A.S.Famintsyn and the intellectual environment of St. Petersburg in the second half of the XIX century: influences and ideas

Timoshenko Alisa Anatol'evna PhD in Art History Senior Researcher, FGBNIU "Russian Institute of Art History" 190000, Russia, Leningradskaya oblast', g. Saint Petersburg, ul. Isaakievskaya Ploshchad', 5, of. 47 alisatimos@gmail.com

Научная деятельность Александра Сергеевича Фаминцына (1841-1896) в конце XIX века, в его фундаментальных трудах «Божества древних славян» (1884), «Скоморохи на Руси» (1889), «Гусли ‑ русский народный инструмент» (1890), «Домра и сродные ей музыкальные инструменты русского народа» (1891) ‑ положила начало отечественному этноинструментоведению, став стимулом к появлению множества работ об этнических музыкальных инструментах и истории музыкальной инструментальной культуры (Н.В.Лысенко, Н.И.Привалова, В.В.Андреева, Н.Ф.Финдейзена и др.) ^{[7, с. 27],[3, c. 226-227]}. Сегодня его научное наследие признано не только этномузыковедами, инструментоведами, но и представителями иных гуманитарных дисциплин ^{[17, с.29],[4, с. 345-360],[13, с.33]}. Задача предлагаемой статьи – понять, в какой интеллектуальной среде формировался Фаминцын-ученый, какие научные идеи и веяния своего времени находили в нем отклик, как состояние отечественной науки в целом отразилось в его работах. Предалагаемый ракурс исследования обусловлен необходимостью понимания методологических основ инструментоведческих исследований А.С.Фаминцына, которые многими исследователями (в числе которых И.В.Мациевский, М.И.Имханицкий, Р.Б.Галайская и др.) рассматриваются в качестве начал отечественного этноинструментоведения как самостоятельной науки. Актуальность предложенной проблематики в контексте изучения истории отечественной органологии очевидна.

Фаминцын был высоко эрудированным человеком в разных областях ‑ разбирался в естественных науках, поскольку окончил по этим дисциплинам университет, имел широкие познания в филологии, истории, этнографии, и все его поздние работы свидетельствуют об этом знании, выделяя его из современников ‑ музыкальных критиков и исследователей, ‑ и предвосхищая парадигматику музыкальной науки ХХ века. Предпринятая в настоящей статье попытка восстановить круг интеллектуального общения Фаминцына, позволяет отчасти восстановить процесс формирования его как ученого, его идей и методов, хотя, как оказалось выстроить сколько-нибудь полную научную биографию А. С. Фаминцына ‑ довольно сложная задача, если иметь ввиду критерии классической биографики ^{[10, с.37]}. О нем практически не сохранилось упоминаний в опубликованной литературе ‑ в эпистолярии, мемуарах современников, хронике. Его переписка, хранящаяся в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге, носит сугубо деловой характер, сам он не оставил никаких записок, дневников, мемуаров, в котором бы проступали черты его характера, пристрастий, вкусов. По всей видимости он был необщительным, а возможно, просто робким человеком, но очень увлеченным своими идеями, сосредоточенным, целеустремленным, принципиальным, способным на нелицеприятные высказывания и критику. Сложно понять, были ли у него близкие друзья, кроме брата Андрея Сергеевича, о чем речь пойдет далее. Скорее следует говорить о единомышленниках, а в их числе такие выдающиеся фигуры музыкальной культуры XIX века, как Г. А. Ларош, А. Н. Серов, Н. В. Лысенко. В содружестве с Серовым и Лысенко, начиная с 1870-х годов, Фаминцын приступает к системному изучению песенной культуры славян, полагая начало своим музыкально-славистическим исследованиям ^[16]. В 1876 г. А. С. Фаминцын выпустил сборник «Баян», включавший 150 песен славянских народов – русские, украинские, белорусские, польские, чешские (второе издание вышло в соавторстве с Г. А. Дольдом в 1885 г.).

Насколько идеи ученого были синхронны своему времени, или были анахроничны, или опережали свое время ‑ все это автор пытался определить, анализируя основные положения, идеи, методологию его теоретических трудов, представляющих несомненный интерес в контексте изучения истории отечественной музыкальной науки.

