'... To Batter Down the Final Nail in the Coffin of Isaak Mintz and His Henchmen': Destruction of the Historian Isaak Mintz's Group During the Years of Ideological Campaigns of 'Late Stalinism'

Tikhonov Vitalii Vital'evich PhD in History Senior research assistant at Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences 143591, Russia, Moskovskaya Oblast' oblast', selo Rozhdestveno, ul. Sirenevyi Bul'var, 150 vitaliy1721@yandex.ru Other publications by this author

Послевоенное время традиционно связывают со стабилизацией советской системы, а также изменением международного статуса СССР, ставшего сверхдержавой. Эти два фактора определяли вектор развития советской внутренней политики, которая характеризовалась очень высокой «плотностью» идеологических кампаний. Причину этому исследователи видят в стремлении вождя и выращенной им номенклатуры мобилизовать общество в условиях не только международной напряженности, но и определенного роста внутреннего свободомыслия, спровоцированного победой в Великой Отечественной войне ^{[11; 16; 27]}.

Особенно власти беспокоила интеллигенция, на которую были обрушены самые сильные удары для того, чтобы поставить ее под контроль. Причем зачастую били по самым авторитетным представителям науки и культуры: знаменитым писателям, академикам, выдающимся ученым. Во-первых, для запугивания самих лидеров, в во-вторых, чтобы другим, менее значимым фигурам, показать всю силу системы.

Еще одной причиной, отнюдь немаловажной, являлось стремление партии и правительства «выпустить пар», накопившийся в сфере социальных отношений. Несмотря на все пропагандистские лозунги, жизнь в стране принципиально не улучшалась. Поэтому борьба с внутренним врагом – это апробированная модель переключения внимания населения с реальных проблем на идеологические. Простые граждане со злорадством восприняли разгром представителей интеллигенции, которые стояли на социальной лестнице заметно выше и, следовательно, жили лучше ^[13]. Существовал латентный конфликт и внутри интеллигенции: те, кто находился на вершине, получили отдельные квартиры, хорошие зарплаты и все блага советской цивилизации, в то время как рядовые работники «интеллектуального фронта» продолжали ютиться в коммуналках и жить от зарплаты к зарплате.

Частота идеологических кампаний, видимо, связана и с тем, что власть прекратила широкомасштабные репрессии, сопровождавшиеся арестами и расстрелами. Их применяли дозировано, гораздо реже, чем еще десятилетие назад. Несмотря на имеющееся недовольство в стране, Сталин и партаппарат как никогда твердо стояли у власти. Аресты заменили суды чести, а расстрелы – критика коллег.

Внешнеполитический фактор играл важную роль ^[26]. От сотрудничества со странами-союзницами по антигитлеровской коалиции СССР перешел к конфронтации. Уже прозвучала знаменитая речь У. Черчилля в Фултоне, последовал на нее советский ответ. Мир все больше втягивался в «холодную войну». Новая мировая конфигурация сил толкала власти к очередной «мобилизации интеллекта» в военных нуждах. Не успев остыть от пропаганды времен Великой Отечественной войны, советские ученые и деятели культуры вновь были «призваны» государством и партией на борьбу на идеологических фронтах. Внешнеполитические факторы все отчетливее проявлялись и во внутренней политике: прошла критика журналов «Звезда» и «Ленинград», была «разоблачена» вредительская деятельность Н.Г. Клюевой и Г.И. Роскина и т.д.

13 августа 1947 г. в «Правде» вышла статья «Советский патриотизм» первого заместителя начальника (а затем и начальника) Управления пропаганды и агитации ЦК КПСС Д.Т. Шипилова. Он утверждал, что СССР уже не догоняет развитые западные страны, а «странам буржуазных демократий, по своему политическому строю отставшим от СССР на целую историческую эпоху, придется догонять первую страну подлинного народовластия» ^[30]. Такое заявление предполагало вывод о самодостаточности советской и русской истории и культуры, что и стало лейтмотивом кампаний.

В современной литературе нередко встречаешь мнение, что идеологические кампании послевоенного времени следует рассматривать как монолит, не делая между ними принципиальной разницы. В исследованиях часто так и указывается «кампания по борьбе с “буржуазным объективизмом” и “космополитизмом”». Так, А.С. Сонин смешивает все кампании в одну – антикосмополитическую, исходя из того, что они подчинялись схожим идеологическим установкам и реализовывались одними и теми же методами ^[27]. Это не так. Кампании действительно превращались в своеобразный снежный ком, который вбирал в себя идеологемы предыдущих, но акценты в них все же смещались. Если этого не учитывать, то можно сделать ошибку, схожую с той, которую совершил А.С. Сонин, который описывал критику работ А.И. Яковлева и С.Б. Веселовского как борьбу с космополитизмом. Между тем, надо подчеркнуть, указанным историкам ни разу не вменялись космополитические ошибки, их работы громили за «буржуазный объективизм» ^{[29, с. 302-317]}.

