Economic approach towards deterrence of crime: Part 3. Anti-corruption strategies in modern Russia

Tsurikov Vladimir Ivanovich Professor, the department of Advanced Mathematics, Kostroma State Academy of Agriculture 156530, Russia, Kostroma Oblast, township of Karavaevo, Ucgebnyi Gorodok Street 34, office #211 tsurikov@inbox.ru Other publications by this author

Настоящая статья является завершающей (третьей) частью в цикле статей, посвященных экономическому подходу к преступной и правоохранительной деятельности. В первой части были изложены основные принципы этого подхода и обоснована возможность его применения к поведению любого человека вне зависимости от того, является ли он бездушным эгоистом или великодушным альтруистом. Во второй части для описания поведения нейтрального к риску преступника была построена математическая модель соотношения его выгод и издержек. В рамках этой модели был проведен анализ влияния различных факторов на величину издержек преступного поведения и на сдерживающий эффект наказания. Представленная третья часть посвящена анализу коррупционной ситуации в современной России и применению экономического подхода для поиска того пути, следуя которым мы обретаем реальную возможность для существенного снижения не только уровня преступности коррупционной направленности, но и степени негативного влияния коррупции на экономику.

Можно ли обуздать российскую коррупцию путем ужесточения наказания?

Свой ответ на этот вопрос мы сформулируем сразу, причем в предельно краткой форме, а уже затем обратимся к его обоснованию и строгому доказательству.

В принципе обуздать коррупцию, именно обуздать, а не уничтожить, путем ужесточения наказания можно. Но для этого (как было показано в предыдущей второй части) необходимо добиться, чтобы величина вероятности наказания за соответствующее преступление превысила некоторое пороговое значение. Сразу подчеркнем, что это условие является необходимым, но не достаточным. Основная причина «бессилия» наказания состоит в том, что сверхнизкое значение вероятности наказания за преступление невозможно скомпенсировать жестокостью наказания.

Следует отметить, что как для многих наших политиков, так и для ряда ученых сдерживающая роль наказания представляется вполне очевидной. В обществе нередко раздаются призывы к усилению ответственности за коррупционные преступления вплоть до применения смертной казни. В качестве примера приведем мнение академика Т. И. Заславской относительно уровня российской коррупции в современной России и способа борьбы с ней.

Коррупция «… не только проникла во все щели, но, по сути, стала органической частью действующего хозяйственного механизма. Коррупция разъела все ветви и уровни госаппарата, так что справиться с ней возможно лишь чрезвычайными мерами, вплоть до возврата высшей меры наказания. Пока же попытки руководителей государства развернуть бескомпромиссную борьбу с коррупцией встречают сильнейшее сопротивление чиновников и, как правило, терпят неудачу. Глубокая коррумпированность “властной вертикали” обескровливает экономику, выкачивая из нее миллиарды долларов, уходящие в западные банки» ^{[11, с. 21]}.

Обратим особое внимание на слова Т. Заславской о том, что справиться с коррупцией можно «лишь чрезвычайными мерами, вплоть до возврата высшей меры наказания». А вот мнение министра юстиции РФ А. В. Коновалова, который в своем выступлении на заседании Государственной Думы 21-го сентября 2011 года предложил: «…чтобы каждый, совершивший тяжкое преступление, в том числе коррупционер, получил по заслугам, а максимальные сроки наказания могут быть и до 40, и до 50 лет – пусть сидят…» ^[21]. Как видим, мнение о необходимости бороться с коррупционными преступлениями, преимущественно, путем ужесточения номинального наказания получило заметное распространение в современной России.

Интересно отметить, что не являющаяся, вообще говоря, секретом информация о неудачном историческом опыте широкого применения Российским государством в борьбе с коррупцией жесточайших наказаний, не заставляет большинство населения усомниться в целесообразности таких мер. Напомним, что впервые взятка была запрещена Судебником 1497 года в правление Ивана III. Но уже его внук Иван IV был вынужден бороться со взяточничеством с помощью смертной казни. Поэтому можно думать, что простой запрет (в полном соответствии с экономическим подходом) себя не оправдал.

