Miguel de Unamuno and His Tragic Sense of Life

Eremina Ekaterina post-graduate student of the Faculty of Translation and Interpretation at University of Pompeu Fabra 08018, Spain, Barcelona, Roc Boronat 138 eremina.ekaterina.alex@gmail.com

Мигель де Унамуно-и-Хуго был общепризнанным идеологом и духовным лидером «поколения 1898 года», широкого идейного и культурного движения в среде испанской интеллигенции, возникшего в результате осознания глубокого кризиса, в котором оказалась Испания на рубеже веков. Поражение некогда великой державы в испано-американской войне 1898 года означало окончательный крах Испании как колониальной державы. По парижскому мирному договору она лишилась своих последних колоний на Американском континенте. Удар, нанесенный по национальному престижу страны, был настолько силен, что многие представители испанской интеллигенции восприняли это поражение как глубокое национальное унижение. Миражи о былом величии рассеялись, уступив место осознанию глубокого кризиса. Отсюда резкое неприятие современной им Испании и горечь, присущая многим произведениям литераторов, составлявших ядро «поколения 1898 года», среди которых были Пио Бароха, Асорин, Рамиро Маэсту, Хасинто Бенавенте, Рамон дель Валье-Инклан и Мигель де Унамуно.

Мигель де Унамуно-и-Хуго (Miguel de Unamuno y Jugo) родился 29 сентября 1864 г. в Бильбао в семье коммерсанта с либеральными взглядами. В возрасте шести лет будущий писатель теряет отца и оказывается полностью на попечении своей матери, благодаря которой он получает традиционное католическое воспитание. В 1874 г. он поступает в Бискайский Институт. В том же году происходит еще одно событие, оставившее глубокий след в его душе: бомбардировка карлистами его родного города. Этот период жизни Унамуно отмечен страстной религиозностью с оттенком мистицизма. Позже он напишет об этом периоде: «Уже много лет назад, когда я был еще ребенком, в ту эпоху, когда религиозный дух был наиболее силен во мне, однажды по возвращении с причастия мне пришло в голову открыть наугад Евангелие <…>, и мне выпали эти слова: “И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари”» ^{[13, с. 48]}. Это указание свыше произвело на Мигеля де Унамуно глубокое впечатление, и некоторое время он даже хотел стать священником. Несколько лет спустя он вновь обращается к Библии за напутствием, и полученный ответ: «Отвечал им: я уже сказал вам, и вы не слушали; что еще хотите слышать?» [Евангелие от Иоанна 9:27], - оставляет глубокий след в его душе.

В 1880 г. Унамуно поступил на факультет философии и гуманитарных наук Мадридского университета, который закончил в 1884 г. Об этих четырех годах, проведенных в Мадриде, будущий писатель сохранил грустные воспоминания, ведь именно в этот период он теряет наивную веру своего детства. Огромное влияние на него оказывают идеи Гегеля, чья «Логика» служит ему учебником немецкого, а также царящая в то время в Европе философия позитивизма. Триумф позитивизма, утверждавшего доверие разуму и веру в прогресс, приходится на вторую половину XIX века. Позитивизм провозгласил себя принципиально новой «неметафизической» философией, которая не признает отвлеченные и умозрительные абстрактные положения, опираясь только на поддающиеся практической проверке конкретные эмпирические утверждения. Однако, приход XX века с такими открытиями как изучение атома, теория относительности и открытие подсознания, выходившими за рамки позитивистского взгляда на вселенную, делает невозможным научный догматизм. К неспособности научного метода дать ответ на метафизические вопросы присоединяется провозглашенное Ницше отрицание религиозной веры: «Бог умер». Философская мысль из рационального и логичного объяснения мира и человека превращается в воплощение сомнения и критику однозначности. Этот кризис мировоззрения можно проиллюстрировать, вновь прибегнув к Ницше. Он противопоставил два начала: миф об Аполлоне, символизирующем ясность, разум, порядок, и миф о Дионисе, в котором воплощены жизненная сила, желание. Интуиция ставится выше разума, индивидуальное выше общего, а жизненной силе отдается предпочтение перед абстрактным мышлением. Как следствие этого кризиса, многие мыслители возвращаются к Богу, но вера уже не воспринимается как синоним мира и гармонии, а рассматривается как прыжок в бездну, не имеющий никакого рационального или логического обоснования. Именно в этом культурном и философском контексте и развивается «агоническое» мировоззрение Мигеля де Унамуно.

