The sociocultural context of Russian regions and municipalities today: the socioeconomic, ethnocultural, spiritual-consolidating and ethnosocial

Popov Evgeniy Aleksandrovich Doctor of Philosophy Professor of the Department of Sociology and Conflictology of Altai State University 656038, Russia, Barnaul, 66 Dimitrova str., room 513А popov.eug@yandex.ru Other publications by this author

Важное значение в концептуализации социокультурных характеристик любого российского региона, безусловно, имеют органы власти. Именно от них прежде всего зависит та разносторонняя деятельность, которая определяет национально-культурную, духовно-консолидирующую, этносоциальную и другие не менее значимые особенности развития целого региона. Очевидно, что социокультурная ситуация во многом складывается из объективных показателей экономического благосостояния территории, степени развитости и доступности учреждений и организаций культуры и образования, условий труда на предприятиях и т.д. В этом случае речь идет о своего рода «культивировании» благополучия, связанного с рациональными ценностно-смысловыми комплексами, что в общем и целом соответствует общеевропейской тенденции мегаглобализации, распространившейся во всех сферах человеческой индивидуальной и коллективной жизнедеятельности. В Российской Федерации, где разрыв между бедностью и богатством – если брать в расчет экономические показатели регионального развития – достаточно велик и далеко отстоит от мирового уровня, ответственность за социокультурную ситуацию в регионе возлагается не только на носителей культуры, но и на органы власти, отвечающие в целом за культурную политику в крае или области.

Органы власти ставят своей задачей помимо прочего поддержание достаточного уровня развития культуры и создания условий для всесторонней духовной жизни населения. Это может выражаться в принятии и реализации положений эффективной культурной политики, направленной на развитие культурных комплексов и создание духовно-консолидирующих систем регионального масштаба. В указанном направлении деятельности органов власти ключевую характеристику приобретает антропосоциетальный базис культурно-духовного созидания, представляющий собой ценностно-смысловая систему, обеспечивающую всестороннее развитие человека в условиях все более возрастающего масштаба социальных отношений, связанного с усложнением уровней социальной коммуникации, изменением социальной структуры, трансформацией многих социальных институтов. Именно с точки зрения антропосоциетальных показателей становится более отчетливой «программа» достижения человеком культурного благополучия, определенной социокультурной ситуации. И главное при этом состоит в том, что отношение к культуре, к социокультурной жизни региона не должно замыкаться в рефлексивных оценках самого человека. По мысли Ф. Рейца, «каждый человек прежде всего устанавливает строгую планку собственного оценивания своего мира, его состояния, сопутствующих ему острых проблем и возможностей их преодоления, но этого явно недостаточно в современной жизни. Общество не сможет дожидаться такого человека на перекрестке, оно стремительно идет вперед и уничтожает миражи на пути такой личности. Что это значит? С очевидностью нужно признать, что человек должен постоянно заглядывать в будущее, чтобы предвидеть те сложные барьеры, при помощи которых общество будет испытывать каждого…» ^{[1, с. 76]}. Эту аллюзию, как нам кажется, можно использовать и в характеристике социально-культурного портрета региона.

Органы власти, утверждая различные программы социокультурного развития региона, вынуждены сегодня создавать не только нормативно-правовые акты, регламентирующие общественные отношения в этой сфере, но и принимать решения по конкретным вопросам социокультурного регулирования. Для этого органы власти должны обладать необходимым потенциалом; помимо отведенных для этого законом полномочий, они должны иметь необходимых специалистов или точнее — специалистов достаточной профессиональной квалификации, способных принимать действенные решения по указанной проблематике. Кроме этого, органы власти должны с экономической позиции поддерживать внедрение таких программ социокультурного развития региона, не допуская финансирования этой сферы по остаточному принципу. В этом смысле, как нам кажется, «планирование» в социально-культурной сфере не должно стать прерогативой только социума и важнейших социальных институтов, то есть исходить только от них и направлять в этом русле деятельность органов власти. «Государство устанавливает приоритеты и требует их достижения от каждого гражданина, но при этом, – как отмечает Д.И. Хайруллин, – оно руководствуется излишне нормативными обстоятельствами – инерцией норм, правил, законов. Как бы мы не желали обратить внимание государства на то, как с течением времени меняется человек, в какой степени нормы права должны соответствовать духовной традиции народа, уталять его культурный голод, и как бы мы не хотели признать, что государство этот факт осознает и дает себе в том отчет, мы не можем до конца быть уверенными в адекватности протекания этих процессов…» ^{[2, с. 12]}.

