About Numbers, Literally

Цифры — ключ к порядку информации. Они — в центре современных кодирующих программ и одновременно их инструментарий. Они предельно конкретны и беспредельно мистичны. В них столько граней, сколько вы захотите увидеть.

Арина Хромова

Числа это первичные составляющие сознания, привносящие в хаос бессознательного зачатки порядка.

Велеслав Тёмный

Поистине, это — вопрос вопросов. Сколько сил трачено, и уж кто ни бился об этот могучий утёс! Не в спортивном азарте и амбициях, а в особом неизбывном притяжении любого и каждого к этой вековечной проблеме, почитаемой личною, — смысл стремления, задавшись не самым актуальным вопросом, посвятить время неблагодарному теоретизированию. Данное исследование будет лежать вне границ палеографических сравнений или нумерологии, т.е. будет искать прямой и графически ясный ответ, основанный на общепринятых утверждениях и знаниях (назовём эту часть анализом), и также собственных предположениях и выводах, т.е. синтезе (в тексте: s). Утверждения типа «большинство букв представляют собой комбинацию из двух и более базисных букв, которые в каждой из этих комбинаций становятся деталями нового целого, приобретающего свое собственное значение», оставим за пределами рассмотрения как не базисные.

Стремление к скорописи, с одной стороны, и украшательству — «украсительной фантазии абацистов и переписчиков» текста, пиктографии буквиц, выделению инициалов, прописей, чисел и цифирей — с другой, дало со временем множество вариаций начертания знаков. Но и ушедшее стародавнее, и отличное от знакомых литер новое распознаётся без особого труда. Не слишком всматриваясь в детали, мы читаем не буквами, не слогами, — глотаем текст словами и фразами. Культура чтения и опыт? Безусловно, но главной гарантией беглого чтения служит человеку читающему то устойчивое, определяемое стереотипностью знака, что заложено в основу системы. Имела ли место формообразующая концепция в письменности? В чём состоит азбучная истина? Каково идейно-смысловое происхождение форм письменных знаков?

Начнём с форм цифирных, о которых уже имеется более или менее устраивающее общество представление.

Относительно римских цифр скажем следующее: в них используются символы из двух типов штрихов — прямых (вертикальных в качестве единицы и горизонтальных над и под строкой как знак увеличения чисел в тысячу раз и миллион) и ломаных: одиночных с фиксированным направлением вершины угла (вниз — 5; влево — 100; влево и вниз — 50; вправо с замыкающим вертикальным штрихом — 500) и парных, сомкнутых вершинами — 10 и сомкнутых окончаниями — 1000. Совпадение цифр по начертанию с капитальными буквами не даёт оснований соотносить их со знаками-звуками, где, например, I (один) не есть I (i)и V (пять) не есть V(v). Смириться с неискоренимостью этого инстинкта заставляет иная данность, а точнее, отсутствие — существенное финансово-экономическое обстоятельство — цифрового римского блока в клавиатурах пишущих машин и компьютеров. И, поскольку вариантов озвучения в каждом языке предостаточно, а вопрос соотнесения случившихся букв (в любом порядке) никогда не был сложным для всякого контекста, произошло то, что произошло, - заимствование древнейших цифр в отрыве от их истинных имён. Со временем, не смотря ни на утрату мифической контекстуальности, ни на счётную беспомощность, римская система заняла декоративно-прикладную нишу и по праву сохраняет её за собой более 25 столетий.

(s)

Предмет этого исследования — универсальность «наших арабских» цифр, где лишь нуль есть фигура особая и сравнительно молодая (738 г.), а первые девять знаков (1—9) как неотъемлемая принадлежность счётного инструмента согласно господствующей теории датируются I веком по Р.Х.