В 80-90-е гг. Унамуно увлекается социалистическими идеями и активно сотрудничает в социалистическом еженедельнике «Lucha de clases». Необходимо отметить, что он никогда не был «ортодоксальным», догматичным социалистом, всегда стремясь к независимости в суждениях, а после религиозного кризиса 1897 г., вызванного смертью его трёхлетнего сына, он отошёл от социализма и позитивизма. Именно тогда зарождается основа его философской концепции, предвосхитившей ряд положений персонализма и экзистенциализма.

Дон Мигель ощутил смерть сына как проявление вселенской трагедии, состоящей в том, что человек хочет, но не может жить вечно. Терзала его и мысль о том, что это Бог покарал его за отказ от истинной веры. Потеря любимого существа и собственная болезнь, сердечный невроз, наталкивают его на мысли о трагизме человеческого существования, обреченного на возвращение в ничто. Казалось, наивная католическая вера его матери, от которой он отказался, вновь ожила в его душе. Однако нерассуждающая «вера угольщика», обретение которой означало бы для него умиротворение и утешение: «Я хотел, Боже, желать то, чего не хочу; раствориться в тебе, утратив свою индивидуальность» ^{[3, с. 45]}, уже невозможна для него.

Все произведения Унамуно, написанные после кризиса 1897 г., проникнуты раздумьями о вере и неверии, смерти и бессмертии, во всем творчестве писателя присутствует трагическая нота.

За каждым произведением Унамуно отчетливо вырисовывается его яркая личность, способная заинтересовать читателя даже больше, чем его персонажи. Еще И. А. Тертерян обращала внимание на персонализм Унамуно: «Он защищал и превозносил личность, создал философию личности – и сам был во всем именно личностью» ^{[1, с. 77]}. По ее мнению, большинство его персонажей – «агонисты», жизнь которых проходит в постоянной борьбе противоречий, в сомнении. «Агонист» борется со смертью, с «ничто», запечатлевая себя в мире и в сознании других людей, «навязывая» себя миру. Лишь человек, живущий в «агонии», живет по-настоящему, а не существует. И. А. Тертерян определяет «агонию» в философии Мигеля де Унамуно как «особое трагическое чувство жизни, понимание ее ограниченности и надежда на безграничность, осознание бессмысленности и вопреки всему вера в какой-то ждущий нас смысл – и все это твое личное, твоя мука, твоя бессонница, твой отчаянный крик» ^{[1, с. 91]}. Исследовательница называет идею смерти и бессмертия одержимостью, навязчивой идеей Унамуно, «каким-то болезнетворным вирусом, взвинчивающим температуру стиля до лихорадочной» ^{[1, с. 89]}.

