Translate this page:
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Library
Your profile

Back to contents

Philosophical Thought
Reference:

The sense of time. Preliminary notes

Spektor David Mikhailovich

PhD in Architecture

Docent, the department of Architecture, Moscow State University of Architecture and Civil Engineering

109451 Russia, Moscow, 3-ya Kabelnaya 1

daspektor@mail.ru
Other publications by this author
 

 

DOI:

10.25136/2409-8728.2019.3.26924

Received:

19-07-2018


Published:

11-05-2019


Abstract: This article reviews the ideas of transcendentalism mainly in the context of temporality. As each now exists (truly), conforming with the idea (prototype), in a simply existent it remains in “gray zone” of yet not being (undetermined veracity); its identification, representing “endowment with being” unfolds in space and time; in such relation, appropriate become a question on the nature of the factors of anamnesis, which outside the comparison with “prototype” (correspondingly, regulation and procedures of determining the veracity of the idea of such comparison)  cannot be established. This leads to actualization of the alternative paths of the ontology of anamnesis: whether it can be realizes in the “empirical” forms of space and time, or in the imposed conditions of anamnesis itself, which (as its transcendental figures) include space and time (determination of veracity of space and time). The reconstruction of analytical approaches towards temporality, conducted in accordance with the signified pattern, notes the hypostatized forms of time (perception, realization) to the detriment of its (form) content; the latter (content of universality of form of time) in this regard reveals in the main areas of identification (phenomenology) and (historical) sources (immanent basis of transcendental factors) of perception.


Keywords:

time, sensuality, awareness, ontology, transcendental, transcendent, anamnesis, high time, here-and-now, horizons of temporality


Если еще Платон предначертал «дао» рефлексии, обрекая сознание на путь знания (роль апостола Павла отведена историей Аристотелю, предрешившему принятый вектор), то с того времени «вся история западной философии, начиная с Древней Греции, является всего лишь комментарием к Платону» (А. Уайтхед).

Приходится признать, что мудрость подталкивала — и продолжает подталкивать — на поиск истины там, где она зрима: «...если мы рассматриваем философию не как совокупность разрозненных и ничем не обоснованных (sic!?) эмпирически-индуктивных и спекулятивных высказываний о природе (только о ней? Д.С.), но в качестве системы основополагающих и законосообразных принципов познания и бытия, то без всякого преувеличения можно сказать: философия par excellence возникает в учении Платона в форме двух коррелятивных парадигм, а именно гносеологического и онтологического трансцендентализма». [9, 653]

Атрибутируем этот сюжет в силу его значимости для дальнейшего: что бы ни случилось «здесь и сейчас», как бы это «что» не развертывалось, оно в системе представлений Платона мимолетно: один раз, поскольку бытие не случайно; подлинное пребывает извечно и открыто познанию при определенном всматривании; все иное — симуляции, в текущем (единичности, уникальности случая) неустанно подтверждающие свою незначительность (μή ὄν), значение (назначение) в ином — по Платону, — в «истинном прообразе» (далее — исторически — в ряду, выстроенном в соответствии с закономерностью (общего- (природного, физического, химического, исторического и пр.) процесса (научная парадигма); так, всякое вот- само-по-себе — случайно; но оно заведомо заключено в (известное/гипотетическое) целое, прямо или косвенно олицетворяющее закон и порядок (тенденцию, контекст и дискурс); таковые всегда уже наличествуют и предшествуют восприятию-данного, придавая последнему «смысл»).

Второй — вследствие того, что всякое данное узнаваемо в отнесении к вечному (идее) и в ходе отнесения (ἀνάμνησις) обретает смысл: следовательно, здесь и сейчас происходящее не обладает «самобытностью» и обретает ее по мере- и вследствие- распознавания, наделения- значением (смыслом) извне («судом разума»). Мир раздваивается: подлинно-существует мир идей — и тусклый его отсвет; но существует и нечто-«третье-» в здесь и сейчас, точнее, оно про-исходит параллельно, независимо от существующего, «припоминается» в происходящем, в нем утверждаясь (после чего произошедшее (не-) обретает статус подлинности, иначе, «в моменте» (про-из-ведения) виртуально подвешивается (в онтологической неопределенности); признающее-припоминание, не подразумевая непреклонно-осуществляемой- закономерности и очевидно-присутствующей-в-мире-мировой Души (ψυχὴ τοϋ κόσμου), в прагматическом отношении — не заключено в естественности восприятия, утверждаясь «в душе» (согласно Хайдеггеру — в присутствии) анамнезом-сознания (признания, все более психологического и индивидуального; шаг от познания субъектом-объекта к признанию субъектом-субъекта (по Гегелю) значим, но затронут здесь лишь в «темпоральной инверсии»)). Все это в конечном счете происходит не «само собой» (вследствие-акта-анамнеза), но благодаря общим усилиям-познания (прежде всего индивидуального), основывая смутную «временность времени» (как одну из ветвей «историзма»), облекаемую далее в «логику исторического процесса».

За все приходится платить: революционный сдвиг в направлении осознания всего вот- в его идее-прообразе (давший толчок будущему развитию науки-логики и логике-науки) вместе с тем оставляет после себя (в тылу) все-данное, наличное, «мир» в его не осознанности, но существенности-существования; эта «жертва качества» долгое время не осознается, и вновь всплывает в визире сознания спустя века, к исходу ХIХ столетия; отметим и то, что и само «осознание» (в его отличие от «переживания», «душевного порыва» и пр.), раскрывается в отнесении идеи (прототипа, трансцендентального) и воплощения, сдвигая иные возможности интерпретации и анализа на периферию акта-мышления и его-(акта-) продумывания (далее будут отмечены отдельные следствия такого «поворота»; здесь ограничимся указанием на впервые намеченную позицию субъекта, преимущественно конституируемого через акт- и процесс- познания (объекта), субъекта-сознающего и в самом сознании преимущественно-укорененного — следовательно, имплицитно отдаленного от происходящего дистанцией (пространственной и временной) и опытом-со-знания; прочее (непосредственный контакт), навязываемое реальностью, воспринимается в систематической аналогии (о-сознания)).

