Restoration by the Soviet Government of Russian (Soviet Union) citizenship or re-emigrants among the members of the White Movement and the political emigrants.

Belkovets Larisa Doctor of History professor of the Department of History of State and Law, Constitutional Law at Tomsk State University  630007, Russia, Novosibirskaya oblast', g. Novosibirsk, ul. Sovetskaya, 7, of. priemnaya belkovec@ngs.ru Other publications by this author

Belkovets Sergei Vladimirovich PhD in History Associate Professor, Department of the Humanities Fundamentals of the State Service of the Siberian Institute of Administration of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration. 630102, Russia, Novosibirsk, Nizhegorodskaya ulitsa, dom 6. rzepa@mail.ru Other publications by this author

Советское государство, созданное большевиками в ноябре 1917 г., с первых месяцев своего существования оказалось перед необходимостью решать сложный комплекс политико-правовых проблем народонаселения. Он сложился в ходе войн и революций, образования самостоятельных государств на развалинах многонациональных империй, вызвавших высокую миграционную активность населения и почти неупорядоченное передвижение по континентам громадных людских масс. Сотни тысяч подданных бывшей Российской империи к моменту окончания Гражданской войны оказались за пределами советских республик. Это были военнопленные мировой войны, лица, находившиеся на территории вновь образовавшихся прибалтийских государств, не желавшие оставаться гражданами этих государств и намеревавшиеся оптировать российское гражданство, чины белых армий и политические эмигранты, бежавшие за границу в годы гражданской войны и иностранной интервенции. Кроме них за границей находились лица, выехавшие из России ещё до революции, а также лица, самовольно натурализовавшиеся за границей, жаждавшие вернуться на историческую родину. На решение только основных проблем этих категорий населения и упорядочение их жизни советскому государству понадобилось целое десятилетие. В настоящей статье исследована политика проведения амнистий советской властью в отношении участников белого движения и политических эмигрантов, итогом которых становилось восстановление «русскими беженцами» российского (союзного) гражданства и возвращение их на родину.

Первые попытки организовать возвращение русских граждан на родину были предприняты новой властью уже в начале 1918 г. Уволив «послов, посланников и членов посольств» Временного правительства, не давших ответа на предложение работать под его руководством ^[1], советское правительство назначило своих дипломатических агентов (из числа бывших политэмигрантов-большевиков) в отдельные европейские столицы: Лондон, Стокгольм, Берн, Париж, Берлин. Тогда же были предприняты и первые попытки организовать возвращение русских граждан на родину. Этим первым представительствам Совета Народных Комиссаров (СНК) за границей, которые вскоре в результате арестов и высылок прекратили свою деятельность, и было поручено выдавать въездные визы в РСФСР лицам, заявляющим о российском подданстве. В «Газете Временного Рабоче-крестьянского правительства» 12 января 1918 г. были опубликованы «Новые правила въезда в Россию из-за границы русских граждан» ^[2].

Само же новое правительство России встретило ярко выраженную негативную реакцию западных стран. И дело было не только в том, что большевики, левое крыло Российской Социал-демократической Рабочей Партии (РСДРП), придерживалось не признанных европейскими демократиями коммунистических идей, но и в том, прежде всего, что они объявили о выходе России из империалистической войны.

Российская империя участвовала в Первой мировой войне 1914–1918 гг. между двумя коалициями капиталистических держав (германо-австрийский блок и Антанта) в составе последней. Главными союзниками России являлись Франция, Великобритания и Япония. Позднее к Антанте примкнули Италия и США, а в германо-австрийский блок вошли Турция и Болгария. Для реализации захватнических планов союзникам России необходимо было продолжать империалистическую войну. Поэтому опубликованный и объявленный всему миру по радио Декрет о мире, принятый Вторым съездом Советов 25 октября (7 ноября), как и советские предложения правительствам воюющих стран о мире были встречены глухой завесой молчания. Нота СНК к послам союзных держав с предложением объявить перемирие на фронте всем воюющим странам и начать мирные переговоры, была проигнорирована дипломатическими представителями союзных стран, собравшимися 9 ноября на совещание в посольстве США. В конце ноября американский офицер Керт от имени правительства США вручил в Ставке верховного командования во главе со смещённым советским правительством, но не ушедшим со своего поста генералом Духониным, категорический протест против ведения Россией мирных переговоров.

Тем не менее, советское правительство, руководствуясь нормами международного права, продолжало обращения к правительствам Франции, Великобритании, Италии, США и др. стран с предложением приступить с 1 декабря к мирным переговорам, прекратив бойню «без смысла и цели». «Русская армия и русский народ не могут и не хотят дольше ждать, – говорилось в обращении, – 1 декабря мы приступаем к мирным переговорам. Если союзные народы не пришлют своих представителей, мы будем вести переговоры с немцами одни» ^[3]. Антанта не ответила и на этот призыв. Во время переговоров о перемирии и самого перемирия с державами германского блока советское правительство многократно обращалось к союзным послам с нотами и призывами примкнуть к переговорам, но руководители Антанты, делая вид, что не замечают этих предложений, уже активно занимались организацией сил для свержения ненавистной им советской власти. На межсоюзнической конференции, открывшейся 30 ноября в Париже, был поставлен и впервые подвергся обсуждению пресловутый «русский вопрос», т. е. вопрос о борьбе с русской революцией. После окончания конференции этот вопрос был передан в Верховный совет Антанты, созданный в ноябре 1917 г. К разработке планов вооружённого вмешательства в российские дела были привлечены военные эксперты. Был мобилизован весь пропагандистский аппарат Запада: газеты, кинофильмы, листовки, брошюры, лекции и проповеди в церквах, нацеленный против мирных лозунгов Советов. Кажется, что вся эта пропагандистская кампания имела лишь обратный результат. Трудящиеся западных стран стали более настойчиво требовать от своих правительств прекращения войны.

Бывшие союзники, страны Антанты, в течение трёх с лишним лет пользовались услугами России, которая, истекая кровью, притягивала к себе больше половины всех вооружённых сил германского блока и боевыми действиями своей армии срывала все решающие операции Германии на Западном фронте. От одной мысли потерять «русское пушечное мясо» они приходили в бешенство ^[4]. К тому же правящие элиты западных стран стали испытывать страх перед революционизирующим влиянием русской революции на уставшее от войны население собственных стран. Борьба против мирной политики советского правительства превращалась в войну за ликвидацию советской власти, но одновременно и за подавление начавшегося в капиталистических странах революционного и массового эмиграционного движения собственного народа.

В мирных предложениях Советской России оказались заинтересованы только отрезанные от всего мира блокадой англо-французского флота голодающая Германия и её союзники: Австро-Венгрия и Турция, исчерпавшие все средства для продолжения войны. Желание заключить сепаратный мир с Россией германские политики выражали уже летом 1917 г. Поэтому 27 (14) ноября Германия ответила на советское предложение согласием начать мирные переговоры, конечным продуктом которых стал Брест-Литовский мирный договор от 3 марта 1918 г.

Сепаратный мир Германии с Россией не спас её от поражения и не принёс ей особых выгод. Тот финал Германии, к которому стремилась Антанта, по признанию английского дипломата и разведчика Локкарта, был вызван Октябрьской революцией, которая сделала «путём разложения внутри германского империализма и германской монархии» гораздо больше, «чем могло бы сделать продолжение войны Николаем II» ^[5].

В странах Запада началось и активное движение за возвращение на родину осевших там бывших российских выходцев. Объявив себя «государством рабочих и крестьян», Россия стала прибежищем для всех революционно настроенных рабочих и интеллигентов, участников профессиональных движений, против которых усилились репрессии в их странах. Тысячи иммигрантов из Америки, Европы и Австралии, жаждавшие переселится в страну, объявившую о строительстве общества без эксплуатации и угнетения, устремились в Россию. Значительную часть иммигрантов составляли российские выходцы в США, Канаде, Австралии, и Южной Америке (Уругвае, Аргентине), выехавшие из России в довоенное время и желавшие теперь вернуться на покинутую родину. Играла определённую роль и экономическая депрессия в странах Запада, пострадавших во время империалистической войны. Согласно данным американской печати, в США в 1918 г. было подано более 1 миллиона ходатайств о возвращении русских на родину ^[6]. Однако границы для выезда были до поры до времени закрыты. Более того, американские власти начали активно преследовать тех, кто выражал солидарность с русской революцией. Особенно злобствовали они против рабочих и крестьян – выходцев из России. В связи с этим был организован Комитет для борьбы с преследованием русских граждан и выходцев из России в США и Канаде, который стал требовать разрешения вернуться на советскую родину и добился этого.

В своём обращении к американским властям Комитет писал: «Мы не желаем ни кровавой революции, ни устройства «заговоров», ни свободной американской демократии. Мы хотим только одного: открытия границы и свободного отъезда в Россию. Почему нас не пускают? Не потому ли, что мы слишком много приносим пользы американским капиталистам своим каторжным трудом? Не потому ли, что, не терпя нас здесь, ещё больше боятся нашего присутствия в России? Или, может быть, нам злобно мстят за своё поражение в России? Мы – вредный элемент, так пустите нас в нашу страну! Откройте границы, и вам не придётся принуждать нас к депортации: мы сами себя депортируем. Откройте нам границы! Мы требуем этого!» ^[7].

В 1920 г., но, скорее всего, не как ответ на это требование, а в связи с разразившимся кризисом в промышленности, правительство США стало удовлетворять ходатайства русских граждан о выезде в Россию. Уже в первые два месяца этого, 1920 года, из США выехали в Россию 2186 русских иммигранта, почти в два раза больше, чем въехали в США (1301) ^[8]. Экономическая депрессия затронула и другие страны Запада, наиболее пострадавшие во время империалистической войны (Чехословакию, Италию, Австрию, Германию). Безработица, поразившая эти и другие страны, вынуждала тысячи и тысячи людей покидать насиженные места.

Симпатии трудящихся масс капиталистических стран склонялись к России и как к государству, провозгласившему новое отношение к иностранцам, и предоставившему им все гражданские и политические права, которым обладали собственные граждане. Притяжение к России (СССР) усиливалось также из-за суровых иммиграционных законов в промышленно развитых капиталистических странах (США, Канаде, Франции, Великобритании), закрывавших эмигрантам возможности въезда в них. Большим побудительным средством для иммигрантов становилась также разворачивавшаяся в России новая экономическая политика.

