Culture and Morality in the Nineteenth Century: The Origins of Modern European Tolerance

Voloshinov Aleksandr Viktorovich ORCID: 0000-0003-2500-4190 Doctor of Philosophy Professor, Department of History and Cultural Studies, Saratov State Technical University named after Yuri Gagarin. 410008, Russia, g. Saratov, ul. Politekhnicheskaya, 77 alvoloshinov@gmail.com Other publications by this author     Semukhina Elena Aleksandrovna ORCID: 0000-0001-8560-0707 PhD in Philology Associate Professor, Department of Translation Studies and Intercultural Communication, Yuri Gagarin State Technical University of Saratov 410008, Russia, Saratov region, Saratov, Polytechnic str., 77 semuh@rambler.ru Other publications by this author

Shindel Svetlana Vladimirovna PhD in Cultural Studies Docent, the department of Translation Studies and Intercultural Communication, Yuri Gagarin State Technical University of Saratov 410008, Russia, Saratovskaya oblast', g. Saratov, ul. Politekhnicheskaya, 77 schindelswetlana@mail.ru Other publications by this author

«Эпоха революций» охватывающая более двух третей XIX в. названа так не случайно, поскольку помимо собственно политических революций в данный период произошли революция экономическая (индустриализация), социальная (урбанизация), а также революция средств коммуникации. При этом наиболее значимым результатом индустриализации представляется формирование феномена массы и массового человека; урбанизация также имела следствием становление массового человека и соответствующего ему типа культуры; развитие средств коммуникации, включая средства передвижения, способствовали как пространственному перемещению большого количества людей, так и усилению их информационной связанности.

Бурное развитие основных сфер человеческой деятельности во второй половине XIX в., постепенное нагнетание политической напряженности, борьба с пандемиями (в том числе при помощи вакцинации) делает этот период до определенной степени схожим с современностью. В этой связи представляется актуальным выявить в XIX в. истоки современной европейской толерантности, прежде всего проанализировав господствующий в то время интеллектуальный и культурный «фон».

Анализируя процесс формирования современного субъекта а также знаний о нем, М. Фуко полагал, что наибольшее влияние здесь оказали учения таких теоретиков, как Ф. Ницше, К. Маркс и З. Фрейд ^[12]. Для нашего исследования наиболее значимыми будут соответствующие положения ницшеанства и марксизма, поскольку появление основных работ З. Фрейда по времени относится скорее к первой половине XX века ^[4]. Впрочем, здесь следует признать, что сами по себе психоаналитические исследования были начаты еще XIX в., в результате чего в 1900 г. был опубликован текст «Толкование сновидений» ^[16].

Рассматривая учения Ф. Ницше и К. Маркса невозможно не заметить, что при всех очевидных отличиях они имеют и множество сходных моментов, касающихся, прежде всего, отношения к морали и религии. В данном аспекте оба учения революционны по своей сути, но если Ф. Ницше задается вопросом о теоретических основаниях моральных и религиозных ценностей как таковых, то К. Маркс и Ф. Энгельс стремятся выявить их социально-политические основания ^[15]. Так, исследуя представления о добре и зле, Ф. Ницше впервые задает вопросы о том, как эти категории могут быть связаны с жизнью человека, способствовали ли они процветанию человечества или могли быть названы признаком бедности, ухудшения жизненного положения ^[19]. Следует отметить, что до Ф. Ницше ни один из мыслителей не осмеливался ставить вопрос столь радикальным образом, считая господствующие в обществе моральные и религиозные ценности освященными бытием Бога. Но для немецкого мыслителя «Бог умер» и вместе с ним оказалось разрушенным онтологическое основание ценностей, в связи с чем стало возможным задать вопрос об их обоснованности, а именно: являются ли они полезными для жизни и выживания человеческого вида?

Для Ф. Ницше воля к жизни (и власти) является безусловной, и на ее фоне остальные ценности либо отбрасываются, либо принимаются в той мере, в какой они помогают утверждению жизни: «Сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: где недостает воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостает этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности» ^{[10, c. 215]}.

