Public inquiry in the periods of social turbulence (based on the materials of sociological research in Tomsk)

Общество перманентно сталкивается с различными вызовами, природа которых достаточно разнообразна. Некоторые лежат в политической плоскости (военные локальные и межгосударственные противостояния и конфликты ^{[1, 2]}, смена политических режимов ^{[3, 4]}, этнические противостояния ^[5] и т.п.), другие проецируются на систему экономических отношений (финансовая рецессия ^[6], структурная перестройка экономики ^{[7, 8]}, санкции ^{[9, 10]}, и т.п.), часть порождается самим социальным организмом (культурно-идеологические сдвиги ^[11], социальная дифференциация ^{[12, 13]} и т.п.). Каждый из них может рассматриваться в качестве источника наступления кризисного состояния, ответственность за разрешение которого ложится, прежде всего, на один из самых системных институтов – государственную власть. С позиции публичного управления подобные аномалии в развитии вносят существенную дезорганизацию в функционирование систем-объектов управления различного масштаба (в работе Городецкого А.Е. ^[14] для описания данного состояния используется достаточно емкий термин – «управленческий провал»), что проявляется не только в нарушении режима стабильности, но и в форме изменений общественных ценностей и поведения, как правило, усугубляющих текущее положение. Осмысление такого рода наблюдений возможно на основе теоретического базиса, образованного концепциями социальной турбулентности и режимов с обострением, в основе которых лежат такие характеристики процессов как нелинейность, спонтанность, неопределенность, высокие скорости.

Феномен турбулентности общественных процессов рассматривается многими авторами. При этом, уровень погружения в проблематику в различных работах существенным образом отличается: есть как комплексные работы, ориентированные на построение концептуально-теоретического базиса, так и труды, в которых рассматриваемый вопрос освещается фрагментарно. Стоит отметить, что достаточно часто вопросы развития турбулентности анализируются на макроуровне. С данной позиции рассматриваются глобальные отношения в части протекания международных конфликтов ^[15], «цветных» революций ^{[16, 17]}, макроэкономических процессов ^[18].

По мнению Яницкого О.Н., сегодня в явном виде проявляется синергетический эффект наложения прошлых (неразрешенных) проблем и новых глобальных вызовов: одна катастрофа наползает на другую, межкризисные периоды сокращаются, а выход из очередного кризиса становится затяжным, большинство конфликтов не разрешается, а лишь «замораживается» ^[19]. Такой взгляд, основанный на эффекте отложенности последствий конкретных инцидентов во взаимоотношениях субъектов политических и социально-экономических отношений, является прямым доказательством формирования режимов с обострениями, разрабатываемых в рамках научной школы Курдюмова С.П. и Самарского А.А., в том числе применительно к развитию общественного организма.

При этом целесообразно согласится с мнением Исаевой С.А. ^[20], что несмотря на разработку различных теоретических моделей и конструкций, описывающих ситуации самоорганизации систем и самостабилизации, с точки зрения практики роль государства в кризисных ситуациях становится решающей, что подтверждает опыт прошлых лет. Никогда масштабные изменения в общественных отношениях не обходились без активного участия государства. Схожая позиция отражена и в работе Кулаковой Н.Н., рассматривающей необходимость оперативного реагирования власти на нелинейное изменение политической обстановки в стране. При этом делается акцент на росте значимости силовых структур, оказывающих влияние на выбор направления дальнейшего развития в точке бифуркации ^[21]. Отдельные аспекты управления социальной турбулентностью затрагиваются и иными авторами: так, Щекотин Е.В. рассматривает системный, синергетический, феноменологический и когнитивный подходы ^[22], а в работе Зарубина В.Г. проблемы управления социальной турбулетностью определяются с позиции определения контура границ управляемости ^[23].

