On the Practice of Wearing the Diadem by Constantine the Great

Mirolyubov Ivan Andreevich MIROLYUBOV Ivan Andreevich – PhD Candidate, Section of Ancient History, History Department, Lomonosov Moscow State University; History Department of MSU, Lomonosovsky prospekt 27-4, Moscow 119991 Russia; peter-herzog@yandex.ru peter-herzog@yandex.ru Other publications by this author

В истории Римской империи переход от принципата к доминату с политико-идеологической точки зрения выразился, прежде всего, в изменении роли императора: из первого гражданина он превратился в «господина и бога» ^{[3, с. 561–562]}; ^{[8, с. 669–671]}; ^{[5, с. 587–588]}; ^{[19, p. 403–404]}. Знаменитое обращение к императору Аврелиану «господину и богом рожденному», по ироничному замечанию Т. Моммзена, должно было завершаться словами «рабами рожденные граждане Рима» ^{[6, с. 420]}. Сакрализация императорской власти была логичным средством к ее укреплению после ее полной деградации в эпоху кризиса III века ^{[4, с. 369–371]}. Диоклетиан сформировал коллегию четырех императоров-соправителей (т.н. тетрархию), члены которой проводили большую часть времени в разъездах по подконтрольной им территории, предпочитая пограничные города крупным культурным центрам в глубине империи. Личность императора (несколько абстрагировавшуюся вследствие сосуществования сразу четырех правителей) Диоклетиан окружил благоговением; он же по сообщению древних авторов украсил императорские одеяния золотом и каменьями (Aur. Vict. De caes. 39.2; Eutrop. Brev. IX.26 = Hieron. Chron.  s.a. 296). Евтропий особо отмечает, что до Диоклетиана «единственным отличием императора был пурпурный плащ, остальное было самым обычным» (Eutrop. Brev. IX.26).

Однако стоит отметить, что в официальных панегириках времен Диоклетиана ораторы, хотя и сообщают про практику поклонения императору ^{[10, с. 86–87]}, не пишут ничего внятного об облачении. Непосредственный свидетель жизни императоров-тетрархов Лактанций указывает, что при провозглашении императора-тетрарха на того набрасывалось «пурпурное одеяние», «плащ» (Lact. De mort. pers. 19.5; 26.10). На статуях своего времени ^{[18, p. 401–404]} императоры представлены в военном облачении, а их плечи накрывает плащ, который, очевидно, и имел пурпурный цвет. Никаких тяжеловесных одеяний, украшенных золотом и драгоценными камнями, не представлено. Отдельное внимание следует уделить головным уборам, которые демонстрирует иконография императоров-тетрархов. В эпоху домината в императорском обиходе получает распространение диадема ^{[19, p. 427]}, введение которой еще Гиббоном также было приписано Диоклетиану ^{[3, с. 562]}; ^{[1, с. 44]}; ^{[22, p. 83]}. Однако иконография вновь не дает тому подтверждений: на монетах рубежа III–IV вв. императоры предстают в обычных лавровых венках, лучеобразных коронах и шлемах (The Roman Imperial Coinage: Vol. VI. Pl. 1–16). На статуях мы видим их либо с непокрытой головой, либо в схематичных головных уборах, которые идентифицируются как «паннонские шапки» ^{[18, p. 403]}; ^{[13, p. 61]}. Некогда они были украшены каменьями или геммами (о чем говорят сохранившиеся отверстия), однако нельзя видеть в этих шапках «коронообразные головные уборы» ^{[9, с. 128]}. Таким образом, присутствие диадемы в облачении эпохи Диоклетиана также недоказуемо. Несомненно, что практика ее ношения была известна Диоклетиану, так как некоторые римские императоры уже пытались себя ею украсить. Кроме таких одиозных персонажей, как Калигула и Домициан, вплотную к практике ношения диадемы подошел один из известнейших императоров III века – Аврелиан (Epitome de caes. 35.5). Выше мы уже отмечали появление при этом императоре одиозного обращения «господину и богом рожденному». Однако ни на монетных (The Roman Imperial Coinage: Vol. V.1. Pl. VII–IX), ни на скульптурных ^{[18, p. 375–376]} портретах император этот не представлен в диадеме. Возможно, что Аврелиан носил диадему частным образом или соотносил это с почитаемым им культом солнца ^{[19, p. 428]}, но официальной практики ношения диадемы мы вновь не видим.