Дальше – больше. Жесточайшие наказания в целях сдерживания коррупции использовал Петр I. Например, после многолетнего следствия сибирский губернатор Матвей Гагарин был изобличен во взяточничестве и злоупотреблениях и публично повешен, причем виселица с его телом простояла в столице в течение семи месяцев. Очевидно, что для устрашения всех подданных Российской империи. Однако всего лишь через три года после этого на том же самом месте за взяточничество и злоупотребления был колесован обер-фискал (главный прокурор) Алексей Нестеров – разоблачитель Матвея Гагарина. Вместе с ним были казнены и несколько его подельников. Тем не менее, несмотря на жестокие наказания, взяточничество и казнокрадство в империи процветали. Первый сподвижник Петра I А. Д. Меньшиков был, по всей вероятности, и первым вором в России, что Петру, безусловно, было известно. И, несмотря на это, в опалу Меньшиков попал только после смерти императора.

Возникает вопрос: в чем причина отсутствия сдерживающего эффекта наказания? А причина заключается в чрезвычайно высокой латентности соответствующих преступлений и избирательном действии российских законов. Для более подробного анализа этого вопроса обратимся к экономическому подходу.

Избирательный характер уголовного закона

Из модели, представленной во второй части, следует, что величина pf, равная произведению вероятности наказания p на его строгость f, может рассматриваться в качестве той цены (или налога), которую преступник платит за совершение преступления. Если преступники рациональны в своем выборе, то рост этой величины приведет к снижению преступности. Для максимального сокращения уровня корыстной преступности следует сделать преступление экономически невыгодным, то есть поднять цену до такого уровня, при котором ожидаемая прибыль от совершения преступления принимает отрицательное значение. Иначе говоря, следует сделать справедливым неравенство pf > P, где P обозначает величину ожидаемой прибыли злоумышленника от преступления в случае его удачного осуществления.

Согласно этому неравенству, чем больше величина похищенного, тем выше должна быть вероятность раскрытия преступления и/или строже наказание. И вот здесь кроется возможность для манипулирования судьбами конкретных правонарушителей. Для государства существует соблазн сэкономить на борьбе с преступностью путем поддержания вероятности p на низком уровне, а строгости наказания f на соответствующем высоком уровне, чтобы произведение pf, представляющее собой ожидаемое наказание (цену преступления для преступника), было достаточно большим.

Подобную возможность Гэри Беккер специально проанализировал в своей основополагающей работе ^[41]. В качестве иллюстрации можно рассмотреть следующий условный пример. Предположим, что за некий вид преступной деятельности государство может осуждать каждого второго преступника на один год лишения сво­боды или каждого десятого на пять лет (для упрощения будем измерять строгость наказания длительностью срока лишения свободы). В первом случае p = 0,5, а f = 1, во втором случае p = 0,1, а f = 5 . Произведение pf, представляющее собой величину ожидаемого наказания, одинаково в обоих случаев. Но при этом второй случай имеет очевидное преиму­щество перед первым, так как при одинаковым по количеству тюремным населением и, соответственно, равных издержках содержания осужденных, во втором случае предусматривается расследование в пять раз меньшего числа преступлений, в результате чего в пять раз снижаются издержки, обусловленные и расследованием преступлений, и содержанием подследственных, и судебными процедурами ^[35].

Как видим, второй случай имеет несомненное преимущество перед первым, если во главу угла ставить экономию на явных издержках борьбы с преступностью. Однако здесь не учитываются менее явные, но от этого отнюдь не менее значительные, издержки подобной политики.

Г. Беккер отмечает, что в XVIII-XIX веках в англосаксонских странах наблюдалась тенденция, позднее характерная для многих коммунистических стран, применения сурового наказания для задержанных преступников при низком уровне вероятности осуждения. Такая политика снижает величину затрат на содержание судей, полиции, адвокатов и т. п. При всей кажущейся выгоде подобная политика чревата несколькими различными осложнениями. Одно из них, по словам Беккера, состоит в том, что правительство будет подвергаться постоянному политическому давлению, принуждающего его к поддержанию уровня расходов на правоохранительную деятельность на низком уровне при компенсационно высоком уровне строгости наказаний ^{[1, с. 304-305]}.

Кроме этого фактора существуют и другие, снижающие эффективность подобной политики и вынуждающие с ними считаться даже в том гипотетическом случае, в котором постулируется существование только нейтральных к риску индивидов. Обсудим некоторые из них.