Несмотря на широту данного теоретико-концептуального базиса, существенная часть научных изысканий посвящена исключительно поиску и характеристике на макроуровне периодов и инцидентов турбулентности в мировой и отечественной истории, что позволяет выявлять сущностные аспекты данного явления. При этом основной акцент делается на политическом уровне управления. Вместе с тем, эффекты турбулентности проявляются не только в глобальной повестке. Социальная сфера и экономика на национальном, региональном и локальном уровнях так же являются хотя и не столь явными, но не менее значимыми аренами, в рамках которых можно наблюдать формирование и развитие режимов с обострением. Именно региональные и муниципальные органы управления принимают первый «удар» от населения при формировании и развитии турбулентной среды. В связи с этим данные структуры должны иметь определенные управленческие паттерны, учитывающие характер трансформации поведения и модифицированные общественные ожидания. Последние же могут быть идентифицированы властными институтами через анализ общественного запроса.

Несмотря на широкое использование в различных источниках, в том числе в научных публикациях, термина «общественный запрос», какого-либо его устойчивого значения не обнаруживается. Так, в работе Петухова В.В. под общественным запросом понимается сообщение, посыл, исходящий от общества в целом или его части, адресованный либо власти, либо другой части общества ^[24]. Другие исследователи лишь косвенным образом раскрывают смысл данного понятия. Например, в работе Тарусина М.А. ^[25] делается акцент на том, что это инструмент связи различных слоев населения с властными структурами. Им рассматриваются его различные формы. В качестве одной из них выделяется опрос общественного мнения. При этом, не всегда сумма взглядов отдельных людей трансформируется в общественный запрос. Таковым некая агрегированная позиция становится только в случае, когда речь идет об общественных проблемах, касающихся непосредственно человека, т.е. в том случае, когда он может являться экспертом, а, соответственно, его суждение имеет социальный вес. Целесообразно согласиться с данным аргументом, поскольку запрос характеризуется наличием активной позиции общества, требующей соответствующего действия с обратной стороны. По любой иной проблематике, не связанной с личными потребностями человека, совокупность мнений может представлять не более чем общественный взгляд, не влекущий необходимости ощутимого вмешательства, поскольку состояний дестабилизации отношений и управленческого провала не зафиксировано.

В работе Великой Н.М. и Беловой Н.И. рассматривается ситуация с оценкой деятельности властей в период пандемии коронавируса. Отмечается, что принимаемые государственными органами меры зачастую носили не только стимулирующий и поддерживающий характер, но и ограничительный. При этом заметным становится запрос на обеспечение принятия адекватных мер, направленных, с одной стороны, на предотвращение распространения коронавирусной инфекции, исключив ограничения прав и свобод граждан, а с другой, – минимизацию экономических рисков и социальных последствий пандемии ^[26]. Упомянутая в позиции адекватность реакции в рамках логической интерпретации может быть истолкована как применение арсенала управленческих технологий, соизмеримых с целевыми установками (необходимый и достаточный уровень), которые, в свою очередь, обозначены в контекстном поле антикризисной политики. Данное заключение позволяет сформулировать косвенный вывод о допустимости со стороны общества реализации любой политики, которая позволила бы достичь планируемого или требуемого результата. При этом, регулирующее воздействие вполне может иметь и силовой оттенок.

В работе Петухова В.В. и Петухова Р.В. ^[27] общественный запрос раскрывается в контексте сдвигов в настроении и ожиданиях, ориентированных на удовлетворение коллективной потребности в изменении существующего порядка. Данная точка зрения несколько смещает акцент в сторону его позиционирования не в качестве канала коммуникации, а как характеристики поведения общества. Вместе с тем, выделяется и активность (необходимость совершения определенных действий), обоснованная ранее в качестве значимого и отличающего свойства общественного запроса. Таким образом, лакмусом общественного запроса можно считать изменения социального поведения (в т.ч. ожиданий), с одной стороны, и призывы к властным институтам в части их вмешательства в сложившуюся ситуацию, с другой.