В такой связи определяются цели и задачи исследования как продолжения традиция деструкции и деконструкции истинности непосредственного (жизненного мира), предшествующего и "обнимающего" не только сознательное, но и его (трансцендентальные) установки (Х. Г. Гадамер).

"Жизненность" в такой связи должна быть при-открыта в собственной онтологии, предшествующей сознанию и его в пока неясном отношении обуславливающем.

Третий характерный момент произошедшего революционного поворота — выдвижение на передний план кухни мышления, закона и порядка его форм (и «формы его форм», на роль которой претендует время), в отнесении к им-мыслимому; в тень погружается естественное следствие произошедшего — нивелирование quality (предметной) осознанности, отрицание в рядах дистрибуции привилегированных предметов (Θεοφάνια), уступающих место порядкам систематизации (различию, повторению, синтезу; в такой перспективе трансцендентализм обретает привычный методологический статус основополагающего условия представления-мира как предмета-науки; вместе с тем из его состава априори выведено все-беспрецедентное и уникальное, приравненное к мимолетно-случайно-мнимому).

С учетом сказанного задачи исследования конкретизируются: упомянутая "форма форм", достаточно тщательно исследованная в собственном формальном строении (условии рационального конструирования), должна восстановить собственное содержание (содержание-времения), в настоящий момент скрытое (преимущественно-эмпирической или же непосредственно-переживаемой) чувственностью, обнажив трансцендентальные основания непосредственно-воспринятого в его содержании (смысле).

Постараемся проследить в таких видах основные линии культурной трансформации "восприятия/воспринятого", при этом акцентируя линии различения его универсальных форм и данных "наполнений".

Итак, имеет место следующий депозитарий мироустройства: «мир по истине» и «мир по мнению» в своей идеальности (идеальной противопоставленности) в неуловимом смысле едины в идее-представленности (в-представлении); вместе с тем параллельно им существует все же и нечто иначе-представленное, ими выраженное исчерпывающе, но само-по-себе еще-не-исчерпанное, существующее в промере-и-примирении идеи и ее ὕλη; собственно в таком именно промеряющем и размеряющем примирении идея-извечного обретает образ текущего-как-времени, «в котором» а) нечто происходит (естественный ход дел, тяготеющий в общем к круговращению и повтору, и — забегая вперед — к «вечному возвращению»), б) происходит и соизмерение идеи и ὕλη, устанавливается- истина, в) открытое «по истине» так или иначе (более-менее истинно) утверждается в происходящем (через совершенное государственное управление (прямо) или косвенно, через παιδεία и пр.), изменяя его, соразмеряя с «истинным временем» и, далее, с «концом времен» (что следует осмыслить, поскольку столь очевидная диалектика слабо эксплицирована — очевидно, под воздействием ей противопоставленной и весьма популярной идеи «единого временного потока»; при всем том она легко просвечивает сквозь построения едва ли не всех известных философов от Канта до Хайдеггера). Подобно тому, как заданное-идея противостоит данному-вещи-материи (всматривания) в «сыром акте (локального) восприятия-созерцания», заданное - ψυχὴ τοϋ κόσμου - противостоит тотально-данному (миру как ὕλη), исторически (в истории- и как-история) преодолеваемому (человек «подчиняет себе природу», в том числе собственную); именно вследствие того история (как суммирование/синтезирование содержания-происходящего) все более отделяется от времени (как технического условия-формы индивидуальных-восприятий и формы выстраивания таковых в единую (хронологическую) последовательность).

Выделим это обстоятельство для дальнейшего углубления: начиная с этого водораздела мысли, на все реально, безусловно, здесь-и-сейчас происходящее (настоящее, в-настоящем-), ложится легкий глянец условности, патина предварительности; настоящее теперь не-совсем-еще-настоящее (с чем и вовсе-не-настоящее); напротив, уже-подлинно-«настоящее» все более и более смещается в некую позицию предстоящего-суду (о-суждению), из которой вот- в его здесь-и-сейчас втягивает флер извечно-прошедшего, прошлого, в-своем-теперь- обратимого, в ходе резекции подлинность (как остановленное-установленное-окончательно-понятое-это-) обретшего настоящее-так-установленного-восстановленного (привнесение во всякое сейчас «игры забегания» послужит актуализации онтологии-временности, априорно развернутой во взаимоотношение позиций «прошлого-настоящего-будущего», с бл. Августина проникающих друг в друга; это «взаимное проникновение» особо акцентируется Хайдеггером и особенно очевидно в отношении (всего-в-мире-существующего-как-) сущего-о(бо)снованного (само-) сознанием; вопрос, конституирует ли структура времени устроение сознания, или же «запрос сознания» актуализируют/культивируют некие интенции-временности, принижая и подавляя иные, будет рассмотрен ниже; здесь заметим, что многообразные реминисценции оказались неспособны определить прошлое, настоящее, будущее в их-собственном (их-различии) вновь и вновь возвращаясь к прежде-, теперь- и после- на оси хронологии, их относительность и взаимозаменимость обуславливающей).