Ещё до революции началось и движение в Россию военнопленных, демобилизованных и гражданских интернированных лиц, попавших за границу в ходе мировой войны, а затем и в ходе войны гражданской, которая сопровождалась иностранной интервенцией. Возвращение их на родину (обмен), как и проведение оптаций и репатриаций граждан со странами-лимитрофами, образовавшимися вдоль западных границ РСФСР, решение беженской проблемы, осуществлялись в рамках действующего международного права. Были заключены международные договоры и соглашения РСФСР с соответствующими государствами в 1920–1921 гг. ^[9] По ряду вопросов во время репатриации признавались действующими нормы законодательства царской России.

Что касается политических эмигрантов, выехавших за границу во время гражданской войны, и лиц, самовольно натурализовавшихся за границей, то в отношении их правительство РСФСР придерживалось тактики, которая учитывала настроения отдельных групп. Часть эмигрантов стремилась вернуться на родину, другие занимали выжидательную позицию, третьи категорически отмежёвывались от советской государственности, создавая свои собственные эмигрантские организации и поддерживая оставшиеся за границей царские правительственные посольства, миссии и консульства. С очевидностью прослеживается также стремление советского правительства дать возможность всем желающим, в том числе и колеблющимся, оформить свои отношения с Россией.

11 августа 1921 г. циркуляром НКИД открывшимся за рубежом полномочным представительствам РСФСР было предоставлено право выдавать лицам, заявляющим себя русскими (мужу, жене и детям старше 16 лет), «временные удостоверения» советских граждан ^[10]. При этом следовало удостовериться в том, что эти лица не потеряли гражданства в силу договора РСФСР с возникшими на территории бывшей Российской империи государствами. Но выдача удостоверения не давала права на въезд в Россию. Остальной массе российских эмигрантов была предложена альтернатива: в течение известного срока определить свою государственно-правовую связь с советской властью или потерять право на российское гражданство.

Предложение советского правительства было встречено в штыки «белой эмиграцией». Её костяк состоял из лиц, активно не принявших Октябрьской революции, прежде всего, в силу своей идеологии, в основе которой лежал факт экспроприации собственности новой властью. Как известно, большевики объявили «общенародным достоянием» весь земельный фонд страны и передали его «трудящимся без всякого выкупа, на началах уравнительного землепользования». Национальным достоянием становились леса, недра и воды общегосударственного значения, а также «живой и мёртвый инвентарь, образцовые поместья и сельскохозяйственные предприятия». В собственность республики были переданы банки, фабрики, заводы, рудники, железные дороги и прочие средства производства и транспорта ^[11].

Особый взрыв ненависти в среде империалистических держав был вызван последовавшим 10 февраля 1918 г. аннулированием советской властью, не дождавшейся ответа на свои мирные предложения, внешних государственных долгов царского и Временного правительств. В дореволюционной России крупнейшим инвестором была Франция, чьи вложения составляли 80 % всех инвестиций и принадлежали главным образом малому частному капиталу, приобретавшему ценные бумаги царского правительства. В целом иностранные капиталовложения в русскую промышленность достигали почти 3-х млрд. зол. руб. Приходится признать, что и воевала Россия в этой войне на средства тех же союзников (Англии и США), щедро субсидировавших её вооружение: лишь государственные и частные долги одной Антанте составляли 5695 млн. зол. руб. ^[12] Наконец, революционное правительство России провело национализацию предприятий, принадлежавших иностранным капиталистам. В общей сложности сумма долга составляла около 14 млрд. золотых рублей, и в неё входили довоенные инвестиции, кредиты, взятые на закупку вооружений во время войны у западных держав, а также стоимость национализированного большевиками имущества иностранных граждан. Таким был объём претензий, выставленных России Францией, Англией и США. Советская Россия, в свою очередь, выставила встречный иск на 50 млн. франков за ущерб от военной интервенции ^[13].

Идеология «белой эмиграции» в своей основе совпадала с позицией непринятия советской власти верхами капиталистических государств, независимо от того, в каком стане, союзников или неприятелей России, они находились. Аннулирование (уничтожение) займов, заключённых прежними «правительствами царя, помещиков и буржуазии», нанесло серьёзный удар по международному банковскому, финансовому капиталу, отстаивая интересы которого правительства буржуазных государств продолжали заливать кровью землю в «преступной империалистической войне» ^[14].

Бывшие союзники России по «Тройственному Согласию» предприняли затем все возможные меры (интервенция, блокада, бойкот), чтобы заменить её правительство другим, более соответствующим их требованиям и вкусам. На эту роль по очереди подходили П.Н. Врангель, А.В. Колчак, Н.Н. Юденич и др. Главное, что должно было сделать такое правительство, – это признание всех старых долгов и обязательств Российской империи, а также возмещение ущерба, понесённого иностранными гражданами в России в ходе проведённой «социализации». Ещё в начале 1922 г. союзные державы заявляли, что они могли бы согласиться на признание новой российской власти лишь в этом случае, а на конференции в Генуе выставили России огромный счет, который она должна была оплатить ^[15].

Вопрос о долгах оставался камнем преткновения долгое время, поскольку советское правительство категорически отказалось платить долги царской России и возвращать обобществлённое имущество. В дальнейшем оно стало увязывать вопрос о долгах и соглашалось обсуждать вопрос о компенсациях за них только в случае получения долгосрочных кредитов от западных держав.

Не оставалось однозначным и отношение к Советской России белого движения. Его верхи не могли смириться с утратой собственности. Поначалу (до весны 1918 г.) сохранялась ещё уверенность в непрочности и недолговечности власти Советов. Именно тогда начала формироваться политическая тактика белых – тактика выжидания катастрофического падения советской власти. Убеждённая в своей «чемоданной философии», как называл эти настроения Р. Гуль ^[16], эмиграция почти все 20-е годы жила надеждами на скорое возвращение на родину. И. В. Гессен в своих воспоминаниях писал, что «скорбный общий множитель эмигрантского настроения» можно было свести к нескольким позициям: а) сохранялась надежда на возвращение; б) советская власть рассматривалась как препятствие к возвращению; в) возвращение допускалось при сохранении человеческого достоинства, гарантий безопасности ^[17].

Однако этим ожиданиям не суждено было сбыться, и по мере выявления, во-первых, устойчивости новой власти, а во-вторых, демонстрации грандиозного размаха революции (вспомним, что это называлось в своё время «триумфальным шествием советской власти»), белое движение поставило на очередь вопрос относительно форм и методов борьбы с ней. В поиске союзников и покровителей монархически настроенные круги эмиграции возлагали надежды на Берлин, социалистические партии, верные принципам демократизма, тяготели, главным образом, к Антанте, хотя глава кадетов П. Н. Милюков положительно оценивал и признавал Брестский мир. Но и германофилы, и антантофилы, в целом, преследовали, как писал один из современников событий, хорошо знавший эмигрантскую прессу, одну основную общую цель – свержение «большевистского ига» ^[18].

После победы Антанты политическая ситуация в мире прояснилась. Проигравшую войну Германию пришлось исключить из списка стран, на помощь которых могла рассчитывать русская контрреволюция. Требования восстановления русско-германского фронта, о чём пеклась значительная часть лидеров белого движения, уступают своё место лозунгам «спасения русской культуры» от грозящего ей вырождения. Они вполне совпадают с лозунгами защиты от большевиков «европейской цивилизации и общечеловеческого прогресса», которые стали с успехом муссироваться в правительственных кругах стран Согласия. Так, к примеру, формулировал задачи борьбы с Советской Россией осенью 1918 г. французский министр иностранных дел Пишон, квалифицировавший большевиков как врагов человечества ^{[18, c. 47]}.

Германия, в свою очередь, продолжала опекать белых эмигрантов, поскольку в германском МИДе ещё долгое время превалировали представления о России, как о стране, которая приближается к своему краху. С одной стороны, казалась очевидной неспособность большевиков остановить её экономическое разложение, а с другой, оставался не ясным вопрос, удастся ли им выстоять в борьбе с интервентами и белыми армиями. Такое правительство ничего, ни с экономической, ни с военной точки зрения, не могло предложить Германии, а контакты с ним могли стать лишь возможным бременем в отношениях с «будущей» Россией ^[19].

Поворот части верхов белой эмиграции к Советской России определил 1920 год – год польской войны, поставивший эмиграцию перед необходимостью реагировать на грозивший России призрак её расчленения. На некоем подъёме национальных патриотических настроений, возникших в русской эмиграции, обосновавшаяся в Париже группа эсеров в своей газете «La Republique Russe» в мае 1920 г. писала: «Никогда, ни при каких обстоятельствах, никто не добьётся от русской демократии согласия на раздел России». А. Ф. Керенский в другой газете заявил, что будущая Россия не признает ни одного из договоров, заключённых после «крушения России». Он считал, что в состав будущей России, безусловно, должны были войти Белоруссия и Украина, являвшиеся как раз объектом польских аппетитов ^{[18, c. 48]}.

Своей главной задачей «охранять до последней возможности идею общерусской государственности», дабы не дать распылиться всем организованным силам противобольшевистской России в их тяжёлой борьбе за русское дело» признало и созванное в Париже в феврале 1921 г. «Совещание послов» во главе со старейшим представителем дипломатического корпуса М. Н. Гирсом ^[20].

Российский нэп, разрядив политическую атмосферу в стране и укрепив советскую власть, оживил надежды эмиграции на её «изживание» в результате «отступления перед натиском заграничного капитала». Такие представления летом 1921 г. широко распространились и в европейских дипломатических кругах. В Германском МИДе, к примеру, нэп стали рассматривать как «первый этап внедрения русской экономики в экономическую систему небольшевистских наций» и как огромный шанс для «активной деятельности германской экономики в Советской России» ^{[19, S. 39]}. Возродились и идеи возврата России в политическое сообщество народов в результате сотрудничества с нею капиталистических стран. Торговые связи должны были привести к оздоровлению экономических отношений и лишить большевизм той почвы, которую не могли уничтожить ни военная интервенция, ни экономическая блокада.

Одновременно на разных уровнях эмигрантского движения периодически начинает ставиться и обсуждаться, хотя и с разной степенью активности, вопрос о возвращении в Советскую Россию.