Необходимо учитывать, что в кризисной ситуации, обусловленной социальной турбулентностью, фокус общественного запроса смещается в сторону делегирования власти существенного более широкого спектра полномочий, нежели в условиях стабильности. Так, Азуан А. в своей работе приводит высказывание Дж. Кейнса, совершившего в 1932 году визит в СССР и сформулировавшего в результате поездки «невозможную трилемму»: «Нельзя одновременно максимизировать свободу, справедливость и эффективность» ^[28]. По его мнению, в «доковидном» (докризисном) мире доминантой этой триады, которую возможно идентифицировать в качестве общественного запроса или спроса, была свобода, но в текущий момент, соотносящийся с периодом режима с обострением, главным приоритетом становится эффективность. В классическом прочтении эффективность представляет лучшее соотношение результата к понесенным затратам, которое достигается, как правило, через реализацию непопулярной политики, поскольку она затрагивает интересы различных социальных групп, которые в результате рассматриваемого воздействий (оптимизации, модернизации, совершенствования) теряют влияние, ресурсы, блага и т.п., т.е. испытывают определенные ограничения. С позиции индикаторов это проявляется в усилении патерналистских настроений, выражающихся в том, что государство обязано «заботиться о каждом», а не просто создавать условия для развития различных субъектов отношений. При этом, в условиях данного развивающегося в кризисных условиях социального контракта общество готово к жертвам, в том числе к силовому воздействию ради достижения эффекта защищенности.

В рамках эмпирического исследования предполагается проверка гипотезы, с одной стороны, о смещении ценностных ориентаций населения из рациональной плоскости в иррациональную в условиях роста неопределенности и турбулентности среды, что должно стать предметом управленческого воздействия при формировании корректирующей или антикризисной политики, а с другой, – о формировании общественного запроса на «сильное» государственное вмешательство, ограждающее население от негативных последствий режимов с обострениями.

Объектом исследования выступала часть населения города Томска в возрасте старше 14 лет. Размер генеральной совокупности – 477 тысяч человек, объем выборки – 898 человек (использовался квотный отбор). В качестве контролируемых признаков использовались пол и возраст (распределение выборки по контролируемым признакам представлено в таблице 1), что обусловлено несколькими обстоятельствами. Так, демографические признаки, чаще всего, выступают в качестве первичных параметров, определяющих иные социально-статусные характеристики респондентов, и гипотезы исследования не предполагают выявления особенностей отдельных социальных групп в контексте предметного поля изысканий. Кроме того, распределение населения по указанным параметрам благодаря системе статистического учета заранее известно, что является априорным условием реализации квотной выборки. Сбор данных осуществлялся в рамках массового опроса (сроки сбора данных: 14.10.2021-03.11.2021), который с содержательной точки зрения базировался на рассмотрении позиций респондентов относительно двух кейсов, участниками которых являлись или потенциально могли являться жители города: турбулентные отношения в рамках развития эпидемических процессов, связанных с коронавирусной инфекцией (глобально-национальная доминанта), и стремительный рост рынка недвижимости (регионально-локальная доминанта). Основными критериями выявления общественного запроса на «сильное» государство рассматривалась поддержка со стороны респондентов ограничительной политики властей в режимах с обострениями и призыв к разделению ответственности за дестабилизацию социально-экономической обстановки через применение регуляторики на основе использования общественных ресурсов. В рамках представляемого исследования автором разработана программная часть, проведен контроль качества собранных данных, проведены их обработка, анализ и интерпретация.

Таблица 1 – Распределение количества респондентов в выборочной совокупности, чел.