Практически всё творчество Унамуно после 1897 г. концентрируется вокруг проблемы смерти и личного бессмертия. Вера в Бога начинается с желания, чтобы он был, с невозможности жить без него. Однако желание человека, чтобы Бог существовал не столь сильно, как его надежда на бессмертие. Бог является последним гарантом человеческого бессмертия. Для Унамуно жизнь – это «агония», постоянное сомнение и борьба со смертью. В душе человека борются чувство, разум, вера и наука, и лишь это состояние «агонии» можно назвать истинной жизнью. Речь идёт о последней данности человеческого сознания: перед лицом трагического вопроса о бессмертии скептицизм разума соединяется с отчаянием чувств и рождается «трагическое чувство жизни». Понятие «трагического чувства жизни» объясняется как особое переживание конечности человеческого бытия, жажда бессмертия и «голод по бытию». Желание жить вечно и разум, который говорит ему о неисполнимости этого желания, буквально раздирают Унамуно, но именно в борьбе этих непримиримых начал: чувства и разума, - он видит истинную жизнь – «агонию». По мнению испанского философа, тот, кто не умирает каждое мгновение, кто не воскресает в тот же миг, не живет, не живут и те, кто не сомневается. Унамуно узаконивает экзистенциальную боль сомнения, провозглашая истинной жизнью жизнь в постоянной агонии неразрешимых противоречий. Из страстного желания Унамуно верить в Бога, в бессмертие и его невозможности вернуться к наивной «вере угольщика» рождается сонет-оксюморон, сонет-противоречие — «Молитва атеиста»: «Sufro yo a tu costa,/Dios no existente, pues si Tú existieras/existería yo también de veras» ^{[15, c. 282]}. Для Унамуно Бог, прежде всего, гарант бессмертия: «Будь ты реален, боже, - тогда б и сам я был реален тоже» ^{[3, с. 34]}. Философ жаждет верить и не верит одновременно. Он обращается к Богу «Господь несуществующий», но ведь мы не обращаем речь к тому, чье существование отрицаем.

Драматичная борьба, которую Унамуно вел на протяжении второй половины своей жизни, в поисках решения проблемы вечной жизни своего «я» во многом была результатом кризиса сознания, который он пережил в 1897 г. Из самой сути кризиса рождаются непрекращающийся конфликт его противоречий, парадоксальная система мышления и выражения, вера в дуализм. Постоянное напряжение между противоположностями, и особенно между разумом и чувством находится, по мнению Унамуно, в самом сердце существования. Разум живет лишь благодаря своей постоянной борьбе с надеждой и верой. Однако нельзя сказать, что философия Унамуно основывалась на победе иррациональности над разумом. Если бы люди полностью избавились от велений разума и стали бы иррациональными существами, жаждущими жизни вечной или слепо надеющимися на нее, в их существовании не было бы никакой трагедии. Человек не может просто находиться в жизни, он должен создавать, творить, искать смысл жизни. «Агонист» Унамуно борется со смертью, с призрачностью своего существования, запечатлевая свою личность, свой образ в сознании других людей и в творчестве. Если человеческая жизнь – лишь содержание божественного сна, то сон этот – постоянная борьба между видящим сон и его персонажем. Пусть Бог перестанет видеть его во сне, но образ его личности останется в снах других людей. Унамуно задается вопросом, не реальнее ли Гамлет и Дон Кихот, прочно занявшие свои места в воображении людей, чем их создатели Шекспир и Сервантес.

В центре его философской системы неизменно остается вопрос о личном бессмертии. В отцовстве Унамуно находит отражение воскрешения плоти. Бессмертие же души он относил к жизни в веках имени и славы. Например, в поэзии испанский писатель ищет не только возможность выразить свои мысли и терзания, но и гарантию того, что он будет воскресать каждый раз в памяти того, кто прочтет в будущем его стихи. Что же касается воскрешения в других, Унамуно утверждал, что это является главным двигателем создания и творчества. Например, это основная причина, кроющаяся за страстью и физическим отцовством. Человек стремится увековечить себя, сознательно или нет, порождая детей, которые перенесут в будущее некоторые черты своих родителей. А поскольку дети плоти являются прототипом детей духа, следовательно, художники, герои и святые преследуют ту же цель, что и родители: увековечить себя с помощью своих работ, деяний, поступков. Таким образом, бессмертие – это также и жизнь в потомках, произведениях искусства, памяти и славе. Именно стремление к славе Унамуно считает основой истинного героизма: «Принести себя в жертву славе, вместо того чтобы пожертвовать ею ради себя самого, - вот в чем глубинная сущность «кихотизма» и корень героизма» ^{[2, с. 250]}. В то же время Унамуно задается вопросом о том, сколько же может продлиться эта память, которую мы так стремимся спасти, находя в ней подобие бессмертия. Мысль о том, что продлится она самое большее, пока жив род человеческий, подводит его к следующему вопросу: А если мы спасем нашу память в божественном сознании? Казалось бы, единственный вариант жизни вечной, способный удовлетворить человека и оправдать его надежды – это бессмертие в католицизме: гарантированное Богом, подтвержденное воскресением Иисуса Христа, а все остальное – это лишь замена, которую люди ищут в темноте отчаяния, лишенные истинной веры. Однако религия может обещать лишь возвращение человеческого сознания в сознание божественное, означающее уничтожение личности. Мигеля де Унамуно не устраивал католический вариант вечной жизни, предполагающий потерю индивидуальности, растворение в божественном сознании. Философ жаждал того бессмертия, которое обеспечило бы бессмертие именно его личности.

