Translate this page:
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Library
Your profile

Back to contents

Litera
Reference:

Translation of the poem “Le parfum impérissable” by Leconte de Lisle as an intra-Acmeist dialogue

Ustinovskaya Alena Aleksandrovna

PhD in Philology

Associate Professor, Department of Foreign Languages and Intercultural Communication, Moscow State University of Humanities and Economics

109153, Russia, Moscow, Privolnaya str., 27-2, sq. 135

alyonau1@yandex.ru
Other publications by this author
 

 

DOI:

10.25136/2409-8698.2021.3.35092

Received:

16-02-2021


Published:

23-02-2021


Abstract: The subject of this research is the translations of the Russian poets conducted within the framework of various literary and translation paradigms. Translations of the poem by Leconte de Lisle "Le parfum impérissable" made by I. F. Annensky, N. S. Gumilyov and M. L. Lozinsky (the latter two feature cross corrections). The three translators admired the work of de Lisle; Annensky and Gumilyov borrowed the key images from the poetry of the French author in their original works. Research methodology employs comparative analysis of the original texts and translations, with the elements of hermeneutical and component analysis of the text. The main conclusions consists in determination of the conceptual difference between the creative translation paradigms of the early XX century and such in the context of the publisher “The World Literature”. The translation by I. F. Annensky conducted in 1904 presents liberal and symbolic interpretation of the original: the poet places emphasis on the symbol of the never-dying flavor of eternal love, enclosed in the heart as in a vessel. Translations by N. S. Gumilyov and M. L. Lozinsky are notable by adhering to the original form of the sonnet and conveyance of a broad cultural context: the oriental flavor and image of the aroma-genie-spirit of love enclosed in the heart-vessel described by de Lisle. Most accurate translation of the cultural context was carried out by M. L. Lozinsky, whose version is recognized as final in the manuscript revisions of Leconte de Lisle’s texts.


Keywords:

translation, Leconte de Lisle, Annensky, Gumilev, Lozinsky, symbol, the Acmeism, Lalla Rook, oriental flavor, world literature


Стихотворение Леконта де Лиля “Le parfum impérissable” («Неумирающий/негибнущий аромат») посвящено образу аромата, который невозможно уничтожить, и этот аромат сравнивается с неиссякаемой, вечной любовью к женщине. Центральным образом текста является образ «розы Лагора, цветка солнца» - в сонете упоминается один культурно значимый топоним, позволяющий провести генеалогию образа и встроить текст Леконта де Лиля в контекст мировой культуры. «Розой Лагора» (“la rose de Lahore”) иносказательно называлась красавица Лалла Рук – так, в 1846 году балетмейстером Перро был поставлен балет «Лалла Рук, или роза Лагора» на музыку Пуньи [15]. Легенда о Лалле Рук была воспринята русской культурой: романтическую поэму Томаса Мура «Лалла Рук» переводил В.А. Жуковский, впоследствии написавший по ее мотивам оригинальное стихотворение, в котором образ красавицы связывается образом розы: «Видел я: торжествовали / Праздник розы и весны / И пришелицу встречали / Из далекой стороны» [9, с. 359]. По сюжету оригинальной поэмы Мура, прекрасная дочь царя была обещана в жены принцу, которого она никогда не видела, но полюбила поэта Фераморса. Входя в чертоги своего нареченного, Лалла Рук узнает, что ее возлюбленный Фераморс – и есть тот принц, которому она обещана [19]. Стихотворение Жуковского «Лалла Рук» запечатлевает момент, когда Лалла входит в замок жениха.

Образ Лаллы Рук был также важен для А.С. Пушкина, который через французский перевод Мура воспринял формулу «Иных уж нет, а те далече» [12, с. 218], а также взял из стихотворения Жуковского «Лалла Рук» строку «гений чистой красоты», использованную им в стихотворении «Я помню чудное мгновенье…» [12, с. 219].

Леконт де Лиль написал стихотворение об аромате в 1866 году и, безусловно, был знаком как с контекстом поэмы Мура, так и с балетом по мотивам поэмы. В его сонете «роза Лагора» - символ и неувядающего аромата, и сильной любви, переживающей любые препятствия. Поэт делает образ амбивалентным – это и роза как таковая, и прекрасная девушка, любовь к которой является бессмертной, при этом упоминание Лагора встраивает переживания лирического героя в обширный культурный и литературный контекст.