Итак, одним из самых очевидных дезорганизующих общественную жизнь процессов последнего времени можно назвать форсированное распространение коронавирусной инфекции, которое однозначно можно идентифицировать в качестве социальной турбулентности. Существенно изменившийся под влиянием развития эпидемии формат социальных взаимодействий и поведения не остался незамеченным для 80% респондентов. Для подавляющей части из них поведенческие девиации проявлялись в ограничениях офлайн-общения и уменьшении количества перемещений (33%), а также в изменениях содержания информационного пространства (25%), проявившихся в увеличившемся интересе к контенту средств массовой информации и интернет-ресурсов по проблематике, связанной с COVID-19, и частоте обращения к данному вопросу в частных беседах и общественном диалоге. Несколько менее массовыми, но не менее заметными, для опрошенных стали такие изменения общественного поведения как потребительский ажиотаж (14%), проявившийся в увеличившемся спросе на некоторые позиции товарной номенклатуры, снижение количества совместных активностей (12%) и увеличении обращений в органы власти и социальные организации по вопросам, которые тем или иным образом связаны как с развитием эпидемической ситуации, так ее управлением (10%). Некоторыми респондентами отмечалось и связывалось с распространением коронавирусной инфекции общее ухудшение психологической обстановки в обществе (возросшая агрессия, развитие тревожности и панических настроений и т.п.), изменение социального дресс-кода (повсеместное ношение масок), кампании по отрицанию эпидемии, снижение деловой активности и т.п. Вместе с тем, подобного рода ответы в совокупности были даны только 6% опрошенных (рисунок 1).

Рисунок 1 – Распределение ответов на вопрос «В чем в основном, на Ваш взгляд, были выражены изменения поведения людей при начале пандемии COVI-19?», %

Необходимо отметить, что для половины респондентов (50%) их привычный ритм жизни был в определенной степени дестабилизирован (оценки 6–10 по десятибалльной шкале) в связи с развитием пандемии COVID-19 (рисунок 2). При этом только для трети (35%) поведенческие трансформации были обусловлены собственными потребностями (например, опасения за собственное здоровье или здоровье близких людей). Для подавляющей массы (65%) необходимость изменения устоявшегося формата жизни явились следствием воздействия разнообразных внешних факторов, среди которых введение ограничительных мер, снижение деловой активности и т.п.).

Рисунок 2 – Распределение ответов респондентов на вопрос «Насколько был дестабилизирован Ваш привычный ритм жизни и поведение в связи с развитием пандемии COVID-19? Оцените по шкале от 1 до 10, где 1 – ритм жизни остался без изменений, а 10 – ритм жизни пришлось полностью перестроить», %

Несмотря на определенную критику политики в области сдерживания развития неблагополучной эпидемиологической ситуации, государством принимается система мер, направленных на предотвращение наступления негативных последствий развития пандемии COVID-19. Респондентам предлагалось выразить свое отношение к данным регулирующим воздействиям, посредством выставления числовой оценки (балла) в контексте их поддержки (использовалась шкала от 1 до 10, соответствующая континууму «абсолютно не поддерживаю – полностью поддерживаю»). Сводные данные представлены в таблице 2 (оценки в интервале от 6 до 10 интерпретировались как поддержка соответствующего ограничительного инструмента со стороны населения) и на рисунках 3–13 (красной рамкой выделены совокупности ответов, которые отображают поддержку соответствующих решений властей и интерпретируются как сформировавшийся общественный запрос на «силовое» вмешательство в ситуацию).

Таблица 2 – Распределение ответов респондентов о поддержке принимаемых государством мер, направленных на предотвращение негативных последствий развития пандемии COVID-19, %

Представленные данные свидетельствуют, что по большей части мероприятий жители разделяют позицию власти в части введения определенных ограничений: обязательное ношение защитных масок в общественных местах (67%, рисунок 3), запрет на мероприятия, предусматривающие массовые скопления людей (51%, рисунок 4), или работу некоторых организаций досуговой сферы, например, дискотек, баров и т.п. (57%, рисунок 5), оптимизация осуществления трудовой деятельности, направленная на снижения физических взаимодействий посредством перехода на удаленный формат работы (56%, рисунок 6), установление для отдельных категорий граждан (социальных групп), например, пенсионеров, специальных режимов, направленных на минимизацию социальных взаимодействий (60%, рисунок 7), установление требований в части формирования условий, обеспечивающих соблюдение социальной дистанции, например, при наполняемости залов досуговых организаций (51%, рисунок 8), изоляция лиц, пребывающих из-за границы (60%, рисунок 9).