В центре философского мировоззрения Унамуно стоит личность, поэтому его теорию о трагическом чувстве жизни иногда называют персонализмом. Унамуно неоднократно подчеркивал, что речь идет не о человеке как о виде, а о конкретном человеке из плоти и крови. Понятие «человек из плоти и крови», лежащее в основе его философской системы, объясняется Унамуно в свете полемики с абстрактным человеком, таким, как его воспринимали философы, сочинявшие философию вместо того, чтобы жить ею. По его мнению, каждый человек сам для себя является источником философской мысли. Конкретный человек, о котором размышляет Унамуно, это он сам, жизнь, о которой он размышляет – это, прежде всего, его жизнь, волнующая его будущая смерть – это его собственная смерть, как и жажда бессмертия, которую он считает настоящей точкой отсчета в любой истинной философии. Его интересует судьба собственной личности, ее бессмертие: «Потому что я не хочу умереть полностью и окончательно, и хочу знать наверняка, умру я или нет. А если не умру, то, что со мною будет? Если же умру, то все бессмысленно. На этот вопрос есть три ответа: a) я знаю, что умру полностью и окончательно, и тогда – безысходное отчаяние, либо b) я знаю, что не умру, и тогда – смирение, либо c) я не могу знать ни того, ни другого, и тогда – смирение в отчаянии, или отчаяние в смирении, и борьба» ^{[4, с. 53]}.

Если присмотреться повнимательнее, его размышление о смерти - это размышление о жизни, и не только потому, что оно рождается в индивидуальном сознании живого человека, а потому, что влияет на саму суть жизни, придавая ей полноту, ценность и смысл, меняющиеся в зависимости от интенсивности и самобытности, с которыми индивидуальное существование посвящено мыслям о смерти. Унамуно рассматривает философию как жизненную необходимость человека, оправдывающего свое существование, стремящегося знать, чего придерживаться, что с ним будет. Однако ответить на мучивший его вопрос о бессмертии однозначно Унамуно не мог, ведь ни постигнуть бессмертие разумом, ни проверить его невозможно. Человеку остается лишь вечное сомнение, метания между верой и безверием, жаждой бессмертия и убийственной логикой, доказывающей невозможность бессмертия, между попыткой запечатлеть свою личность в мире и отчаянием от осознания неизбежности своей судьбы.

Отвергнув чистый разум, философ пытается найти ответы на мучающие его вопросы с помощью воображения, единственного способа, который дает возможность постигнуть саму суть жизни. Как дети, познающие жизнь через игру, искусственно создавая и проживая жизненные ситуации, писатель пытается постичь действительность и найти ответы на вечные вопросы, играя с иллюзией и реальностью, создавая в своем сознании вымышленные миры, иногда столь же противоречивые и непостижимые, как и настоящий. Отчаявшись найти ответ в столь противоречивом и непостижимом, похожем на сон реальном мире, Унамуно создает свой собственный мир иллюзии. В отличие от лабиринта реального мира, мир вымысла, который он создает как макет действительности, менее запутан и необъясним. Человеку не дано окинуть мысленным взором все дороги и тропинки лабиринта реальности, постичь же структуру мира вымышленного гораздо легче. Однако иногда реальность и вымысел смешиваются или меняются местами, заставляя воспринимать действительность как художественный текст, а литературное произведение как реальность.