Интеллектуальный строй, круг интересов, содержательное наполнение личности формируется задолго до поры юности, периода поступления в университет – в кругу семьи, затем – в гимназии. И пример А. С. Фаминцына ‑ довольно красноречив. Получив дворянское домашнее воспитание и начальное образование под руководством гувернер-швейцарца, которое заключалось в свободном владении немецким и французским языками, уроках музыки и других обязательных предметах, Александр Сергеевич Фаминцын стал воспитанником Третьей гимназии ‑ одного из самых престижных и старинных учебных заведений Петербурга, куда родители А. С. переезжают в 1847 г. из Калужской губернии специально для того, чтобы их сыновья ‑ Андрей, Сергей и Александр ‑ имели возможность получить серьезное образование. Третья Гимназия основана 1823 г. на базе губернской гимназии и Учительского института, с момента открытия состояла под общим ведением Университетского правления и готовила кадры для Учительского института и Университета. Находилась на Гагаринской улице, дом 23 (ныне Соляной пер., дом 12 ‑ Гимназия №181) ^[15]. А. С. Фаминцын, как свидетельствует сохранившийся его Аттестат зрелости, выданный по окончании гимназии 7 июня 1858 г. (РНБ Ф 805 Оп.№1 Ед.хр. №1), обучался в гимназии в 1852-1858 гг.

Третья гимназия отличалась направленностью на изучение гуманитарных дисциплин и готовила кадры для Учительского института и Университета. О гимназии сохранилось множество воспоминаний ее воспитанников на протяжении более чем столетнего ее существования ‑ известных деятелей искусства, ученых, военных, государственных деятелей, среди которых Д. И. Писарев, Д. С. Мережковский, ученые Анд. С. Фаминцын, К. К. Сент-Илер, В. А. Оппель, П. В. Струве и др.^[15]. В числе выпускников гимназии значился и профессор Санкт-Петербургской консерватории Н. И. Заремба, с которым А. С. Фаминцына сведут профессиональные пути в период преподавания в консерватории.

В момент учебы братьев Фаминцыных директором гимназии был выдающийся педагог Федор Иванович Буссе (1794-1859), автор многочисленных учебников и пособий по математике. Обучение в гимназии было на очень высоком уровне. До 1852 г. здесь существовало право учащихся начиная с IV класса определяться в своих дальнейших занятиях по трем направлениям ‑ математике, филологии, законоведению. Как сообщает историограф и руководитель гимназии в 1920-е гг. Николай Алексеевич Соколов: «Желающие продолжать учение в университетах обязаны были приобрести знание латинского языка, к какому бы факультету ни приготовлялись, а для первого отделения философского факультета, сверх латинского, должно основательно обучиться и греческому; воспитанники же, намеревающиеся вступить прямо в военную или гражданскую службу, вместо древних языков, занимаются: желающие определиться в службу военную – математикой, а в службу гражданскую—русским законоведением» ^[15].

Воспоминания о годах, проведенных в гимназии известного педагога Л. Н. Модзалевского, относятся к периоду учебы братьев Фаминцыных и отражают атмосферу, царившую в ней ^[8]: «В 1848 году я поступил в одну из лучших петербургских гимназий (3-ю) ‑ сперва приходящим учеником, но скоро вступил в пансион, стеной отделивший меня от всего остального мира. Я был даже рад этому, ибо мне нечего было терять: ни свободы, ни привязанности к воспитателям. По целым месяцам засиживался я в гимназии, не выходя за ее стены, так как за мной никто не приходил по праздникам, а без провожатого выходить было запрещено до 4-го (среднего) класса. Тут тесно свыкся я с кружком товарищей, заменившим мне и родную семью, и весь мир; тут, в продолжение 7-ми долгих лет, я научился ценить товарищество, искать дружбы и свято хранить ее. Здесь, среди сверстников, я мог найти кого любить, с кем делить свои мысли. Эгоизму, сухости, своенравию и тоскливой сосредоточенности, которые начали было зарождаться во мне, нельзя было развиваться далее в этой веселой семье товарищей, у которых все было общее: и труды, и шалости, и гроши, и лакомства. Воспитанием нашим в гимназии никто хорошенько не занимался. <…>. Директор наш (Ф. И. Буссе), в молодости ученик Фелленберга, человек уже устаревший и слабый, но добрый, усердно распекал нас, но влияния не имел. Мы не боялись его, смеялись над ним, однако, любили. Он появлялся среди нас редко, оффициально, когда надо было кого нибудь побранить, и не всех воспитанников знал по фамилии. Встретившись с ним где нибудь в корридоре в запрещенное время, мы спасались от него бегством в его же глазах. Нам казалось, что он все хочет напугать, настращать нас, но никак не может. Вообще нравственной связи между нами и воспитателями не было; мы признавали их грозную силу, но не авторитет.