После провала попытки союзников поставить на колени Советскую Россию на Генуэзской и Гаагской конференциях некоторые белые вожди (П.Н. Милюков) признали внешнюю политику советского государства отвечающей национальным интересам России. Сыграла свою роль и всё более растущая симпатия среди различных слоёв эмиграции, как и всего европейского населения, к Советской России. Мысль о примирении с результатами русской большевистской революции стала общей идеей «сменовеховского» движения. Это движение началось в либеральной среде русской эмиграции с публикации в Праге в 1921 г. публицистического сборника «Смена вех», авторы которого занялись переосмыслением роли российской интеллигенции в истории России. Они заговорили о возможности принятия большевистской революции и примирения с её результатами ради сохранения единства и мощи российского государства. Эта просоветская идея отстаивалась затем сменовеховцами в их изданиях, выходивших в Париже и Берлине. Одновременно начался и процесс возвращения в Россию видных деятелей этого движения (Ю. Ключников, Н. Устрялов, А. Бобрищев-Пушкин и др.). Антиподом этой идеи становится идея непримиримости, взятая на вооружение Белой эмиграцией, прежде всего, в лице Русского Общевоинского союза под руководством П. Н. Врангеля. А самые яростные её представители продолжают мечтать о еврейских погромах, которые сметут в России «самое тягчайшее иго – жидовское иго» ^{[18, c.51]}.

Эта неиссякаемая ненависть будет долго питать известную часть русской эмиграции, которая продолжит готовиться к свержению советской власти в 1930-е годы, годы яростного противостояния нацизма со сталинским режимом, и будет поддерживать нацистов против Сталина в годы Второй мировой войны и оккупации Советского Союза. Во время «холодной войны» они внесут определённый вклад в разработку идеи тождества гитлеризма и сталинизма. Историк-меньшевик Борис Николаевский, уехавший в 1940 г. в США, спустя восемь лет напишет, что «Сталин даже хуже Гитлера» и поэтому следует ожидать новой, ещё более разрушительной войны двух миров, социалистического и капиталистического ^[21].

Но стихийный поток эмигрантов, пожелавших вернуться в Россию, возник уже в конце 1920 – начале 1921 гг. ^{[16, c.23]} Советская власть пошла навстречу новым настроениям в среде эмиграции, однако при этом чётко определила свою позицию в отношении бывших собственников. В ноябре 1920 г. СНК принял подписанное В. И. Лениным постановление «О конфискации всего движимого имущества граждан, бежавших за пределы РСФСР», объявившее его собственностью государства. Предметы искусства и старины, имеющие художественную ценность, передавались в просветительные учреждения, остальное имущество обращалось в товарный фонд ^[22].

Были приняты также постановления, которые, казалось, должны были перекрыть дорогу назад желающим вернуться на родину, но были проигнорированы ими. Во-первых, это был декрет СНК РСФСР от 29 марта 1921 г., объявивший о конфискациях и реквизициях имущества частных лиц в местностях, освобождённых от неприятеля, и лиц, добровольно ушедших с белыми ^[23]. Ещё одним декретом, от 16 марта 1922 г., СНК заявил о невозможности требовать возвращения имущества, экспроприированного на основании революционного права. Это имущество находилось теперь в фактическом владении других лиц и разного рода организаций и учреждений ^[24]. Передел его мог вызвать неприятные последствия для власти и для населения.

Гражданский Кодекс РСФСР дополнил эту норму статьёй 59, которая провозглашала право собственника отыскивать своё имущество из чужого незаконного владения. Но этого права лишались те «бывшие собственники, имущество которых было экспроприировано на основе революционного права или вообще перешло во владение трудящихся до 22 мая 1922 г.» ^[25], то есть до принятия закона, которым было нейтрализовано действие декрета ВЦИК об отмене наследственного права. Декрет этот был принят 27/14 апреля 1918 г., и им советское правительство, верное заветам основоположника коммунистического учения Карла Маркса, одним росчерком пера расправилось с правом наследования. По нему имущество владельца, как движимое, так и недвижимое, должно было после его смерти становиться государственным достоянием ^[26]. Но это распоряжение продержалось недолго. Декрет ВЦИК «Об основных частных имущественных правах, признаваемых РСФСР, охраняемых её законами и защищаемых судами РСФСР» от 22 мая 1922 г. ^[27] вернул на своё место право наследования. По свидетельству известного специалиста в области наследственного права В. И. Серебровского, советская власть «скоро забыла» об отмене наследственного права и достаточно полно урегулировала отношения наследования, предусмотрев почти все институты, которые свойственны наследственному праву буржуазных стран, сначала декретом от 22 мая, а затем ГК РСФСР ^[28].

Одновременно советское правительство исполнило своё обещание в отношении лиц, не пожелавших сложить оружие и оформить свои отношения с новой Россией, объявив себя российскими гражданами. Так, декретом ВЦИК и СНК от 15 декабря 1921 г. было подвергнуто общей регламентации прекращение гражданства РСФСР по закону, и от российского гражданства были освобождены некоторые категории бывших российских подданных, находящихся за границей. Первую категорию составили бывшие подданные Российской империи, покинувшие территорию страны ещё до Октября 1917 г., находящиеся за границей «беспрерывно свыше 5 лет и не получившие от советских представителей заграничных паспортов или соответствующих удостоверений» или не зарегистрировавшиеся в представительствах в указанный срок (до 1 июня 1921 г.). При этом лицам, живущим в странах, где представительства РСФСР отсутствовали, давалась отсрочка.

Вторую категорию составляли лица, выехавшие из России после 7 ноября 1917 г. без разрешения советской власти. В третью вошли лица, добровольно служившие в армиях, сражавшихся против советской власти или участвовавшие в контрреволюционных организациях. Лица, не воспользовавшиеся правом оптации в отведённые для этого сроки, составляли 4-ю категорию. Однако и этим декретом правительство РСФСР давало право лицам второй и третьей категорий ещё в течение полугода (до 1 июня 1922 г.) на подачу заявлений о восстановлении своих прав, которые можно было посылать на имя Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета через ближайшее российское представительство ^[29].

Российские полпредства или «учреждения, их заменяющие», могли выдавать виды на жительство лишь следующим категориям граждан, не потерявшим, в силу указанного декрета, прав русского гражданства: а) лицам, получившим временные удостоверения согласно циркуляру № 20 от 11 августа 1921 г.; б) иностранцам, принятым в гражданство России в представительствах; в) лицам, выехавшим из РСФСР после декрета 15 декабря 1921 г. с удостоверениями НКИД, и г) выехавшим до издания указанного декрета после регистрации их как русских граждан. Лицам, внесённым в один заграничный паспорт, следовало выдавать отдельные паспорта. Детям потерявших гражданство родителей, родившимся до момента лишения их родителей гражданства, разрешалось по достижении 18 лет возбуждать ходатайство перед ВЦИК о восстановлении их в правах российского гражданства. Упрощался порядок представлений о разрешении въезда в Россию. С предоставлением гражданства лицу мог быть одновременно решён вопрос о допущении его въезда в Россию ^[30].

Законодательство всё же отделяло лиц, выехавших из России «нелегально», хотя и не потерявших в силу декрета 15 декабря 1921 г. русского гражданства, от прочих российских граждан, которым представительства оказывали любую защиту, покровительство и содействие. Так, российским дипломатическим представителям за границей разъяснялось считавшееся «бесспорным» в консульской практике положение, в силу которого они были обязаны защищать имущественные права своих сограждан. Подчёркивалось, что такая защита должна оказываться даже в тех случаях, иногда возникающих, когда данные права этих граждан основаны на таких гражданских законах страны их пребывания, которые не совпадают с их отечественным законодательством. Хрестоматийным становился пример, когда советский консул оказывает содействие советскому гражданину в осуществлении его прав на собственность на землю, находящуюся в стране его пребывания, хотя в пределах СССР частное право собственности на землю отменено ^[31].

Декрет о лишении гражданства имел цель подстегнуть белых эмигрантов к возвращению на родину или к регистрации в качестве граждан России в представительствах РСФСР. Ибо одновременно с ним постановлением от третьего ноября 1921 г. «О порядке восстановления в правах гражданства отдельных категорий лиц, которые были лишены этих прав в силу Конституции РСФСР или отдельных постановлений центральной и местной власти», советское правительство предоставило возможность вернуться в Россию рядовым участникам белогвардейских военных организаций. Оно объявило амнистию «в ознаменование четвёртой годовщины власти трудящихся в связи с окончанием войны и переходом на мирное строительство». Амнистия коснулась всех участников военных организаций Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича, «путем обмана или насильственно втянутых в борьбу против Советской власти». Амнистия от 3 ноября 1921 г. как своеобразный пробный шар, распространялась лишь на солдат, находившихся в Польше, Румынии, Эстонии, Литве и Латвии ^[32].

Известно также, что ещё до объявления постановления об амнистии от 3 ноября 1921 г. французские оккупационные власти в Турции открыли запись в Советскую Россию бывших рядовых военных чинов белых армий, заметно оживив у них возвращенческие настроения. Но это вызвало резкое сопротивление белого командования, которое желало сохранить военную силу для грядущих боёв с Красной Армией и не возражало лишь против репатриации небоеспособных лиц. Тем не менее, в феврале 1921 г. удалось отправить в Россию 3 300 человек, и 30 марта пароход «Решид-Паша» увёз ещё 5869 человек ^{[16, c. 23]}. Более пяти тысяч репатриантов из Константинополя в 1921 г. удалось вывезти А. П. Серебровскому, члену Главконефти и председателю Бакинского нефтяного комитета, для работы на бакинских промыслах. Отработав два года, они могли уехать из Баку, свободно выбрав себе любое другое место жительства ^[33].

В дальнейшем специальными декретами, отражавшими интересы «рабоче-крестьянского» элемента – рядовых солдат белых армий и рядовых участников контрреволюционных выступлений, амнистия была проведена и во всех других странах, где пребывали бывшие солдаты белых армий: в Европе, на Дальнем Востоке, в Монголии и Западном Китае. Здесь главную роль сыграло Постановление ВЦИК от 9 июня 1924 г. ^[34]. Что касается офицеров и гражданских лиц, то они могли получать амнистию только в индивидуальном порядке. Объединённое Государственное Политическое Управление (ОГПУ) разъясняло Народному комиссариату по иностранным делам, который возглавлял Г. В. Чичерин, что белое офицерство никакими льготами не пользуется и должно «ликвидировать свои отношения к белому движению собственными средствами. Единичные ходатайства могли быть удовлетворены при наличии поручительства в их будущей лояльности по отношению к Советской власти» некоего «известного лица» ^{[16, c.22]}.