Рассмотрим линии этой игры (акцентируя различия ее темпоральной инвазивности).

Мировоззрение Платона (и последующей философии) суть гностическое погружение в миф неслучайного; случайное же лишено достоинства, права на наличие-смысла, тем самым возможной достоверности и привилегий удостоверяющих процедур (изучения); вытеснение случайного в отдаленных следствиях сформирует рационализм и в широком охвате культуру современности (опираемую на некогда смутную веру в неслучайность-всего-происходящего, в наличие у всякого предмета/явления причин в законосообразной с ними связи; позитивизм специфической систематизации (в различных научно-технологических сферах) подстилается распространением идеологии praedestinatio/praedeterminatio, в частности, в протестантизме; в нем и «Achsenzeit» обретает зримые предпосылки и контуры) — с чем погрузит «культуру предшествующую» в сумрак предрассудка. Что собой представляет такая культура помимо, в ее прямой нацеленности на культивирование случайности (специфических поступков в ряде специфических ситуаций, несколько претенциозно именуемых современной философией как экзистенциалами, так «основными феноменами бытия» (в идущей от Хайдеггера традиции их отделения от всего-существенного)), что представляет собой ее «структура действия» «по ту сторону алгоритма», — вопросы, возникшие сравнительно недавно («...смутное познание поэтом своей собственной субъективности — неотделимо от другого требования: постижения поэтом объективной реальности внешнего и внутреннего мира, не посредством понятий и понятийного познания, а посредством темного познания, которое я дальше охарактеризую как познание через аффективное единение» [4, 112]; заметим, что вопросы эти актуализированы в плоскости эмпирической, например, существованием и сущностью эмоций; однако они весьма слабо продвинулись в области онтологической, так или иначе обозначенной экзистенциализмом, будучи представлены рядом обособленных тем, не обращенных к чувственному-миру; см. напр. [6; 12; 13].

«Мир по истине» и «мир по мнению» представлены в чистоте априорной раздельности схватывания; кроме того, их предельное (метафизическое) отношение определяет данность в качестве происходящего-осознания-узнавания-припоминания, и, поскольку лишь оно (они) существенно, определяется онтология всего в-мире-с-миром происходящего- (θεωρία, πρᾶξις, φρόνησῐς) в существе его-бытия (οὐσία) как со-бытия заданного (знания) и данного (явления-про-явления).

Мир блекнет и выцветает; за ним, напротив, восстает новое солнце (знания), каковое на почве прозрачного наброска (данного) высвечивает иное (следует вспомнить высказывание Плотина о световой сущности глаза, возведенной к божественной сущности стремящегося к богопознанию человека (существа света); это противопоставление укладывается в извечный архетип противостояния света — тьме, мужского (духа) — женскому (материи), сухого — влажному; извечный-дуализм имеет прямое отношение к архаическому («чувственному») содержанию-времени, некогда доминировавшему над формой (более привычным временем-формой- восприятия и сознания); в частности, «цикл» постепенно утрачивает судьбоносную природу, преобразуясь в безлично-безразличную мерность-протекания, меру вещественно-овеществленного (осуществленного) процесса той или иной природы, меру, позволяющую установить закономерность и подчинить ее/подчиниться ей).

В этой точке впервые обнажаются истоки разделения и отделения формы и содержания времени: за предельно-привычным переходом к "осевому времени" раскрывается предшествующее в его традиционном-предназначении (пред-назначенности -традиции), обращении как универсальной фигуре коммуникации в ее praedestinatio и склонности к "вечному возвращению"; вместе с тем это предназначение конкретизируется в "борьбе" и "противостоянии", принятых внутренне- и универсально- (преобразуемых в направляющие-мотивации); однако это внутренне-содержательное к его трансцендентализме не эксплицировано онтологически (хотя к этому наиболее близка диалектическая традиция и, далее, в совершенно ином отношении - экзистенциальная).

Но за-представляемым-развертыванием еще не удостоено манифестации происходящее в мире- обыденное, незначительное в виду априорного наделения значительностью а) сферы предметного про-видения (εἶδος) б) лишь ее (по-) знания — поскольку всякое и любое дело (τέχνη, μίμησις, ποίησις) оправданно в меру по-знания-прообраза, обуславливающего верность (благость) действия (выдвижение на передний край продумывания "дела" в повседневности и повторе подстилает новации Платона, предметно обуславливая контуры его мысли; напомним, что предшествующая традиция ориентирована событием/подвином/откровением, отодвиная повседневность/усредненность на вторые-третьи предметные планы).

Однако уже платоновское прочтение имманентно отрицает инкорпорирование времени в любую абстракцию действия — будь то вещь, ремесло, сообщество (τέχνη, μίμησις, ποίησις). “Know how” первично в отношении алгоритма-воспроизведения, выступая сгустком энергии- εἶδος вне времени и пространства; но ἀνάμνησις во всяком случае не мгновенен и требует для себя пространства и времени (если полагать их в качестве обычных условий сопоставления данного с прообразом; соответственно, имплицитно намечается тема дальнейшего вопроса: как связаны взаимообусловленные ἀνάμνησις, с одной стороны, и τέχνη, μίμησις, ποίησις, с другой; архетип (научного) познания (через опытно-экспериментальные работы, технологии, системы машин и механизмов) в отношении всех прочих видов деятельности становится во главу угла концептуальных проработок в ХХ столетии (см., в частности, [1])).

Отношение "логики происходящего" и "логики науки" ("времени происходящего" и "времени сознания"), таким образом, имплицитно наполняют рефлексивную традицию и вновь выходят на передний план в ХХ столетии; вместе с тем они представляют внутренние течения широкой ветви "сознательной экспликации", размыкаясь в отношениях "воли" и "власти", но равно игнорируя собственные чувственно-мотивационные истоки.