Таковы основные черты идеологических кампаний послевоенного времени. Они в целом уже были отмечены, общий контекст более или менее ясен. Но вот как все это реализовывалось на уровне республик, региона, культурной или научной отрасли – до сих пор не вполне понятно. В сложившейся ситуации большую роль может сыграть индивидуальный, микроисторический подход, когда перипетии кампаний прослеживаются через судьбы ее участников, как погромщиков, так и жертв. В этом случае в центре внимания оказывается субъективное восприятие и осмысление событий, а также стратегия выживания в сложившихся условиях.

Сообщество историков середины XX в. – сложное и противоречивое явление, которое нельзя подогнать под единый знаменатель. В такой среде неизбежны конфликты, борьба за лидерство, как в интеллектуальной, так и в административной сфере. Власть, которая, по мнению М. Фуко, пронизывает все общественные отношения, является частью и научного сообщества, проявляясь в нем с определенной спецификой.

В научном сообществе традиционно существуют разные группы ученых: школы, направления, сторонники разных концепций, даже представители разных университетов и институтов. Между ними нередко идет борьба за доминирование их научной (или квазинаучной) концепции, престиж в обществе, за молодых сторонников, то есть то, что в науковедении получило название «символический капитал». В советском обществе такая, в общем-то, нормальная борьба, осложнялась регулярным вмешательством партийных властей. И слишком часто победа определялась не качеством и активностью научной и педагогической работы, а поддержкой властей. В середине XX века в условиях непрекращающихся идеологических кампаний слишком сильным был соблазн устранить конкурента, обвинив его в антипатриотизме, идеологических ошибках и т.д.

Советская партноменклатура эпохи «позднего сталинизма» рассматривала их как форму контроля и управления интеллектуальной жизни в стране. В то же время важная черта кампаний – их относительная автономия от инициаторов. Если концепцию разрабатывали на самом верху, то прохождение кампаний зависело от конкретных условий, в которых они проходили. Личные отношения, борьба групп ученых, а не только прямые указания контролирующих органов, зачастую становились основным двигателем того, что происходило. Кампании использовались как повод и средство устранить конкурентов в борьбе за административное и научное влияние. Классическим примером такой борьбы стал разгром А.Л. Сидоровым и его сторонниками «группы И.И. Минца».

Пути в науке Исаака Израилевича Минца (1896-1991) и Аркадия Лавровича Сидорова (1900-1966) были схожими. Оба были слушателями Института красной профессуры, где учились у М.Н. Покровского, затем активно работали как преподаватели. Карьера И.И. Минца была успешнее: он быстро занял ключевые посты в руководстве исторической наукой. А вот путь А.Л. Сидорова был извилистее: в 1935 г. он был даже исключен из партии, но в следующем году его восстановили ^{[7, с. 731-732]}. Когда дело А.Л. Сидорова рассматривалось в Центральном комитете комсомола, то на одно из заседаний пригласили И.И. Минца, как человека знакомого с ним лично, видимо, он должен был дать ему характеристику. Но И.И. Минц не пришел, что А.Л. Сидоров расценил как проявление трусости ^{[24, с. 398]}. Давая оценку И.И. Минцу, он впоследствии писал: «Он оставлял впечатление человека, склонного вилять, говорить в лицо одно, и за глаза делать другое, личной храбро­стью и мужеством он не отличался, зато способность собирать своих людей, группировать их, поддерживать лиц определенной национальности несомненна» ^{[24, с. 399-400]}. Очевидно, что между двумя историками с самого начала сложились напряженные личные отношения.

В 1940-е гг. И.И. Минц занимал практически монопольное положение в изучении истории советского общества. Он был академиком, возглавлял наиболее крупные исследовательские проекты, авторские коллективы учебных пособий. Его ученики (среди которых наиболее заметную роль играли Е.Н. Городецкий, Э.Б. Генкина, И.М. Разгон) вели занятия по истории советского периода во всех престижных ВУЗах Советского Союза. Амбиции А.Л. Сидорова также были велики: он стремился занять лидирующие позиции в советской исторической науке, чему мешал, в первую очередь, И.И. Минц. Именно на разгром «команды» И.И. Минца был направлен основной удар критики в ходе кампании по борьбе с «безродным космополитизмом». В 1947 г. А.Л. Сидоров написал разгромную статью на курс лекций И.И. Минца ^[25]. В дальнейшем он характеризовал И.И. Минца как «паразитический тип» и признавал своей заслугой то, что «выставил его из университета» ^{[24, с. 400-401]}.