Рисунок 3 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению ограничений, связанных с обязательным ношением масок в общественных местах, %

Рисунок 4 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению запретов на проведение мероприятий, предусматривающих массовые скопления людей, %

Рисунок 5 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению запретов на работу организаций досуговой сферы, %

Рисунок 6 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению перехода на удаленный формат работы, %

Рисунок 7 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению установления специальных режимов для социальных групп, %

Рисунок 8 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению установления требований, ориентированных на необходимость соблюдения социальной дистанции, %

Рисунок 9 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению карантинных мероприятий для лиц, прибывающих из-за границы, %

Не столь однозначно положительно воспринимается переход к образованию в онлайн-формате. Поддерживают такую меру лишь 43% респондентов (рисунок 10). Примерно на таком же уровне (47%) находится установление запретов на осуществление досуговой деятельности для детей в местах массового скопления, например, в специализированных или торгово-развлекательных центрах (рисунок 11). Вместе с тем, для этих двух инструментов наблюдается достаточно высокий удельный вес респондентов, выставивших непосредственно примыкающую к интерпретируемому в качестве позиции поддержки политики властей интервалу от «6» до «10» баллов оценку «5». Стоит заметить, что данная оценка практически для всех рассматриваемых распределений наряду с крайними значениями («1» и «10») образует один из трех доминирующих фокусов (выбросов), что может быть истолковано в качестве консолидации позиций опрошенных при редуцировании пространства оценки в триаду, в рамках которой между полюсами континуума ««абсолютно не поддерживаю – полностью поддерживаю»» появляется категория неопределившихся респондентов, позиция которых может смещаться как в одну, так и в другую сторону. Рассматривая данную совокупность респондентов как потенциал, который возможно мобилизовать или «завербовать» в части перевода соответствующей группы населения в число сторонников реализуемой политики, можно сделать допущение (через установление нижней границы интервала поддержки с «6» до «5»), что и переход к онлайн-формату осуществления образовательной деятельности, и запрет на функционирование детских досуговых активностей общественно поддерживаются (66% и 68% соответственно).

Рисунок 10 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению перехода к образованию в онлайн-формате, %

Рисунок 11 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению запрета на осуществление досуговой деятельности для детей в местах массового скопления людей, %

Несколько более неоднозначная ситуация наблюдается при рассмотрении мер тотального или сквозного применения. В отличие от ранее рассмотренных селективных инструментов, затрагивающих или отдельные сферы ограничений, или отдельные группы, кампания по вакцинации для формирования коллективного иммунитета, не вызывает столько однозначной поддержки: лишь 37% респондентов соглашаются с данным направлением политики, реализуемой властями (рисунок 12). Аналогичная ситуация наблюдается и в части легализации QR-кодов как разрешений допуска к тем или иным благам и активностям (41%, рисунок 13). Подобное положение дел может быть объяснено отчасти разворачивающейся в средствах массовой информации и Интернете широкой общественной дискуссией относительно влияния вакцинирования как на борьбу с источником заболевания, так и на здоровье человека. Разрешение данного вопроса не входит в предмет настоящего исследования, поэтому соответствующий вывод сформулирован лишь в качестве предположения и эмпирически не проверялся. Возвращаясь к количественным оценкам рассматриваемых мер, можно констатировать, что с учетом возможного мобилизационного потенциала (части не в полной мере определившихся респондентов: выставивших оценку «5») поддержку кампаний по вакцинации и QR-допусков поддерживают 53 и 52 процентов респондентов.