Однако атрибуции рационализма проходят различные эволюционные метаморфозы на путях практической и теоретической апробации, причем последняя на протяжении столетий опережает первую.

В такой связи онтология вещи (повседневности) испытывает определенные трудности.

Аналитики, основанные универсализацией трансцендентального, сталкиваются с тем затруднительным обстоятельством, в соответствии с которым ею воплощаемый мир — мир не человеческий (включая и секуляризированные версии); всякая попытка придать ему черты (эволюционного) генезиса подобную (систематизированную) подложку отрицает (возвращая к «идее идеи», предшествующей человеку; систематика трансцендентальных установок идей всегда предположена в завершенности и лишена генетических истоков; к таковым отнюдь не апеллируют ни Кант, ни Гуссерль; и напротив, фиксированный трансцендентализм плохо коррелирует с эволюционирующим-миром).

В этом аспекте исходы осознанности и временности родственны: как сознание прежде своего утверждения (на исторической сцене) и обретения отчетливости должно состояться в собственных (трансцендентальных) основаниях, каковые, следственно, должны быть взяты ex nihilo, так и временность как его почва и универсальная форма не может быть порождена сознанием (сознательно), но обязана ему предшествовать и быть таковому предпослана (тем самым аксиоматически адресована либо до-сознательному (сиречь, чувственному) бытию в с необходимостью эволюционной редакции, либо исключительно совершенству Opus Dei). В такого рода отсылке к чувственности отсутствует указание на уникальность подобного «акта рождения» (непосредственного); напротив, следует полагать, что чувственное в каждом акте восприятия играет роль его подосновы (ὑποκείμενο[ν]) — и, поскольку речь о временности и пространности до о-сознания, их гипотетическая трансцендентальность никак не связана с (надстроенным) о-сознанием (мы, таким образом, возвращаемся к мысли Гадамера:"Трансцендентальная рефлексия, которая должна упразднить всякую значимость мира и всякую предварительную заданность другого, в свою очередь должна мыслиться объятой жизненным миром").

Время, вне зависимости от ипостаси (Χρόνος, Καιρός), не может быть предпослано акту (ἀνάμνησις), напротив, в нем должно обрести обоснование (поскольку в этой форме вечность и ее наполнение (εἶδος) сочетаются с виртуальным (μή ὄν), придавая ему статус подлинного). Как же?

Пропедевтика состоит в необходимости предварительного опознания данного, после чего возможно сличение — но предварительно вещь уже должна быть опознана, с чем уже-соотнесена с «идеей», и так до бесконечности (в конечном счете всякая идея (чего бы то ни было) должна отличить «чтойность» этого и его-идею (себя как идею), «идею вещи» и «идею идеи», размечая «регресс в бесконечность», в данном случае как отрицание продуктивности рассматриваемого; в этом имплицитном противоречии скрыта будущая диалектика забегания, вне которой субъект (в рамках логической представленности) не способен на какую бы то ни было акцию, будучи лишен возможности предварить узнавание данного предугадыванием в нем его-идеи экскурсом в (извечно-) пред-стоящее).

В этом пункте изучение возвращается к исходному вопросу: истоку "жизненного мира" в сложившейся чувственной конституции, составившей реальную почву рациональной трансцендентальности - вне критического осмысления "материи" мысли в ее (отнюдь не природной, но тысячелетиями эволюционирующей) "первозданности".

Истинное время-анамнеза возникает на пути скрытой манипуляции: доверив идеальный мир ведению αὐτὸ ἀγαθόν и заботе Δημι-ουργός(от δῆμος — «земля, народ» + ἔργον—«дело, труд, работа»), Платон (и вся последующая традиция) предпочитает не реконструировать различения «мира по мнению», который каким-то образом (в обход мира идей) «всегда-уже» наполнен предметами как «тенями» гетер и устриц, скамеек и лежанок, тимеев и федонов с тем, чтобы, обретя все это задаром, душа могла приступить к «сличению» первых (идей) со вторыми (копиями) на предмет «истинности»; но, увы, и этот момент не освещен, сличение в рамках логической реконструкции не представимо (Аристотель лишь отчасти критически касается некоторых моментов рассматриваемого, в общем сохраняя его логику; неизменно то, что узнаванию должны предшествовать идея вещи и сама-вещь, как-то идентифицированная вне-идеи (формы), и пр.). Нам же в такой связи предстоит реабилитировать чувственный мир в его бесконечном разнообразии и внутренней связности, много-различно-скованный прежде осознания понятий «различия/различения» и «связывания» — напомним, обуславливающий пространственно-временной порядок чувственного восприятия подобных вещественных (и невещественных) определений (в реальном «cogito» проступает тем самым необходимость наличия идеи до и прежде идеи с целью ее само-идентификации; с этой точки зрения логика не продвинулась от точки начала А=А; но «в мире», исходно включающем многообразие (А, В, С), нельзя утвердить (первое) тождество, не предпослав ему процедуру идентификации-верификации, предусматривающую априори континуума (Кант) и жизненность "жизненного мира").

Продвинем краткий экскурс в «историю времени» как экспансию-сознания и несколько далее: настоящее (и эта позиция укрепляется начиная с Нового времени) «на самом деле» — это прошлое, то, во что можно окунуться — в чье «здесь и сейчас» погружается мысль того же Пруста («В поисках утраченного времени» — цикл, пробудивший чрезвычайный интерес философов, см. [2; 3]). Вместе с тем «на самом деле открытое» в-прошлом в интерпретации common sense все же не настоящее-настоящее; оно, застряв в матрице (переходов), и составило в дальнейшем почву постмодерна. Но всякая игра основана правилами и обзаводится атрибутами.