В своей деятельности А.Л. Сидоров опирался на молодых, идеологически проверенных (партийных) соратников, часто бывших фронтовиков: «Многие из учеников А.Л. Сидорова были бывшими фронтовиками… По сравнению со своими «зелеными» товарищами, не прошедшими школы войны, они обладали значительным жизненным опытом и твердо знали, чего хотят. Большинство из них были членами партии. Очень быстро фронтовики заполнили почти все выборные партийные, комсомольские и профсоюзные должности, а также аспирантуру. Они хотели учиться и получать знания, но они считали себя по праву первыми претендентами на освободившиеся вакансии. Вакансий же было немного…» ^{[19, с. 304-305]}. Разгром «группы Минца» позволял сторонникам А.Л. Сидорова занять лидирующее положение в изучении советской истории, самого престижного направления исторической науки. Антисемитские нотки проходивших проработок прекрасно подходили для этих целей, поскольку сам И.И. Минц был евреем, а среди его учеников много было лиц еврейского происхождения.

Тучи на И.И. Минцем серьезно начали сгущаться именно после рецензии Сидорова в газете «Культура и жизнь», в которой отмечались серьезные недостатки в его лекциях. 16 июня 1947 г. его освободили от руководящей должности в Секретариате Истории Гражданской войны. Впрочем, судя по дневниковым записям, еще 7 марта ему сообщили о том, что его отстранят от этой работы. В дневнике И.И. Минц записал: «17 лет я проработал в этом учреждении! Сколько труда вложено» ^{[10, с. 82]}. На основании рецензии А.Л. Сидорова А.М. Панкратова критиковала И.И. Минца 6 октября 1948 г. на совместной сессии Отделения истории и философии и Отделения литературы и языка АН СССР, посвященной 10-летию со дня выхода в свет «Истории ВКП (б). Краткий курс» ^{[1, Л. 83-85]}. Но настоящий удар пришелся на следующий год, год борьбы с «безродным космополитизмом».

До исторической науки волны кампании докатились не сразу. Еще в первом номере «Вопросов истории» за 1949 г. появилась статья (первоначально доклад, сделанный в Ленинграде на заседании Отделения истории и философии АН СССР) И.И. Минца ^[15], где автор, подобострастно восхваляя значение работ В.И. Ленина и И.В. Сталина для советской историографии, между прочим, написал: «Работами Е.Н. Городецкого, Э.Б. Генкиной, И.М. Разгона, Н.А. Корнатовского, О.А. Шекун и др. положено изучению советского периода истории нашей страны» ^{[15, с. 14]}. Эта невинная фраза стала одним из главных пунктов обвинения в адрес И.И. Минца и его «группы». Любопытно отметить, что статья, прежде чем быть напечатанной, была отправлена на рецензию Е.Н. Городецкому. Он дал в целом положительный отзыв, но указал и на ряд, с его точки зрения, недостатков: «Необходимо устранить повествовательный характер статьи (доклада). Все суждения должны быть подчинены задачам современной исторической науки. Объемы имен следовало бы снять, заменяя их отраслями науки или трудов» ^{[3, Л. 29]}. Рекомендация максимально обезличить описание достижений советской исторической науки, как покажут последующие события, окажется очень разумной. Но И.И. Минц не пошел на такой шаг.

25 февраля в Институте истории прошла сессия, на которой В.Т. Круть и Х.Г. Аджемян потребовали искоренить антипатриотические настроения в среде советских историков. Главными носителями этих настроений назывались Н.Л. Рубинштейн, И.И. Минц и «их защитник и покровитель» Е.Н. Городецкий ^{[8, с. 548]}. Вскоре заседание прошло в Академии общественных наук при ЦК ВКП (б). На нем прозвучал доклад заместителя заведующего отделом пропаганды и агитации Ф.М. Головенченко «О задачах борьбы против космополитизма на идеологическом фронте» ^{[6, с. 28]}. «Несколько часов подряд высокие чины, а потом и преподаватели в унисон ругали «космополитов», которые «пробрались» в историческую науку, окопались на истфаке МГУ, разлагают молодежь». Особенно досталось И.И. Минцу. Прозвучал призыв «забить последний гвоздь в крышку политического гроба Исаака Минца и его прихвостней – Разгона, Городецкого, Звавича, Зубока…» ^{[14, с. 122]}.