Надежная фиксация диадемы разными типами источников возможна лишь применительно к правлению императора Константина (306–337 гг.), причем ко второй ее половине (324–337 гг.) ^{[24, p. 505–506]}; ^{[23, p. 16–18]}; ^{[11, p. 15]}. Однако когда Константин надел диадему? Автор VI века Иоанн Малала, описывая освящение только что отстроенного Константинополя 11 мая 330 года ^{[17, S. 300]}, отмечает, что именно тогда Константин «впервые надел диадему» (Malal., Chron., p. 321 Dindorf 1831). Однако такая поздняя датировка может немного смутить, тем более что монеты, украшенные портретом Константина в диадеме, появляются сразу после 324 года ^{[24, p. 505–506]}; ^{[11, p. 166]}. Попробуем разобраться с этой нестыковкой. Год этот ознаменовался для Константина объединением Римской империи под его властью, так как в ноябре был разгромлен последний противник – император Лициний ^{[17, S. 299–300]}. Появление диадемы, таким образом, легко связать, во-первых, с амбициозностью Константина; во-вторых, с его подчеркнутым вниманием к востоку, которым будут характеризоваться последние годы его правления. Нелишним будет вспомнить и то, что с 310 года Константин симпатизирует солярному культу, вначале в виде почитания Аполлона, а затем Sol Invictus ^{[10, с. 39]}; ^{[20, p. 94–95]}. Примечательно, что диадема зафиксирована не только нумизматическими, но и изобразительными данными – редкое явление для этой эпохи, бедной самостоятельными произведениями монументального искусства ^{[6, с. 499]}. Речь идет о бронзовой голове из Белграда, не имеющей четкой датировки ^{[14, p. 16–18]}; однако еще в 60-ые годы было замечено, что портрет изображает Константина молодым и с умеренной шеей ^{[16, p. 92]}. Между тем, известно, что в последние годы жизни Константин имел прозвище «trachala» (Epit. de caes. 41.16), которое поздний автор объясняет толщиной его шеи (τράχηλος – шея) ^[15]. Кроме того, поздние портреты периода единовластия Константина изображают императора длинноволосым ^{[18, p. 441]}. Портрет из Белграда демонстрирует молодого человека с острыми чертами лица и короткой стрижкой. Таким образом, мы могли бы датировать портрет 324/325 гг., когда Константин еще противостоял Лицинию или только обрел единовластие. Диадема, которой украшен портрет Константина, представляет собой обруч, украшенный драгоценными камнями и, очевидно, жемчужинами в два ряда. Таким образом, выбирая между сообщением Малалы и данными нумизматики и иконографии, мы должны отдать предпочтение последним, как свидетелям эпохи, и признать 324 год в качестве даты принятия Константином диадемы.

Однако данные изобразительных источников вновь вступают в противоречие с данными нарративной традиции – куда более близкой к событиям, чем Иоанн Малала. Видевший Константина на открытии собора в 325 году Евсевий описывал императора так: «… наконец и сам он прошел в середину собрания, словно какой-то небесный посланник (= ангел) Божий в блистательном наряде, сверкающем будто яркими молниями,  – его пурпурное одеяние сияло огненными лучами и украшалось сиянием золота и драгоценных камней» (Euseb. Vita Const. III.10). Отметим, что собор 325 года, кроме своего значения для церковной жизни, был официальным мероприятием, которое открывало юбилейный, двадцатый (325/326) год правления Константина. Более того, сам император, в кулуарах свободно пользовавшийся греческим языком, при открытии собора обращался к епископам на латинском и через переводчика (Euseb. Vita Const. III.13), что еще раз указывает на официальный статус собрания. Таким образом, источник фиксирует богатое, украшенное драгоценными камнями и шитьем одеяние, которое используется императором для официальных церемоний, однако молчит о диадеме. Мы могли бы предположить, что автор упустил ее из виду или что она подразумевается сама собой ^{[12, p. 215]}, однако Евсевий в этом вопросе отличается тщательностью: при описании похорон Константина в 337 году он отдельно упоминает порфиру и диадему (Euseb. Vita Const. IV.66). Следовательно, к 337 году диадема уже была привычным атрибутом императорской власти, но в 325 году Константин ею еще не пользовался, причем даже на официальных мероприятиях, хотя уже готовился к этому, что следует из иконографических данных.