Первичное чувственное восприятие вновь оказывается в центре внимания — как пункт «якорения», придающий все более релятивной картине времени-переходов первозданность и прочность (на что надеется Мерло-Понти).

«Первоисходный слой» вполне обоснован предшествующей феноменологией в факте наличия — но не в способе возникновения; поскольку восприятие вообще обусловлено в том числе интуитивной апперцепцией временного синтеза, присущего субъекту, реконструкция восприятия в моменте (зарождения объективности-в-исходном-субъекте-слое, и рождающем «идеи и вещи»), предполагает иную временность, не присущую-субъекту, но его в данности (чувственного восприятия момента) обуславливающую (не помещающую его в сложившееся-время как определенную-структуру, но ему-тождественную способность-быть, которую еще предстоит определить как (прежде всего) — спонтанность в «здесь-и-сейчас-бытии», в ее непосредственности интенции-образа, следственно, чувственности-человека; в прозаическом изложении речь идет о предварительной разметке контекста, включающей размерность здесь-и-сейчас в отношении вообще-временности). «...если субъект — это временность, тогда само-полагание перестает быть противоречием, поскольку оно в точности выражает сущность живого времени. Время — это «аффектация себя самим собой» (ссылка Мерло-Понти: Выражение, которое Кант применил к Gemüt. Хайдеггер перенес его на время: Die Zeit ist ihrem Wesen nach reine Affektion ihrer selbst): то, что возбуждает — это время как напор и переход к будущему; то, что возбуждено — это время как развернутый ряд настоящих моментов; возбуждающее и возбужденное суть одно и то же, поскольку напор времени — это не что иное как переход от одного настоящего к другому. Этот эк-стаз, эта проекция неделимой способности в присутствующую для нее предельную точку и есть субъективность». [5, 537-538]

Однако подобную локализацию, поскольку она претендует на истинность, необходимо как-то сопоставить с последней в ее темпоральной инверсии (в противном случае субъект и время обретают реципрокный реализм исключительно в рамке логического уложения).

«Картина мира» довлеет бытию (Хайдеггер) прежде всего не в форме метафизического устроения времени во взаимной проницаемости (естества) прошлого, настоящего, будущего, но в силу тотального опрокидывания мира в процессуальность, его понимания из извечного-будущего, в отношении которого происходящее-процесс целиком погружено в состоявшееся и постольку-понято, существует, имеет-бытие (оправдано/осуждено, подверглось процессу легитимации и вследствие- суждения узаконено). Время-реминисценция не исчерпано тем не менее сугубым техницизмом, гипостазом по-следствия (habeas corpus) и причины (πρότερον-ύστερον); именно техницизм преобразуется в его рамках в идеологию, исчерпывающую все-время исключительно его технической условностью (хронологией; последняя, претендуя на наибольший охват (распространенность), ничего в субъекте и как-субъект не возбуждает, но, ровно напротив, гасит, усредняет и каталогизирует; не менее существенно иное: обуславливая содержание-времени "заботой", Хайдеггер придает последней исключительно-формальную временную структуру (форму-времени); "противодействие" в цикле "вызов-ответ" и в содержательной эвритмии из нее напрочт устранены).

В силу того в виду поставленной задачи необходимо реконструировать истоки устроенности временности в форме временного потока, не полагаясь в этом деле на случайность как исходную закономерность Природы; время принимает образ "потока" в связи с вполне-осязаемыми задачами и вследствие значимых и весьма протяженных (по времени) усилий; только реконструировав про-изошедшее, мы сумеем понять, как же "форма восприятия" выдвинулась на передний план, "вписавшись" в расхожие структуры-времени и таковые сформировав.

Аналитика «расхожего» и «истинного» времени в свете феноменологического канона не может не оттолкнуться от их различия и родства (предварительно достаточно понятно, что и «расхожее» время отнюдь не безразлично к общей рационализации восприятия и заключает его общие условия в собственную оболочку; иными словами, «рационализм», олицетворяя «дух» Нового времени, опирается на исторически-сформированные темпоральные условия созерцания-представления-действия; поскольку специализируется деятельность, постольку специфицируется и «расхожее», в том числе время; матрица «суждения», возникнув в узких кругах иезуитского дознания и перенятая далее рационально-научным догматизмом, отнюдь не замыкается в резервации интеллекта, но, напротив, распространяется подобно инфекции, охватывая народные массы (в том числе — вследствие вполне преднамеренных акций)).

Постольку прежде типологического осмотра следует сказать несколько слов по поводу упомянутого образа «реки времени», точнее, его «расхожести», в связи с попыткой на всех этапах всматривания приземлить истоки привычных представлений, углубить их в- (осевую) «метафизику». Время «не само собой» выстраивается в привычный порядок «непрерывной преемственности» в образе «потока», «реки времени» и пр.; этому предшествует длительный путь очистки его (от) наполнения, последовательной унификации и универсализации форм-представленности наполняющих мир- реалий (предшествующей и на их фоне происходящей спецификации-родственного); этот незаметный труд, все более настойчиво вырезающий в происходящем все-«существенное» в ориентации на вещи и их связующее (пространство), причинно-следственные зависимости, мгновенные локации, перемещения, констелляции в их структурности и пр., позволил со временем (отодвинув в тень все прочее как «не слишком существенное») связать «все существующее» в целое-мир, «заключенное в пространственно-временной континуум»; привычный образ (реки времени), обретая реализм, опирается на эту подстилающую существенность-вещественного, непрерывность телесного присутствия (его феноменальность) с тем, чтобы все это, предварительно «урезанное» в жизненной полноте, далее «восстановить» в «реальности» (различия-свойств и их «синтеза», что доставит немало забот Канту); имплицитная пропедевтика «реализма» отражается проступающим сквозь него все более массовым цинизмом, воплощающим необходимо-всеобщее «вступление» в реализм на стезе «овеществления» (всего) происходящего.