Наша гимназия была филологическая, и главным образовательным средством должны были служить древние языки. Преподавание древних языков производилось гораздо усиленнее, нежели в нынешних гимназиях. Достаточно сказать, что в старших классах, напр., кроме греческих классиков, читались также в оригиналах и творения отцов церкви, преимущественно IV века по P. X., а число учебных часов по каждому из древних языков доходило до 7 и 8 в неделю. Особенное внимание обращалось на курсорное чтение; читали много и приобретали не только действительное, реальное знакомство с авторами, но и вкус к их чтению»^[8]. В 1848 году программа обучения в гимназии была полностью утверждена как преимущественно филологического направления, изучение древних языков – латыни и греческого – в ней велось вплоть до 1918 года, и многие ее выпускники стали впоследствии преподавателями словесности, профессорами университетов, известными учеными, писателями.

Понятие курсорного чтения, упомянутого Л. Н. Модзалевским, заимствовано из английской методической литературы (букв. сursory ‑ беглый, поверхностный) и предполагало, в противоположность аналитическому типу чтения, целостный охват содержания без проникновения в детали, опирающийся на интуитивно-непосредственное понимание и истолкование. Присутствующий в работах Фаминцына особый метод работы с текстами ‑ летописными, художественными, документами, ‑ его способность видеть за артефактом факт исторический, вообще взгляд на культуру через многослойные фильтры исторических слоев и напластований ‑ вероятно, вероятно сложился в результате именно из опыта гимназического чтения древних текстов, обращения с ними как с документами, хранящими определенную информацию о реальности ушедших эпох. Именно отсюда начинается его склонность к тому методу прочтения, что позднее получило в ХХ веке название «филологической герменевтики», исследующей художественные тексты в контексте исторической эпохи. Как указывает Г. И. Богин, методология чтения и интерпретации вербальных текстов позволяет выстраивать методики «прочтения» всех остальных текстов и «квазитекстов» ^[1], к чему и стремился Фаминцын в анализе так же и текстов музыкальных.

Следует отметить, что Фаминцын держит связь с филологией на протяжении всего своего творческого и научного пути. Он внимательно следит за развитием литературоведения в России и Европе, общается с историками и филологами, преподавателями университетов Москвы и Санкт-Петербурга. В числе его корреспондентов в разные годы крупнейший литературовед, этнограф, академик Петербургской Академии наук, вице-президент АН, автор «Истории славянских литератур» (1974-1881) Александр Николаевич Пыпин (1833-1904), филолог, археолог, заслуженный профессор, декан историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета, основоположник латинской эпиграфики в России Иван Васильевич Помяловский (1945-1906) и др.. Фаминцын следит за всеми значительными новинками русской филологии, его работы «Божества древних славян» и «Скоморохи на Руси» выросли на почве идей и материалов работ Ф. И. Буслаева, Н. С. Тихонравова, А. Н. Веселовского. Трудно сказать, был ли знаком Фаминцын с А. Н. Веселовским, но, можно предположить что да, поскольку Веселовский был в личном общении с А. Н. Серовым, и, судя по всему, был знаком по университетской среде с братом Александра Сергеевича, профессором университета Андреем Сергеевичем Фаминцыным. Во всяком случае значимость трудов А. Н. Весловского как в методологическом, так и фактологическом плане для исследований А.С.Фаминцына очевидна. В целом можно говорить о формировании методологии исследований ученого на основе филологических методов, принятых в современной ему науке.