Однако вопрос о конкретной дате принятия диадемы Константином остается открытым. Чтобы ответить на него, попытаемся проследить отношение Константина к своему облику в целом. Племянник Константина, император Юлиан, в своем сатирическом произведении «Кронии» («О цезарях») отмечал, что его дядя занимался растратой богатств на свои прихоти, «ведя жизнь повара и украшательницы» (Iul. Caes. 335 b). Последующие авторы вслед за Юлианом нередко упрекали Константина в расточительности, особенности в связи с основанием новой столицы – Константинополя (Hieron. Chron. S.a. 330; Zos. Hist. Nov. II.32.1). Анонимный автор конца IV века отмечает, что в последние десять лет (327–337 гг.) император стал подвергаться насмешкам за расточительность; в дополнение к этой характеристике он пишет, что Константин «украсил императорскую одежду драгоценными камнями, а на голове постоянно носил диадему» (Epit. de caes. 41.14). Это стремление «украсить» себя удачно соотносится с выражением Юлиана: «… вел жизнь украшательницы». Слово «κομμώτρια» можно перевести как «горничная; служанка, отвечающая за наряд/украшения госпожи» ^{[2, с. 722]}. Если соотнести это тяготение к роскоши, свойственное Константину в его последние годы, с повышенным вниманием к императорскому облачению (что выглядит логичным), то мы можем предположить, что диадема должна была появиться в императорском обиходе появилась как раз в последнее десятилетие, т.е. между 327 и 337 гг. В свете таких выводов мы вновь должны обратиться к сведениям Иоанна Малалы. Он, как уже отмечалось выше, сообщает, что завершение строительства Константинополя император отметил конными состязаниями, и тогда «впервые надел на свою голову диадему, украшенную жемчугами и каменьями» (Malal., Chron., p. 321 Dindorf 1831). По мнению Малалы, этим Константин хотел исполнить пророческие слова, озвученные в Книге Псалмов: «Ты (т.е. Бог) <…> возложил на голову его (т.е. царя) венец из чистого золота» (Псалтирь 20:4). Обращает на себя внимание синхронизация возложения диадемы на голову императора с датой торжественного освящения Константинополя, которая, кстати, нам известна – это 11 мая 330 года ^{[17, S. 300]}. Строительство этого города, которое велось в экстренно сжатые сроки (326–330 гг.), имело своей целью сравнять этот город по величию с древним Римом, который император оставил в 326 году. Тогда, отпраздновав двадцатилетие правления, Константин отказался восходить на Капитолий для совершения положенных по языческому обряду жертв (Zos. Hist. Nov. II.29.5), чем вызвал гнев не только языческих авторов, но, вероятно, и части сенаторской аристократии. Показательно также, что в этот год Константин отдал приказ об устранении сначала своего сына, а затем и жены, Фаусты ^{[17, S. 300]}. Обстоятельства этой семейной трагедии неизвестны и по сей день, однако тот факт, что Константин после 326 года ни разу не приезжал в Рим, где до этого даже строил для себя мавзолей ^{[21, p. 86–93]}, весьма показателен. Таким образом, основание Константинополя было важной акцией, которая должна была продемонстрировать начало новой эпохи не только в правлении Константина, но и в истории всего государства. Через много лет после смерти императора его племянник Юлиан назовет его «любителем новшеств и ниспровергателем древних законов и старинных нравов» (apud Amm. Marc. Res Gest. XXI.10.8). Эта характеристика, несмотря на весь негативный смысл, вложенный Юлианом, является удачным определением новаторской деятельности Константина, который понимал и осознавал эту свою роль ^{[5, с. 602]}. Стремление иметь «свой Рим» обозначилось у Константина сразу после достижения единовластия, – император вел интенсивный поиск места для строительства нового города. Еще  313 году «городу Цирте <…>, отстроенному и украшенному, было дано имя Константины» (Aur. Vict. De caes. 40.28); чуть позже, согласно данным анонимного автора, Константин заявил: «Сердика – это мой Рим!» (Anon. post Dion.: Fragmenta Historicorum Graecorum, vol. IV, p. 199). Т. Моммзен справедливо отмечал, что правление Константина есть движение с запада на восток ^{[6, с. 499–500]}, и это движение остановилось на берегу Босфора, где в 330 году был освящен, наконец, «новый Рим». Его основание было окружено видениями, отсылающими к легендарному прошлому Рима-древнего, но здесь Константин, как основатель, чувствовал себя свободнее, чем в консервативном и полном древних традиций Риме ^{[8, с. 674]}; ^{[7, с. 309]}; ^{[20, p. 232]}. И здесь, на востоке он, в атмосфере более привычных для востока форм почитания правителя, смог надеть диадему. Стоит принять во внимание и библейскую отсылку, которую привел Иоанн Малала. Евсевий отмечает интерес императора к богословию (Euseb. Vita Const. IV.29), а его понимание самого себя как наместник Бога и «епископа внешних дел церкви» (Euseb. Vita Const. IV.24), т.е. покровителя христианской веры, вполне подтверждает то обстоятельство, что он мог применить к себе некоторые библейские выражения, как пророческие.