Органы региональной власти выступают не только элементом правовой системы государства в целом и конкретного субъекта Российской Федерации в частности, но и интегратором социума, фактором экономической, социальной, политической, культурной безопасности и стабильности на определенной территории. Вместе с тем органы власти являются частью социокультурного портрета региона, они дополняют ту многоаспектную характеристику регионального развития, которая составляет ядро любой комплексной социокультурной системы регионального развития.

В создании полноценной социокультурной картины, разворачивающейся в определенном месте, на определенной территории важную роль играет социокультурный код. Как полагает И.В. Синицын, «обозначение реалий современной коллективной и индивидуальной жизни человека сегодня, по-видимому, возможно преимущественно в социокультурных кодах или по крайней мере в таких смысловых системах, которые отражают не только поведение — куда пошел и что сделал, но и мировоззрение, интерпретации мира и его составляющих и т.д.» ^{[3, с. 42]}. К этому следует добавить, что социокультурный код — это понятие, характеризующее бытие человека, но в то же время раскрывающее мир вокруг него, а это пространства виртуальные, информационные, масскультовые, экономоцентричные и др. С учетом этого анализ специфики отражения социокультурных кодов в деятельности органов власти должен вестись на разных уровнях, а именно: 1) структура органов власти, оценка ее необходимости для выполнения основной цели по развитию региона прежде всего в социально-культурном ключе; 2) выявление отношения к власти со стороны населения; 3) характеристика деятельности органов власти, направленной на развитие социокультурного потенциала в регионе. Помимо этих составляющих необходимо обратить внимание на те стороны деятельности органов власти, которые можно назвать неэффективными для социокультурного развития региона. Все эти и другие характеристики будут иметь значение для формирования образа органов власти.

Отражение социокультурных кодов в деятельности органов региональной власти представляет собой объективированный в институциональных формах результат выполнения органами власти конкретного российского региона задач по развитию культурного или точнее — социокультурного потенциала в своем регионе. Важно иметь в виду при этом, что оценивание такого рода деятельности предпринимается сквозь систему неких координат, среди которых, к примеру, можно назвать следующие: выстраивание эффективных отношений региональных органов власти с интеллигенцией региона; поддержка театров, музеев, образовательных учреждений, культурно-просветительских и общественных организаций; проведение массовых мероприятий, направленных на эффективность развития социокультурного состояния в регионе; создание условий для реализации потенциала творческой молодежи; проведение мониторинга среди населения с целью выявления отношения к проводимым мероприятиям; поддержка участия представителей региона в конкурсах и соревнованиях общероссийского и международного уровней и т.д. Как полагает М. Свистун, «социокультурные маркеры, которые характеризуют интерес общественности к тому, что происходит в регионах, непременно должны распространяться и на органы власти, при этом общая картина развития места этими маркерами не должна приукрашиваться, видоизменяться до неузнаваемости; очевидно в этом смысле, что власть — это часть места, территории...» ^{[4, с. 33]}. Таким образом, и сами органы власти представляют особый интерес в исследовании, связанном с созданием социокультурного портрета региона, поскольку они сами «часть места», часть региональной культуры. Именно поэтому анализ всесторонней деятельности органов власти, направленной на создание условий для благоприятного развития культуры, сохранения традиций и исторических ценностей, имеет принципиальное значение в данном исследовании.