Стремясь познать природу отношений человека и его Творца, Унамуно создает свой мир, сам становясь на место создателя, видящего во сне своих персонажей. Его сон принимает форму литературного произведения, ведь, творить и видеть сны, на самом деле, не что иное как две стороны одной монеты. Наиболее ярким примером такого поиска аналогии стал его роман «Туман», опубликованный в 1914 г. Он вышел 2 года спустя после выхода философского эссе «О трагическом чувстве жизни у людей и народов», и, возможно, достигает не меньших глубин мысли, чем это научное произведение, не превзойденное Унамуно ни в одном эссе, и это доказывает, что наиболее «живым» жанром для Унамуно оставался роман, а истинным способом познания мира воображение. Ведь центральную роль в его философии играет не чистый разум и железная логика, а чувство и интуиция. Он пользуется романом как макетом реальности, создавая вымышленных персонажей, создания духа, в которых он может увидеть свое отражение со стороны и таким образом еще раз прожить человеческую историю, постичь ее истину, пережить смерть при жизни. С одной стороны, Унамуно чувствовал необходимость творить духовно в своем сознании другие жизни, и в то же время ему были необходимы существа, зависимые от него, жизнь и смерть которых находилась бы в его руках, как жизнь людей зависит от воли Бога.

Унамуно создает персонаж Аугусто не из любви к Аугусто, а из желания иметь власть над тем, кого он создал, стать творцом другого существа. Поставив себя на место бога этого «руманического» существа, Унамуно использует диалог Аугусто Переса и его автора как аллегорию, представляющую его собственные отношения с Богом. Как и Аугусто Перес, вымышленный персонаж, пытающийся доказать свое существование своему создателю романисту, он, вымышленный персонаж божественной книги, хочет доказать свою индивидуальность перед лицом Бога, извлекшего его из ничто. Роман становится для Унамуно попыткой прожить смерть в мире иллюзии, позволить ей прийти, войти в ее обжигающее холодом пространство и остаться в нем, чтобы увидеть ее уже с другой стороны, обернувшись назад. Он превращает самого себя в героя романа, персонаж, агонизирующий перед глазами читателей, своими собственными и Бога.

В мире иллюзии существуют свои правила игры и смысл, заданные создавшим его автором. Даже если мы не всегда уверены, что автор имеет власть над миром, созданным его воображением, мы не сомневаемся в существовании этого автора. В то время как в существовании творца реального мира Унамуно не уверен, несмотря на свое страстное желание безоглядно верить в него.

Роман как модель мира предполагает присутствие автора, творца. Однако вместо того, чтобы найти в этой модели опору, поддерживающую реальность нашего существования, Унамуно делает шаг назад и провозглашает вымышленный характер и человеческой реальности. Обращение к Богу вместо того, чтобы послужить ему доказательством реальности существования человека, открыло ему его иллюзорность, и роман остается системой вопросов, ответы на которые зависят от восприятия и выбора самого читателя.

Роль читателя в этом романе очень важна, он не просто выполняет часть работы за «ленивый механизм» текста и воспринимает его, а становится соавтором, которого автор провоцирует на диалог, обмен, а иногда даже противостояние между читателем, автором и его произведением. Участвуя в процессе создания «Тумана», читатель видит свой сон, в туман которого он может поместить то, что лучше сочетается с его темпераментом и жизнью. Именно в этой полутьме тумана, в отсутствии логичного, единственно правильного заключения, наиболее ярко проявляется философия Унамуно, сотканная из противоречий, сомнений и столкновений идей. Однако в этом мире видимостей даже свобода читателя оказывается иллюзорной, потому что непреклонная воля псевдобога этого маленького мира, дона Мигеля де Унамуно, неизбежно подталкивает читателя к мыслям, являющимся на самом деле идеями самого писателя. Он делится своими понятиями и представлениями, практически навязывая их. Однако у читателя всегда остается возможность последовать примеру персонажей романа, и, попав внутрь его художественного пространства, вступить в спор с его автором.