Порядок применения амнистии к солдатам белых армий разъяснялся в приказе Наркому по иностранным делам от 20 декабря 1921 г. и прилагаемых к нему циркулярах и инструкциях. Проведение амнистии возлагалось на специальные миссии НКИД и РОКК за рубежом. В инструкции оговаривался порядок эвакуации и расселения амнистированных лиц. Как правило, они подлежали отправке целыми эшелонами или группами в зависимости от средств и способов транспортирования, а также общего количества реэвакуируемых. Группы амнистируемых снабжались на дорогу продуктами и другими материальными средствами, имеющимися в распоряжении соответствующих представительств или комиссий на общих основаниях с русскими военнопленными, отправляемыми из-за границы на родину. На поимённые списки лиц, отправляемых эшелонами или партиями, в обязательном порядке ставилась виза на въезд. Лица, попавшие в список, считались получившими амнистию и освобождались от всякого наказания за действия, совершённые до возвращения. Отправка одиночным порядком допускалась исключительно по предварительному разрешению Иностранного отдела ВЧК (ОГПУ). Возвращающимся одиночным порядком разрешительная виза ставилась на удостоверения личности.

В России были организованы приёмные пункты: для репатриантов из Эстонии, Латвии, Финляндии – в Петрограде, из Румынии и Польши – в Киеве, из Польши, Австрии, Чехии – в Смоленске, из Турции, Греции, Италии и балканских стран – в Одессе и Новороссийске. Список прибывших лиц вместе с анкетами посылался в отдел ВЧК (ОГПУ) по месту нахождения приёмного пункта, который следовало рассмотреть в течение двух дней и с заключением вернуть заведующему приёмным пунктом. По прибытии на место своего жительства амнистированный должен был обязательно зарегистрироваться в местном управлении НКВД (в милиции) и представить вид на жительство, выданный в приёмном пункте. В нём делалась такая пометка: «Гражданин… прибыл из-за границы на основании постановления ВЦИК от 3 ноября 1921 г. За службу в белых армиях суду и наказанию не подлежит».

Анкета для бывших солдат белых армий, изъявивших желание вернуться на родину, заполнялась в трёх экземплярах и предусматривала ответы на 35 вопросов, включая биографические данные, причины и обстоятельства перехода в белую армию. Требовалось указывать также участие в революциях 1905 г., Февральской и Октябрьской, поведать о своих убеждениях в период Октябрьской революции и их возможной трансформации ^[35].

С октября 1922 г. всё руководство работой по реэвакуации и репатриации сосредоточивалось в руках ОГПУ. Для технического осуществления дела репатриации создавалась Центральная приёмочная комиссия в г. Новороссийске под председательством А. А. Андреева в составе представителей Центрального управления по эвакуации населения (Центроэвака) и других заинтересованных ведомств. Контролировали процесс реэвакуации НКИД, НКВД, чьим подразделением являлся Центроэвак, Постоянная комиссия Совета труда и обороны (КОМСТО СССР) по сельскохозяйственной и промышленной иммиграции и реэмиграции, принимавшая и трудоустраивавшая прибывавших из-за рубежа иммигрантов и реэмигрантов.

Решением ЦИК СССР от 11 июля 1923 г. амнистия была распространена на участников антисоветских белорусских формирований, происходивших из трудовых семей (политических и культурных деятелей, членов политических партий, объявивших о выходе из них и о лояльном отношении к советской власти, крестьянам, по несознательности вовлечённым в ряды русской контрреволюции). Отдельные постановления об амнистии и сохранении прав российского гражданства были приняты в отношении участников Кронштадтского восстания (2 ноября 1922 г.), рядовых солдат Миллеровской армии (31 января 1923 г.), карельских беженцев (30 апреля 1923 г. и 20 февраля 1924 г.), крымских татар, бежавших в Турцию во время голода (24 августа 1922 г.). По Постановлению СТО от 15 июня 1923 г. о бесплатной перевозке по морским и железным дорогам были возвращены на родину две тысячи калмыков. Всем остальным желающим вернуться были установлены сроки для подачи заявлений об оформлении советского гражданства, которые окончились только в декабре 1925 г. ^[36]

В апреле 1925 г. приём заявлений об амнистии или оформлении советского гражданства от лиц, не подавших таковые в установленный для каждого иностранного государства срок, был возобновлён. Распоряжение касалось тех эмигрантов, кто сменил местожительства и переехал из стран, где не было представительств СССР (Сербия, Бельгия), в страны, где такие представительства имели место. Заявления надо было подавать в полпредства или консульства СССР не позже 6 месяцев со дня переезда границы данной страны или не позже 6 месяцев по устранении обстоятельств, препятствовавших этому обращению ранее (тяжёлой болезни или тюремного заключения). Разрешено было удовлетворять просьбы детей лиц, лишённых гражданства СССР, если они достигли 16-летнего возраста и обратились в советские полпредства и консульства. Амнистированным и восстановленным в правах союзного гражданства лицам выдавались заграничные виды на жительство ^[37].

Кроме того, ВЦИК утвердил продление сроков возвращения эмигрантов, принятые Центральными исполнительными комитетами автономных республик: Карельской АССР по праву персональной амнистии карельским беженцам, находившимся в Финляндии и не успевшим воспользоваться прежней амнистией (16 марта 1925 г.), Республики немцев Поволжья – тем эмигрантам, кто не выступал активно против советской власти (5 апреля 1924 г.), Якутской АССР, в том числе якутам-эмигрантам, находившимся в Китае (1 мая 1924 г.).

Под действие данного нормативного акта не подпадали советские граждане, выехавшие нелегально из СССР после издания декретов о лишении гражданства 1921 г. Разрешение на возвращение в Россию ими могло быть получено только в случае явки с повинной и подачи в полномочное представительство или консульство РСФСР заявления на имя ВЦИК об амнистии. Заявление должно было содержать подробное описание обстоятельств выезда из страны. В случае положительного решения дела амнистию таковым лицам объявлял ВЦИК, НКИД выдавал проходное свидетельство и визу на въезд либо заграничный вид на жительство ^[38].

Бывшие российские граждане, которые приобрели права иностранного гражданства и имели в доказательство этого иностранные паспорта, могли получить гражданство РСФСР (СССР) в общем для иностранцев порядке, путём подачи заявления, с соблюдением всех формальностей и уплатой положенных сборов. Это касалось также бывших россиян, являющихся уроженцами местностей, отошедших к Финляндии, Польше, Литве, Латвии и Эстонии ^[39].

Не подпадавшим под амнистию лицам (фельдфебелям, юнкерам, участникам кадетских отрядов, прапорщикам, корнетам, подпоручикам, жандармам, военным чиновникам белых армий), в случае изъявления ими желания восстановить себя в гражданстве СССР, рекомендовалось обращаться с ходатайствами на имя ЦИК через советские полпредства. Естественно, от них требовалось указать все совершённые ими «преступления против рабоче-крестьянского правительства», что, в случае положительного решения, давало им гарантию от какого бы то ни было судебного преследования по прибытии в пределы Союза. Не восстановленным в правах гражданства, тем не менее, могли выдаваться, по их письменным просьбам, справки или метрические выписи, удостоверяющие их прежнее российское гражданство. Документы, оплаченные гербовым или консульским сбором, передавались родственникам или знакомым заявителей, но могли быть пересланы им через органы НКИД ^[40]. Такие документы помогали беженцам в получении нансеновского паспорта.

Законы об амнистии были встречены эмигрантами с воодушевлением. Тысячи покинувших страну в годы предшествовавших политических катаклизмов пожелали вернуться на родину. Объяснение находим в том тяжёлом положении и тех тяготах, которые эмигранты испытывали, оказавшись за границей без всякой опеки со стороны государства, которое они покинули. Потеряв гражданство Российской империи и не приобретя гражданства стран-рецепиентов, в которых они были расселены, российские эмигранты-апатриды в течение длительного времени не только обладали гораздо меньшим объёмом прав и свобод, чем граждане страны пребывания, но были лишены возможности обратиться к дипломатической защите. Они считались «русскими беженцами», т. е. «беженцами русского происхождения, не принявшие никакого другого подданства» и не пользующиеся покровительством правительства РСФСР (СССР). Многие из них оказались за границей без всяких средств существования и без документов, удостоверяющих личность, что сильно усугубляло их положение. С самого начала, ещё в ходе Гражданской войны, русские дипломатические круги, не признанные Советами, стал волновать вопрос «как оградить политическую и гражданскую независимость не приемлющих «большевизма», – на случай официального признания большевиков олицетворением России». К. Н. Гулькевич, посланник России в Швеции, писал в одном из писем в марте 1920 г.: «Многим (тем, которые «не приемлют «большевизма» – Л. Б.), кажется прямо не по силам ходить в будущее российское консульство, получать там удостоверение о личности, помощь и защиту, необходимые в известных случаях» ^{[16, c. 6]}

Положение усугублялось тем, что в Западной Европе после окончания мировой войны отношение к эмигрантам в целом изменилось коренным образом. Если ранее людям, не имеющим паспортов, но «добропорядочного поведения», беспрепятственно разрешалось проживание в любой стране, то теперь в обязательном порядке надо было оформлять вид на жительство, для чего заполнять обширные опросные листы, подтверждавшиеся «оправдательными» документами. Таковых у многих эмигрантов не было.

С другой стороны, присущая русским людям гордость, нежелание расставаться с принадлежностью к России, закрывала им возможность перехода в иностранное подданство и принятия покровительство какого-либо государства, благожелательно к ним относящегося (натурализоваться). Для большинства, считал Гюлькевич, это было «непреодолимо тяжело», т.е. ещё тяжелее, чем идти в большевистское представительство.

Защитой русских апатридов занимались поначалу созданные под эгидой старых русских представительных учреждений (посольств, консульств) эмигрантские центры, позднее превратившиеся в частные беженские организации. Созданное в Париже 2 февраля 1921 г. Совещание послов во главе с М. Н. Гирсом объявило себя защитником интересов российских граждан за границей. Было решено, что «до тех пор, пока державы отказываются признать большевиков, – единственным органом, имеющим характер постоянности, законной преемственности и сравнительной независимости от хода событий, является русское дипломатическое представительство за границей. В частности, только оно может нести ответственность за судьбу русских государственных средств и казённого имущества» ^{[20, c. 375]}. Для распределения средств, предназначенных для российских беженцев, был создан финансовый совет, в котором принимали участие представители Российского земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей (РЗГК или Земгора) и Российского общества Красного Креста (РОКК). Земгор (Союз земств и городов), официально распущенный советской властью в 1918 г., но воссозданный в январе 1921 г. бывшими гласными российских земских собраний и городских дум, массово эмигрировавших с Юга России, был зарегистрирован в Парижской префектуре во главе с Г. Е. Львовым. Он сосредоточил в своих руках всю благотворительную работу. Что касается РОКК, также распущенного советским правительством (вместо него был создан советский Красный Крест), то оно, объединив разрозненные части прежнего общества под руководством Особой комиссии в Париже, продолжило свою деятельность, используя имеющиеся на его счету средства. Представителем этого старого РОКК в Международном комитете Красного Креста (МККК) и при международных организациях в Женеве выступал Ю. И. Лодыженский. Но в конце 1921 г. МККК в качестве национального краснокрестного общества России признал советский Красный Крест. Старый РОКК за рубежом окончательно потерял своё значение и не мог более защищать и интересы беженцев.