Одним из главных направлений в деятельности региональных органов власти является сохранение духовно-консолидирующего потенциала в регионе, который представляет собой совокупность ценностно-смысловых показателей, выявление которых раскроет изменения, сопровождающие общество и личность в социальной реальности. Об этом, в частности, замечает С.И. Добров, полагая, что органы региональной власти, реализуя свои полномочия в развитии социокультурных институтов, обладают, пожалуй, важнейшей характеристикой, а именно — прогностической, поскольку от их действий сегодня, но в большей степени «завтра» зависит судьба многих культуросберегающих проектов и программ ^{[5, с. 101-102]}. Согласно такой позиции, именно актуализация заявленных целевых программ, и в целом внимание органов власти к социокультурным проблемам региона выступают своего рода хронотопом общественного развития, пространственно-временной характеристикой ценностно-нормативных преобразований. Такой взгляд, пожалуй, в наибольшей степени удовлетворяет возможности соотнесения социокультурного портрета региона с духовно-консолидирующим потенциалом (или комплексом), обеспечивающим гармонизацию всех сфер общественного бытия. Конкретизируя такую точку зрения, следует обратить внимание на те элементы, которые являются составляющими такого комплекса. Это прежде всего общечеловеческие ценности (добро, истина, любовь к родине, труд и др.), историческая память народа, аккумулируемая в мифологии, устном народном творчестве, национально-культурные черты (язык, культурные коды и символы и т.д.), – все эти и другие составляющие духовно-консолидирующего комплекса, влияющего на достижение социокультурного равновесия в регионе, одновременно оказываются культуросохраняющими характеристиками.

Используя принцип социоцентризма в понимании важнейших элементов социокультурного портрета региона, имеет смысл обратиться к эпохальным явлениям, оказавшим воздействие на достижение обществом состояния благополучия и определяющим характер действий органов власти в этой сфере. Некоторые исследователи полагают, что социокультурное развитие региона – это характеристика конкретной культурно-исторической эпохи, в которой на первое место выходят не социально детерминированные особенности и ситуации, а вполне определенные феномены времени и места – память, исторические сломы, крещения и смуты и т.д. ^{[6, с. 121]}. Действительно, культурно-историческая эпоха, ее ценностно-смысловые структуры формируют социальные чувства и ощущения и в целом социальную реальность, мерой которой выступает среди прочего и социокультурное равновесия в регионе. Оно, правда, приобретает совершенно различные смысловые оттенки – для одной эпохи, оно связывалось с ликвидацией безграмотности населения, для другой – с крушением тоталитарной идеологии и т.д. Но, думается, независимо от исторических событий социокультурное равновесие – это универсальная особенность культурных и общественных связей и отношений, характерная для всех времен и пространств, но имеющая разные формы выражения.

Современное социогуманитарное знание, актуализируя проблемы, связанные с достижением социокультурного равновесия в социальной реальности и в мире человеческой жизни, идет, как нам кажется, амбивалентным путем ^[7].

С одной стороны, очевиден интерес и необходимость исследования институциональных характеристик социокультурного равновесия, в числе которых на первое место выходят экономические и социально-политические конструкты. С другой стороны, изучение современных социальных феноменов и явлений невозможно без учета особенностей культурного развития, движущей силой которого становятся духовно-консолидирующие силы. В этом смысле внимание исследователей должно быть приковано к ценностно-нормативным установкам в обществе и к ценностным ориентациям носителя культуры. Определение социокультурного равновесия сквозь призму онтологических свойств культуры представляется наиболее актуальным, поскольку именно этот аспект позволяет говорить о сущностных или фундаментальных свойствах социальной реальности, обеспечивающих достижение равновесия или гармонии в социальном и социокультурном развитии региона. Исходя из этого, можно дать следующие ключевые определения: социокультурное равновесие – это характеристика развития важнейших сфер коллективной и индивидуальной жизнедеятельности человека на определенной территории, определяющих его культурное и образовательное совершенствование и роль органов власти в закреплении данных приоритетов в регионе.

В числе наиболее эффективных программ сохранения социокультурного развития региона — Алтайского края можно назвать следующие целевые ведомственные и неведомственные программы.

ВЕДОМСТВЕННАЯ ЦЕЛЕВАЯ ПРОГРАММА

«Поддержка, развитие и укрепление связей с соотечественниками,

проживающими за рубежом» на 2009 - 2011 годы

ПАСПОРТ

ведомственной целевой программы

«Поддержка, развитие и укрепление связей с соотечественниками,

проживающими за рубежом» на 2009 - 2011 годы

Основными принципами программных мероприятий должны стать:

1) непротиворечие положений Программы федеральному законодательству – органы государственной власти Алтайского края должны осуществлять свою деятельность в рамках основных направлений государственной политики в отношении соотечественников за рубежом;

2) соблюдение международных стандартов в области прав человека – необходимость соблюдения норм, предусмотренных международными соглашениями и конвенциями, регулирующими положение национальных меньшинств, а также двусторонними договорами, ратифицированными Российской Федерацией и странами, в которых проживают соотечественники;