Именно благодаря снам, существа, созданные воображением их творца, существуют, борются за свое существование. Как вера теряет силу без сомнения, а надежда становится бесплодной без отчаяния, сон рассеивается без возможности пробуждения и восстания против него. Зависимость между видящим сон и персонажем сна – это взаимозависимость, и даже когда персонаж сна находит сон в высшей степени угнетающим, он все же сознает, что в его силах повлиять на свою жизнь, проявив своеволие и повлияв на сны своего создателя. Таким образом, человек или литературный персонаж не полностью зависят от воли видящего сон, ведь они могут менять эти сны, восстав против своего творца.

Безусловно, все персонажи божественного сновидения являются порождением сна их создателя, но он зависит от своих творений так же, как и они от него. Тот, кто видит мир во сне, является в свою очередь, его сном; Дающий бессмертие сам обретает его, видя сны. Без человека и мира Бог не существовал бы. Но без Бога человек и мир оказались бы в кошмаре пустоты, единственным спасением из которого, по мнению Мигеля де Унамуно, является бесконечный сон, вечная память Создателя, видящего сны.

Еще своей книге «Житие Дон Кихота и Санчо», написанной почти за десять лет до «Тумана», испанский писатель ставит знак равенства между сном и жизнью: «Если жизнь есть сон, к чему упорно отрицать, что сны есть жизнь? А все, что есть жизнь, есть правда». Унамуно неоднократно обращается к метафоре сна. Рассматривая две знаменитые фразы: «Жизнь есть сон» Кальдерона и цитату из «Бури» Шекспира, он неоднократно отмечает разницу в их значении, не соглашаясь с мыслью Шекспира о том, что «Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны. И сном окружена/ Вся наша маленькая жизнь». Он подчеркивает важность для него именно фразы Кальдерона: «Может быть, жизнь и есть сон, но я, тот, кто видит ее во сне, сам сном не являюсь, что бы там ни говорил Шекспир, утверждавший, будто мы сделаны из той же древесины, что и наши сны» ^{[2, c. 251]}.

Для Унамуно сон индивидуальный – это лишь иллюзия, в отличие от сна разделенного, равного реальности. Именно сон, благодаря своей эфемерности, нереальности в отношении вещей, является самым ярким и чистым примером того вида временной реальности романа или легенды, из которой и состоит наша жизнь. То, что мы считаем действительностью, на самом деле всего лишь иллюзия, но иллюзия, побуждающая нас к действию, созиданию. И в этом смысле реальность и вымысел, человек и литературный персонаж равны друг другу. Мы видим сны наяву, являясь одновременно объектом во снах, в которых мы лишь персонажи, и субъектом в тех из них, в которых обретает жизнь иллюзия, мир литературного вымысла.

Человеческая жизнь – лишь содержание божественного сна, но сон этот – постоянная борьба между видящим сон и его персонажем. Унамуно задается вопросом, не реальнее ли Гамлет и Дон Кихот, прочно занявшие свои места в воображении людей, чем их создатели Шекспир и Сервантес. Именно в Дон Кихоте он находит наивысшее выражение «агонизма». Восхищаясь Рыцарем, он предстает как «кихотист», считающий, что Сервантес был всего лишь простым орудием, благодаря которому испанский народ сотворил Дон Кихота.

Стремясь познать природу отношений человека и его Творца, Унамуно прибегает к воображению, как к последнему средству познания. Он пользуется романом как макетом реальности, создавая вымышленных персонажей, в которых он может увидеть свое отражение со стороны и таким образом еще раз прожить человеческую историю, постичь ее истину и пережить смерть при жизни.