Исследуя экономическую и социальную структуру общества, К. Маркс и Ф. Энгельс повествовали о человеке именно как об общественном, классовом существе. Классы формируются благодаря развитию производительных сил, в то время как культура является лишь «надстройкой», отражающей, прежде всего, интересы господствующего класса ^[18]. Й. Хейзинга писал об этом, подчеркивая, что трудовая деятельность заняла важнейшее место в обществе, труд стал мерилом всего, в том числе возникло «постыдное» мнение о том, что экономические факторы определяют историческое развитие ^{[13, c. 216]}. Примечательно, что давая негативную оценку рассматриваемого нами учения, Й. Хейзинга оценил его совершенно по марксистски: «труд и производство» порождают соответствующее учение. Такое же мнение характерно для классиков марксизма: «Производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей […]. То же самое можно сказать о духовном производстве, как оно выражается в языке, политике, законах, морали, религии, метафизике и т.д. того или иного народа» ^{[9, c. 16]}.

Результаты «духовного производства» отражают интересы соответствующих классов, а доминирующая в обществе система ценностей подчинена интересам класса-собственника: «если каждый из трех классов современного общества, феодальная аристократия, буржуазия и пролетариат, имеет свою особую мораль, то мы можем сделать отсюда лишь тот вывод, что люди сознательно или бессознательно, черпают свои нравственные воззрения в последнем счете из практических условий, в которых они осуществляют производство и обмен хозяйственных благ» ^{[14, c. 96]}. Данное положение вполне соотносится с высказанной Ф. Ницше идеей, согласно которой ни одна из общественных ценностей не имеет абсолютного характера, но все они либо помогают выживанию человека, либо ослабляют его.

Еще одним значимым интеллектуальным основанием современной европейской толерантности следует назвать сформировавшееся во второй половине XIX в. направление англо-американского прагматизма. На данную совокупность философских взглядов исследователи достаточно редко обращают внимание, но для данного исследования она представляет определенный интерес. Основатель прагматизма, Ч. Пирс полагал, что у человека есть два состояния сомнение и вера. При этом сомнение он оценивал негативно, поскольку оно с точки зрения философа, затрудняло последовательность человеческих действий. Для Ч. Пирса было важным, чтобы человек перешел от сомнения к вере (субъективной уверенности) и не имело значения, насколько истинна его мировоззренческая система ^[20].

Последовательно развивая взгляды американского философа, У. Джеймс в 1898 г. издает свою работу «Философское понятие и практические результаты», а уже в начале XX в. (1901-1902 гг.) выходит его «Многообразие религиозного опыта, в которой утверждается не только полезность, но и «прагматическая истинность» религиозных убеждений или, скорее, индивидуальной веры: «Я думаю, что для религиозного опыта и для практических потребностей религии совершенно достаточно веры в то, что позади личности каждого человека, как ее непосредственное продолжение, существует некая высшая сила, благоволящая к нему и его идеалам. Единственно, к чему обязывает свидетельство фактов, это то, что сила эта отлична от нашего сознательного «я» и шире его» ^[7].

В данной связи невозможно согласиться с мнением Й. Хейзинга. Согласно которому: «Переоценка экономического фактора в обществе и человеческом духе была в известном смысле естественным результатом рационализма и утилитаризма, убивших таинство и провозгласивших человека свободным от вины и греха» ^{[13, c. 216]}. Верным является только то, что религия перестает теперь быть абсолютным ориентиром всей человеческой жизни, но занимает по отношению к ней ярко выраженное служебное положение. Если Бог умер, как писал Ф. Достоевский, значит, все дозволено ^[8].

Примером изменения значимости религии и превращения ее в некий инструмент может служить деятельность Е.П. Блаватской (1831-1891 гг.), стремившейся в своей системе теософии к созданию синтеза различных религиозных учений и открывшую тем самым возможность для создания целого ряда «авторских» синтетических религий на протяжении всего ХХ века (начиная с учения «Живой этики» Е. Рерих и Н. Рериха) ^[2].

К слову сказать, религиозные взгляды массового человека, как и его мировоззрение в целом, всегда страдали противоречивостью и фрагментарностью. В массовом сознании все, в том числе и религия, неизменно превращается в китч и воспринимается исключительно в этом виде. В одной из своих работ этот факт отметил Ж. Бодрийяр: «Что касается невозможности распространить здесь смысл, то лучший пример тому - пример Бога. Массы приняли во внимание только его образ, но никак не Идею. […] Плоской ритуальностью и оскверняющей имитацией разрушать категорический императив морали и веры, величественный императив всегда отвергавшегося ими смысла - это в их манере» ^{[3, c. 11-12]}.