3) дифференцированность связей – развитие сотрудничества с соотечественниками в зависимости от их принадлежности к различным социальным группам и от проживания в различных странах и регионах;

4) адресность при оказании помощи – развитие взаимодействия с организациями и объединениями соотечественников с учетом их реальных социальных и экономических возможностей и особенностей;

5) приоритетность – определение основных направлений взаимодействия с организациями соотечественников с максимальной концентрацией усилий и ресурсов органов исполнительной власти Алтайского края на важнейших сферах и субъектах сотрудничества

6) открытость – осуществление сотрудничества со всеми организациями и объединениями соотечественников во всех странах мира.

2. Содержание проблемы и обоснование

необходимости ее решения программными методами

Российская диаспора, возникшая в результате распада СССР, представляет собой сложное динамичное образование, испытывающее на себе последствия распада единого государства. Более 50 миллионов советских граждан, из которых около 30 миллионов – русские, оказались за пределами своих «этнических родин». За рубежом оказались также многие этнические россияне других национальностей: татары, чуваши, лезгины и другие.

В настоящее время российская диаспора составляет примерно 26 млн. человек (считающих себя русскими и русскоязычными), проживающих в более чем ста двадцати государствах мира, в том числе свыше 17 млн. человек на постсоветском пространстве, в первую очередь в Украине, восточных и северных районах Казахстана, в Киргизии, странах Балтии. Ни одна страна в мире на протяжении новейшей истории не сталкивалась с подобной проблемой.

Положение наших соотечественников в государствах СНГ и Балтии не всегда можно считать комфортным. Правительства этих стран с нежеланием корректируют свой курс на приоритетное развитие титульной нации, реализуемый в ущерб позициям и интересам русскоговорящего населения. Крайне болезненно на его положении сказалось форсированное внедрение языков титульных наций в качестве государственных и искусственное сужение сферы функционирования русского языка в общественной и экономической жизни, в сфере образования, культуры, средств массовой информации.

В настоящее время наметилась негативная тенденция сокращения, а в ряде стран даже сознательного разрушения целостной системы образования на русском языке. Также серьезное беспокойство вызывает социально-экономическое положение социально незащищенных категорий соотечественников, особенно участников Великой Отечественной войны в связи с сокращением для них льгот в государствах СНГ. В странах Балтии не прекращаются попытки политического преследования участников Великой Отечественной войны, партизан и ветеранов спецслужб.

Если рассматривать положение наших соотечественников в Центральной и Восточной Европе, то следует отметить, что в области распространения русского языка в 90-е годы произошел обвал. В абсолютном большинстве учебных заведений русский был исключен из числа обязательных предметов школьной и вузовской программ, а на факультативном уровне занял позиции после английского, немецкого и французского.

Серьезной проблемой остается крайняя разобщенность молодежных организаций. Большинство из них слабо структурированы, действуют обособленно друг от друга и пока не включились в процесс консолидации «русского мира», отсутствует информационное взаимодействие молодых соотечественников как между собой, так и с Россией. Содействие в создании молодежных объединений российских соотечественников в разных странах на основе интереса к русской, российской истории и культуре, а также углубление и развитие сотрудничества с молодежными общественными организациями и иными объединениями соотечественников за рубежом является одним из приоритетных направлений политики нашего государства.

Необходимость обеспечения преемственности поколений приобретает сегодня особую остроту в связи с общим ослаблением позиций русского языка в мире, вытеснением его из сферы межнационального и межгосударственного общения. Особое внимание необходимо уделять изучению духовного, культурного, исторического наследия, развитию чувства национального самосознания у молодого поколения россиян за рубежом, укреплению их неразрывной связи со своей исторической родиной. Для приобщения молодежи к русскому языку, культуре и национальным традициям уже сейчас необходимо активно вовлекать ее в дело сохранения и защиты этнокультурной самобытности, своих прав и интересов.

Все эти тревожные тенденции и многие другие, не перечисленные проблемы, побуждают органы государственной власти Российской Федерации, субъектов Российской Федерации искать новые стратегические направления, принципы и методы работы в области поддержки соотечественников, включая и совершенствование законодательства.