Обретенной в гимназические годы особенностью Фаминцына читать и понимать текст как источник информации о реалиях и представлениях ушедших эпох обусловлена и методология работ «Божества древних славян» и «Скоморохи на Руси», где объектом исследовательского внимания становятся былины, песенное творчество, литературные тексты Древней Руси. В ситуации объективно-позитивистского тренда науки второй половины XIX века, признающего только значимость документа как источника факта и аргумента, этот подход отличал исследования Фаминцына и предвосхищал герменевтические установки науки ХХ века.

Анализируя историю изучения западной научной школой культуры менестрелей, М. А. Сапонов пишет: «Европоцентрическая историческая наука XIX века, ограничившаяся изучением мыслей и событий из жизни только привилегированных слоев общества, оказала свое артистократизирующее влияние на проблематику истории культуры. В музыкальной историографии народная культура так же продолжала оставаться на периферии специальных музыковедческих интересов» ^{[12, c. 13]}. Благодаря появлению работы о древнерусской инструментальной культуре скоморохов Фаминцына, русская музыкальная наука оказалась в более выгодном положении, шагнув на несколько десятилетий вперед. В определенной степени Фаминцын следовал призыву выдающегося ученого филолога А. Н. Веселовского о том, что «историческая работа совершается внизу», т.е. в среде народной культуры, которую необходимо начать изучать. Труды Веселовского Фаминцын очень хорошо знал, цитировал, использовал материалы, их научные позиции в наиболее важных моментах были близки. Обращение Фаминцына к пласту скоморошеской культуры с его представителями ‑ безымянными творцами-музыкантами, танцорами, мимами, медведчиками, бахарями ‑ отвечало тенденциям современной отечественной гуманитарной науки, принципы которой были сформулированы в лекциях А. Н. Веселовского. В 1870 г. в своей Вступительной лекции в курс истории всеобщей литературы, прочитанной в Императорском Санкт-Петербургском университете 5-го октября 1870 г. и названной впоследствии «О методе и задачах истории литературы как науки» Веселовский выдвинул в противовес господствовавшей в литературоведении «теории героев» иную позицию: «Другие риторические уловки приноровлены к тому, чтобы усилить это искусственное впечатление: к великому человеку сходятся, в нем резюмируются все пути развития, от него расходятся все влияния […] Но современная наука позволила себе заглянуть в те массы, которые до сих пор стояли позади их, лишенные голоса; она заметила в них жизнь, движение, неприметное простому глазу, как все совершающееся в слишком обширных размерах пространства и времени; тайных пружин исторического процесса следовало бы искать здесь, и вместе с понижением материального уровня исторических изысканий центр тяжести был перенесен в народную жизнь » ^{[2, c.34]}. Это было очень ново для того времени и Фаминцын вслед за Веселовским прибегает к текстам былин и словесному фольклору как к материалу в выстраивании утраченных фрагментов истории музыкальной культуры. Этот подход стал новаторским для отечественной музыкальной науки и определил методологические установки этноинструментоведения с самого его начала. Во второй половине XIX в. этот подход не был знаком западной науке. Как указывает М. А. Сапонов, «Аристократизированная историография не считала этнологические данные историческим материалом вообще (курсив мой ‑ А.Т.), а под движением истории подразумевала «прогресс» в его линейном, вульгарно-эволюционистском понимании» ^{[12, с.13]}. На фоне этих размышлений труд Фаминцына предваряет скорее методологию медиевистических исследований ХХ в., поскольку основные выводы о музыкальной культуре скоморохов ‑ инструментарии, искусстве игры, образном мире скоморошьей музыки и игры ‑ Фаминцын черпает именно из этнологических данных ‑ словесности былин, песен и сказаний, и лишь область социологии искусства скоморохов лежит в поле исторических летописей, документов, иных исторических и юридических документов. Эта работа ‑ своего рода реконструкция культурного пласта по данным художественных текстов больше, чем по документальным источникам. Ее роль в формировании научной парадигмы отечественной науки, особенно этноорганологии невозможно переоценить.