Рисунок 12 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению вакцинационой кампании, %

Рисунок 13 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению установлению QR-допусков к благам и активностям, %

Единственным распределением, однозначно работающим в противовес изначально сформулированной гипотезе, являются ответы респондентов на вопрос о поддержке мер по ограничению плановой медицинской помощи. Подавляющая часть респондентов (83%) однозначно не поддерживает меры, связанные с перераспределением ресурсов системы здравоохранения (рисунок 14), что, вероятнее всего, связано с тем, что цели отдельных индивидов в части борьбы с возможными последствиями для здоровья, вызванными коронавирусной инфекций, и другими заболеваниями стали конкурировать между собой. Персональная приоритезация определила существенно большую значимость иных угроз (заболеваний) конкретного человека нежели COVID-19.

Рисунок 14 – Распределение оценок респондентов по одобрению / не одобрению ограничения плановой медицинской помощи, %

Представленные данные в части, касающейся поведения в условиях развития коронавирусной инфекции как турбулентного процесса, свидетельствуют о подтверждении первоначально сформулированной гипотезы о формировании общественного запроса на «сильное» государство и «силовое» вмешательство в условиях развития режимов «с обострением». Население преимущественно поддерживает проводимую политику. В то же самое время заметны и протестные настроения, выраженные в абсолютном противостоянии властным институтам (оценка «1», варьирующаяся в пределах от 9% до 33% для мероприятий, получивших преимущественное одобрение). Население ищет определенного «покровительства» и защиты со стороны государства, поскольку в полной мере не смогло самостоятельно отрегулировать изменение иррационализированного обострениями формата жизни. К подобному выводу приходят и другие исследователи. Так, например, в работе Ваславского Я.И. ^[29] отмечается, что, с одной стороны, свои главные претензии в связи с пандемией коронавируса, социальными и экономическими последствиями локдаунов граждане предъявляют государству, но, с другой стороны, основные чаяния граждан вернуть свое прежнее материальное положение, а часто и социальный статус, также связаны с государством.

Последний год (начиная с конца 2020 года) ознаменовался для города Томска достаточно резким увеличением стоимости жилой недвижимости, что связано с влиянием как национальных тенденций (рост инфляции в стране, изменения ключевой ставки, институциональные изменения, например, в виде введения эскроу-счетов, т.п.), так и локальными факторами (например, отчасти олигополистический первичный рынок и др.). Нелинейность, а порой и скачкообразность, роста рынка сформировала реакцию населения, выраженную в определенном изменении поведения в рамках процессов купли-продажи недвижимого имущества, что указывает на режим отклонения от естественного монотонного (фонового) развития.

Необходимо отметить, что 85% опрошенных являются обладателями жилой недвижимости. Данный факт позволяет сделать вывод о наличии у них потенциального интереса к ситуации на рынке недвижимости в силу существенности и значимости соответствующего актива. При этом 73% из них имеют представление о текущей рыночной стоимости имеющегося жилья. В рамках оценки ее изменения 92% респондентов определили положительную тенденцию в изменении цены. Для подавляющего числа владельцев рост был существенным.

Среди основных причин увеличения стоимости жилых помещений в городе был обозначен общий рост цен, выделенный 46% респондентов, а также достаточно диверсифицированная государственная система поддержки как жилищного строительства, так и субсидирования приобретения жилья (программы поддержки отдельных категорий населения), направленная на повышение доступности недвижимого имущества – 17%. Стимулирование спроса, по мнению респондентов, поддерживается и политикой финансово-кредитных организаций, предлагающих привлекательные ипотечные продукты. Для 17% опрошенных это стало также существенным фактором, объясняющим рост цен на рынке. Также, среди причин выделялись ограниченное предложение на рынке, избыток свободных денежных средств у населения, инвестиционное поведение, обусловленное страхом потери имеющихся накоплений (рисунок 15).