Признание относительного характера ценностей, на наш взгляд, открыло возможность для современных манипуляций с ними. Если бы в эпоху Средневековья кто-либо посмел подвергнуть сомнению хотя бы одну их религиозных заповедей, его бы без сожаления сожгли на костре. В XIX в. философы признали моральные и религиозные ценности итогами человеческой деятельности и тем самым сделали возможной современную толерантность, которую точнее следовало бы обозначить понятием «моральной индифферентности».

Рассматривая экономические и социальные перемены, произошедшие в указанный период, следует, прежде всего, обозначить XIX в. как век становления (и победы) буржуазии. Родовая аристократия теряет свою значимость, хотя окончательно ее роль будет нивелирована после Первой Мировой войны. Но развивающееся машинное производство требовало и соответствующую ей рабочую силу, следствием чего стало формирование пролетариата.

Складывающийся из вчерашних крестьян, новый класс оказался в равной мере оторванным как от традиционной культуры, так и от культуры городского мещанства. В качестве ответа на его запросы с течением времени сформировалась массовая культура, выполняющая, прежде всего, компенсаторно-развлекательную функцию. Одним из наиболее ранних феноменов данного типа культуры явился китч как совокупность визуальных образов, приукрашивающих действительность, игнорирующих ее «темные» стороны. Повторим, китч не был альтернативой господствующему в то время реализму, но как таковой отвечал нехитрым эстетическим запросам пролетариата, позволяя его представителям расслабиться по истечении тяжелой рабочей недели и отчасти скрасить тяжелые будни (см. также ^[11]).

Фактор задействованности человека в системе общественного производства обусловил революционные изменения самого его внешнего облика. Как об этом написал Й. Хейзинга: «Длинные брюки, до тех пор (до XIX в. – авт.) в различных странах употреблявшиеся как одежда крестьян, рыбаков, матросов и по той же причине излюбленные персонажами commedia dellꞌarte, внезапно становятся принадлежностью туалета господ вместе с буйными прическами, выражающими неистовство революции» ^{[13, c. 217]}. Основными доминантами женского костюма согласно Й. Хейзинга становятся красота и сексуальная притягательность, которые, однако, снова уступают место простоте и естественности на рубеже XIX-XX веков. Эта рационализация костюма в дальнейшем привела к исчезновению каких-либо правил в отношении внешнего облика, к пониманию одежды в качестве одного из средств индивидуального самовыражения.

Кстати, повествуя о сексуальности, следует упомянуть и об учении З. Фрейда, с одной стороны, также десакрализовавшем религию и, с другой стороны, открывшем возможность для современных «игр» с половой принадлежностью. Принимая сексуальность в качестве базовой основы человеческой психики, австрийский психолог не только коренным образом изменил представление о человеке: основной его заслугой, на наш взгляд, является само введение понятия сексуальности в публичный (и научный) дискурс. Это положение очевидно и не нуждается в доказательствах: если представители науки в соответствующих изданиях инициируют дискуссии по поводу какого-либо объекта, данный объект легитимируется и постепенно входит в пространство общественной жизни.

Уже в начале XX в. (в 1903 г.) другой австриец, Отто Вейнингер, публикует свою знаменитую книгу «Пол и характер», в которой утверждает, что в реальности практически не существует «чистого» мужского или женского типа. Теоретик писал: «Дифференциация полов, разделение их никогда не бывает совершенно законченным. Все особенности мужского пола можно найти, хотя бы и в самом слабом развитии, и у женского пола. Все половые признаки женщины имеются и у мужчины, хотя бы только в зачаточном, рудиментарном виде» ^{[5, c. 7]}. Не правда ли, мнение О. Вейнингера звучит крайне современно, особенно если перед нами европейские реалии? В начале же XX в. высказанные в книге идеи настолько шокировали самого автора, что в том же году он покончил жизнь самоубийством.