Русские поэты и переводчики высоко ценили творчество де Лиля и часто обращались к переводам его произведений – в частности, стихотворение “Le parfum impérissable” переводили Иннокентий Анненский, Николай Гумилев и Михаил Лозинский. Перевод Анненского был опубликован в 1904 году в составе сборника переводов «Парнасцы и проклятые», переводы Н.С. Гумилева и М.Л. Лозинского осуществлялись в 1919 году в рамках работы в издательстве «Всемирная литература».

Переводы И.Ф. Анненского, который высоко ценил творчество Леконта де Лиля, не отличались буквализмом: «И. Анненский воспроизводил оригиналы тем же методом, каким его любимые французские поэты, импрессионисты и символисты (да, впрочем, и он сам), воспроизводили действительность» [18, с. 38].

Созданное в новом государстве издательство «Всемирная литература» декларировало принципиально иной, научно обоснованный подход к переводу – тексты подвергались литературоведческому анализу, рассматривался контекст написания и смысловые связи, и перевод стремился к максимальному соответствию оригиналу [11, с.165]. Н.С. Гумилев выступал одним из главных теоретиков такого подхода к переводу стихотворений – в своем докладе 1918 года, впоследствии преобразованном в статью, он утверждал, что в переводе поэтических произведений необходимо сохранять: «1) число строк, 2) метр и размер, 3) чередованье рифм, 4) характер enjambement, 5) характер рифм, 6) характер словаря, 7) тип сравнений, 8) особые приемы, 9) переходы тона» [7]. Он сам много переводил и редактировал, а также принимал участие в отборе социально и культурно значимых произведений.

Новый подход к переводу порождает принципиально новый перевод текста, значительно отличающийся от перевода Анненского. Интересным представляется сопоставление оригинала с двумя переводами разных авторов, выполненными с разницей в 15 лет, а также сравнение перевода Гумилева с переводом Лозинского, который синхронно с Гумилевым работал над текстом.

В рамках работы над переводами Гумилев часто показывал пример реализации декларированных им принципов перевода стихотворений – выполненный им параллельно с Лозинским перевод подвергался обоюдной редактуре [17, с. 666], и в коллекции Лукницкого приводимый выше текст Гумилева написан Гумилевым от руки с припиской «редактировал М. Лозинский», затем перечеркнут крест-накрест, а далее представлен текст, написанный уже рукой Лозинского. Вероятно, Н.С. Гумилев сам выбрал в качестве окончательного текста для публикации вариант Лозинского – в этом переводе соответствие оригиналу прослеживается более последовательно.

Примечателен также тот факт, что из восьми стихотворений де Лиля, переведенных Н.С. Гумилевым в 1919 году, только «Неумирающий аромат» подвергнут такой кардинальной правке – в остальных стихотворениях Лозинский также принимал участие в редактуре, однако ни в одном случае в машинописных копиях не было вписано от руки принципиально иного варианта. Вероятно, за этими исправлениями стоит напряженная дискуссия о принципах перевода и смысле оригинального текста.

Сопоставим оригинал и три перевода в таблице. Перевод Н.С. Гумилева впервые опубликован в [6, с. 435], там же в примечаниях приводится вариант Лозинского [17, с. 666].

Оригинальный текст [2, с. 70-71].

Перевод И.Ф. Анненского [5, с. 211 – 212]

Quand la fleur du soleil, la rose de Lahor,

De son âme odorante a rempli goutte à goutte,

La fiole d'argile ou de cristal ou d'or,

Sur le sable qui brûle on peut l'épandre toute.

Les fleuves et la mer inonderaient en vain

Ce sanctuaire étroit qui la tint enfermée,

Il garde en se brisant son arôme divin

Et sa poussière heureuse en reste parfumée.

Puisque par la blessure ouverte de mon coeur

Tu t'écoules de même, ô céleste liqueur,

Inexprimable amour qui m'enflammais pour elle!

Qu'il lui soit pardonné que mon mal soit béni!

Par de là l'heure humaine et le temps infini

Mon coeur est embaumé d'une odeur immortelle!

Если на розу полей

Солнце Лагора сияло,

Душу ее перелей

В узкое горло фиала.

Глину ль насытит бальзам

Или обвеет хрусталь,

С влагой божественной нам

Больше расстаться не жаль:

Пусть, орошая утес,

Жаркий песок она поит,

Розой оставленных слез

Море потом не отмоет.

Если ж фиалу в кусках

Выпадет жребий лежать,

Будет, блаженствуя, прах

Розой Лагора дышать.

Сердце мое как фиал,

Не пощаженный судьбою,

Пусть он недолго дышал,

Дивная влага, тобою;

Той, перед кем пламенел

Чистый светильник любви,

Благословляя удел,

Муки простил я свои.