До признания Советской России правительствами западных стран все созданные ими государственные комиссии по делам русских беженцев возглавляли бывшие российские послы: в Париже – В. А. Маклаков, Берлине – С. Д. Боткин, Шанхае – Н. А. Кудашев, Константинополе – А. А. Нератов, Софии – А. М. Петряев, Белграде – В. Н. Штрандман. За ними сохранялись здания посольств. В Королевстве сербов, хорватов, словенцев (с 1929 г. – Югославии) важную роль играл С. Н. Палеолог, ставленник Врангеля. Приняв на себя несвойственные дипломатическим представительствам функции, они оказывали правовую помощь эмигрантам и в этом качестве до поры до времени пользовались доверием местных властей. Однако выдаваемые ими документы не имели официального значения. Лишь три страны, Болгария, Югославия и Египет признавали официальный статус эмигрантских учреждений.

По мере признания советского правительства таких антисоветских посольств становится всё меньше, и им на смену пришли представляющие интересы Советской России посольства и консульства. Но прежние представительства сохранялись ещё долгое время в тех странах, которые не имели официальных сношений с РСФСР (СССР). Имели место и такого рода факты, вызывавшие недоумение у советских правоведов, когда президент французской республики, установившей дипломатические отношения с СССР, Думерг, мог принимать «какого-то «грузинского» посла» ^[41]. Они, в общем-то справедливо, считали, что такое поведение государств самым резким образом противоречит не только элементарным началам признаваемого всеми государствами «международного права», но и простейшей логике. Суть их такова: право посольства принадлежит главе государства, послы говорят от его имени, они – его представители. Однако профессор Шанкомуналь из Лиможа в своей статье, посвящённой положению русских за границей, в частности, во Франции, соглашался отказаться от логики, когда речь заходила о советской стране. «Юридические науки, – провозглашал он, – не допускают такого строгого метода аргументации, как науки точные; в них мы встречаемся с такими обстоятельствами, которые иногда требуют отказа от известных навыков, к каким могла бы привести узкая логика». То есть, если нужно выступать против Советов, то долой логику. Но когда замешаны собственные интересы, то логика, и юридическая, и всякая иная, опять вступает в свои права. Так комментировал подобные высказывания известный российский специалист в области международного права А. Гойхбарг. Со всей определённостью можно констатировать, что это было продолжение действия по отношению к России принципа двойных стандартов, ярко наблюдаемого, как сразу после революции, так и до сих пор, в современном мире.

После заключения РСФСР договоров 1920–21 гг. с рядом капиталистических стран местные государственные органы перестали признавать «русские посольства», что заметно осложнило положение русских эмигрантов и их возможности защищать в судах свои материальные интересы. Так, решением государственного органа Румынии – Центральной Бессарабской комиссии (ЦБК) по экспроприации от 21 декабря 1921 г., которая рассматривала иск, вчинённый известной эмигрантской организации «Союз русского народа» по поводу недвижимости, расположенной на территории этой страны, было отказано в признании документа, выданного 20 октября 1919 г. «русским посольством в Берлине». Это было удостоверение, заверенное германским министерством иностранных дел и румынским посольством в Берлине, которое гласило: «Русское посольство удостоверяет, что согласно представленным ему документам «Союз русского народа» продолжает функционировать, а его верховный совет находится в настоящее время в Берлине». Далее перечислялись лица, из которых состоял указанный совет.

ЦБК не признал доказательной силы удостоверения на том основании, что «русское посольство в Берлине», «равно как и все дипломатические власти переставшей существовать Российской империи, как эманации бывшего царского правительства, лишены в настоящее время легальной базы. Они не могут представлять собой властей с правами и полномочиями, какие признаются дипломатическими обычаями и правилами публичного международного права».

Прежняя русская монархия в настоящее время, по крайней мере, номинально, перестала фигурировать в ряду других европейских держав и в то же время её посольства давно уже потеряли право представительства и участия в голосовании по международным вопросам и делам; они даже вычеркнуты из списков дипломатических корпусов с того момента, как Англия и Германия приняли в качестве «исполняющих должность консулов» со стороны Советской России Литвинова в Лондоне и Иоффе в Берлине. Это признал прежний русский посол в Лондоне К. Д. Набоков на стр. 204 своей недавно появившейся интересной книги “Essai de diplomats”, изданной в 1921 году в Стокгольме».

Это решение было признано специалистами международного права (Генеральный секретарь Дунайской комиссии Франсис Рей) «вполне правильным». «Когда правительство перестаёт существовать в силу революции, прежний глава государства, лишившись осуществляемого им суверенитета, не может содержать посольства в иностранных государствах. С тем большим основанием это правило применимо к тому случаю, когда глава монархического государства сам перестал существовать, и сторонники старого режима по своей собственной инициативе, как это имеет место в отношении России, претендуют представлять в иностранных государствах исчезнувшее правительство».

Рей ссылается при этом на целый ряд авторитетов, в том числе на известного специалиста, профессора Ривье, его «Основы международного права». «Только настоящему главе государства, действительно правящему, принадлежит осуществление права посольства, а не лишённому трона или отказавшемуся от престола (qui actu regit). Здесь факт по необходимости устраняет право. Все государства независимы: ни одно не может стать судьёю законности или незаконности главы государства, управляющего другим государством. Владение и здесь играет важнейшую роль. За агентами, назначенными последним (свергнутым главою государства), не могут быть признаны свойства дипломатических представителей. Вопрос о законности не касается иностранных держав, они должны считаться с фактами. Если бы государство поставило себе за правило «не признавать фактических правительств, пока они не получат двойной санкции времени и закона», это означало бы с его стороны «претендовать на роль судьи и регулятора судеб иностранных государств и осуществлять давление, непримиримое с основными началами международного права». Это правило действовало на протяжении всей второй половины XIX века: «правительство павшее теряет право на посольство, как только новое правительство, вышедшее из гражданской войны или восстания, его получает».

Как видим, все государства, считал Гойхбарг, которые допускали и допускают до признания Советского Правительства «русские посольства», посольства несуществующего правительства, попирают ногами «основные начала международного права». «Но уже во всяком случае по отношению к государствам, признавшим правительство Советского Союза, наши власти обязаны принять все меры к тому, чтобы президенты республик не принимали в качестве послов как представителей самозванцев или тени, ничего не отражающие».

Тем не менее, в отдельных странах, не признававших советское правительство, как, например, Югославии или Швейцарии (последняя установила дипломатические отношения с СССР только в 1946 г.), продолжали действовать и старые российские консульства. Но выданные ими документы могли иметь хождение только вместе с нансеновскими паспортами, в известной степени разрешившими правовые проблемы русских беженцев. Нансеновские паспорта – это изобретение известного международного учреждения – Лиги Наций, созданной в 1919 г. державами–победительницами, Великобританией и Францией и их главными союзниками, под прикрытием которой был произведён передел колоний в форме раздачи мандатов этим державам. Провозгласив своей главной целью развитие сотрудничества между народами, Лига Наций заявила о себе как о гаранте «мира и безопасности». Однако можно смело утверждать, что на первом плане в её деятельности стояли интересы её организаторов, составлявших Совет Лиги Наций (в него кроме двух указанных стран входили ещё Италия и Япония). В отношении большевистской Советской России эта деятельность с самого начала носила открыто враждебный характер.

По инициативе МККК, озабоченного проблемами бедственного положения выходцев из России за границей, в Лиге Наций был организован Комиссариат по делам русских беженцев, призванный определить их правовое положение, решить вопрос о возвращении их в Россию или о трудоустройстве вне России, и объединить усилия по организации им помощи. Верховным комиссаром по беженским делам 20 августа 1921 г. был назначен уже исполнявший обязанности Верховного комиссара по борьбе с голодом в России известный полярный исследователь, норвежец Фритьоф Нансен. Считавшийся сторонником большевиков, открыто ратовавший за предоставление России странами Запада правительственных кредитов для борьбы с вызванными революцией и войнами голодом и разрухой, Нансен не устраивал ни российскую эмиграцию, ни европейские страны. Российские эмигрантские организации (РЭО) жаждали видеть на этом посту американского полковника Ольдса, возглавлявшего европейский отдел Американского Красного Креста. Но США запрещали кому-либо из своих граждан принять назначение Лиги Наций, устав которой они не ратифицировали. В обращении к Лиге Наций РОЭ в Лондоне в сентябре 1921 г., опубликованном в берлинской эмигрантской газете «Руль» говорилось: «Интересы, стремления и мораль русских эмигрантов так диаметрально противоположны целям и моралям советского правительства, что нельзя с равной симпатией сотрудничать с этими двумя враждующими лагерями. Вот почему мы считаем себя обязанными привлечь Ваше внимание к практической и моральной невыгодности совмещать в лице д-ра Нансена обязанности Верховного комиссара, работающего с советским правительством» ^{[16, c. 9]}. В течение всего времени деятельности Верховного комиссара Нансена правые силы РОЭ будут «вставлять палки» в её колёса.

В Советской России деятельность Нансена, в том числе и на путях решения беженской проблемы, будет высоко оценена. После того как Ассамблея (общее собрание Лиги Наций), по сути дела, отвергло его предложения о конкретных практических действиях капиталистических стран по борьбе с голодом в России, IX Всероссийский съезд Советов принял специальное обращение, в котором говорилось: «Русский народ сохранит в своей памяти имя великого учёного исследователя и гражданина Ф. Нансена, героически пробившего путь через вечные льды мёртвого Севера, но оказавшегося бессильным преодолеть безграничную жестокость, своекорыстие и бездушие правящих классов капиталистических стран» ^{[3, т. IV, c. 594]}. Голод в Советской России они пытались использовать в своих антисоветских целях. Как издевательство было встречено в России решение Верховного совета Антанты прислать международную комиссию экспертов по изучению положения дел на местах для определения объёма международной помощи, главой которой был назначен бывший французский посол при Временном правительстве Жозеф Нуланс. Это был тот самый Нуланс, который открыто призывал в 1918 г. страны Запада к вооружённой интервенции в Россию и принимал участие в её организации, субсидировал белогвардейские организации внутри России. Он так ненавидел большевиков, что картина произвола и беззакония, которое они, якобы творили в России, и которую он нарисовал на одном из заседаний Совета десяти Версальской мирной конференции в январе 1919 г., вызвала своей неправдоподобностью такое замечание премьер-министра Великобритании Ллойд Джорджа: «Нуланс проявляет склонность к помпезности, он сентенциозен и плохо информирован, повторяет сплетни и слухи парижских журналистов крайне правого направления об ужасах большевизма» ^{[4, c. 272]} Советское правительство в своё время лишило его дипломатического иммунитета и потребовало его отзыва из России. Нуланс был, кстати, и открытым противником Нансена в вопросе о кредитах для России.