Универсализм этой системы — в одноместности знаков, в ясной позиционности записи, позже посредством нуля доведённой до совершенства, в пригодности для вычислительных нужд у всех народов. Её прародиной принято считать западную Индию V—III в. до н.э. периода её эллинизации. Однако, гипотеза «арифметической самостоятельности европейской культуры» отдаёт первенство создателям абака как в формотворчестве символов (общепринятое обоснование начертания этих цифр — в количестве или отсутствии углов между штрихами фигур), так и аккумулировании сохранившихся к III в. до н.э. азиатского происхождения числительных с уральско-алтайским корнем, которые только для 4, 5, 8 уступили место семитическим названиям.

Рассеивались цифры, вероятнее всего, из Месопотамии в трёх направлениях:в переднюю Азию, бассейн Средиземного моря и Индию, что вызвало множественные графические их преобразования в каждом ареале. После, через века, дополненная индусской «пустой» цифрой, уже десятка знаков, возвернувшись в Европу, пройдя у латинских алгоритмиков замену четвёрки и пятёрки на старые, ещё не забытые европейские каноны, учтя диакритическую потребность текста и требования скорописи, успешно подвела черту под эпохой инструментальных примитивных вычислений, «преобразив абак в писчую арифметику».

Выделим как достоинство доставшихся нам цифр, — их отличие от букв. Цифры не выражаются звуковыми аналогами; имеющие числовое значение и имя со всей грамматической обособленностью, они стали своеобразными универсальными идеограммами, принятыми всеми существующими языками. Их формы не чуждые тексту легко ловит взгляд, цифры в штучны, как капитальные буквы, не допускающие связей. Сами числительные до поры не были приравнены специалистами к частям речи, и их рассмотрение принято вести от тех других, существительных и прилагательных, к коим они близки по грамматическим свойствам, отдельно. Общее у букв и цифр — великий потенциал. Необозрим и не предсказуем мир произведений, созданных в каллиграфии, печатной и монументальной шрифтовой графике на материале цифр, не уступающем буквенному!

Не заслуга ли в том самой буквы? Можно ли говорить вообще о главенстве буквы? Определённо, нет. Хронологических противоречий гипотетического взаимовлияния и параллельного становления буквенного алфавита и цифрового не усматривается: более того, первые знаки в древнейших письменных системах (шумерской, эламской) были числовые. Числительные имеют такой же возраст, как и сама идея счёта, они датируются началом позднего палеолита, да и с позиций этимологии противопоставление числительных [иным частям речи] в любых языках противоестественно, так как повсюду первичная семантическая мотивация числительных основывается на частях человеческого тела: «человек — мера самого себя» и мерило вещей. Это значит, что «основания алфавитов, а значит и систем письма, и основания арифметики в значительной степени одни и те же».

В этой связи, парность частей тела, стоящая у истоков появления количественного ряда, применительно к показательному счёту обнаружила тот парадокс, что выбираемое спонтанно направление счёта делало чётную руку нечётной и присваивало одноимённым пальцам попеременно два (оба) числовых значения.

Замещение чисел парными и естественное давление со стороны предшествующего порядкового числительного получило отображение не только в морфологии однокорневых парных числительных, но и в образном соответствии цифр. Морфемная и визуальная графическая цифирная логика заставляет видеть в азбуке не набор формальных и потому необъяснимых композиций, а определённую изначальным стилем знаков закономерную структуру.

Дохристианская история древнерусской письменности не представляется цельной ни по источникам, ни по художественному слову наших современников.

Неопределённы хронология этапов развития, возраст букв алфавита, период становления алфавита туманен на уровне вопросов авторства и правомерности имени «кириллица», что не умаляет величия этого мирового уровня явления, персонифицированного и революционного как по результату, так и по скоротечности преобразований в области языка.

Реформы кириллицы, будучи не слишком учтивыми к первоисточнику, не способствовали здоровому консерватизму в системных вопросах письменности, в том числе и устойчивой порядковости алфавита, зависящей от принятой буквенно-числовой формы нумерации, представляющей собой громоздкий и тяжеловесный способ письменного счисления.