3 марта 1949 г. прошло партийное собрание исторического факультета, где А.Л. Сидоров выступил с разгромной критикой «группы Минца». В своем докладе он указал на недопустимость проникновения «буржуазного безродного космополитизма» в историческую науку, поскольку «в современной обстановке идеи буржуазного космополитизма в науке… являются идеологическим оружием американского империализма» ^{[17, Л.151]}. В чем же заключался «грех» космополитизма? «Всякое протаскивание идей буржуазного космополитизма в историческую науку, принижение роли русского народа в мировой истории…, стремление ослабить чувство советского патриотизма, принизить достижения советского хозяйства, советской культуры, советской науки – являются проявлением враждебной деятельности против нашей Родины в интересах врагов нашей социалистической страны» ^{[17, Л. 151]}, - громогласно заявил А.Л. Сидоров. Заметим, что при желании каждый мог быть подведен под эти обвинения. И.И. Минц, по мнению А.Л. Сидорова, - зримое проявление всех перечисленных пороков, «наиболее типичный выразитель и проводник взглядов буржуазного космополитизма» ^{[17, Л. 154]}. Ошибок у Минца слишком много, чтобы это было случайностью: искажение фактов, «смазывание значения октябрьской Социалистической революции, как в исторических судьбах нашего народа, так и в истории всемирной». Были и более страшные преступления: «Важнейшие вопросы, поставленные товарищ Сталиным по истории советского общества, товарищ Минц в своей работе не отразил» ^{[17, Л. 159]}. Коснулся Сидоров и статьи Минца «Ленин и развитие советской исторической науки». Характеризую ее, он говорил, что «венцом надругательства над советской наукой, над трудами В.И. Ленина и И.В. Сталина, является совершенно недопустимое вражеское заявление, что основоположниками по изучению советского периода являются И.М. Разгон, Е.Н. Городецкий и др… Ни Ленин, ни Сталин, ни их работы являются основным фундаментом научной истории советского периода, а работы Минца и членов его группы» ^{[17, Л. 162-163]}. Справедливости ради, заметим, что в самой статье всячески выпячивается значение работ Ленина и Сталина, а такие далеко идущие выводы делаются на основе всего двух слов о работах Е.Н. Городецкого, Э.Б. Генкина, И.М. Разгона, Н.А. Корнатовского, О.А. Шекун, которыми, как написано в тексте, «положено начало» изучению советской истории. Очевидно, что это лишь повод.

Известие о существовании и разгроме «группы» И.И. Минца быстро разнеслось по Москве. Публичные мероприятия с участием ее членов отменялись. Так, запланированная на 10 марта публичная лекция И.М. Разгона в Политехническом музее сначала была перенесена, а затем и вовсе отменена ^{[22, с. 39]}. Уже 11 марта началось расширенное заседание кафедр истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП (б), которое продолжилось 14 и 16 марта. И.И. Минц, понимая, что сопротивление бесполезно, предусмотрительно на это мероприятие не пришел, сославшись на болезнь.

Собрание открыл директор Института истории АН СССР Б.Д. Греков. По воспоминаниям Ю.А. Полякова, особую активность в разгроме космополитов проявили М.П. Ким, А.Л. Сидоров и Д.А. Чугаев. Под огнем критики оказались Минц и «его группа», Н.Л. Рубинштейн, О.Л. Вайнштейн, Г.А. Деборин и другие историки. Выступавшие утверждали, что в работах И.И. Минца была извращена история Великой октябрьской социалистической революции, не показано ее коренное отличие от буржуазных революций, принижена роль СССР и русского народа, создателя в первого в мире социалистического государства. Более того, И.И. Минцем и его «группой» сознательно была сорвана работа по написанию учебника по истории СССР ^{[27, с. 548]}. «Группа Минца» была обвинена в монополизации изучения и преподавания истории советского периода. Более того, по словам А.Л. Сидорова, она сознательно тормозила становление молодых кадров специалистов по советской истории.

Не меньше, чем И.И. Минцу, досталось и И.М. Разгону, который, по словам выступавших, извратил историю взаимоотношений русского народа и народов Кавказа (И.М. Разгон был автором ряда исследований, посвященных становлению советской власти на Кавказе. Среди них: Орджоникидзе и Киров в борьбе за власть Советов на Северном Кавказе. 1917-1920-е гг. М., 1941; Борьба за власть Советов в Чечено-Ингушетии. Грозный, 1942 и др.), поскольку «представил чеченцев и осетин революционерами, а осетин – контрреволюционерами» ^{[27, с. 548]}. Именно эта концепция, как утверждалось, легла в основу раскритикованной оперы Мурадели «Великая дружба». По воспоминаниям Ю.А. Полякова, И.М. Разгон просил слова, но выступить ему так и не дали ^{[22, с. 41]}.

15 марта в стенгазете исторического факультета «Историк-марксист» появилась статья, где звучал призыв «до конца искоренить космополитизм в исторической науке – Минца, Разгона, Городецкого, Верховеня и др.» ^{[9, с. 147]}. Среди материалов этого своеобразного спецвыпуска газеты можно было найти статью аспиранта Минца А.С. Кара-Мурзы под названием «А король-то голый». В ней «убедительно показывалось, что академик попросту самозванец, а как научный руководитель выше двойки не тянет. Аспирантом он не руководил, а когда руководил, то лучше бы не руководил, ибо пытался направить по ложному пути» ^{[22, с. 42]}.