По мнению многих специалистов, в целом российское законодательство, международная договорная база, регулирующие защиту прав и законных интересов соотечественников, значительно устарели. Одной из сновных задач является осуществление безотлагательных мер по совершенствованию законодательства в области государственной политики в отношении соотечественников за рубежом. Необходимо инициировать разработку новых и совершенствование действующих законов, призванных, с одной стороны, создать благоприятные условия для возвращения этнических россиян на свою историческую родину, а с другой – обеспечить защиту их законных прав и интересов в стране проживания.

Вместе с тем проблема соотечественников, проживающих за рубежом, неразрывно связана с вопросами межгосударственных отношений, миграционной политики и развития экономического потенциала страны, повышения внешнеполитического влияния и авторитета России, ее следует рассматривать как неотъемлемую составляющую обеспечения национальной безопасности. Экономическая, социальная, да и демографическая ситуации в России требуют полновесного использования ресурсов диаспоры, их привлечения к решению задач развития России. И поэтому помимо сугубо гуманитарных, человеческих соображений наше государство стратегически заинтересовано во всемерном укреплении многоплановых связей с соотечественниками. Российская диаспора отличается большим многообразием, что отражает как исторические факторы, так и многонациональный, многоконфессиональный характер самого российского общества.

В последнее время Правительством Российской Федерации целенаправленно и последовательно ведется работа по организации сотрудничества с соотечественниками, проживающими за рубежом, их консолидации. Поддержка российских соотечественников за рубежом, защита их прав и законных интересов является одним из долгосрочных приоритетов внешней политики Российской Федерации.

Особая роль в этом направлении возложена на субъекты Российской Федерации. В соответствии с рекомендациями Правительства Российской Федерации, Министерства иностранных дел России субъектам Российской Федерации необходимо уделять больше внимания таким постоянно действующим международным механизмам, как обсуждение проблем соотечественников с зарубежными партнерами, включая их в повестки дня встреч и переговоров на уровне глав регионов, органов исполнительной власти и руководителей других заинтересованных ведомств. Нужно поднимать проблему обеспечения прав соотечественников на форумах, конференциях, семинарах и других аналогичных мероприятиях. Необходимо предусмотреть включение вопросов поддержки соотечественников, проживающих за рубежом, в итоговые документы по результатам участия органов исполнительной власти в деятельности межправительственных комиссий и других международных организаций в рамках специально созданных органов. Кроме того, необходимо продолжить практику по выработке рекомендаций и предложений по основным направлениям совершенствования законодательства в части, касающейся оказания поддержки соотечественникам, проживающим за рубежом, в том числе в вопросах обеспечения их интересов в других странах.

Вместе с тем субъекты Российской Федерации испытывают организационные трудности при оказании помощи соотечественникам, в том числе правового характера.

Алтайский край имеет следующие проблемы при организации сотрудничества с соотечественниками:

1) взаимодействие с разнообразными национальными общественными объединениями соотечественников, проживающих за рубежом. В крае проживают следующие крупные национальности: русские – 90,0 %, немцы – 3,9 %, украинцы – 2,9 %, белорусы – 0,4 %, казахи – 0,4 %, мордва – 0,3 %, татары – 0,3 %, чуваши – 0,3 %, другие – 1,5 %. Всего на территории края проживают представители 110 национальностей.

Учитывая обширный национальный состав населения региона, перед органами исполнительной власти Алтайского края стоит задача оказания содействия в установлении связей между различными диаспорами Алтайского края и диаспорами соотечественников;

2) активизация приграничных и межрегиональных связей. Географическое положение Алтайского края предоставляет широкие возможности для развития приграничного и межрегионального сотрудничества с сопредельными регионами Республики Казахстан.

Несмотря на то, что Республика Казахстан является основным торговым партнером Алтайского края (объем внешнеторгового оборота составляет порядка 30%), на сегодняшний день не в полной мере использован экономический и инвестиционный потенциал соотечественников, проживающих на территории этого государства.