Более века назад русский академик Я. Грот, не опубликовав, к сожалению, правильного варианта решения, справедливо констатировал: «Буквы в нашей азбуке, как и в других, расположены без всякой системы; при научном рассмотрении письма первою задачей должно быть приведение букв азбуки в правильный порядок». Такая идея, к счастью, никогда не возникала в отношении порядка цифр, и это свидетельствует в пользу презумпции нумерации, а не номинации.

Порядковая нумерация — перемечивание брёвен в чинах и венцах постройки — привычно велась русскими плотниками уже с домонгольской эпохи интуитивно понятными, и главное, легко воспроизводимыми римскими цифрами, а греко-славянским, «для означения цифр» отводились сигнатуры кодексов и даты сакральных текстов.

Создание Русью своего буквенно-числового алфавита как потребность бухучёта указывать для верности сумму прописью явно подражательно римской традиции, а усвоение византийской нумерации как требование торгово-экономических связей с греческим населением Причерноморья и военно-дипломатические отношения с южными соседями перевесило рекомендации болгарских братьев. «Числительное знаменование букв» в русской кириллице подразумевало, что в пределах тысячи необходимо было помнить, ни много ни мало, 37 буквенных соответствий. Некоторые допущения, не способствующие моторике обучения грамоте, столь же не помогали и восприятию мудрёных письмен: F (fита) означает 9, но её место — в четвёртом десятке азбуки; Ч (червь)— 900,в то время, как V(vжица), стоящая в конце алфавита, имеет значение 400. От этих архаичных оков русским придётся избавляться не одно столетие, с трудом переходя на иной, арабский путь счисления.

Неблагополучно обстояли дела и в целом с письменами. С самого возникновения славянские «кириллические кодексы, воспринявшие и по линии письма, и в технологическом плане доминускульную традицию» из периферийных районов Византии, по своему характеру остававшуюся долгое время уставной, т.е. маюскульной, ею же отброшенной после X в., впадают в асинхронную позицию с развивающимся в центральных Европейских странах минускульным кодексом.

Орнаментальное оформление глаголических и кириллических рукописей, разнообразие и объединение многих тенденций и влияний в их убранстве, также могут свидетельствовать о внешнем воздействии сложного политического периода на амбициозную идею первоучителей отмежевать славянскую письменность от остальных алфавитов. Как далеко в этом направлении ушла глаголица, говорить не приходится: её второе назначение — тайнопись. Славянская кириллическая азбука, которой было дано греческое название «алфавит», содержала все 24 греческие буквы, а её креативная составляющая привносила туда ещё полторы дюжины знаков. Мерить дюжинами, имея в виду точно 12 единиц, болгары, русские да и сами греки, в отличие от деловых французов, дотоле нужды не имели, вкладывая в это понятие примерно один и тот же смысл: в болгарском дузина —большая группа, большое число, а греческое δόσις (доза) означает дар (дача, порция), почти то же, что и в русском варианте. С приходом алфавита, многие традиции в себе несущего, славяне должны были ощутить конкретику этой величины.

Решая основные, куда более сложные концептуально-языковые задачи, стоящие перед проектом перестройки славянской письменности, его авторы восприняли (воспроизвели, открыли) древний закон конструирования западных алфавитов, в которых каждая буква соответствует своей цифре, базовой для других подобных букв. Заимствование двенадцатиразрядного или дюжинного*, по своей основе, строя существующих европейских алфавитов дало ключ к несложной, даже при расширенном фонетическом диапазоне славянской речи, пошаговой экстраполяции букв. Такой подход вывел проект кириллицы на логически обоснованную и графически внятную идею, объединяющую буквы в группы.

Не строгий характер изложения версии открытия позволяет, исключительно в целях большей наглядности, отправлять время вспять и деформировать предметы по желанию, поставить всё с ног на голову, реконструируя невозможное. Этот приём не необходим, но снимает «вопросы о не случайном выборе» зрительных образов в пользу гипотезы.