Начнем с того, что в самом по себе поддержании вероятности на относительно низком уровне при одновременном компенсирующем значении строгости наказания, нет ничего необычного. Вопрос упирается в соблюдение меры. В свое время в Древнем Риме, если легион проявил трусость в бою и/или отступил без приказа, каждый десятый легионер в соответствии со жребием подвергался смертной казни. В данном случае как раз и проявляется эффективность предельного повышения строгости наказания при сравнительно низком значении вероятности наказания. Однако здесь, во-первых, была выдержана определенная мера (наказывался каждый десятый, а не сотый или, тем более, тысячный), а, во-вторых, наказание происходило незамедлительно и публично.

В современной России реальная вероятность наказания за многие виды преступлений лежит в пределах 1-10%, а за некоторые виды, например, взяточничество, уклонение от уплаты налога или незаконный оборот наркотиков составляет доли процента ^{[4; 15; 37]}. Отметим, что так называемая латентная (скрытая) преступность существует во всех странах. В развитых странах Запада ее уровень, как правило, сопоставим с уровнем регистрируемой преступности. В нашей стране ее уровень гораздо выше ^[15]. Некоторое представление об уровне латентности преступности в современной России может дать следующий факт. В последние годы в России регистрируется 2,5-2,7 миллионов преступлений в год ^[30]. А только по двум статьям (дача и получение взятки) из 360 статей УК РФ, совершается, как будет показано ниже, 30-31 миллион преступлений в год. Как видим, количество реальных преступлений, по крайней мере, на порядок превышает количество регистрируемых.

Уголовная политика, состоящая в поддержании вероятности p на очень низком уровне, а строгости наказания f, соответственно, на достаточно высоком компенсационном уровне, равносильна практике ценовой дискриминации, при которой для одних (не попавшихся преступников) преступление бесплатно, а для других имеет чересчур высокую цену ^{[16; 35]}. По словам Юрия Латова «…судьба конкретного правонарушителя становится объектом хладнокровных манипуляций во имя “общего блага”» ^{[16, с. 69]}. Такая политика не может иметь ничего общего с декларируемой в Уголовном кодексе РФ (ст. 43, ч. 2) социальной справедливостью.

Подобная уголовная политика способна оказывать существенное деформирующее влияние на ценностные установки граждан. Дело в том, что низкое значение вероятности наказания за преступление проявляется на практике как избирательное действие закона и, соответственно, воспринимается населением как проявление несправедливости. Здесь, помимо всего прочего, может корениться причина скептического и неуважительного отношения россиян и к закону, и к суду. Отсюда может брать свое начало убежденность в том, что закон несправедлив, и судить следует не по закону, а по справедливости.

Однако дело не просто и не только в социальной справедливости. Говоря о взаимозаменяемости величин p и f, мы ни словом не обмолвились о возможности существования каких-либо естественных «внешних» пределов для данного свойства. А они, как показывает и практика, и теория существуют. Дело в том, что если вероятность наказания преступника оказывается очень низкой (скажем, к примеру, p < 0,01), то существенными становятся следующие два фактора.

Первый: преступник (в том числе, и потенциальный) считает себя неуязвимым, ибо психологически он склонен округлить вероятность того, что ему удастся остаться не пойманным, до единицы. Ведь он оценивает вероятность на основе субъективных суждений. И если он сам или кто-то из его коллег по цеху много раз (например, несколько десятков раз) совершал правонарушения того или иного вида и ни разу не понес наказания, то почему в очередной раз он должен считаться с этой вероятностью? Поэтому строгость наказания уже не играет для него сколько-нибудь заметной роли и, соответственно, сдерживающий эффект наказания падает до нуля.

Второй фактор: номинальная строгость наказания не может расти до бесконечности. Поэтому если вероятность наказания достаточно мала, то ожидаемое наказание (величина pf) также будет малым. Например, если самое строгое наказание за кражу предусматривает лишение свободы на срок до 10 лет (ст. 158, ч. 3) или за получение взятки – до 15 лет (ст. 290, ч. 4), то при p = 0,01 ожидаемое наказание эквивалентно примерно одному месяцу заключения, а при p = 0,001 – трем-пяти дням заключения. Другими словами, в подобных случаях преступление для преступника имеет достаточно низкую цену.