Медальон из Константинополя, отчеканенный за год до смерти Константина ^{[24, p. 504]}, дает наилучшее представление о его внешнем облике в последние годы жизни. Мы видим воротник туники, украшенный драгоценными камнями и вышивкой, наброшенный поверх плащ заколот дорогостоящей пряжкой, а на голове – сложная диадема, выполненная из многих звеньев и украшенная драгоценными камнями и жемчужинами. Очевидно, что эти регалии – диадема и плащ – были возложены на гроб Константина, о чем и сообщал Евсевий. Любопытно, что Константин стал использовать эти регалии чтобы отметить членов своей семьи: провозглашая свою дочь Констанцию августой, он, по сообщению Филосторгия, возложил ей на голову диадему (Philost. Hist. Eccl. III.22); а его сыновья, племянники Далмаций и Ганнибалиан, а также брат Юлий Констанций «носили пурпурные одеяния, окаймленные золотом», как сообщает Зосим (Zos. Hist. Nov. II.39.2).

Таким образом, именно Константина следует считать тем императором, при котором сформировался костюм римского императора эпохи домината. Сообщения нарративной традиции о Диоклетиане не находят подтверждений среди изобразительных источников. Если им и были введены какие-либо украшения в императорские одеяния, вряд ли они вышли за пределы драгоценных камней, украшающих головные уборы, вроде венков или паннонских шапок. Константин уже в 325 году предстает в эффектном одеянии и начинает готовиться к принятию диадемы. Она появляется на портрете, а затем и на монетах. Ее появление на голове самого императора стало возможным в 330 году, когда Константин, уже шесть лет державший единовластие, основал «свой Рим» и не был связан с древними традициями. Таким образом, сведениям Иоанна Малалы можно верить, и у нас есть точная дата принятия диадемы – 11 мая 330 года. Предоставив императорское облачение членам своей семьи, Константин сделал эти новые драгоценные изделия не просто дорогостоящими украшениями, но обязательными атрибутами императорской власти. В этом смысле показательно, что в 360 году, когда солдаты будут провозглашать Юлиана императором, они настойчиво обратятся к поискам чего-то похожего на диадему: в дело пошли и украшения конской упряжи, и женские ожерелья и, наконец, цепочка какого-то солдата (Amm. Marc. Res. Gest. XX.4.17).