17 марта Городецкий читал в МГУ лекцию. На лекции присутствовал С.С. Дмитриев, который описал ее в своем дневнике. Первое, что бросилось Дмитриеву в глаза, это то, что Е.Н. Городецкий страшно похудел. Он понимал опасность своего положения, поэтому нервничал. После лекции к нему пришло две записки. В одной был вопрос: согласен ли он с М.В. Нечкиной в том, что либерализм никогда не был прогрессивен в истории России. Е.Н. Городецкий ответил, что согласен. Второй вопрос носил явно провокационный характер: «Как быть с курсом ваших лекций, что нужно исправить в связи со вскрытием космополитических извращений?» ^{[9, с. 148]}. Е.Н. Городецкий вынужден был идти по проверенному пути – соглашаться с критикой. «В моих лекциях, изданных в ВПШ, есть крупные ошибки. Я их подвергну критике. В настоящей лекции плохо, что не дана связь между русской культурой и развитием культуры других народов России» ^{[9, с. 148]}, - ответил в духе самокритики лектор. В тот же день на закрытом партийном собрании Исторического факультета была принята резолюция, в которой говорилось, что «наиболее ярким проявлением антипатриотической деятельности на Истфаке является деятельность академика Минца и его группы (Минц, Разгон, Городецкий)» ^{[17, Л. 116]}.

Несколько иначе обстановку, сложившуюся вокруг Е.Н. Городецкого, описывал спустя много лет ученик Ефима Наумовича, тогда староста группы истфака МГУ В.С. Лельчук. Он вспоминал об одной из лекций историка: «Подойдя, как обычно, к кафедре, он повернулся лицом к аудитории, и мы впервые увидели на лацкане его пиджака значок лауреата Сталинской премии: человек открыто, с большим достоинством защищает свое кредо, отстаивает свои взгляды… по сей день я слышу те долгие дружные аплодисменты, которыми наш курс приветствовал Городецкого» ^{[14, с. 122]}. За эти аплодисменты деканат начал проверку курса, но все обошлось. Спустя много лет Лельчук узнал, что тогда всю вину взял на себя К.Н. Тарновский.

Общая беда объединяла. В.С. Лельчук рассказывал, что в это же время был арестован отец Н.Я. Эйдельмана, в будущем известного историка. Когда студенты рассказали об этом Городецкому, тот призвал их поддержать всего товарища всеми силами ^{[12, с. 362]}. Несмотря на поддержку части студенчества, Городецкий вынужден был прекратить чтение лекций по истории СССР. Вместо него к чтению приступил Л.Н. Бычков ^{[9, с. 149]}.

По результатам заседаний партийное собрание Истфака приняло постановление, в котором просило ректорат отстранить от чтения лекций обвиненных в космополитизме преподавателей, в том числе Городецкого ^{[28, с. 369]}. Просьба была удовлетворена. За опального историка пыталась вступиться его ученица Л.М. Зак, которая написала статью в защиту своего учителя ^{[5, Л. 45-54]}. Она выступила против его критиков, обвинив их в поверхностности и недобросовестности: «Эти люди даже не потрудились прочесть написанное Городецким» ^{[31, с. 620]}. Все их обвинения, по ее мнению, были основаны на подтасовках. Более того, сам А.Л. Сидоров долгое время сотрудничал с И.И. Минцем, почему же он не указал на его вредительскую деятельность? Но статья так и не была опубликована, так как было очевидно, что это не поможет. Кроме того, Л.М. Зак должна была защищать кандидатскую диссертацию, поэтому ввязываться в борьбу было крайне опасно.

Не менее тяжелым были проработки в марте и в Высшей партийной школе. Там в несколько дней прошло партийное собрание, посвященное борьбе с космополитами, на них Ефим Наумович стал центральной фигурой. С резкой критикой на Городецкого выступил некто доцент Дацюк, который проанализировал на предмет идеологического соответствия его лекционные курсы, посвященные отечественной истории конца XIX – начала XX вв. Дацюк обнаружил в них «вопиющие» ошибки. Он утверждал: «Городецкий изображает весь этот период нашей отечественной истории с антипатриотических позиций, изображает историю России в приниженном, а подчас прямо фальсифицированном виде» ^{[4, Л. 5 об.]}. Даже предмет истории Городецкий понимает, якобы, извращенно, не так как Сталин. Вместо анализа производительных сил показывает «историю царизма, царских министров» ^{[4, Л. 7]}. Но самое страшное заключается в том, что автор систематически стремится принизить русскую историю, подробно описывая негативные явления и лишь бегло упоминая прогрессивные. Непростительные ошибки совершены в освещении такой важной проблемы, как история национальных движений. Обвиняемый описывал лишь угнетение царизмом национальных окраин, и не касается прогрессивных моментов пребывания народов в составе России: «Никакого показа идеи дружбы народов, важного тезиса, что русский народ был защитником и другом народов, населявших Россию» ^{[4, Л. 11 об.]}. Такая позиция, по мнению Дацюка, является сугубо буржуазно-националистической. Более того, Е.Н. Городецкий вообще принижает все русское, особенно культуру и экономическое развитие. Например, он утверждает, что Россия даже после отмены крепостного права стояла по производству хлеба ниже Алжира. Москву он изображает как большую деревню. Даже на парижской выставке, в изображении автора лекций, русским не нашлось ничем похвастаться, кроме павильона винной монополии. Дальше – хуже. Е.Н. Городецкий стремился умышленно «унизить ленинизм», поскольку не показал, что «центр мирового революционного движения переместился в Россию» ^{[4, Л. 9 об]}. Как космополит он «старается лишить рабочее движение его национальных истоков» ^{[4, Л. 10]}. Наконец, Е.Н. Городецкий всячески помогал И.И. Минцу в его преступной деятельности: «Мы видим, что Городецкий никогда не боролся против Минца в тех учреждениях, где проводился зажим научных кадров, торможение роста науки, осуществлялась эта отвратительная монополия. Городецкий смотрел не только равнодушно, но прямо участвовал в этом» ^{[4, Л. 12 об]}. Более того, на лекции в Московской областной партийной школе он положительно отзывался о И.И. Минце.

