, Суд способствовал его консолидации.

Некоторые другие решения Международного суда содействовали развитию права в других областях.

В консультативном заключении о возмещении ущерба, понесенного на службе ООН^[38], была впервые признана правосубъектность международных организаций в некоторых случаях. Консультативное заключение относительно Конвенции о геноциде^[39] является примером подхода к толкованию оговорок к соглашениям. В деле Ноттебома^[40] основательно проанализирована проблема гражданства.

О. Шахтер отмечает, что все большим вниманием пользуются отдельные мнения судей. Их изучают, цитируют. В них привлекает выбор аргументов, выдвигаемых для определения позиции в защиту или против выводов, сделанных в решении суда^[2].

Таким образом, путем создания прецедентов или участия в кодификации решения международных судебных учреждений составляют часть общего процесса развития международного права. Влияние этих решений на содержание складывающихся норм тем сильнее, считает М. Л. Энтин, «чем больше они отвечают потребностям развития международных отношений, чем шире международная поддержка, на которую они опираются»^[3].

Этот вывод заслуживает одобрения с одной поправкой. Поскольку международные суды - это все-таки судебные органы, т. е. не политические, а чисто юридические международные организации, не совсем правомерно подходить к ним с чисто политологической меркой. Точнее было бы, на наш взгляд, сказать, что эти учреждения тогда могут оказывать реальное влияние на развитие международного права, когда они способны уловить направление его развития на фоне общих тенденций развития международных отношений.

Новое явление в определении роли судебных учреждений – это фактическое делегирование им правотворческой функции. Показательным примером здесь служит Трибунал по бывшей Югославии, в Статуте которого (ст.15) прямо указано, что судьи Международного трибунала примут правила процедуры и дачи показаний для досудебной фазы расследований, следствия и апелляций, снятия показаний, защиты свидетелей и жертв и по другим подобным вопросам^[41]. Таким образом, Трибунал уполномочен формировать нормы международного процессуального уголовного права, причем Совет Безопасности не дал существенных указаний. Например, в деле Брджанин и Талич Трибуналу пришлось решать вопрос о наличии у журналистов привилегии не раскрывать источники информации, которая обычно предусмотрена в национальном праве, но не имеет прямого закрепления в международной судебной процедуре^[42]. Вероятно, такое делегирование полномочий Трибуналу было необходимостью в условиях, когда национальное уголовное право приспосабливается к международному разбирательству^[43].

Другой пример относится к Компенсационной комиссии ООН, которая была уполномочена Советом Безопасности сформулировать правила для проведения компенсационных выплат лицам, потерпевшим ущерб в результате вторжения Ирака в Кувейт и оккупации последнего. Комиссия, конечно, не является судом как таковым, но она применила механизм делегированного правотворчества в целях наиболее точного выполнения резолюций Совета Безопасности^[44].

Отдельный метод участия судов в правотворчестве – это вынесение консультативных заключений. Этот метод характерен тем, что мнение, достигнутое судом, первоначально не обязывает никого, поскольку во всех судах, где предусмотрено право вынесения таких заключений, принято, что они имеют лишь рекомендательный характер, и тем не менее, со временем становятся источником права, как это произошло с консультативным заключением Международного Суда по запросу Генеральной Ассамблеи о возмещении ущерба, понесенного на службе ООН^[45]. Менее удачной была судьба консультативного заключения Суда по запросу Всемирной организации здравоохранения о правомерности применения ядерного оружия^[46]. Данное заключение не было связано ни с каким конкретным спором, оно скорее было предпринято в рамках выработки стратегии поведения государств в деле первостепенной важности для международной безопасности. В этом случае Международный Суд не смог сформулировать определенную норму. Он заявил, что Устав не содержит ни прямого запрета, ни позволения использовать какое-нибудь специфическое оружие, включая ядерное оружие. Оружие, которое уже является незаконным perseв силу договора или обычая, не становится законным только потому, что используется в правомерным целях в соответствии с Уставом.