Структурно уподобляя алфавит химическим элементам из известной таблицы, ещё раз усомнимся в графической их абстрактности и отсутствии изначальной алфавитной системности. Действительно, можно ли вообще говорить о системности, коль скоро основной признак системы – устойчивость – присущ был кириллице по историческим меркам «эпизодально»? Да, можно. Кириллица сама есть европейская ветвь, или греко-латинское развитие древнейшей системы — еврейско-финикийского алфавита. Чтобы называться системой, не достаточно ли на протяжении многих веков сохранять за собой масштабную функцию наднационального коммуникативного инструмента?

Два слова о представленном здесь латинском алфавите из другой родственной системы, куда входили 23 буквы, к VII в. до н. э. обособившемся, а в I в. до н. э. уже обретшем свой вполне классический вид: A B C D E F G H I K L M N O P Q R S T V X Y Z. Здесь требует пояснения вопрос, касающийся, собственно, намеренно незаполненного нами поля в самом его начале. Не приводя возможные иные объяснения, в т.ч., сакрального толка, озвучим приземлённый хронологический аргумент: латинский мир, не знавший прежде того нуля как письменной категории, а лишь владевший отчётливым представлением о категории начала отсчёта, увековеченный в пустом жетоне абака (круг с точкой внутри), имел необходимость в буквенном алфавите аналогично его фиксировать. С переходом инструментального счёта в писчую арифметику, знак утратил привилегию быть алфавитным.

Теперь для справки, вне табличной формы, приведём греческие буквы: Αα Νν Ββ Ξξ Γγ Οο Δδ Ππ Εε Ρρ Ζζ Σσς Ηη Ττ Θθ Υυ Ιι Φφ Κκ Χχ Λλ Ψψ Μμ Ωω, с тем, чтобы определить те самые полторы дюжины новых славянских знаков. Из, имеющих пометку в таблице, восемь последних букв в полной мере не являются новинками, они — либо кириллические лигатуры, либо взяты из глаголицы. Интересно рассмотреть новые, созданные самими авторами, хотя надо понимать, что знак, производный от цифр или букв, по сути, уже есть сохраняющая концепцию и общий стиль компиляция.

Предположения о возможном трансформировании букв алфавитов в цифры исследователями уже озвучивались и иллюстрировались; но по иронии судьбы, ключевые в этом плане, славянские буквы не имеют до сих пор внятного графического толкования. Новые произведения, вставшие в один ряд с греко-латинскими образцами, и бесспорно славянские, — это занявшие 2, 7 и 11-е места:Б (букы), Ж (живhте)и И (иже). В таком контексте, и кириллическая к (какw)может считаться вполне славянской, не переставая быть калькой строчной k из византийского унциала (там она девятая), и по праву встать в колонку с буквами, имеющими в основе порядковый прототип 12:

кососимметричные фигуры на базе двойки

композиции из двух семёрок

пара единиц — одиннадцатая буква алфавита

простейшая «лигатура»из двенадцати

Проект, которому уже за тысячу лет, успешно прошёл экспертизу. Добрая работа, — не формальная, но конструктивно изящная по замыслу и хирургически точная по исполнению! Исходный цифирный материал с минимальной модификацией преобразовывался поворотом, отражением и, иногда, добавлением замыкающего фигуру штриха.

В изобилующих примерами изданиях об искусстве шрифта определяется родство букв на основе их конструктивного соответствия, а также вкуса и коллективного опыта разработчиков текстовых шрифтов. «Абстрактность букв — их достоинство. Буква может быть слегка похожа на дом, колонну или змею, но больше всего она похожа сама на себя. Для запоминания буквы достаточно добиться устойчивой ассоциации между значком из нескольких линий и звуком речи», — говорится в книге Ю. Гордона, главного кодекса такого профиля за последние десять лет.

Это напутствие — обезоруживающее прямотой самоустранения от решения задачи послание (учите значки, и будет вам счастье) маститых шрифтовиков начинающим книгочеям. Да, можно добиться ассоциаций, хотя область ассоциаций — дело интимное, явление индивидуальное, свойственное всякому без внутренней работы и наставлений извне. Гораздо существеннее дать возможность понять, предложив знания.