Низкая вероятность наказания преступника в современной России обусловлена, в первую очередь, высокой латентностью преступлений. Однако помимо высокой латентности некоторых видов преступлений в селекцию преступлений и, соответственно, преступников вносит свой вклад и специфичная для современной России «иерарховая» (должностная, статусная, кастовая) неприкосновенность. Вот как ее характеризует известный юрист В. В. Лунеев:

«…в сферу действия системы уголовной юстиции попадают в первую очередь те, кто совершил примитивное и очевидное деяние, кто не смог замести свои следы, кто не спо­собен квалифицированно самозащи­щаться, кто не прикрыт беспреце­дентной депутатской, должност­ной (государственные должностные лица категории «А») и специфичной для России «иерарховой» не­прикосновен­ностью, кто плохо понимает презумп­цию невиновности, у кого нет оснований блефовать, что его преследуют по политическим мотивам, у кого нет средств на талантливо-циничного адвоката, кто не может внести залог и вый­ти на свободу до суда для заметания следов, кто не может сфаб­ри­ковать или добыть необходимый компромат на своих преследова­телей, кто не может просто отку­питься и т. д.» ^[17-18].

С этим мнением, фактически, согласуется ответ Генерального прокурора РФ Юрия Чайки на вопрос о том «кто чаще всего попадает в сети правосудия?» Ответ был такой: «Большинство составляют чиновники среднего и низшего звена. Две трети уголовных дел – это учителя, преподаватели, милиционеры в званиях лейтенантов-старших лейтенантов» ^[12]. А вот фрагмент из доклада Уполномоченного по правам человека в Российской федерации за 2015 год Э. А. Панфиловой, из которого следует, что точка зрения В. Лунеева за прошедшие годы нисколько не утратила своей актуальности:

«Избирательность правосудия, круговая порука и уход от ответственности высокопоставленных коррупционеров, отсутствие действенной системы неизбежности и неотвратимости наказания усиливают в обществе сомнения в способности государства защитить законопослушных граждан, развращают, с одной стороны, массовое сознание вседозволенностью, а с другой – порождают такое явление, как самосуд» ^{[9, с. 9]}. Отметим, что стремление к самосуду, о котором упоминает Э. Панфилова, как раз и может провоцироваться высокой латентностью преступлений, сопряженной со строгими наказаниями, порождая недоверие к официальному правосудию и укрепляя желание добиться справедливости.

В качестве источника угроз в докладе называются в числе прочих «факты повсеместной коррупции, которые являются основной причиной нарушений прав человека, включая гибель людей», а также «“издержки” правосудия, нередко позволяющие привилегированной категории лиц уходить от ответственности за преступления, повлекшие за собой гибель или тяжкие увечья потерпевших» ^{[9, с. 8]}.

Основная причина отсутствия сдерживающего эффекта наказания

Для того, чтобы точно сформулировать основную причину крайне слабого влияния ужесточения наказания на уровень соответствующих преступлений, нам потребуется численная оценка вероятности наказания за преступления, предусмотренные статьями 291 и 290 УК РФ (дача и получение взятки). В качестве этой оценки мы используем значение относительной частоты наказания за то коррупционное преступление, которое сопряжено с дачей-получением взятки. Конечно, состав коррупционных преступлений значительно шире взяточничества. Например, генпрокурор РФ Юрий Чайка, характеризуя распространенность преступлений коррупционной направленности, отмечает следующее: «Среди коррупционных преступлений наиболее распространены хищения чужого имущества, совершенные с использованием служебного положения, мошенничество, а также присвоение и растрата» ^[39].

Здесь же мы вынуждены ограничиться рассмотрением только взяточничества в связи с тем, что численных оценок реально совершаемых в России преступлений коррупционной направленности просто не существует. Зато имеются, полученные в результате массовых опросов населения, оценки количества коррупционных сделок, сопровождаемых дачей-получением взятки. В частности, согласно исследованию, проведенному фондом ИНДЕМ, количество фактов дачи-получения взятки в области бытовой коррупции составило в 2005-м году 30 миллионов ^{[8; 17; 24]}. В результате исследования, проведенного по заказу Минэкономразвития РФ фондом «Общественное мнение», было установлено, что в 2010 году в сфере бытовой коррупции был осуществлен 31 миллион коррупционных сделок, сопровождаемых взяткой на общую сумму 5,5 млрд. долларов ^[29]. Как видим, оценки количества взяток в сфере бытовой коррупции, полученные обоими фондами, совпадают. Поэтому ниже мы и будем использовать эту оценку.