С первых шагов своего пребывания на должности Верховного комиссара Нансен поставил вопрос о снабжении россиян-апатридов паспортами, которые обеспечили бы им действенную правовую защиту и законное право на труд и проживание наравне с подданными государств-рецепиентов. Для введения беженских паспортов требовалось провести перепись всех российских беженцев в Европе, определить их профессии, страны расселения и трудоустройства в соответствии с их трудовыми потребностями, привлекая к расходам по перевозке и размещению беженцев денежные средства правительств и организаций. Этим занялись представители Верховного комиссара в европейских странах, был создан специальный комитет по подготовке паспортов (сертификатов), в состав которого вошли российские юристы.

В ходе многочисленных обсуждений, выяснения разногласий и разночтений (нужно иметь в виду, что вопрос о паспортах носил не просто юридический, но скорее политический характер) были выработаны принципы беженского паспорта, получившего название «нансеновский паспорт». Документ этот носил субсидиарный (факультативный, вспомогательный) характер, он должен был помочь решить конкретный вопрос в той или иной стране, независимо от её общего отношения к беженцам. Получение паспорта основывалось на добровольном волеизъявлении беженцев, компенсировало отсутствие у них удостоверений личности, облегчало получение виз и трудоустройство. Но наличие такого паспорта отнюдь не связывало правительства стран, принявших беженцев, и не налагало на них никаких дополнительных обязательств. Имеющее такой паспорт лицо считалось «лицом русского происхождения, не приобретшим никакой другой национальности». Тем не менее, как считал известный русский правовед Нольде, такой паспорт не давая никаких особых привилегий, всё же обеспечивал не меньше прав, чем национальный русский паспорт» ^{[16, c. 15]}.

Нансеновские паспорта признавались странами-рецепиентами при условии, что беженец выполнял все требования, предъявлявшиеся к постоянным жителям страны, платил за паспорт, его возобновление, имел бумаги, подтверждающие, что он эмигрант, а также документы, удостоверяющие его личность (паспорт, выданный царским или Временным правительством, либо не возобновлённый советский). Нансеновский паспорт, заменявший эмигрантам национальные и международные паспорта, терял силу, если эмигрант отправлялся на территорию Советской России, и не мог быть выдан лицам, легально выехавшим из неё. Паспорт выдавался не Лигой Наций, а правительством стран-рецепиентов и должен был ежегодно возобновляться.

Система нансеновских паспортов была утверждена на Женевской конференции Лиги Наций 5 июля 1922 г. и к сентябрю 1923 г. принята 30-ю государствами. Не присоединились к ней только три страны, Бельгия, Канада и Эстония, которые выдали русским беженцам собственные документы. Но принятие этой системы не устранило многих трудностей, которые возникали у беженцев при переезде из одной страны в другую, при получении разрешений на работу, не давали прав на получение пособия по инвалидности, болезни, безработице. Правовую проблему они решали лишь частично, поскольку признавались странами отнюдь не в обязательном порядке. Социальное и правовое положение беженцев в значительной степени зависели от доброй воли правительств тех государств, которые их приняли. На практике нансеновские паспорта лишь подчёркивали бездомность их обладателей. Писатель В. В. Набоков считал, что иметь нансеновский паспорт значило то же, что быть преступником, отпущенным под честное слово, или незаконнорожденным ^[42].

Итак, у русского беженца за границей были всего две альтернативы обустроить своё правовое положение: получить нансеновский паспорт, признававший «русскость» лица, или, отказавшись от права быть «русским», получить от правительства страны, где он проживал, удостоверение личности (иностранный паспорт). Советская Россия, как мы видели, предоставила ему ещё одну альтернативу: получить советский паспорт и возвратиться на родину.

Следует признать, что для Нансена, как, собственно, и для Лиги Наций, «полным и окончательным разрешением вопроса, поставленного присутствием в Европе 1 500 000 беженцев, – было бы возвращение их к их очагам». Эту мысль он высказал уже в сентябре 1921 г., приняв к исполнению свою новую должность. Однако он, прекрасно зная о состоянии внутренних дел в России, о голоде и эпидемиях, и не имея средств для борьбы с этим злом, не ставил вопрос о репатриации как об актуальнейшей задаче. Против репатриации выступали тогда и лидеры белой эмиграции, считавшие вредной и «ослабляющей фронт борьбы за благосостояние и право убежища русских беженцев» саму идею репатриации. Принятые советской властью нормативные акты начала 20-х годов, о которых шла речь, о лишении эмигрантов собственности, с их точки зрения, подтверждали выводы съезда русских юристов об отсутствии в Советской России правового строя и каких-либо гарантий личности. Деньги же, требуемые для репатриации, надо было потратить, считали они, на помощь беженцам.

Правительство Советской России через НКИД активно сотрудничало в вопросах репатриации с Верховным комиссаром и его командой. Совместно, в результате интенсивной переговорной работы, были разработаны главные принципы, на которых репатриация должна была основываться и которые должны были исполняться при её проведении. Во-первых, требовалось волеизъявление беженца: ни один из них не мог быть ни возвращён на родину, ни оставлен за границей против своей воли. Второе требование касалось государств, взявших беженцев на своё иждивение. Они должны были и впредь оказывать им материальную помощь без всякого сокращения её объёма. Российское советское правительство, в свою очередь, обязывалось предоставить репатрианту, кроме декларативной амнистии, гарантии, «совместимые с его достоинством и суверенностью» ^{[16, c. 24]}.

Основное соглашение о репатриации между Лигой Наций и РСФСР было подписано в Берлине в июле 1922 г. российским послом Николаем Николаевичем Крестинским и уполномоченным Верховного комиссара Эриком Фриком. Стороны руководствовались при этом теми договорными условиями, которые были обговорены Нансеном и народным комиссаром Чичериным и запечатлены в памятной записке, сохранившейся в ГАРФе. Согласно договору, Нансен от лица Лиги Наций, действуя через подведомственные ему учреждения и организации, брал на себя организацию репатриации, а равно все связанные с нею расходы. На первых порах подлежали репатриации только уроженцы Дона, Кубани и Терека, областей, экономическое и социальное положение которых было признано благополучным. Русское правительство подтверждало полную амнистию уроженцам этих областей, рядовым участникам Гражданской войны. Служившие на ответственных должностях должны были исходатайствовать себе личную амнистию. При высадке в Новороссийске репатриантов принимал представитель НКВД и уполномоченный Нансена Горвин. Надзор за действительным осуществлением амнистии возлагался на высшего представителя Народного комиссариата внутренних дел в Ростове.

Принимая на себя ответственность перед общественным мнением Европы за выполнение данных советским правительством обещаний, Нансен считал крайне необходимым принятие «строжайших мер» к недопущению агентов-провокаторов, подосланных Врангелем, в состав репатриантов. У военного руководства эмиграции имелись явные стремления сорвать выполнение договора. Руководителям (отправки Коллинсу и высадки с судов Горвину) предлагалось допускать к посадке и высадке только лиц, получивших от компетентного русского представительства визу на въезд. Таким представительством становилось РОКК, которое выдавало визы и составляло подробные регистрационные ведомости на всех репатриантов, входивших в состав отправляемой партии. Экземпляры этих ведомостей доставлялись заблаговременно в Верховный комиссариат в Женеве, а также представителям Нансена в Болгарии – Коллинсу и в Новороссийске – Горвину. Лица, не значащиеся в списках, подлежали возвращению обратно.

Каждой отправленной партии разрешалось при высадке выбрать из своей среды небольшую делегацию (не более пяти человек на одну тысячу) для оповещения об оказанном приёме, о соблюдении основных правил отправки репатриантов, в том числе о даче подписки о непринудительном выезде. Эти бумаги относились к внутреннему делопроизводству миссии Нансена ^{[16, c. 63]}. Позднее эти условия дополнялись Чичериным и Нансеном. Уже к лету 1922 г. Новороссийск, пропускавший еженедельно по 2,5 тыс. бывших врангелевцев (при пропускной способности в 500 человек), принял 20 тыс. бывших солдат Врангеля ^{[16, c. 24]}.

В ряде стран, откуда шла репатриация, активно действовали отрывшиеся к этому времени советские представительства, дипломатические (посольства и консульства) и допущенные к проведению репатриации миссии Красного Креста. С их помощью создавались временные лагеря репатриантов, в которых все поступавшие сюда лица находились на полном довольствии, неимущим выдавалась обувь, обмундирование и др. Здесь начинали формироваться очередные эшелоны для отправки на родину.

К этому времени относится активная нормотворческая деятельность НКИД по вопросу о том, кого именно из бывших русских подданных, находящихся за границей, можно признать гражданами РСФСР, и, в связи с этим, кому можно выдать русские заграничные виды на жительство или разрешить въезд в Россию. Ряд циркуляров разъясняли, главным образом, постановления декретов 28 октября и 15 декабря 1921 г. «О лишении прав гражданства некоторых категорий лиц, находящихся за границей».

В апреле 1923 г. на заседании Совещательного комитета в Женеве произошло резкое размежевание между двумя главными эмигрантскими организациями, РОКК (старым) и Земгором. Представители последнего к этому времени уже признали, что репатриация, исходя из бедственного положения беженцев во многих странах, стала бы для большинства из них наилучшим выходом. Они потребовали прекратить запугивание желающих вернуться репрессиями, которые их ожидают на родине. Они считали, что отъезд этой категории беженцев освободил бы эмиграцию от ненужного балласта, а России обеспечил приток новых сил, которые будут ей чрезвычайно полезны. При этом были выявлены факты, когда в ряде стран (Румынии, Польше, отчасти Германии и др.) власти стали прибегать к насильственному выселению русских беженцев со своих территорий. Сама жизнь, считали представители Земгора, выдвинула репатриацию на первый план, и теперь требовалось направить её в нужное русло, обставив возможно лучшими условиями и гарантиями. Они призвали Верховный комиссариат по делам русских беженцев активнее заниматься этой проблемой ^{[16, c. 21]}.