«Надо признать, что кириллическая и латинская К — это одно и то же, а Ж — совсем другое, — говорится в обширной, на девяти страницах, главе о букве К,— Эта идея пока мной не проверена на практике». И тут же: «кириллическая К и латинская K — одна графема и один звук, но разные по графике знаки. Конструктивное различие заключено не в самой кириллической К, а в производной от неё Ж». И здесь, в отсутствие обоснования, действительно остаётся уповать на ассоциации.

Для прямого обращения к самодеятельным шрифтовикам автор вводит в альбом рубрику «Так делать не следует», смягчая жёсткость названия рекомендациями, облегчающими их трудное бытие: «Переворачивая (латинскую) K для для изготовления Ж, нужно учитывать...» и т.д. А ниже, в рассказе о букве Ж, читателю передаются не только сведения, что изготовлением Ж, не задумываясь, промышляют профессионалы также: «Мы сейчас делаем Ж из двух K, почти не задумываясь, — но и знания, — а ведь в петровское время Ж выглядела, скорее, как перечёркнутая крест-накрест I (Ж)».

На этом месте, даже при неупомянутом источнике смелой версии Ю. Гордона, следует с ним пойти на сближение. Да, предположение близко к истине. Только почему — «в петровское»? Так было изначально: схема её, теперь нам понятная, — две семёрки. Только от них Ж и производна, что относит к манипуляции непрофессиональным сознанием наивную формулу ½Ж=К. И парадоксальность деталей вывески, приводимой в этой книге о «каждой из 33 букв нашего несовершенного алфавита» — этому подтверждение.

Чего же «делать не следует», прорисовывая букву Ж? Её стойка из двух поперечин семёрки не может быть несимметричной и облегчённой, но ей также не следует достигать толщины стоек других букв и выходить за пределы строки, во избежание сильной парусности и сходства с единицей.

В отличие от К с возможностью касания или даже отрыва элементов, графема Ж предполагает уверенное, предпочтительнее по диагонали, пересечение ими стойки, причём по месту не ниже её средней линии из условий тектоники знака (несущая нижняя часть устойчивее и тяжелее несомой). Менять произвольно на иное направление традиционно вниз уходящих завитков — ошибка из соображений гравитации, как минимум.

По отношению к А и островерхому Л из 1-й группы букв вывеска представляется образцом противопоказанного в данном случае приёма отражения, корни которого, видимо, в отождествлении сознанием дизайнера понятий симметричного и прекрасного. Как невозможен левый наклон у 1, так невозможно и оправдать утолщение левых опор обоих знаков. По поводу верхних засечек рекомендуется при остром желании создать особую доминантную букву с использованием римской I как чужой, но доступной номенклатуры, иметь в виду применение I в обеих опорах буквы. Это естественно до банального, но схождение опор в точку при этом следует исключить по причине касания элементов именно засечками, а не наклонными контурами опор.

Одна из самых кириллических букв по определению Ю. Гордона, непременная деталь текстового «забора», о которой следует здесь поговорить, ошибочно заменена в вывеске из славной Одессы на i, что впрочем, не столь важно. Замечательно то, что, пусть на ассоциативном уровне, однако, близок к истине оказался автор книги в главе про букву И, соотнося её с европейской N. «Внутренние засечки, примыкающие к диагонали И, — штука довольно не изящная, поэтому для придания букве элегантности их иногда срезают», — говориться в книге. Сказанное об отношениях и различиях пары И—N не вызывает возражений, но требует аргументации обоснованности конкретного сравнения.

Заключая в себе цифро-числовую лигатуру 11, русская И, надо согласиться, — самая кириллическая, т.е. в недрах кириллицы созданная. Да, и сравнение уместно, не смотря на достаточное, и без заграничной N — из 2-й группы знаков, представительство родственников в своей 11-й группе.