Время «таково», поскольку «так сконструировано», подперто феноменально-телесной атрибуцией (всего) существенно-существующего; такое (физическое) время ничуть не менее «социально», нежели собственно-«социальное» (как условие «практического интеллекта» в его отличие от «созерцательного», согласно Аристотелю).

Переориентация на «существенность исключительно-телесно-находимого» происходит параллельно утверждению новой идеальности, утверждаемой на почве номинализма. Новая идеальность (генезис которой в общем совпадает со становлением научного мировоззрения) в целом следует намеченному Платоном пути, осуществляя две существенные перестановки: «реализм», подпитываемый (богословским) «реализмом-сверх-реального», исчерпывает свой потенциал; с точки зрения методологии этому отвечает перемена мест трансцендентного и трансцендентального; последнее, не утрачивая позиций, все более опосредовано субъектом, погружаемым в жизнь в ее отличие от «идеи», и в (научные) идеи, все более отличные от «жизненной полноты» и все более соответствующие выделенным из состава прежде-целого проективным регионам (упрочивающим под протекторатом специфицированной законности идею всеобщего (глобального) порядка). Но в реконструкции генезиса времени следует яснее различить созерцательные и практические истоки (созерцательного и практического) метода (представления). Они весьма тесно переплетены друг с другом; «созерцательный интеллект» обретает ближайший исток в практике до-знания, за которой стоит власть в ее практической (прагматической) ориентации.

Это возвращает к историческим истокам, отчасти раскрытым М. Фуко (см. [11, 330-331]); речь о процедурных формах судебного расследования, процессуальной форме, судебном производстве и пр.; именно таковые послужили исходной матрицей научного исследования; не раз в такой связи отмечалось семантическое единство соответствующей терминологии: расследование-исследование, заключение, суждение/о-суждение, следствие, процесс и пр.; сравни: «...разумный человек... должен уподобиться судье, для которого обстоятельства дела составляют только conditio sine qua non его профессиональной деятельности. … Кант делает право моделью для разума, а судебный процесс — моделью для научного метода». [7, 34-35]

Основополагающая черта «расхожего» времени — его конструирование по аналогии с актом узнавания: «трансцендентальность» предполагает де-конструкцию произошедшего, его очистку от уникальности, (многоуровневую) типизацию: что произошло (акт мести, любви, насилия, исполнения закона и пр.), в каком контексте (оттенки типизации, «существенные ее признаки» и пр.); далее, уже-типическое раскладывается на фактическое и мотивирующее; в первом выделяется причина (завязка, начало-эпизода, характеризующее «дело»), следствие (последствия), итог (развязка); только подобная априорная предпосылка позволяет соотнести «реальное действие» с трансцендентальными установками, в которых «время» включено по крайней мере дважды: первый раз в качестве «смысловой подстилки», позволяющей разъять действие на эпизоды, второй — в качестве (подстилающей же) хронологии, обеспечивающей «реализм» взаимного нахождения-взаимодействия физических «тел» в их пространственные констелляции и совокупности «мгновенных» срезов, «следующих» друг за другом. При этом всякое «вдруг» (включающее непосредственную чувственную реакцию) из реконструкции не менее последовательно вытесняется — в собственной «временности» (чувственности якобы не присущей). «Непосредственная реакция»-аффект выпадает из последовательности в виде quality, не предназначенного к рациональному исчерпанию (потока quantity), не подлежит — суждению (соответственно, осуждению; отметим мимоходом, что предварительная очистка и «спецификация» подлежащего-реконструкции в отношении контекста, имманентная вроде бы «естественному» помещению произошедшего «во временной контекст», представляет весьма серьезную проблему с точки зрения «науки истории», специфически ориентированной как-раз воссозданием «общего (духа) времени произошедшего» (Zeitgeist); «время истории» тем самым по способу конституирования отрицает «расхожую временность»).

В чувственном охвате здесь-и-сейчас намечаются трансцендентальные установки, пока означенные исключительно негативно: «человечность» восприятия здесь-и-сейчас возникает в инспирации параллельного чувства-мотива, подстилающего нахождение, сопровождающего всякое «здесь» тональным фоном-окраской «не здесь» (нездешнего), всякое сейчас — ему по ощущениям иным, инобытийным «всегда» («Понятие «земного», «посюстороннего» как бы вызывает противоположное понятие «потустороннего», «лежащего по ту сторону явления», понятие человеческого вот-бытия указывает на некое «от-бытие», имеющее форму — на бесформенное, выраженное при помощи языка - на невыразимое, временное - на «вечное» и т. д.». [10, 171]; однако "мотив" этот все менее внятен, и подменяется гораздо более рациональными "целями", непосредственно-конституирующими деятельность по-их-достижению).