Нужно отметить, что этой способностью Фаминцына работать с древними источниками ‑ как с документами, так и с литературными текстами ‑ их интерпретировать и извлекать из них научные выводы, ‑ пользовались многие авторы, даже те, которые подвергали эти работы критике. Как отмечает Н. А. Добронравин, в советский период в статьях, посвященных славянской и балтийской мифологии, довольно часто встречались цитаты из «Божеств древних славян» «…на эту книгу нередко ссылались как «на источник цитат из других сочинений. Например, Б. А. Рыбаков использует приведенные Фаминцыным переводы отрывков из “Жития святого Отгона” Герборда, “Славянской хроники” Прокоша и др.» ^{[4, с.357]}. Академик Б. А. Рыбаков, подвергавший критике этот труд за отсутствие темы Рода, тем не менее отмечал, что А. С. Фаминцын задолго до Д.Фрезера « сопоставил славянские обряды с мифом о Деметре и Персефоне» [Там же]. Такая способность А. С. Фаминцына видеть общность сюжетов в мифологии была натренирована годами чтения в гимназии древних текстов, а так же влиянием сравнительного метода мифологической и литературоведческих школ. Еще будучи в Германии студентом Лейпцигской консерватории, Фаминцын знакомится с идеями немецкой школы сравнительной мифологии. Ее основателем и лидером был Макс Мюллер ‑ религиовед, индоевропеист, автор знаменитого труда «Сравнительная мифология» (1856), положившего начало этой науке. На русском языке этот труд был издан в 1863 г.. М.Мюллер писал: «Наука сравнительной мифологии скоро займет в ряду наук не менее важное место, как и сравнительная филология» ^{[9, c. 67]}. И далее: «Мифология — не что иное, как особая речь, древнейшая оболочка языка» ^{[9, c. 121]}. К началу 1880-х гг. Фаминцын является членом этнографического отдела Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете ‑ и это тоже является основой формирования его системного взгляда на музыкальную культуру. Однако к моменту выхода книги Фаминцына мифологическая теория воспринималась уже как устаревшая: «В 1880-х гг. Фаминцын, даже с учетом сделанных им оговорок в отношении былин и сказок, выглядел как «последний из могикан» почти вытесненной из научного обихода мифологической школы» ^{[4, c.355]}. Вообще труд «Божества древних славян» был довольно прохладно принят в научной среде ‑ автора обвиняли в компилятивности, чрезмерной вольности сопоставлений мифологем ^[11]. Тем не мене в русской музыкальной этнологии это был первый труд, в котором мифологические представления славян осмыслены как основа певческой культуры, необходимая для понимания, как сообщал сам автор, смысла некоторых потерявших для человека европейской культуры значение слов, восклицаний, имен. Тем не менее, уже в конце XIX в., с появлением фундаментального труда Дж. Фрезера «Золотая ветвь» (1890), интерес к мифологии вновь начинает возрождаться, а в свете развития антропологии ХХ века «анахроничный» труд Фаминцына обретает актуальность.

Славяноведение, начало которому в России было положено в конце XVIII в., ко второй половине XIX в. уже оформилось в самостоятельную науку, в основном, касающуюуся филологии и этнографии. А. С. Фаминцын, восприняв основные идеи и достижения литературного славяноведения ‑ ученый обращался к трудам основоположника мифологической школы в России Ф. И. Буслаева, а так же работавших в русле исследований мифологии древних славян филологов и этнографов А. Н. Афанасьева, А. А. Потебни, И. П. Сахарова ‑ полагает начало славяноведению музыкальному сразу в двух его сферах ‑ вокальной, певческой и инструментальной, органологической.