Рисунок 15 – Распределение ответов респондентов на вопрос «Как Вы считаете, что повлияло на рост цен на жилую недвижимость?», %: респондент мог выбрать несколько вариантов

Следует отметить достаточно высокую активность респондентов за последний год в операциях купли-продажи жилой недвижимости (55% опрошенных были вовлечены в соответствующие отношения). При этом большая часть участников таких отношений приобретала недвижимость, что, пусть и косвенным образом, свидетельствует об устойчивом спросе, влияющем на стоимость. При этом 84% опрошенных в качестве основной причины такого рода приобретений назвали потребность в жилой недвижимости, обусловленную необходимостью раздельного (отдельного) проживания, увеличения площади и т.п. Только 16% связали покупку с задачей сохранения и преумножения собственного капитала. Для двух третей респондентов (68%) продажа имеющегося жилья была связана с реализацией плана по расширению, четверть опрошенных (24%) испытывала потребность в свободных денежных ресурсах, требующихся для закрытия иных потребностей (лечение, образование, отдых и т.п.). Для остальных (8%) основной причиной продажи явилась привлекательная рыночная цена, позволившая получить доход, существенно превышающий возможные поступления до скачкообразных изменений на рынке.

В сложившейся ситуации несколько противоречивым выглядит распределение ответов респондентов на вопрос о ключевом акторе, оказавшем влияние на рост цен на недвижимое имущество. Проявленная активность на рынке по купле-продаже жилья, обусловленная потребностями самого же населения, несколько не коррелирует с высказанным мнением, в рамках которого основным «виновником» ситуации названо государство (рисунок 16). Вероятнее всего, это косвенный запрос на разделение ответственности за рост активности на рынке.

Рисунок 16 – Распределение ответов респондентов на вопрос «Как Вы считаете, кто в основном повлиял на рост цен на жилую недвижимость?», %

Дальнейшее подтверждение данного предположения можно найти ответах респондентах о необходимости вмешательства органов власти и управления в отношения купли-продажи. За подобную позицию высказалось 85% респондентов. Основу такой регуляторики, по мнению опрошенных, должны составлять прямое ценообразование в виде установления верхних границ стоимости жилой недвижимости (39%), содействие застройщикам через предоставление льгот по налогам, предоставление под застройку подготовленных земельных участков и т.п. (37%), ограничение процентных ставок по ипотечным кредитам (25%).

Резюмируя результаты в рамках данного кейса, можно констатировать, что повышенный спрос на рынке жилой недвижимости привел к росту ее стоимости, что, в свою очередь, стало провоцировать очередной виток увеличения числа операций купли-продажи, вызванный необоснованными опасениями еще более стремительного роста цен. Развивающийся по спирали процесс через некоторый временной лаг приведет к кризису, который, вероятнее всего, не только снизит активность, но и запустит отложенные последствия во взаимоотношениях населения и финансово-кредитных организаций, выраженные в росте просроченной задолженности. Подобные сценарии имели место в современной истории России ^{[30, 31]}, что требовало естественного вмешательства государства. Таким образом, иррациональный характер поведения (не основывающийся на оценке собственных возможностей, а развивающийся под воздействием социальной динамики) провоцирует обострение ситуации. В то же самое время актуализируется запрос на предотвращение наступления кризиса и смягчения негативных последствий за счет государственных ресурсов, через соотнесение ответственности за складывающуюся ситуацию с органами публичного управления.

Социальная турбулентность, по всей видимости, стала неотъемлемым атрибутом развития современного общества. Автономные обострения и наслаивающиеся друг на друга кризисы различного масштаба (от глобальных до локальных) приводят к формированию иррациональных поведенческих девиаций, которые, в свою очередь, выступают в качестве важного фактора, который нельзя не учитывать при формировании адекватной модели публичного управления.

Безусловно, представленные в настоящей работе результаты формируют лишь определенный ракурс проблематики управления в условиях больших и малых кризисов. Прикладной характер данных изысканий, в первую очередь, призван показать практическую значимость и применимость рассматриваемой концепции, привнеся ее в реальную деятельность органов государственной власти и местного самоуправления не только в качестве инструмента осмысления социальных катаклизмов постфактум, но и в качестве теоретического базиса при разработке методов и технологий диагностики общественного запроса в рамках информационно-аналитического обеспечения публичного управления.

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 21-011-31500 (The reported study was funded by RFBR and EISR according to the research project № 21-011-31500).