Возвращение амнистированных российских граждан в Советскую Россию происходило подчас вопреки «бешеной» агитации против возвращения, которую вели радикальные эмигрантские организации. Яростное сопротивление оказывали процессу возвращения власти некоторых стран, прибегавших к террору в отношении российских граждан, как это было, к примеру, в Польше, чтобы сдержать их отъезд в Россию. Применялись издевательства разного рода, побои, аресты, угрозы расстрела. Только вмешательство Комитета Нансена и советских дипломатов (Н. Н. Крестинского, в частности) помогло разрешить проблему российских репатриантов в Польше ^[43].

Репатриация и восстановление российского гражданства белых эмигрантов продолжались все 1920-е гг. Так, действовавшие на территории Китая советские консульские учреждения, существенно упростив для эмигрантов процедуру въезда в СССР, сделали репатриацию легальной и законной. Созданная в стране законодательная база по восстановлению в советском гражданстве амнистированных лиц позволяла без помех проводить репатриацию военнослужащих и гражданских лиц, перемещённых в годы гражданской войны за пределы страны. С середины 1920-х гг. поток реэмигрантов из Китая существенно увеличился и исчерпал себя почти полностью за два года ^[44]. Большинство бывших рядовых белых армий вернулись на родину, за ними последовала и интеллигентская эмиграция, «сменовеховцы», рассказ о которой, однако, не входит в планы авторов.

Последовательной была также и политика предоставления всем лишавшимся советского гражданства лицам возможности восстановить его при желании. Практика не знала случаев отказа со стороны представительств РСФСР оптировать советское гражданство через их посредство. К тому же, по просьбе Нансена, ВЦИК не применял этот декрет (1921 г.) к репатриированным в Россию беженцам ^[42].

Некоторые послабления были введены также в отношении возвращения части конфискованного имущества. Так, в 1925 г. ВЦИК объявил все конфискованные ранее строения не конфискованными, а муниципализированными, и передал «фактически» незанятые строения в ведение старых хозяев в виду их добровольного возвращения ^[45].

Новый сводный закон от 28 марта 1927 г. сохранил возможность конфискации имущества только в отношении лиц, бежавших за пределы республики из политических соображений и не вернувшихся к моменту конфискации. Конфискация имущества лиц, эвакуированных насильно или принудительно, была запрещена (ст. 13) ^[46].

Данные о численности эмигрантов из России в разных источниках сильно разнятся: американский Красный Крест насчитывал 1 194 тыс. человек (на 1 ноября 1920 г.), Лига Наций – более 1,4 млн. (на август 1921 г.) ^[47]. По данным П. Поляна в 1922 г. численность российских эмигрантов составляла 863 тыс. чел. ^[48] Встречаются, правда, и утверждения о «миллионах» эмигрантов, ставших жертвами советской власти.

Данные о количестве вернувшихся на родину в результате амнистии эмигрантов тоже весьма разрозненны. Вот некоторые из них. В течение 10 лет (1921–1931 гг.) в РСФСР и другие республики СССР возвратились 181 432 эмигранта, из них только в 1921 г. – 121 843 чел. ^[49]. Из русской эмигрантской колонии в Маньчжурии и Китае, составлявшей почти 400 тыс. чел., не менее 100 тыс. получили в 1922–1923 гг. советские паспорта, не менее 100 тыс. чел. репатриировались за эти годы в РСФСР ^[50]. П. Полян упоминает случай возвращения на родину в 1922 г. целого военного соединения из 122-х тыс. казаков во главе с генералом Слащевым.

Что касается возвращения на Родину военных, солдат и офицеров бывших белых армий, оказавшихся в эмиграции, то более или менее полные данные о них можно получить из третьего тома многотомного издания сборника материалов «Русская военная эмиграция 20-х – 40-х годов». Большинство документов, которые вошли в том, извлечены из центральных российских архивов, в том числе архива ФСБ, и публикуются впервые. Они проливают свет на многие ранее неизвестные факты, касающиеся взаимоотношений правительства Советской России с Лигой Наций по проблеме возвращения русских граждан на Родину, деятельности комиссии Ф. Нансена, работы (ВЧК) ГПУ по беженскому вопросу в 1921–1924 гг. ^[51]

Исследователи истории русской эмиграции считают совершенно не изученным вопрос о судьбе репатриированных на родину белых эмигрантов. Появляющиеся же время от времени публикации совершенно не отражают истинной картины и чрезвычайно политизированы ^[16]. Очевидно, что возможность преследования амнистированных за выявленные против советской власти преступления, не указанные в анкетах, имела место, как и судебная практика по преступным деяниям в годы гражданской войны. Но всё же остаётся совершенно очевидным заинтересованность советского государства в поддержании международного авторитета и престижа, которая делала невозможным применение репрессий против возвращающихся на родину соотечественников. Здесь на страже закона стоял Народный комиссариат по иностранным делам во главе с Чичериным, который вместе с НКВД видел свою задачу в том, чтобы защищать интересы репатриантов, проявлял заботу об их благоустройстве. ОГПУ, в свою очередь, стоявшее на страже государственной безопасности и видевшее свою задачу не только в организации репатриации, но и в том, чтобы не допустить в страну идеологически опасных элементов, врагов советской власти, иногда вступало в противоречие с руководством НКИД. Однако до поры до времени побеждал разум. Так было с недопущением высылки российских граждан в кандалах из Турции, с организацией специальных приютов для солдат белой армии, завербовавшихся во французский иностранный легион и бежавших оттуда и т. д.

К середине 1920-х гг. в Советской России (СССР) сложился из образованных классов прежнего дореволюционного гражданского общества определённый слой культурной, научной, правовой и экономической советской элиты. Перейдя на сторону новой власти, частью добровольно, сообразно со своим мировоззрением, частью под влиянием независящих от них внешних обстоятельств, они продолжали служить не столько новому правительству, сколько новой России, своему отечеству, и делали всё от них зависящее ради его процветания. Могу с уверенностью говорить, в частности, о весьма компетентных, обладавших серьёзной научной основой юридических кадрах, формировавших законодательную базу Российского государства в ХХ веке.

Вряд ли можно согласиться с уже набившим оскомину утверждением, что с изгнанием «цвета русской интеллигенции», вывезенного «принудительно», «по распоряжению Ленина, Троцкого и Политбюро», на «философском пароходе» летом 1922 г. в составе 200 человек (по другим данным 188), российское общество лишилось своей интеллектуальной элиты и оказалось отброшенным на несколько десятилетий назад ^[52]. Во-первых, получившая возможность творить на Западе, находясь в «свободном обществе», философская элита могла и дальше оказывать идейное воздействие на Россию. И, во-вторых, возникает вопрос, неужели всего 200 человек и были единственными носителями и творцами дореволюционной российской культуры и духовной жизни? А куда мы денем тысячи профессоров, доцентов и других преподавателей российских университетов и институтов, школьных учителей, инженеров и конструкторов, научно-технический персонал, врачей, актеров, писателей, журналистов, каждый из которых на своём месте делал свою повседневную работу, не думая о том, что этим делает одолжение государству, своей родине.

Именно на неё рассчитывали и западные экономические эксперты, исследуя возможные перспективы нэпа как средства возведения в России новой общественной системы, в которой значительную роль должны были играть «небольшевистские буржуазные слои». В будущей России, считали они, не было места белой эмиграции, ибо её новая политическая система мыслилась не как результат свержения большевиков, а как результат медленной трансформации советской системы в ходе реализации нэпа. В одном из своих донесений министру иностранных дел от 10 декабря 1921 г. экономический эксперт германского МИД Карл Грапп писал из Москвы: «Русские интеллигенты, которые сумели при существующей системе правления сохранить за собой положение, не становясь тем самым слепыми идеологами, и которых ни в коем случае нельзя упрекнуть в национальном предательстве или личной трусости, представляют основу будущей России. Они яснее, чем эмигранты за границей, поняли, что немедленная смена правления или падение теперешнего правительства будет несчастьем не только для России, но и, возможно, для всей Европы» ^[53].

Эта новая советская элита, разруганная и оплёванная в условиях «демократизации» советского (российского) общества, и формировала общественное мнение по отношению к возвращающимся на родину соотечественникам, бывшим идеологическим и политическим противникам. Известно, что даже отношение к бывшим врагам, военнопленным мировой войны, размещённым в российских лагерях, со стороны местного населения отличалось доброжелательством и сочувствием. Приведём несколько оценок. Так, члены делегации шведского Комитета Красного Креста, изучавшие в октябре 1915 – феврале 1916 гг. положение военнопленных в сибирских городах, характеризовали отношение местного населения к ним как «хорошее». «Пленные ходят по улицам, – говорилось в докладе, – заходят в лавки, не вызывая ни малейшего недоброжелательного замечания. В деревнях отношения между пленными и крестьянами превосходны. Русский народный характер, полный сердечности и добродушия, совершенно исключает возможность какого-либо насилия над побеждённым и безоружным врагом» ^[54]. После февраля 1917 г. положение военнопленных бывших вражеских армий стало в России явлением из ряда вон выходящим. «Работающие на некоторых фабриках и частных предприятиях военнопленные находятся в совершенно исключительном положении, – гласит документ. Они живут свободно, одеты в цивильное платье, причём некоторые имеют по нескольку пар сапог. На руках у них находятся довольно крупные суммы денег, доходящие иногда до 1–2-х тысяч рублей» ^[55]. Совсем иным было положение русских военнопленных в немецких лагерях, где они испытывали голод, отсутствие какой-либо медицинской помощи и постоянные унижения человеческого достоинства.