«Точка сборки», в которой картина мира обретает рельефность, таким образом получает собственную законодательную структуру. В ее оптике «мир» прежде всего утрачивает Dasein в прежнем разумении непосредственно-настоящего; «настоящее» дробится, с синкретизмом лишаясь девственной полноты (πλήρωμα) и распадается на настоящее как неопределенное синонимическое истинное/подлинное, и настоящее в качестве хронологической фиксации сейчас, непременно относящейся к здесь-и-сейчас задним числом (поскольку происходящее следует подвергнуть двойной хронологической атрибуции — предварительной и сквозной, в которой устанавливается все, «имеющее отношение к делу», и сметливо-итожащей, дающей «делу» рамки пространственно-временной осмысленности, каузальную атрибуцию, вектор мотивации, (не) существенность деталей и пр.; собственно, речь вновь идет о двух кодексах, в первом случае «истинного» времени — условия о-сознания, во втором — вместо аморфно-иного — о чувственном мотиве и его длении (нуждающемся в онтологической дистрибуции; не абстрактный метафизический принцип (воля, воля к власти, интуиция, либидо, труд, эрос, бытие к смерти, забота и пр.), но реконструированная в эволюционном строении мотивация и ее институты (в их чувственно-трансцендентальном и существенно-деятельностном))). Это подлежащее-реконструкции подлежащее-действия обретает первую определенность в связке спонтанной реакции (аффекта/эмоции) и структуры-момента (вдруг/вместе (в-месте), сообща и разом), заключенной в рамки Res Publica (общего дела как со-держания, совместного иначе совместимого удержания-делаемого в со-бытии с-иным (своим, чужим); здесь именно имеет место грань «расхожего» с иным, (живым) временем «момента»); именно оно и подвергается тщательной стилизации.

Но рефлексивная хронологичность не исчерпывает темпоральных аллюзий, обнажая их внутреннее и расширяя кантовскую трактовку. «Вовне» осуществимы конституционные или регламентные демаркации, дескриптивный обзор которых предваряет феноменологию их во-внутреннем- статусного утверждения (вовсе не указывая на их «трансцендентальность», но в них маркируя социокультурные установки, внутренние рубежи и водоразделы; "время" в очередной раз демонструриет своб зависимость от "логики дела" и всеобщих-подстилающих- условий его организации; в "организации дела" заявляет о себе "логика организации" с собственной темпоральной конституцией).

«Дело закончено»; оно истекло, исчерпано, с чем — может быть передано инстанции о-суждения (суду-науки); пока и поскольку — еще нет — это дело армии, полиции, спецслужб, политики (заметно смягчая, «не гарантирующих сохранность» предмета). Когда и поскольку бунт подавлен, народ покорен, диктатор свержен и пр. — дело сдается в архив, к которому по истечению известного срока допустят ученого-историка (прошлое, не утратившее «запаха настоящего», требует цензуры «правдоподобия», и только впоследствии (удостоверившем не-аутентичность и затершем след) «открывается» «суду истории»).

Настоящее (в лице «субъекта политического действия») буквально воюет с будущим, борется за самосохранения, устраняя следы устранения и устраняясь от содеянного; оно и «организует» будущее как про-видимое-судилище, в отношении которого следует «выстроить дело» настоящего как суду-пред-стоящего (включая «состав присяжных» и пр.). Предстоящее в качестве априорного конституирует онтологию про-исходящего, в том числе «в моменте».

«Дело» (факт, событие) должно быть установлено, с-чем-прежде-остановлено, иначе, «отражено» в изначальном (слое-смысла), после чего реанимировано, но его анимация все же условна, подразумевая подобную «условность» как стерилизацию-отражение чужого, иначе, (агрессивного, экспансивного, самобытного) «духа» с воссозданием его оболочки (формы) в ее анатомическом строении (совокупности зон поражения, сочленений, связок и пр.). В так (естественным образом) принимаемом (в vivarium) «деле» имплицитно подразумеваются две позиции (категории субъективности): «классическая», присущая субъекту, из происходящего априори выведенному, поставленному «над схваткой» (фиктивная позиция беспристрастного-незаинтересованного-судьи), и скрываемая в классическом «субъект-объектном» отношении неклассическая позиция субъекта «на острие атаки», вступающего непосредственно-в-дело, в его «сверх-заинтересованности», «вовлечении» и «агентности» (борьбе за признание, если в последнее вместить расширенное понятие субъекта субъективности в институциональном и интерсубъективном модусе, эволюционирование иерархии «субъектов противостояния», ему присущую девальвацию «острия», сдвиг руководства к «стратегическому планированию», с последующим сближением-конвергенцией типологии субъектности).

Сделаем из сказанного некоторые выводы.

Под «слоем хронологии» открываются два, по крайней мере, ее подстилающих слоя.

Под наиболее внешним, механически-счетным, заключающим все-происходящее в так-сосчитанное-равномерно-всеобщее (даты), располагается слой хронологии, на одну ступень более содержательный; в нем хронология (форма) служит одним из моментов (установления содержания); последнее не мыслимо вне реконструкции определенных пространственных срезов и их выстраивания в определенной последовательности, ориентированной «логикой дел» (намерений, фактов, доказательств). Хронологический слой покрывает процессуально-драматический (строение которого отчасти раскрывает Рикер [8]).

Но и это не все.

Под ним обнаруживается еще один, наиболее глубинный слой, в котором обнажается чистое строение содержания, «бытие-к-смерти» (не Хайдеггера, но Гегеля), смертельная игра (в которой аналитически различаются слои «игры-смерти» и «смерти-игры» (реальности)), в чистой размерности обусловленная вечным чередованием «вызовов и ответов»; ее моменты в своей имплицитной онтологии обнажают логику-пред-стоящего (иного-другого-чужого, в его противостоянии-своему-собственному-себе-Я) в со-размерности «игровых ходов» (позиций, стратегий и тактик, ресурсов и практик и пр.), слой импульсивно-мотивированный (этот слой и представляет некогда основной и постепенно отошедший на третий план чувственно-мотивационный импульс, изначально обращенный к Другому).