Выступавший критиковал и других членов кафедры истории СССР, в частности, К.В. Базилевича. В конце, согласно ритуалу, Дацюк попенял себе в том, что не сумел целенаправленно вести борьбу против И.И. Минца и Е.Н. Городецкого. С Дюцюком оказался солидарен Насырин, добавивший также, что Городецкий не показал влияние русской культуры на западную ^{[4, Л. 72]}.

Огня добавил доцент Якунин. Он гневно говорил, как «Городецкий тормозил работу историков союзных республик. Он мешал разоблачению буржуазных националистов, не реагировал на сигналы об извращениях в разработке истории казахского народа. В результате этого появилась вредная книга «История Казахстана», целиком направленной против русского народа» ^[20].

Наконец, очередь дошла и до самого Ефима Наумовича. Он пытался опровергнуть все обвинения. Для этого был выбран, казалось бы, единственно верный путь: он сам обрушился с критикой на И.И. Минца. Е.Н. Городецкий вынужден был выступить против человека, которому, по сути, во многом был обязан своей профессиональной карьерой. На вопрос-требование А.Л. Сидорова, прозвучавший в МГУ, об определении отношения к И.И. Минцу Е.Н. Городецкий дал публичный ответ. Он утверждал, что он давно боролся с космополитизмом И.И. Минца, но в то же время признал, что недостаточно его критиковал. С разбором его лекций Дацюком он не согласился категорически. Не показывал прогрессивных явлений? Это потому что на период выпало «две большие полосы реакции». «Я никуда от этого уйти не мог. Должен ли я был смягчить? Нет, не должен» ^{[4, Л. 79]}, - заявлял Е.Н. Городецкий. Да, действительно русской культуре уделено мало места, но никакого принижения допущено не было. Более того, в подобных изданиях других авторов такого раздела не было вообще. Вот с промышленной выставкой в Париже, действительно, получилось не очень хорошо. Не показаны достижения науки? Это потому, что в российском обществе из-за узкоклассовой политики царизма не было предпосылок для того, чтобы изобретения нашли должное применение. «Были вопиющие противоречия, которые могла преодолеть Октябрьская социалистическая революция» ^{[4, Л. 81]}. Извращается предмет исторической науки. Ничего подобного, в курсе много лекций, посвященных вопросам развития производительных сил. Е.Н. Городецкий подытожил: «Я хочу показать, какими методами критикует меня Дацюк, какие это нечестные, недопустимые в партийной практике методы» ^{[4, Л. 84]}. Он потребовал расследования деятельности Дацюка и защиты от его клеветы. Не вдаваясь в подробности, стоит отметить, что в ходе дискуссий в ВПШ отчетливо выделились две группы: тех, кто стремился ограничиться только повторением уже прозвучавшей критики, и тех, кто, как доцент Дацюк, хотели вывести критику на новый уровень, предъявить новые, еще более острые обвинения.

Итоги собрания были подведены в газете ВПШ – «Сталинец», которая добавила драматизма в повествование. В издании подчеркивалось, что члены кафедр были до глубины души возмущены деятельностью Минца и его приспешников, среди которых оказался и сотрудник ВПШ – Е.Н. Городецкий, который отказывался признавать свою вину.

Ефим Наумович попытался продолжить сопротивление. 29 марта он отправил письмо в партийный комитет ВПШ. В нем он стремился отвести от себя обвинения. Касаясь своего выступления в Московской областной партийной школе, он подчеркивал: «Ни одного слова в защиту И.И. Минца ни в этом, ни в каком-либо другом выступлении никогда сказано не было. Напротив, в своем выступлении в Областной школе я говорил о вредной монополии Минца. Я утверждал, что Минц ориентировался на отсталых слушателей и читателей» ^{[5, Л. 3]}. Он обвинял доцента Дацюка в клевете и требовал для него партийного взыскания.