Особый вклад в формирование интеллектуальной советской элиты был внесён той частью русской интеллигенции, которая известна под именем «сменовеховцев» и которая рядом наших либеральных проповедников, руководствовавшихся идеями «непримиримых», окрещена «предателями» белого движения. Среди них фигурирует имя Юрия Вениаминовича Ключникова, писателя, профессора права, редактора журнала «Смена вех», выходившего в Париже в 1921–1922 гг. Бывший кадет, друг министра иностранных дел в правительстве Колчака Н. В. Устрялова, автор книги «На великом историческом перепутье», изданной в Берлине в 1922 г., он выпустил 20 номеров журнала, а затем основал в Берлине ежедневную газету «Накануне». Названия статей, вышедших из-под его пера показательны: «Международное значение России», «Вашингтон и Москва», «Признание советского правительства» и др. В 1922 г. по предложению В. И. Ленина он был приглашён в качестве эксперта советской делегации по вопросам международного права на Генуэзскую конференцию, а две его статьи были приняты к печати в газете «Правда». В июне 1922 г., в качестве спецкора газеты «Накануне» Ключников вместе со своим помощником Юрием Потехиным приехали в Москву, проехали по стране с лекциями, побывали в Петрограде, Харькове, Полтаве, Киеве. После возвращения из эмиграции, он занялся научно-педагогической деятельностью (преподавал в Коммунистической Академии), печатался в журнале «Международная жизнь», принял участие в известном диспуте «О судьбах русской интеллигенции». В СССР Ю. В. Ключников стал соратником другого специалиста в области международного права, Андрея Владимировича Сабанина, возглавлявшего Экономическо-правовой отдел Народного Комиссариата по Иностранным Делам (НКИД), вместе с которым он в течение всей второй половины двадцатых годов издавал собрание актов международной политики (договоры, ноты, декларации). Оба попали в 1937–38 гг. под каток сталинского террора и были репрессированы.

А. В. Луначарский, народный комиссар просвещения, относил сменовеховцев к одной из самых сознательных групп русской буржуазной интеллигенции, которая «занималась контрреволюционной работой, но додумалась до настоящей широкой общественной и государственной мысли». Они потому хватали винтовки против нас, большевиков, писал он, что принимали нас за губителей России как великой державы. Они «облекли свою веру в великодержавность, свой до мистики доходящий государственный патриотизм в различные психологические и философские краски». Но Луначарский считал, что значительная часть этой интеллигенции уже в ноябре 1917 г. приходила на первый митинг, собранный поэтом Ивлевым «для объяснения между новой властью и интеллигенцией». Не менее 15 тыс. человек собрал осенью 1918 г. митинг интеллигенции, организованный Зиновьевым в Таврическом дворце (толпа запрудила весь Таврический дворец, включая Екатерининский зал, прилегающий двор и прилегающие улицы). Но тогда яростной борьбы с новой властью избежать не удалось. Теперь же у новой власти в лице сменовеховцев появились «союзники, ядро которых состоит из наших недавних врагов, открытых, активных, беспощадных». «Мы узнаём из статьи Снесарёва, что он с винтовкой в руках боролся против нас во время ярославского мятежа. Мы знаем, что самый глубокий и интересный из веховцев – Устрялов был министром у Колчака. Мы знаем, что Бобрищев-Пушкин был одной из интеллектуальных сил врангелевщины». (Юрист и политический деятель Александр Владимирович Бобрищев-Пушкин после возвращения в Россию займётся адвокатской практикой в составе ленинградской коллегии защитников).

«Перемену фронта» у этих людей Луначарский считал вполне обоснованной и совершенно естественной. Первое, чего они жаждут – прочной государственности. Они пришли в ужас уже при керенщине. Присмотревшись к лику наших эсеров и наших меньшевиков, они убедились, что эти партии – болтушки в состоянии только совершенно растасовать все силы народов бывшей Российской империи. Они убедились, что попытки контр-революции (типа колчаковщины, врангелевщины и т.д.) представляют собой продажу России иностранцам и, кроме того, являются свидетелями полной бедности и духовной государственной нищеты правящих классов. Они должны были бы прийти в отчаяние, но тут они заметили, что пока они боролись с большевиками, большевики создали государственность, создали прочный политический строй, создали большую и прекрасную вдохновенную Красную армию, что они не только не растранжирили Россию, но за совершенно ничтожными исключениями объединили территорию бывшей империи в виде свободного союза, отнюдь не противоречащего величайшей концентрации сил, законченной концентрации. Они убедились, что советская конституция не противоречит великодержавности. Присмотревшись к тактике Коминтерна, они (правда, криво, ошибочно), убедились, что эта тактика идёт на пользу великодержавности России, создавая ей на Западе и Востоке друзей среди миллионов угнетённых»… Они поняли, что сейчас именно и произошла глубокая демократизация России, правда, гораздо более яркая, чем та, которой они хотели бы». (Статью А. Луначарского. «Смена вех интеллигентской общественности» можно найти по адресу: http://www.magister.msk.ru/library/politica/lunachar/lunaa004.htm. (дата обращения 08.09.2009).

Но, возвращая в страну своих бывших политических противников и военных, сложивших оружие борьбы с советской властью, государство продолжало политику лишения российского гражданства и гражданства СССР лиц и организаций, продолжавших вести борьбу с ней в различных формах. Положение о союзном гражданстве СССР от 29 октября 1924 г. подтвердило действие декрета 1921 г. и тем ввело его в союзное законодательство ^[56]. Лишёнными гражданства признавались лица, выехавшие за пределы территории Союза (не важно, с разрешения властей или без него), и не возвратившиеся в него «по требованию соответствующих органов власти».

В 1925 г. действие Положения о союзном гражданстве 1924 г. было распространено на другие категории бывших российских граждан. Новый закон признал лишёнными гражданства бывших военнопленных и интернированных военнослужащих царской и Красной армий, находящихся за границей и пропустивших установленные законодательством союзных республик регистрационные сроки. Постановление касалось и амнистированных лиц, служивших в белых армиях и принимавших участие в контрреволюционных восстаниях. Однако закон разрешал им всем ходатайствовать о принятии их в гражданство СССР наравне с иностранцами в случае, если сроки были пропущены в силу отсутствия в стране их пребывания советского дипломатического или консульского представительства или в силу независящих от их воли причин (лишение свободы, тяжкая болезнь и пр.) ^[57].

Дети лиц, лишённых советского гражданства, могли по достижении 16-летнего возраста ходатайствовать о восстановлении их в гражданстве ^[58]. Не возбранялось обращаться в советские представительства и тем лицам, которые выехали нелегально уже после вступления в силу декрета от 15 декабря 1921 г. о лишении российского гражданства, и желали вернуться в Россию. Они могли сделать явку с повинной или возбудить ходатайство о применении амнистии в силу ст. 49 Конституции РСФСР, которая давала право ВЦИКу разрешать вопросы о приобретении и утрате прав гражданства и проводить общие и частичные амнистии. Амнистированные и признанные военнопленными возвращались теперь на родину за свой счёт ^[59].

В 1928 г. Положение о гражданстве СССР было дополнено специальной статьёй о сохранении советского гражданства за детьми граждан СССР, усыновлёнными иностранцами ^[60].

Что касается остававшихся за рубежами России (СССР) российских эмигрантов-апатридов, то занимавшиеся изучением их правового положения исследователи пришли к однозначному выводу: ни цельной международной концепции, ни отработанного и продуманного механизма реализации их прав, получения нансеновских паспортов, не было создано. Страны-рецепиенты относились к беженцам как к обузе и стремились соблюсти исключительно собственные интересы. Наилучшим выходом для эмигранта оставалась одна перспектива – натурализация. Так, во Франции с 1926 по 1936 гг. число натурализовавшихся русских возросло более чем в два раза, т.е. с 8 % почти до 18% от общего числа российских эмигрантов в стране. Наибольший процент натурализовавшихся в 1920 – 1930-х годах выходцев из России был в Англии (примерно из 15 тыс. беженцев – 9428) ^[61].

В 1930-е гг. положения о возможности возврата утраченного российского (советского) гражданства не исчезли из законодательства. Более того, в закон были внесены поправки относительно того, кого следует считать утратившим гражданство, которые сделали его более демократичным. Так, в 1934 г. последовало разъяснение Верховного суда СССР в отношении советских граждан, самовольно, без надлежащего разрешения и документов выбывших за границу после издания декрета 1921 г., которые признавались «утратившими советское гражданство только в том случае, если они лишены этого гражданства особыми о том постановлениями правительственных или судебных органов Союза ССР или союзных республик» (курсив мой – Л. Б.) ^[62]. Все остальные сохраняли возможность оставаться гражданами СССР. Главной действующей нормой становится лишение союзного гражданства по приговору суда ^[63]. Она вытекала из смысла п. «а» ст. 32 Уголовного кодекса РСФСР 1922 г., устанавливающего в качестве одной из мер наказания за особо тяжкие преступления «изгнание» из пределов РСФСР на срок или бессрочно. Новая редакция УК РСФСР 1926 г. окончательно утвердила этот вид лишения советского гражданства с объявлением лица «врагом трудящихся» и «изгнанием из пределов Союза ССР навсегда» (ст. 13) ^[64]. Такая мера наказания действовала до 1956 г.

Начавшаяся в СССР борьба с троцкистами и бухаринцами в годы первых «сталинских» пятилеток привела к принятию, кажется, последнего акта, который касался «отдельных лиц», выехавших из страны, проживающих за границей в качестве эмигрантов, но сохраняющих советские паспорта. За свою «контрреволюционную деятельность» они лишались союзного гражданства с запрещением им въезда в СССР по документам иностранных государств ^[65].

Окончательная точка в отношении «бывших российских подданных, выехавших за границу до 25 октября 1917 г. и принявших иностранное гражданство или подавших заявления о принятии их в иностранное гражданство» была поставлена в 1933 г. Не признававшее института двугражданства советское государство объявило о том, что они более не считаются гражданами Союза ССР ^[66]. Закон о гражданстве СССР 1938 г. установил возможность лишения гражданства СССР по двум основаниям: по приговору суда, в случаях предусмотренных законом, и в силу особого в каждом случае указа Президиума Верховного Совета СССР (ст. 7) ^[67]. Лишение гражданства становилось чрезвычайной, исключительной мерой. Таким образом, можно присоединиться к выводам О. Е. Кутафина в том, что законодательство РСФСР (СССР) по вопросу о гражданстве «бывших российских подданных» 1920–1930-е гг. определялось революционными событиями, происходившими в стране, последствиями мировой и гражданской войн ^[68].

Политика советской власти нацеливалась на борьбу с контрреволюционными организациями, занимавшимися активной антисоветской деятельностью и жаждавшими вернуть утраченную собственность. Только по отношению к ним власть активно использовала в качестве средства укрепления своих позиций и как способ защиты от внутренних и внешних врагов ограничения и лишения прав гражданства. Но советское государство сделало всё возможное, чтобы сохранить в гражданстве россиян, изъявивших желание участвовать в строительстве нового общества и государства, не знающего эксплуатации и угнетения.