Сердцу любви не дано, —

Но, и меж атомов атом,

Будет бессмертно оно

Нежным твоим ароматом.

Перевод Н.С. Гумилева

Перевод М.Л. Лозинского

Коль роза дивная – Лагор ее приют –

Наполнила своей душою благовонной

Кристальный, глиняный иль золотой сосуд,

Ты можешь вылить все на камень раскаленный.

И реки и моря напрасно оросят

Святилища, ее сокрывшего, извивы:

И, разбиваясь, он хранит свой аромат,

Благоуханья полн и прах его счастливый.

Пусть из груди моей, в которой скрылся нож,

Божественным вином и ты теперь течешь,

Любовь чудесная, заполненная ею!

За гранью времени останется оно,

То сердце запахом немеркнущим полно,

Я боль благословил и проклинать не смею!

Когда пахучую по капле восприял

Любимицу лучей, Лагорской розы душу

Хрустальный, глиняный иль золотой фиал,

Возьми его, пролей на жаждущую сушу.

И реки, и моря напрасно наводнят

Сей драгоценный храм, ее таивший пленной.

Разбитый, он хранит все тот же аромат,

Все тем же запахом обвеян прах блаженный.

И если источать мне также суждено

Из темных сердца ран священное вино,

Тебя, моей любви, старинное посланье, -

Я ей прощаю все. Благословен мой стон.

Над жизнью дольною, над бездною времен

Я в сердце вечное храню благоуханье.

И.Ф. Анненский не сохранил использованную в оригинале форму сонета – в его интерпретации текст состоит из семи четверостиший. Также у него изменен коммуникативный регистр: в отличие от автора оригинального текста, который не обращается к читателю, а просто описывает устойчивость аромата в первых двух строфах, переводчик формирует императивный дискурс: «перелей», «пусть … она поит». В тексте как бы приказывается перелить аромат розы в фиал, а затем разбить его. В оригинале долженствование отсутствует – флакон с ароматом розы «можно» разлить на раскаленный песок. Аромат так устойчив, что ни река, ни море не смоют его, и «счастливый прах» флакона будет продолжать пахнуть розой. Анненскому удается передать образ «счастливого праха» и сохранить общий смысл метафоры Леконта де Лиля. Дух розы сравнивается с любовью, наполнившей сердце лирического героя – подобно флакону с духами, продолжающему хранить аромат, сердце продолжает хранить в себе любовь, даже если оно разбито. В последней строфе Анненский отходит от текста де Лиля – в словах его лирического героя звучит умаление своего разбитого сердца («меж атомов атом») и употреблена амбивалентная по смыслу фраза – мысль «сердцу любви не дано» можно прочесть как «моя любовь не является взаимной» (что и предполагалось в оригинале), а также как «мое сердце не может любить» (о чем в оригинале не упоминается). А.Е. Аникин указывает на сходство образа атома с философией Анаксагора [4, с. 25], Е.С. Островская указывает на влияние этого образа на последующее творчество Анненского: «встретившись в рамках перевода из Леконта де Лиля, образы «атома» и «аромата» становятся философской основой оригинального стихотворения «Еще лилии» [14, с. 28]. Следует отметить, что Анненский не сохраняет синтаксическую конструкцию концовки – у де Лиля построено условное предложение: «Поскольку открытая рана моего сердца истекает небесной жидкостью… пусть все мои страдания будут благословенны и простятся ей» - божественная любовь, испытываемая героем, становится условием прощения его жестокой возлюбленной. С учетом контекста «Лаллы Рук», этот образ отсылает к страданиям влюбленного поэта – девушка не смогла преступить волю родителей и все же согласилась выйти замуж за неизвестного принца, отвергнув горячо любимого ею, но незнатного стихотворца. В то же время история Лаллы Рук имеет счастливый конец: любовь оказалась взаимной, и в честь ее поэт написал чудесные стихотворения, составляющие основное содержание поэмы.