Стоит воспроизвести слова Мерло-Понти: «Опыт хаоса... заставляет нас рассматривать рационализм в исторической перспективе, которой он из принципа (!?) пытался избежать, искать философию, которая позволит нам понять возникновение разума в мире, каковой не был им сотворен, подготовить жизненную основу, без которой разум и свобода опустошаются и уничтожаются. Нельзя уже говорить, что восприятие — это начинающая наука, напротив, классическая наука есть не что иное, как восприятие, которое забыло о своих началах и мнит себя завершенным». [5, 88-89]

Речь о чувственном восприятии в мире, подготовившем почву для «разума и свободы», в не ими созданном — мире, в котором чувственность конституирует бытие в предметности его — и в восприятии ею-же-сконструированного.

С учетом такого рода углубления имеет смысл вернуться к рассмотрению обыденных коллизий временного восприятия: «Конституированное время, ряд возможных отношений в соответствии с «до» и «после», есть даже не время, но его конечная регистрация, это результат его перехода, который объективное мышление всегда предполагает и который ему не удается схватить. Это нечто пространственное, поскольку его моменты сосуществуют (а сосуществуют они в силу того, что идут из-настоящего-в-прошлое, Д.С.) перед мышлением, и принадлежащее настоящему, поскольку сознание становится современным всем временам. Это отличная от меня и неподвижная среда, где ничего не проходит и ничто не происходит. Должно существовать какое-то другое, истинное время, где я смогу узнать, что такое прохождение или переход сам по себе». [5, 524-525]

Субъективность и время разделяются на исходные формы: форму формы как форму сознания-науки-созерцания (им соответствующую форму-времени), и форму содержания (со-держания) как форму события-обращения-обмена; первую характеризуют беспристрастность логики, вторую — пристрастность в ее спонтанности и импульсивности; первую определяет логика целей (целесообразность действия), вторую — переживание мотива (мотивированное со-участие); первую — хронология, вторую — цикл-обращения-перехода и пр.

Сказанное позволяет заключить: проведенная аналитика подводит к необходимости «поворота», последовательного отвержения гипостаза форм времени (времени как формы — восприятия/сознания) и реабилитации его (как формы) содержания; последнее не исчезало из поля зрения аналитики, но под видом «истории» от «времени» отделилось и отдалилось. Не менее значимо и иная сторона произошедшего: разделение времени (формы) на апперцепцию чувственного плана, прямо позаимствованную у Канта — и с его аналитик практически не продвинувшуюся в углублении эстетической интуиции, и синтетическую форму о-сознания, в последующие столетия чрезвычайно развитую и (чувственное) со-держание подмявшую.

Приведенный экскурс позволяет расчистить путь онтологии, корректирующей данные деформации, реабилитирующей время в полноте онтологического устроения (времени-бытия и времени-со-бытия); архаичное деление на Χρόνος и Καιρός обретает новое онтологическое звучание.

References
1. Bell D. Gryadushchee postindustrial'noe obshchestvo. Opyt sotsial'nogo prognozirovaniya — M.: Academia, 2004. CLXX, 788 str.
2. Delez Zh. Marsel' Prust i znaki. Stat'i — SPb. Laboratoriya metafizicheskikh issledovanii filosofskogo fakul'teta SPBGU, 1999, SPb: Aleteiya, 1999. — 190 s. (seriya "Metafizicheskie issledovaniya. Prilozhenie k al'manakhu"
3. Mamardashvili M. Lektsii o Pruste (psikhologicheskaya topologiya puti) — M.: Ad Marginem. 1995, 549 s.
4. Mariten Zh. Tvorcheskaya intuitsiya v iskusstve i poezii — M.: «Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediyu> (ROSSPEN), 2004.-400 s., ill. (Seriya «Kniga sveta»)
5. Merlo-Ponti Moris. Fenomenologiya vospriyatiya — Sankt-Peterburg "Yuventa" "Nauka" 1999, 602 s.
6. Mei R. Smysl trevogi — M.: Nezavisimaya firma “Klass”, 2001.— 384 s. — (Biblioteka psikhologii i psikhoterapii, vyp. 89).
7. Plesner X. Stupeni organicheskogo i chelovek: Vvedenie v filosofskuyu antropologiyu — M.: «Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya» (ROSSPEN), 2004, 368 s. (Seriya «Kniga sveta»)
8. Riker 1998 — Riker Pol'. Vremya i rasskaz. Tom 1 — Intriga i istoricheskii rasskaz — M.: SPb: Universitetskaya kniga, 1998.-313 s. (Kniga sveta)
9. Semenov V. E. Dominiruyushchie paradigmy transtsendentalizma v zapadnoevropeiskoi filosofii — M.: Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya (ROSSPEN), 2012, 687 s. (Humanitas).
10. Φink Evgenii Osnovnye fenomeny chelovecheskogo bytiya — M: KaNON+ ROOI «Reabilitatsiya», 2017, 432 s.
11. Fuko M. Nadzirat' i nakazyvat'. Rozhdenie tyur'my — M.: «Ad Marginem», 1999, 480 s.
12. Yukhannison K. Istoriya melankholii. O strakhe, skuke i pechali v prezhnie vremena i teper' — M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2011, 320 s. (Seriya «Kul'tura povsednevnosti»)
13. Reddy W. M. The Invisible Code: Honor and Sentiment in Postrevolutionary France, 1814-1848. Berkeley; Los Angeles, 199