В настоящее время существует насущная потребность в развитии экономического взаимодействия соотечественников, проживающих за рубежом, как с предприятиями, предпринимателями, бизнес-структурами Алтайского края, так и между собой. С учетом сложившейся экономической ситуации перспективными направлениями поддержки соотечественников может стать создание совместных предприятий, участие соотечественников в реализации инвестиционных проектов на террритории Алтайского края, расширение хозяйственных связей с иностранными предприятиями, на которых работают преимущественно наши соотечественники, развитие взаимовыгодной кооперации между ними;

3) сохранение исторического и культурного наследия. В середине 1990-х годов в Алтайском крае наблюдалась тенденция массового выезда в Германию лиц немецкой национальности (около 50 тысяч человек). Кроме того, на Алтай из Республики Казахстан прибыло свыше 170 тысяч человек, выбыло из Алтайского края в Республику Казахстан около 45 тысяч. Это способствует сохранению и развитию различных связей между людьми, живущими в разных государствах.

В настоящее время органам исполнительной власти Алтайского края необходимо активизировать развитие контактов и связей соотечественников и их организаций с российскими организациями и учреждениями образования, культуры, творческими союзами, издательствами в интересах продвижения русского языка и культуры, сохранения очагов русской культуры за рубежом. Также необходимо расширять практику организации поездок представителей молодёжи из числа российских соотечественников в образовательные учреждения региона для совершенствования знаний в области русского языка, истории и культуры России и Алтайского края;

4) придание системного характера работе, осуществляемой органами исполнительной власти Алтайского края в вопросах взаимодействия с соотечественниками, проживающими за рубежом.

Плодотворное сотрудничество регионов со своими соотечественниками является важным компонентом и ресурсом развития всего общества, их интеграции в систему мирохозяйственных связей, активизации международных отношений. Интеллектуальный потенциал соотечественников, их финансовые возможности и практический опыт во многом могут быть востребованы на исторической родине. Однако этот потенциал при отсутствии организационных и финансово-экономических условий для сохранения и развития российской диаспоры продолжает оставаться не использованным до конца.

Сохраняющиеся проблемы соотечественников ставят региональные органы власти перед необходимостью выработки новых подходов, форм и методов работы по оказанию помощи соотечественникам, проживающим за рубежом. Работа органов исполнительной власти Алтайского края должна строиться с учетом принятой Правительством Российской Федерации Программой работы с соотечественниками за рубежом на 2009 – 2011 годы.

Отсюда необходимость в корне перестроить отношение органов исполнительной власти Алтайского края к проблеме соотечественников, проживающих за рубежом, в том числе программными методами. Мероприятия настоящей Программы должны являться составной частью общероссийской государственной программы помощи соотечественникам и призваны укрепить всесторонние связи Алтайского края с соотечественниками, проживающими за рубежом.

Учитывая рекомендации Министерства иностранных дел Российской Федерации, а также исходя из специфических особенностей международного сотрудничества Алтайского края, действие Программы на первоначальном этапе ее реализации необходимо распространить на соотечественников одной из стран Содружества Независимых Государств, а также одной из стран дальнего зарубежья. При осуществлении настоящей Программы целесообразно первоначально уделить внимание проблеме соотечественников, проживающих в Республике Казахстан (СНГ) и в Германии (дальнее зарубежье).

Наибольший эффект будет достигнут при налаживании прямых контактов с организациями соотечественников, проживающих за рубежом, что позволит адресно обеспечить реализацию программных мероприятий.

В последующем, с учетом полученного опыта работы, предполагается осуществлять сотрудничество с соотечественниками из других государств, а также с их организациями. Таким образом, необходимо постепенно распространить действие настоящей Программы на соотечественников, проживающих в других странах ^[8]. Данная программа демонстрирует включенность органов власти Алтайского края в актуальную для российской действительности проблему восполнения трудовых ресурсов, но, с другой стороны, решает и важную задачу достижения социокультурного равновесия в регионе, которое не представляется возможным только посредством реализации социально-экономических и социально-политических задач развития региона.