Согласно заявлению Генерального прокурора, в том же 2010-м году было возбуждено 40 тысяч дел коррупционной направленности ^[40]. С учетом того, что до суда доходит не больше половины возбуждаемых дел, и не всегда суд выносит реальное наказание, приходим к выводу о том, что вероятность наказания за коррупционное преступление ниже 0,1%. Если же мы учтем, что не все коррупционные преступления сопровождаются взяткой, то наша оценка окажется еще ниже. Можно проверить ее на соответствие данным Судебного департамента при Верховном Суде РФ, согласно которым в 2015-м году всего по преступлениям коррупционной направленности осуждено 11499 человек. Из них 1702 человека – по статье 290 (получение взятки) и 5216 – по статье 291 (дача взятки) ^[7]. Общее количество осужденных за взяточничество – около 7,5 тысяч человек. Даже если считать, что каждый из осужденных уличен в 4-6 эпизодах (более высокие значения брать нельзя, так как среднее составляет 2-3 эпизода), все равно с учетом того, что в коррупционной сделке участвуют как минимум два человека, получаем ту же оценку для вероятности наказания: p = 0,05-0,08%.

Интересно отметить, что согласно приведенным данным Судебного департамента, число осужденных за дачу взятки в три раза превышает число осужденных за получение взятки. В последние годы этот разрыв между количествами осуждаемых взяткодателей и взяткополучателей проявляет тенденцию к углублению. Факт этого превышения отметил в своем докладе, прочитанном на заседании Совета Федерации в 2011 году Ю. Чайка, но объяснять его не взялся ^[40]. Попытка объяснения этого феномена предпринята нами в ^[38].

Используя значения строгости номинального наказания и полученную оценку для вероятности наказания, оценим величину ожидаемого наказания pf. Так как и за дачу, и за получение взятки максимальное наказание в виде лишения свободы составляет 15 лет, то для ожидаемого эквивалента наказания при соответствующей вероятности p = 0,001 получаем: pf = 5,5 дней лишения свободы. Если обратиться к штрафным санкциям, предусмотренным за получение взятки, то для максимального наказания, представляющего собой штраф в размере 100-кратной суммы взятки, получим, что ожидаемое наказание, выраженное в денежном эквиваленте, меньше размера получаемой взятки ровно в 10 раз. Это в случае максимального штрафа. В случае же минимального (для взяткополучателя) штрафа, равного 10-кратной сумме взятки, ожидаемое наказание меньше размера взятки в 100 раз.

Как видим, если отталкиваться от приведенных оценок, то неизбежно приходим к выводу о том, что существующие в настоящее время меры, направленные на сдерживание коррупционных преступлений, явно несостоятельны. Если для их совершенствования по-прежнему идти по пути дальнейшего ужесточения наказания, по которому идет наша уголовная юстиция начиная с 2011 года – года принятия Федерального закона № 97-ФЗ, то для того, чтобы преступление не окупалось, необходимо увеличить даже максимальный размер штрафа, по крайней мере, в 10 раз, а максимальный срок лишения свободы – в 100 раз. Иначе говоря, размер штрафа должен быть не меньше 1000-кратной суммы взятки, а номинальный срок лишения свободы – не меньше 1500 лет.

Абсурдность такого пути очевидна. Тем не менее, если вспомнить предложение министра юстиции увеличить для коррупционеров срок лишения свободы до 40-50 лет, о котором мы упоминали выше, то можно сделать вывод о том, что, по крайней мере, некоторые государственные деятели склонны к выбору именно этого пути. Нетрудно понять, что реализация предложения министра юстиции при сохранении сложившегося порядка правоприменения не может привести к сколько-нибудь заметному сдерживающему эффекту. И тогда, при условии сохранения верности тому же пути, пришлось бы вводить, как и предлагают некоторые исследователи и политики, смертную казнь, причем сначала простую, а затем и квалифицированную, а для усиления эффекта устрашения осуществлять ее (подобно Петру I) в виде колесования или четвертования в центре столицы. Однако, как свидетельствует российская история, подобные меры не мешали российской коррупции процветать во все исторические эпохи.

Существует еще одно простое соображение против дальнейшего ужесточения наказания. В сложившихся условиях коррумпированности правоохранительных и судебных органов власти ^{[10; 17]} введение наказания в виде смертной казни или конфискации имущества способно обернуться чрезмерным злоупотреблением этих мер.