В ответ на письмо партийный комитет ВПШ сформировал комиссию в составе Е.Н. Анисимовой, А.Н. Зайкиной и О.М. Лукашовой для проверки заявления Городецкого. Выводы комиссии звучали как приговор. Как сообщалось в заключении, проверка лекционных курсов историка показала, что им было сделано чрезвычайно много ошибок. «1. …Совсем отсутствует указание на то, что в конце XIX и начале XX вв. центр революционного движения пролетариата переместился в Россию… 2. Ленинизм в ряде случаев показывается… не как высшее достижение…, а как национально ограниченное, чисто русское движение… 3… крайне неполно освещается… II съезд РСДРП… 4. Целые разделы… представляют собой не историю народов СССР, а историю самодержавия… 5. Не показаны протесты рабочих против антиеврейских погромов… 6. Русская культура представляется неполно… 7. Неправильно освещает экономику России в послереформенный период, изображая Россию как страну абсолютно отсталую во всех отношениях…» ^{[17, Л. 136]}. На основе выводов комиссии 6 мая партийный комитет постановил, что критика в сторону Е.Н. Городецкого является абсолютно оправданной, а его поведение расценили как «попытку противодействовать справедливой критике…» ^{[17, Л. 133]}. С такими идеологическими ошибками преподавать в партийной школе было нельзя. Его отстранили от чтения лекций. Становилось очевидным, что сопротивление бесполезно.

Последней попыткой было письмо на имя Г.М. Маленкова. Возможно, что ему никто не ответил, потому что в июне он написал еще одно письмо уже на имя Д.Т. Шепилова ^{[5, Л. 2]}, где просил обратить внимание на его положение. Результатом было молчание.

24-29 марта в Институте истории прошли заседания Ученого совета, посвященные борьбе с космополитизмом. Критика И.И. Минца заняла на них одно из центральных мест, его не порицал только ленивый. На этих заседаниях Сидоров вновь подчеркнул роль И.И. Минца в «распространении» космополитизма в советской историографии: «На мой взгляд, во главе космополитизма в области исторической науки стояли академик Минц, профессор Разгон и его группа…» ^{[2, Л. 18]}. Он связал деятельность И.И. Минца с наследием уже разгромленной «школы М.Н. Покровского». Именно М.Н. Покровский и И.И. Минц «реабилитировали немцев в русской исторической науке, закрепив приоритет последовательного космополитизма, пресмыкавшегося перед иностранными учеными» ^{[2, Л. 20]}. И.И. Минц был обвинен в том, что сплотил вокруг себя группу единомышленников и учеников, которые монополизировали изучение и преподавание советской истории, превратив своего учителя в «непогрешимый авторитет в вопросах советской истории». «Результатом такой активности, - утверждал А.Л. Сидоров, - была полная бездеятельность в многочисленных учреждениях и бесплодие в научной работе… за 25 лет своей научной деятельности он не создал ни одной монографии» ^{[2, Л. 23]}. Фактически И.И. Минца обвинили в целенаправленном саботаже. Он был объявлен основоположником фактографического подхода к изучению советской истории, что рассматривалось как отход от принципов партийности, как «буржуазный объективизм». Возмущение А.Л. Сидорова вызвала и работа И.И. Минца во главе секретариата по истории Гражданской войны. По его словам, И.И. Минц всячески стремился принизить победу советского народа над иностранными интервентами, утверждая, что причиной их ухода было давление международного пролетариата ^{[2, Л. 25]}. Очевидно, что эта мысль полностью соответствовала интернационалистской коммунистической идеологии, господствовавшей еще недавно, но теперь она оказалась «принижением заслуг советского народа».

Совместно с Д.А. Чугаевым А.Л. Сидоров подготовил для журнала «Большевик» итоговую статью о кампании борьбы с космополитизмом. И.И. Минцу была посвящена львиная доля статьи. В ней повторялись все прозвучавшие на заседаниях обвинения. Утверждалось, что «антипартиотическая группа И. Минца подвизалась в области истории СССР, стремясь в своих работах принизить историческую роль великого русского народа, русского рабочего класса в мировой истории и в строительстве социализма, принизить историческое значение советского государства и советского социалистического строя для судеб народов всех стран» ^{[17, Л. 6-7]}. И.И. Минц сознательно искажал советскую историю: показывал октябрьское восстание как стихийное, а не проводимое под чутким руководством партии большевиков; замалчивал международное значение Октябрьской революции; игнорировал разработку проблем социалистического строительства и развития советской культуры; «в истории гражданской войны он смазывал решающее значение советского патриотизма, воспитанного партией Ленина-Сталин»; затушевывал героическую борьбу советского народа против интервентов в годы Гражданской войны. И вообще: «Вся концепция истории гражданской войны в лекциях И. Минца решительным образом расходится с “Кратким курсом истории ВКП (б)”» ^{[17, Л. 10]}. Он выпячивает роль своих учеников в развитии советской исторической науки, забывая, что главными ее корифеями были и остаются Ленин и Сталин. Еще в 1920-е гг. он раболепствовал перед немецкими историками и протаскивал троцкистские взгляды. «Своей деятельностью в Комиссии по истории гражданской войны и в высших учебных заведениях И. Минц нанес большой ущерб нашей исторической науке» ^{[17, Л. 13]}, - утверждалось в статье. По неизвестным причинам статья так и не увидела свет. Возможно, виною тому было то, что кампании проходили стремительно и актуальные еще вчера информация и оценки быстро устаревали.