Образ Лагора, связывающего стихотворение Леконта де Лиля с восточной поэмой Мура, присутствует в стихах Н.С. Гумилева – в произведении «Змей» 1916 года змей говорит о похищаемых девушках: «Но еще ни одна не была / Во дворце моем пышном, в Лагоре: / Умирают в пути, и тела / Я бросаю в Каспийское море» [8, с. 278]. Сюжет «Змея» перекликается с сюжетом «Лаллы Рук»: змей, он же князь («в могучих объятьях моих / на торжественном княжеском ложе»), мечтает привести в свой прекрасный дворец невесту, но ее больше привлекает певец – «парень с белой пастушеской дудкой», которому змей завидует. В «Лалле Рук» принц выдает себя за поэта, чтобы завоевать настоящую любовь девушки, а не брать ее в жены по принуждению. Важность Лагора как культурно нагруженного топонима могла побудить Н.С. Гумилева к выбору именно этого стихотворения Леконта де Лиля для перевода – в рамках «Всемирной литературы» он сам отбирал корпус наиболее значимых текстов для последующего перевода.

В целом, переводы Н.С. Гумилева и М.Л. Лозинского сохраняют форму оригинала – это сонеты, сохраняющие ритм и стихотворный размер текста Леконта де Лиля. Оба автора перенесли в перевод образный строй оригинала – сердце героя сравнивается с сосудом духов, наполняющая сердце любовь – с бессмертным ароматом. Оба сохранили три варианта материала, из которых может быть сделан флакон, скрывающий аромат – хрусталь, глина, золото, оба переносят в текст образ «святилища / храма», также использованный в оригинале. Лозинскому удается передать мысль о том, что аромат был «заперт» во флаконе – «ее таивший пленной». Этот образ важен для контекста как отражение восточного колорита – аромат закрыт в сосуде, как джинн, а когда сосуд разбит, он вырывается оттуда на свободу. Образ джинна в европейской культуре был известен через посредство «Тысячи и одной ночи», структуру которой взял за основу Томас Мур в «Лалле Рук» - история любви Лаллы и Фераморса становится обрамлением для четырех вставных новелл – песен Фераморса, никак не связанных с его любовью к Лалле (таким же образом истории красавицы Шахерезады составляют основную часть корпуса сказок «Тысячи и одной ночи», а сам сюжет ее любви к шаху и желания избежать казни становится лишь обрамлением).

Существенное различие между вариантами Гумилева и Лозинского заключается в двух отрывках. В начале Лозинский, как и Анненский, использует императив – «возьми… пролей», в то время как Гумилев в переводе сохраняет вероятностную модальность «ты можешь». Во-вторых, различия присутствуют переводе двух последних терцетов – у Гумилева получается не вполне согласованное долженствование («Пусть из груди моей…ты течешь…, любовь небесная!»), в то время как у Лозинского представлена причинно-следственная конструкция оригинала («Если… мне … суждено…, я ей прощаю все»). При этом у де Лиля речь идет не о личном прощении, а о прощении от высших сил – «пусть будет прощено», «пусть будет благословенно». Разбившееся сердце, подобно разбитому флакону, выпускает из себя любовь на волю, как запертого джинна – и за это жестокой красавице прощается то, что она разбила сердце. У Гумилева возникает образ пронзившего сердце ножа, отсутствующий в оригинале – в его прочтении истекающая из груди любовь скорее тождественна текущей из раны крови, а не выпущенному на волю джинну.

Ни один из переводчиков не отразил в своем тексте образ, использованный автором в одиннадцатой строке – «невыразимая любовь, которая зажгла меня к ней!» (к девушке). Между тем, образ “inexprimable amour” параллелен “Le parfum impérissable” – образу, вынесенному в заголовок: в обоих случаях использованы отрицательные приставки in-/im- и суффикс -able. Этот параллелизм не только проводит последовательное сопоставление любви с ароматом, но устанавливает логическую связь: любовь зажгла «к ней», и далее «ей» все прощается. В варианте Гумилева «Любовь чудесная, заполненная ею» - концовка предложения, в котором употребляется только одно слово женского рода – «грудь», и, соответственно, имеется в виду «любовь чудесная, заполненная [грудью главного героя]». Возможно, эта логическая шероховатость была одной из причин перечеркивания текста. Однако и в варианте Лозинского связать образ любви с образом девушки не удалось – «Тебя, моей любви, старинное посланье, - / Я ей прощаю все» (прощаю любви все).

Переводы Н.С. Гумилева и М.Л. Лозинского оказываются, таким образом, значительно ближе к оригинальному тексту Леконта де Лиля – как нам представляется, в данном случае важен и фундаментальный подход к контексту, декларируемый «Всемирной литературой», и внимание к оригиналу, на котором особенно настаивал Н.С. Гумилев. Прочтение текста де Лиля И.Ф. Анненским как формально, так и содержательно значительно дальше от оригинала, чем переводы 1919 года.