Таким образом, повышение величины ожидаемого наказания необходимо, но отнюдь не за счет ужесточения номинального наказания. Следовательно, экономический подход в нашем случае однозначно указывает на необходимость кардинального повышения уровня вероятности наказания за преступление корыстной направленности. Только возрастание вероятности на 1-2 порядка (т. е. в 10-100 раз), другими словами до значения вероятности p = 0,01-0,1 может перевести такого рода преступления из разряда выгодных в разряд не окупающихся, тем самым, лишив их экономической привлекательности для основной массы коррупционеров, что повлечет за собой снижение уровня соответствующей преступности. Но пока величина вероятности наказания за корыстное преступление не превысит порогового значения p = 0,01 о сдерживающем эффекте наказания можно не вспоминать.

Достаточно ли кардинального повышения вероятности наказания для существенного снижения отрицательных последствий коррупции?

Обратим внимание на то, что кардинальное повышение вероятности наказания за коррупционные преступления, эквивалентное, согласно экономическому подходу, повышению цены для преступника, приведет к снижению спроса на соответствующие преступления и тем самым к понижению уровня преступности. Но возникает вопрос, достаточно ли этого понижения, которое может быть достигнуто за счет сокращения латентности соответствующих преступлений, для снижения масштабов коррупции до сколько-нибудь приемлемого уровня. Под последним подразумевается такой уровень, при котором коррупция не будет подобно ржавчине столь губительно разъедать и обескровливать национальную экономику, а также размывать общественную мораль, способствуя деградации общественного сознания. Иначе говоря, можно ли быть уверенным в том, что повышение вероятности наказания за коррупционные преступления на 1-2 порядка непременно будет иметь своим следствием существенное снижение политических, экономических и социальных издержек, которыми общество расплачивается за высокий уровень коррупции? (О соответствующих издержках см., например, ^{[35, с. 51-52],[38]}).

Такой вопрос вполне правомерен в силу того, что даже очень значительное повышение уровня вероятности наказания за коррупционные преступления еще не означает реального наступления на коррупцию в силу особенностей ее структуры. Причина кроется в том, что если по размеру коррупционного рынка деловая коррупция во много раз превосходит бытовую, то по количеству совершаемых коррупционных сделок соотношение обратное. В результате получается, что в сети правосудия гораздо чаще попадаются «мелкие» коррупционеры-бытовики, в то время как крупные игроки, как правило, уходят от наказания. А ведь заметное сокращение уровня негативного влияния коррупционных преступлений на экономику может быть достигнуто только за счет снижения числа преступлений, совершаемых в сфере деловой коррупции.

Обратимся к соответствующим оценкам. Прежде всего, отметим, что под деловой коррупцией понимаются те неформальные отношения, которые складываются между чиновником и предпринимателем по поводу ведения бизнеса. К ней, в частности, не относится криминальная коррупция, т. е. не учитываются выплаты должностным лицам со стороны криминального бизнеса, а также сделки между чиновниками ^[17]. Фонд ИНДЕМ оценивает долю предпринимателей, дающих взятки должностным лицам, на уровне 80% ^[17]. Эта оценка не является бесспорной. Например, академик Т. Заславская в своем исследовании, проведенном в конце 2008-го года и основанном на опросе свыше тысячи предпринимателей и менеджеров, обучающихся по программам MBA в Академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, установила, что 27% опрошенных «вступают в неформальные отношения с чиновниками и контролерами, то есть идут по пути коррупции» ^{[11, с. 22]}. Причем, Т. Заславская отмечает, что доля этих предпринимателей растет со статусом предпринимателя: «… в неформальные отношения с чиновниками вступают 37% представителей “бизнес-элиты”» ^{[11, с. 22]}. Как видим, данная оценка доли коррупционеров среди предпринимателей значительно ниже той, которую предлагает фонд ИНДЕМ. Справедливости ради следует отметить, что выборка в исследовании Т. Заславской довольно далека от репрезентативной.

В одном из интервью первого заместителя генпрокурора Александра Буксмана приводится следующая оценка, полученная Фондом «Общественное мнение»: «Согласно результатам социологического исследования уровня “деловой” коррупции в России, … в коррупционные отношения вовлечены 63% предприятий» ^[13]. Как видим, эта оценка занимает промежуточное положение между теми, которые получены Фондом «ИНДЕМ» и Т. Заславской.