К числу наиболее актуальных программ, принимаемых органами власти в Алтайском крае, следует отнести следующие: «Социальная поддержка малоимущих граждан и малоимущих семей с детьми» (2007-2010 гг.); краевая целевая программа «Укрепление материально-технической базы учреждений социального обслуживания населения и оказание адресной социальной помощи неработающим пенсионерам, являющимся получателями трудовых пенсий по старости и по инвалидности» (2010 г.); краевая целевая программа «Преодоление последствий ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне» (2009-2010 гг.); краевая целевая программа «Демографическое развитие Алтайского края» (2008-2015 гг.); краевая целевая программа «Дети Алтая» (2007-2010 гг.); краевая целевая программа «Ранняя помощь семьям, воспитывающим детей с нарушениями развития "Растем и развиваемся вместе"» (2009-2011 гг.); краевая целевая программа «Комплексные меры противодействия злоупотреблению наркотиками и их незаконному обороту в Алтайском крае» (2005-2008 гг.); краевая целевая программа «Раннее выявление социального неблагополучия иработа с семьями "группы риска" в Алтайском крае "Свет в родном окне"» (2009-2011 гг.); краевая целевая программа «Профилактика отказов от новорожденных детей в Алтайском крае "Я не могу без тебя"» (2009-2011 гг.); краевая целевая программа «Социальная профилактика правонарушений несовершеннолетних в Алтайском крае "Все в твоих руках"» (2009-2011 гг.); краевая целевая программа «Профилактика преступлений и иных правонарушений в Алтайском крае» (2009-2012 гг.). Из указанного перечня краевых целевых программ можно увидеть, в каком направлении осуществляется основная деятельность краевых органов власти, в целом направленная на достижение социокультурного равновесия в регионе. Очевидно, что большая часть этих программ относится к многолетним, а значит, позволяет представить картину стабилизации социокультурных ситуаций в будущем. Обращает на себя внимание тот факт, что увеличивается количество целевых программ, направленных на противодействие социальным девиациям, на всестороннюю работу с молодыми семьями, их поддержку.

Рассмотрим характеристики еще одной такой целевой программы, которая направлена на социальную поддержку малоимущих граждан и малоимущих семей с детьми. Программа регулирует предоставление социальной поддержки, адресных пособий, субсидий, услуг малоимущим гражданам и малоимущим семьям с детьми, а также людям, находящимся в трудной жизненной ситуации.

Система программных мероприятий предусматривает различные виды работы с малоимущими жителями Алтайского края и гражданами, находящимися в трудной жизненной ситуации: адресное предоставление пособий, субсидий, оказание денежной помощи, проведение организационных мероприятий для отдельных категорий граждан, содействие в трудоустройстве малоимущих людей, которые испытывающих трудности в поиске работы.

На поставленные программой цели и задачи ориентируются органы местного самоуправления при разработке и принятии муниципальных программ адресной помощи, где в качестве ресурсного обеспечения используются средства местных бюджетов и внебюджетных источников.

Плановый объем финансирования программы на весь период ее действия составляет 8517217,0 тыс. руб.; в том числе из краевого бюджета – 8031569,0 тыс. руб. – это 94 % от общего объема запланированных средств.

В рамках реализации мероприятий краевой целевой программы благодаря совместной работе органов и учреждений социальной защиты населения, служб занятости, муниципалитетов удалось улучшить ряд показателей адресной социальной поддержки. С 2007 года на 15% снизилось количество жителей Алтайского края, которые нуждаются в социальной поддержке и зарегистрированы в органах социальной защиты населения. В сравнении с 2007 годом возросли показатели, характеризующие эффективность работы по повышению адресности. Так, на 18% увеличился объем средств из различных источников финансирования, направленных на оказание адресной социальной поддержки. На 21% повысился средний размер адресной помощи малообеспеченным категориям населения (с учетом пособия на ребенка и субсидий на оплату жилья и коммунальных услуг). На 40% возрос объем привлеченных средств местных бюджетов и внебюджетных источников, а на 70%. увеличилось количество государственных услуг в сфере содействия занятости, оказанных малоимущим гражданам, что превышает плановые показатели.

В соответствии с методикой оценки эффективности реализации краевых целевых программ, утвержденной постановлением Администрации Алтайского края от 10 июня 2009 года № 247, программе «Социальная поддержка малоимущих граждан и малоимущих семей с детьми» в 2009 году присвоен высокий рейтинг эффективности – 7,7 баллов по 10 бальной шкале.

Социально-экономическая эффективность реализации программы четко прослеживается в системе целевых индикаторов, характеризующих предварительные итоги реализации Программы, что указывает на необходимость продления ее действия с перспективой до 2013 года.

Как видим, социальная поддержка малоимущих граждан и малоимущих семей с детьми является одним из приоритетных направлений социальной политики Алтайского края.

Исследование роли региональных органов власти или ее отдельных представителей в формировании социокультурного равновесия в Алтайском крае позволило получить следующие выводы.