Еще одной заслугой З. Фрейда является то, что он увидел как в речи пациента, так и в образах, порожденных его сновидениями, некий скрытый экзистенциальный смысл, предполагающий интерпретацию. Впоследствии на этом и некоторых других основаниях (экзистенциальной феноменологии) возникло направление антипсихиатрии, в рамках которой пациент рассматривался не как безумец, но как полноправный Другой ^{[17, c. 24-25]}. Таким образом, именно благодаря З. Фрейду отношение к пациенту в перспективе стало более толерантным и гуманным.

К интеллектуальным факторам становления современной европейской толерантности следует добавить концепцию «естественного права», сформировавшуюся еще в античном стоицизме, но обретшую свою адекватную форму благодаря рационализму Р. Декарта и Т. Гоббса. Сформулировать ее можно достаточно просто: если все люди рождаются с одинаковыми умственными способностями, а разум является сущностью человека, то все разумные люди от рождения обладают равными правами.

Как об этом писал сам Т. Гоббс в своем знаменитом «Левиафане»: «Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей, ибо, хотя мы наблюдаем иногда, что один человек физически сильнее или умнее другого […] разница между ними не настолько велика, чтобы один человек, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, на которое другой не мог бы претендовать с таким же правом» ^{[6, c. 149]}. Фактически концепция естественных прав сперва обусловила переход европейских стран от абсолютной монархии к монархии конституционной (если все равны, закон для всех един), а затем и к демократии.

Более того, на наш взгляд данная концепция стала еще одной из основ современной европейской толерантности, ведь если все равны, то никаких отклонений не существует, есть лишь различные проявления индивидуальности. Для представителей классического рационализма существовали «фигуры исключения», т.е. те, чье мышление не считалось в полной мере рациональным (женщины, дети, «дикари») либо у кого исключалось само его наличие («безумцы»). В силу этой причине указанные группы не обладали равными правами и возможностями. Однако постепенное развитие идеи равенства привело к формированию устойчивого мнения, согласно которому, определять какого-либо индивида или группу исключением, значит подвергать их недопустимому в цивилизованном обществе репрессивному воздействию.

Но демократия не была бы возможной без включения в правовое поле женщин. Именно в XIX в., вследствие интенсивного развития машинного производства, начинает широко использоваться женский труд. В XX в. тенденция эмансипации усиливается благодаря двум Мировым войнам, в ходе которых женщины были вынуждены осваивать традиционно мужские профессии ^{[1, с. 135]}.

Данное смешение мужских и женских ролей, расширение возможностей пластической хирургии и медицины в целом, а также появление доступной женской контрацепции обусловили, произошедшую примерно на рубеже XX-XXI вв. «семейную революцию», фактически уничтожившую традиционную семью, узаконившую однополые браки и права детей, т.е. в значительной мере трансформировавшую сами основы социальной реальности.

В результате совокупного взаимодействия описанных выше интеллектуальных, экономических и социальных феноменов и процессов сформировался мир тотальной толерантности и свободы, который был определен Ж. Бодрийяром как мир «после оргии»: «Оргия – это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере. Освобождения политического и сексуального, освобождения сил производительных и разрушительных, освобождения женщины и ребенка, освобождения бессознательных импульсов, освобождения искусства» ^{[3, c. 8]}.

Подводя итоги проведенного исследования, необходимо сформулировать следующие выводы: 1) Становление современной европейской толерантности имеет сложную, начавшуюся еще в XIX в. историю, опирающуюся на ряд оснований. 2) Наиболее значимыми представляются интеллектуальные основания, включающие учения Ф. Ницше, К. Маркса и З. Фрейда, а также направление англо-американского прагматизма. 3) Деструктивная роль данных мыслителей заключалась либо в отрицании религии и ее ценностей, либо в придании ей служебного характера, т.е. в рассмотрении ее в аспекте полезности; конструктивная роль заключалась в формировании новых представлений о человеке и культуре. 4) Еще одним интеллектуальным основанием явилась концепция «естественных прав», к XIX в. уже ставшая органичной частью европейской культуры. 5) Среди экономических и социальных факторов следует выделить развитие массового производства, порожденную им интенсификацию миграции сельского населения в города и формирование пролетариата с соответствующей ему культурой.