Е. Галицкий и М. Левин в результате эмпирического анализа, основанного на опросе руководителей 1030 российских предприятий, проведенном в 2005-м году, приходят к следующему выводу: «… в настоящее время эффективными с точки зрения успешности бизнеса являются, по существу, лишь две стратегии: “сдача” своего бизнеса представителям власти и “взятие” представителей власти на регулярное содержание. Все остальные стратегии либо являются неустойчивыми, либо не приводят к успеху в бизнесе» ^{[19, с. 32]}. Авторы отмечают, что для тех предприятий, руководители которых уклоняются от дачи взяток, «характерен самый низкий уровень эффективности» ^{[19, с. 32]}.

Из сказанного легко придти к выводу о том, что, во-первых, деловая коррупция получила в нашей стране самое широкое распространение, а, во-вторых, что она приводит к деформации структуры национальной экономики в силу того, что наиболее успешными предприятиями являются те из них, для которых в результате коррупционных сделок искусственно создаются заметные конкурентные преимущества ^{[5; 23]}.

Согласно оценкам фонда ИНДЕМ, объем деловой коррупции превысил в 2005-м году объем бытовой коррупции в 100 с лишним раз (316 млрд. долларов в сфере деловой коррупции против 3,0 млрд. в сфере бытовой). При этом российские чиновники получили от предпринимателей не менее 2,3 миллионов взяток, т. е. число взяток в сфере бытовой коррупции (30 млн.) превысило число взяток в сфере деловой коррупции в 13 раз ^{[8; 17; 24]}. Столь значительная величина этого соотношения создает возможности для ощущения успеха в борьбе с коррупцией при заметном снижении количества коррупционных сделок только в сфере бытовой коррупции при полном сохранении масштаба деловой коррупции. Действительно, например, двукратное понижение числа только бытовых коррупционных преступлений при неизменном количестве их в предпринимательской среде, будет выглядеть практически как двукратное снижение общего числа коррупционных преступлений.

К сожалению, кроме оценок фонда ИНДЕМ других столь же полных, основанных на результатах опросов достаточно репрезентативных выборок, оценок состояния деловой российской коррупции не существует. Фонд «Общественное мнение» по заказу от Минэкономразвития РФ организовал в октябре 2010 года опрос 17,5 тысяч человек в 70 субъектах РФ по 250 человек в каждом субъекте, и в 2011 году представил подробный (предварительный) отчет относительно состояния бытовой коррупции ^[29]. Такую выборку вполне можно считать репрезентативной. Позднее этим фондом были проведены опросы предпринимателей, но полученные результаты недоступны. Соответствующий (окончательный) отчет, выложенный в 2014 году на сайте Минэкономразвития, предельно краток, очень скуден на информацию в количественной форме и не содержит нужных нам оценок ^[20].

Несмотря на то, что нам не удается подтвердить обращением к альтернативному источнику оценку Фонда ИНДЕМ для количества взяток в сфере деловой коррупции, определенный и очень важный вывод мы все-таки сделать сможем. Даже если мы будем исходить из предположения о том, что разница в количестве коррупционных преступлений в сфере деловой и бытовой коррупции не столь велика, как оценивает фонд ИНДЕМ, а в реальности в 2 и даже в 3 раза меньше, то и в этом случае имеется принципиальная возможность для того, чтобы в результате кардинального повышения вероятности наказания удалось добиться существенного снижения числа коррупционных преступлений исключительно за счет учителей, врачей, преподавателей, полицейских в званиях лейтенантов-старших лейтенантов, т. е. только за счет операторов рынка бытовой коррупции.

Докажем это утверждение. В предположении, что отношение числа коррупционных сделок с непременной взяткой в области бытовой коррупции к соответствующему числу преступлений в области деловой коррупции в реальности в 2-3 раза ниже оценочной величины фонда ИНДЕМ, получим, что доля бытовых коррупционных преступлений составляет в общем объеме бытовой и деловой коррупции не 93% (согласно оценке фонда ИНДЕМ), а 82-87%. Тогда даже трехкратное снижение общего объема коррупционных сделок может быть достигнуто в результате снижения только количества бытовых преступлений.

При этом число коррупционных с