Предположить, в каком окружении проходила повседневная жизнь А. С. Фаминцына позволяют и немногочисленные факты его личной биографии. Известно, что во второй половине семидесятых годов и плоть до своей кончины в 1896 г. он живет в семье своего брата, выдающегося русского ученого Андрея Сергеевича Фаминцына (1835-1918) по адресу 8-я линия Васильевского острова, дом 17. Андрей Сергеевич Фаминцын ‑ основатель экспериментальной физиологии растений в России и Института физиологии растений Российской академии наук, ‑ оставил значительный след в русской науке, открыв явление фотосинтеза у растений ^[6]. Золотыми буквами вписано его имя и в истории Санкт-Петербургского университета – А. С. Фаминцын ‑ организатор первой в России университетской кафедры физиологии растений и автор первого отечественного учебника по этому предмету, он посвятил несколько десятилетий преподаванию на кафедре естественно-научного факультета Университета, был известен как демократически настроенный профессор, неоднократно шедший на конфликт с властями, отстаивая интересы профессорского состава и студентов Университета.

Известно, что братья Фаминцыны поддерживали дружескую семейную связь на протяжении всей жизни. Интересно, что сходство обнаруживается и в рисунке их жизненного пути. Оба брата в разные годы окончили естественное отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, продолжив обучение в Германии. Андрей Сергеевич, вернувшись в Санкт-Петербург в 1861 г., начал читать лекции в Петербургском университете, в дальнейшем получив степень магистра, а в 1867 г. ‑ доктора. Александр Сергеевич, оказавшись в Лейпциге, поступил в консерваторию, окончил ее (1864), и, вернувшись в Петербург, в скором времени (1865) становится профессором кафедры истории и эстетики музыки открытой к этому времени Санкт-Петербургской консерватории. Известно, что он сменил на этой должности выдающегося виолончелиста, педагога и музыкального деятеля Карла Юльевича Давыдова (1838-1889), посвятившего себя исполнительской и преподавательской деятельности в классе виолончели ^[14]. Оба они нашли себя именно в науке ‑ только Андрей Сергеевич нашел это путь практически безошибочно, Александр Сергеевич ‑ к концу жизненного пути, издав в последние семь лет все свои знаменитые научные труды. По причине своих научных взглядов, а Александр Сергеевич ‑ еще и своих художественных вкусов и критических воззрений ‑ оба брата оказались в «немилости» на многие десятилетия у советской власти. Незаслуженно забытым, благодаря «стараниям» своего же ученика А. К. Тимирязева оказался Андрей Сергеевич ‑ причиной стала ложнопредставленная Тимирязевым «антидарвинисткая» позиция ученого ^{[4, с.346]}, Александра Сергеевича же клеймили как антагониста и врага прогрессивных композиторов-кучкистов.

Круг общения Андрея Сергеевича был довольно широк. И вполне возможно, что с этим кругом общения Андрея Сергеевича, так или иначе соприкасался, был знаком и Александр Сергеевич. Андрей Сергеевич довольно близко общался с такими выдающимися учеными, деятелями русской науки, как И. М. Сеченов, И. П. Павлов, И. И. Мечников, А. О. и В. О. Ковалевские, А. Н. Бекетов, Д. И. Менделеев, A. M. Бутлеров, B. В. Докучаев, П. А. Костычев и многие другие ^[6]. В этом же круге позднее появится выдающийся ученый В.И.Вернадский. Все передовое научное окружение ‑ мощная по своему новаторскому импульсу интеллектуальная среда ‑ по-своему стимулировали Фаминцына искать и в своей области исследований новые пути, методы, незаполненные лакуны.

Являясь основоположником отечественного этноинструментоведения как самостоятельной науки, А. С. Фаминцын в своей научной деятельности, научном мышлении отразил многие тенденции современной ему науки в самом широком ее понимании. Интеллектуальная среда, которая формировала А.С.Фаминцына в разные периоды жизни, была очень разностронней, и это дало столь серьезный научный результат. Фаминцын-ученый, будучи "первопроходцем", заимствовал методологию из смежных гуманитарных дисциплин - филологии, религиоведения, истории - и это определило индивидуальный профиль отечественного инструментоведения, в котором получили развитие сравнительные исследования, изучение древнерусской инструментальной культуры (Н.И.Привалов, Н.Ф.Финдейзен), и, в конечном счете оказало глубокое влияние на музыкально-художественную культуру рубежа XIX-XX вв.