Не столь прозрачна, но всё же определённа связь И с 1-й, а через неё и со 2-й группой букв, обусловленная типовым сортаментом элементов для нескольких групп, при которой количественная нумерация морфологически и графически вмешивается в порядковую. Предметно говоря, если в 1-й группе все дружно рисуют с натуры только 1 (единицу), то во 2-й, рисующей двойку факультативно, группе, что называется: есть варианты. Рисовать можно 2 как двойку, а можно — как двойку единиц, т.е. 1 + 1. Как нетрудно догадаться, латиняне, посматривая на 2, вышли на образ N, славяне из этой же группы, всматриваясь в неё, увидели букву Б, а вот славяне из 11-й группы, составили из пары единиц И. Так объясняется близость всех знаков 11-й группы (1 и 1) со знаками 2-й группы и, хотя вариаций буквенной графики четырёх групп (1, 2, 11 и 12-я) немало, узнать их по характерным графемам среди прочих, относительно компактных групп, не трудно*.

Вернувшись к И как таковой, было бы полезно выяснить, в чём смысл рекомендации книги Ю. Гордона иногда срезать внутренние засечки. Здесь ключевое слово — иногда. Вслед тому наивному оформителю, не мудрено не выстраивать буквы, используя детали неоднородные в отношении со стильными соседними, образующими контекстуальный ряд. Они всегда останутся капитально-капительными в своей архитектурной статичности, и в составе И, — это опоры-единицы с римскими капитальными корнями, теми же, что у Н, а также П, Ш, которые не требуют для И (в смысле места положения и длины) строго диагональной связи-терминала между стойками.

Если И, сложенной из пары арабских единиц, не нуждающейся в терминале, понадобились бы какие-либо украшения, то только в месте их стыка. Все остальные модификации знака, относящиеся к условно римским, в местах касания диагональным терминалом окончаний стоек имеют даже без засечек визуально проблемный узел. Видимо, это тот самый случай, что требует их срезать, ну или уменьшить.

Говоря о восьмеричной И, уместно вспомнить её архаичное, не такое элегантное решение — Н, знак, который, перестав соответствовать звуку и, закрепился за н, сместив стоявшую на том месте близкую к латинской, но всё же уставно-кириллическую «капитальную» Н. О двух столбах с почти горизонтальным положением связки, она увереннее опирается на правую стойку.

Теперь, сравнивая два этих близких N из 2-й группы букв, но разных алфавитов, будем иметь в виду, что латинская вышла из арабской графемы 2 простым поворотом фигуры, где её диагональ — никак не терминал, а наклонный штрих двойки, о чём сигнализирует его сечение. На виражах, где не принято останавливаться, отрываясь пером от листа, как было выяснено ранее, засечки, по крайней мере, внутри буквы противоестественны. Не стоит, опираясь на «зеркальность» И и N, рассчитывать на приличный результат, латинизируя наши буквы. Доходчиво это различие в буквах иллюстрирует шрифт BernhardC.

Есть ещё несколько столь похожих знаков, точнее их интерпретаций, что непреднамеренное или нарочитое их сближение отмечается в той же книге как вопиющее.

Упоминается проблема строчной б с цифрой 6 (об этом поговорим ниже), а также прописной З и цифры 3. Всё дело, как сказано там, — в нарушении правил и логики, говорящих о закономерности засечек для прописных, и о каплях для строчных букв (высоких строчных), к разряду которых следует относить цифры, как о предписанном средстве лечения. И это — то немногое, но поучительное про цифры, что можно найти в этом обширном материале, так как «данная книга не о них»!