Перевод стихотворения де Лиля был по-разному прочитан русскими переводчиками: И.Ф. Анненский обратился, прежде всего, к образу неувядающего аромата, символа вечной любви – и этот образ впоследствии был перенесен им в его собственные стихотворения. Для Гумилева и Лозинского более важным в переводе оказался культурный контекст – восточный колорит, связь с «Лаллой Рук», «Тысячей и одной ночью» и пр. Это отражает концептуальную установку акмеизма как «тоски по мировой культуре» - понимание текста важно не само по себе, но в рамках широкого культурного наследия.

Осуществленные тремя русскими поэтами переводы позволяют проследить эволюцию переводческой традиции акмеизма: Иннокентий Анненский, во многом предвосхитивший творческие и аксиологические установки акмеизма, обратился к центральному образу стихотворения, Николай Гумилев и Михаил Лозинский в процессе творческой дискуссии и взаимной редактуры выработали перевод, который позволил сохранить основную концепцию и в то же время показать богатую культурную традицию, к которой апеллировал французский поэт.

References
1. Gamalova N. Les tragédies d'Innokenti Annenski et ses traductions d'Euripide en russe. Lyon, 2015. Centre d'Études Slaves André Lirondelle. 362 p.
2. Leconte de Lisle Poèmes tragiques, Alphonse Lemerre, éditeur. Paris, 1942. 362 p.
3. Alekhina N.M. Frantsuzskii simvolizm v khudozhestvennoi i kriticheskoi retseptsii I.F. Annenskogo. Diss. … k.f.n. Tomsk, 2014. 257 s.
4. Anikin A. E. Akhmatova i Annenskii: Zametki k teme. Preprint. Novosibirsk, 1989. 57 s.
5. Annenskii I. F. Izbrannye proizvedeniya. L.: Khudozhestvennaya literatura, 1988. 733 s.
6. Gumilev N.S. Perevody. SPb: Izdatel'stvo Pushkinskogo Doma, izdatel'stvo «Vita Nova», 2019. 688 s.
7. Gumilev N.S. Printsipy khudozhestvennogo perevoda // [Elektronnyi resurs]. URL: https://gumilev.ru/clauses/5/
8. Gumilev N.S. Stikhi. Poemy. Tbilisi: Merani, 1989. 494 s.
9. Zhukovskii V. A. Sobranie sochinenii: V 4 t. M.; L.: Gos. izd-vo khudozh. lit., 1959-1960. T. 1: Stikhotvoreniya. 480 s.
10. Laskina N.O. Innokentii Annenskii i Lekont de Lil': kritika kak samoopredelenie // Tekst-Kommentarii-Interpretatsiya: mezhvuzovskii sbornik nauchnykh trudov. Novosibirsk: Izd. NGPU, 2008. S.138-143.
11. Latstsarin F. N.S. Gumilev – Perevodchik i redaktor frantsuzskoi poezii vo «Vsemirnoi literature» // Vestnik Moskovskogo Universiteta. Ser. 9. Filologiya. 2012. № 3. S. 163-178.
12. Lotman Yu.M. Roman A. S. Pushkina «Evgenii Onegin». Kommentarii. – L.: Prosveshchenie, 1980. 415 s.
13. Nalegach N. V. Pushkinskaya traditsiya v poezii I. Annenskogo: avtoref. dis. ...kand. filol. nauk. Tomsk, 2000. 24 s.
14. Ostrovskaya E. S.: Frantsuzskie poety v retseptsii I. Annenskogo. Sh. Lekont de Lil' // Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 9. Filologiya. 2005, № 5. S. 22-36.
15. Perro // Bol'shaya rossiiskaya entsiklopediya // [Elektronnyi resurs]. URL: https://bigenc.ru/theatre_and_cinema/text/2332606
16. Petrova G.V. Problema bessoznatel'nogo v lirike I. F. Annenskogo // Russkaya literaturnaya kritika serebryanogo veka.-Novgorod: NovGU, 1996. S. 30-34.
17. Filicheva V.V., Korkonosenko K.S. Primechaniya // Gumilev N.S. Perevody. SPb: izdatel'stvo Pushkinskogo doma, izdatel'stvo Vita Nova, 2019. S. 625-680.
18. Etkind E. G. Frantsuzskaya poeziya v zerkale russkoi literatury // Frantsuzskie stikhi v perevodakh russkikh poetov XIX-XX vv. M.:Progress, 1969. S. 3-41.
19. Yashina T.A. Tvorchestvo Tomasa Mura v russkikh perevodakh pervoi treti XIX veka. M.: Flinta, 2017. 227 s.