Как писал А.М. Некрич: «Сидоров, несомненно, был незаурядной личностью, но жажда власти одержала в нем в конечном итоге верх над профессиональными интересами ученого» ^{[19, с. 303]}. Сидоров потеснил и влиятельнейшего академика Б.Д. Грекова. В 1950 г. он возглавил комиссию по проверке Института истории, долгое время руководимого Б.Д. Грековым. Заключение было негативным. А работе института было обнаружено множество идеологических и кадровых ошибок ^[18]. Вскоре А.Л. Сидоров сменил Б.Д. Грекова на посту директора института.

И.И. Минц лишился всех руководящих постов, в качестве ссылки его назначили заведующим кафедрой в Московском государственном педагогическом институте. И.Э. Разгона отправили в Томск, где он укоренился и создал собственную школу. Несмотря на проработки, Е.Н. Городецкий остался на историческом факультете МГУ. Но долгое время его работы не печатались. Почему его не выслали в какой-нибудь провинциальный вуз Е.Н. Городецкого можно только гадать. Возможно, причиной этого было, то, что он все-таки не фигурировал как непосредственный участник «группы Минца», а только «покрывал» ее. Может быть, сыграла роль и его активная защита. Но, скорее всего, были и другие причины.

А.Л. Сидоров стал заведующим кафедрой истории СССР МГУ, в 1953 г. он был назначен директором Института истории АН СССР. Впрочем, на выборах в члены-корреспонденты АН СССР его провалили, несмотря на выделенную специально для него вакансию: в научном сообществе признавался не только язык власти, но был и свой «гамбургский счет». И.И. Минц записал в своем дневнике: «Старики не хотят ему простить ликвидации ЛОИИ и, главное, вражды с покойным Грековым» ^{[10, с. 83]}. Ю.А. Поляков в своих воспоминаниях много лет спустя приоткрыл завесу тайны над этим эпизодом: «Сидоров был дружно провален, но по Институту и Отделению истории прошел слух: Минц голосовал за Сидорова и показывал ему свой бюллетень. Большинство возмущались. Много лет спустя Минц открыл мне тайну. «Мы тогда, - рассказывал он, - действовали дружно, слажено. Голосовали 9 человек… Руководил В.П. Волгин. Все доверяли друг другу. Мы собрались у Волгина, обсудили кандидатуры. Дружно решили: Сидорова не избирать. Я потом доверительно спросил у Вячеслава Петровича: можно я проголосую «за»? Мой голос не решал дела, а в моем трудном положении важно было показать, что я не враг ему. Волгин, еще раз подсчитав голоса, согласился. Я действительно показал Сидорову свой бюллетень, а счетная комиссия показала Аркадию кукиш» ^{[23, с. 149]}.

Сам Сидоров считал, что именно Минц – главная причина его неудач на выборах: «…Я на всю жизнь приобрел врага, который использо­вал все возможности, чтобы захлопнуть передо мной двери в Академию Наук» ^{[24, с. 399]}. До кончины Сидорова в 1966 г. отношения между двумя историками были напряженными. Сидоров сумел на время оттеснить Минца от академического Олимпа, но самому туда забраться ему так и не удалось.

Для другого «участника» группы Минца - Е.Н. Городецкого борьба с космополитами стала переломом в мировоззрении. История Городецкого позволяет выявить одно важное явление: нередко (а этот случай не единственный, достаточно вспомнить А.М. Некрича, А.Я. Гуревича и др.) подвергшиеся проработкам превращались не в деморализованных жертв, а начинали, исходя из полученного опыта, по-новому оценивать окружающую реальность. Многие именно после проработок разочаровались если не в советском строе, то, во всяком случае, в сталинском режиме. После описанных событий у Городецкого также произошло переосмысление сталинской действительности. Именно борьба с «космополитами» развеяла у него существовавшие иллюзии. Если в 1930-е гг. Городецкий верил в политику Сталина, то затем перешел на антисталинские позиции ^{[21, с. 113]}. Судьба Городецкого – это судьба представителя советской партийной и научной элиты. Во время послевоенных кампаний советская система отчетливо показала, что для нее нет неприкосновенных, а старые заслуги не учитываются. Естественно, что прошедшие события заронили в души этих людей не только страх, но и желание изменить эту систему, сделать ее более предсказуемой и безопасной. Именно они станут опорой последовавшей относительной либерализации строя после смерти Сталина.

Работа подготовлена при финансовой поддержке гранта Президента РФ для молодых ученых (проект № МК-2627.2013.6)