Правила и логика практиков, вышедшие из «украсительной» традиции, хороши в акциденции и каллиграфическом искусстве. В конце концов, можно допустить, что обладание знанием общеобразовательного характера будет обременительно проявлять себя, сужая границы творческого поиска решений. Для остальных практиков и теоретиков предлагается иное видение значения цифр. Они — и источник графемной логики букв, и дистанцирующийся буквенный антипод. Поэтому, даже сталкиваясь с буквенно-цифровыми пазлами (40кин, 2жды, 1цово, встре4а) и машинальным их озвучением, относиться к такому явлению всерьёз не следует, а только как развлечению, не выходящему за пределы личного потребления и ничем не угрожающему системе. Не смотря на это, цифрам надо изредка «напоминать» об их миссии — служить эталоном, при необходимости указывая им на место, естественно, порядковое.

Не бедственное, но не определившееся состояние у 1, которая достойна более читабельного наклонного штриха. Зачастую, поэтому, она вступает в спор с Ii и l. В отличие от знака внутри «пустого» жетона абака, означающей приглашение к началу и место начала счёта, единица как начало координат имеет краеугольное значение, показывая способ записи счёта.

Правильный, зафиксированный верхними штрихами угол цифры 3, редко можно встретить — один случай на два десятка шрифтов. Присущий лишь ей да 7 мотив, онвсегда решает задачу идентификации З.

Напротив, с 4 и её средним узлом, ставшим крестообразным, благодаря уже легитимному повсеместно встречающемуся скорописному удлинению горизонтального штриха, лучше не бороться, — такое деликатное украшательство не конфликтно.

Строчная б и 6 могут встретиться в жизни, пожалуй, только в многоуровневой (6б) нумерации списка. Но считается, и здесь не всё так ладно. Часто цифре 6 придают минималистский с недоразвитым верхом вид. Но, если допустить и предельно облегчённый низ, она всё-таки не потеряет лица. Дело не в её строениии отсутствии завершающей капли — маленькой или большой, а в атавистическом, от двойки, хвосте б, ставшего «пером в её шляпе».

Право цифры 7 иметь во многих шрифтах нелишний при немалой длине единственной опоры поясной штрих придано почти полному забвению. Не сохранись память о нём у F(f), его можно бы было заносить в Красную книгу цифрового ряда.

0 (ноль), плавно замкнутым контуром говорящего об отсутствии углов,— порядкового номера и числового значения,— всё же как знак увеличения числа на порядок, следует относить к цифрам и, держась их пропорций, не придавать ему форму окружности.

По нашим представлениям совершенная, система записи цифр при многочисленности источников и множественности рукотворных вариантов начертания не может быть однозначно воспроизведена в первозданном виде; да и идея, и законы её, если понятны, то не из статей кодексов или учебников истории, а косвенно. Изменения в русском литературном языке, его гражданском алфавите, привели к упрощению орфографии и сокращению азбуки на четверть; они — не всегда потеря, во многом это путь к оптимизации средств общения, их очищению и огранке.

Как выглядит, или может выглядеть, в «периодической» версии русский алфавит после череды языковых потрясений и относительно спокойных эволюционных процессов развития, являя собой продукт взаимовлияния и заимствования пары «цифра-буква»? Нельзя не предложить желающим высказаться по поводу, назовём так, реализации инициативы Грота и, признав наведение порядка в русской кириллице возможным, собственноручно обозначить меру изменений алфавитного строя.

В качестве справки о современном русском алфавите: наряду с двадцатью девятью кириллическими старожилами А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З, И, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Ю, в его составе необходимо учесть четвёрку новых букв-звуков: Ё из 1790-х, Й 1735 г., а также Э и Я от XIV в., вошедших в гражданский алфавит с 1708 г.

Очевидность странности предположения при нереальности мероприятия не мешает придать гипотезе необходимую долю завершённости, — закончить изложение на уровне демонстрации некоего продукта: буквам Ё и Й отданы вакансии, образовавшиеся в первой дюжине знаков, а вторую и третью строки алфавита замкнули Я и Э. А вот букве И пришлось подыскать себе место в 8-й колонке. Теоретически, на все времена закреплённое за ней 11-е место, И освободила для своей йотированной копии и перешла на другую, также ей соответствующую позицию, — как по графеме, так и по частеречному статусу замечательного русского амперсанда.