В определении доверия граждан к региональным органам управления обнаружилась закономерность, в соответствии с которой основная масса населения высказывается за поддержку конкретных действий органов власти или реализуемых ими программ социальной поддержки населения, развития муниципальных образований, достижения социокультурного равновесия на определенной территории. Так, к примеру, о своем полном доверии к администрации Алтайского края заявили 14% опрошенных респондентов, еще 20% высказались в основном за доверие. На этом фоне только около 6% респондентов обозначили свою позицию полного недоверия к действиям администрации края. Чуть более выражено доверие населения к органам местного самоуправления («полностью доверяю» — 18%, «в основном доверяю» — 20,1%, «совсем не доверяю» — 5%) и к региональным отделениям политических партий (соответственно — 23%, 20% и 2%). В отношении Алтайского краевого Законодательного Собрания наибольшее число граждан (32%) не смогли точно сформулировать свое позицию, связанную с доверием или недоверием к этому органу управления. По-видимому, это можно объяснить двумя причинами: либо отсутствием у населения представлений о функциях АКЗС, либо неуверенностью в том, какую конкретную роль законодательный орган власти выполняет или может выполнять в решении проблем развития территорий.

Роль губернатора в развитии региона оценена также крайне противоречиво: на фоне тех, кто губернатору доверяет полностью (14%), достаточно высоким является показатель низкой степени доверия (22%) и полного недоверия (7%) высшему должностному лицу субъекта Российской Федерации — Алтайского края. При этом более всего не доверяют губернатору полностью в городской местности — городах Барнауле (7%), Бийске и Рубцовске (6%). Хотя в том же Барнауле жители обозначили и наивысшую степень доверия губернатору — 16%, чуть меньше жители малых сел Алтайского края — 15% «за полное доверие».

Отношение граждан к другим властным структурам выражено довольно неравномерно: к примеру, в полном доверии суду признались лишь 9 % респондентов, органам прокуратуры — 12%, милиции — 20%. В то же время степень полного недоверия граждан к этим органам власти распределяется по убывающей следующим образом: соответственно — 12%, 9%, 5%. При этом наибольший показатель полного доверия к милиции пришелся на города Бийск и Рубцовск — 27%, а наименьший — на среднее село: 16%. Доверие к прокуратуре в большей степени обозначили жители средних городов (Бийск, Рубцовск —19%), а население, проживающее в малых селах, высказалось за полное недоверие к органам прокуратуры с наибольшим показателем — 15% .

Если обратиться в целом к оценке состояния социокультурного равновесия в Алтайском крае, достижимого при непосредственном участии органов государственной власти и органов местного самоуправления, то эта оценка может складываться из следующих ссотавляющих. Так, на вопрос «Как вы считаете, жители Алтайского края живут лучше или хуже, чем жители соседних регионов» лишь 3% реципиентов высказались положительно, признав, что «в нашем регионе люди живут лучше, чем во всех соседних регионах». В то же время 44% от общего числа опрошенных жителей Алтайского края отмечают, что «в нашем регионе люди живут хуже, чем во всех соседних регионах». Если проецировать эти данные на складывающуюся социокультурную ситуацию в регионе, то она производит противоречивое впечатление, но необходимо иметь в виду тот факт, что социокультурное равновесие достигается не только высокими экономическими показателями развития региона, на что, быть может, прежде всего обращают внимание жители Алтая, но и из многих других элементов. Даже анализируя степень доверия граждан к тем или иным органам власти, можно сделать определенные выоды о роли органов управления в стабилизации и социокультурном развитии региона.

Социологи, кажется, давно пришли к общему знаменателю в понимании культуры – «как социальная действительность культура не только законосообразна, но и уникальна», «последнее связано, в частности, с тем, что культура – это форма социальной жизни» ^{[9, с. 143]}. Согласно этому тезису выстраивается единая парадигмальная линия в социологическом исследовании культуры, отдающая в методологическом смысле предпочтение процессуальным характеристикам культурного развития, традиционно включенным в описание социокультурной динамики. Таким образом, культура предстает в сопряжении социальных фактов, социальных субъектов, в продолжение социализации, в сохранении социальных норм и архетипов и т.д. По мысли Н.И. Лапина, «на стороне культуры формируется функция идентификации индивида с соответствующими ценностями, нормами, которые индивид усваивает в процессе социализации…» ^{[10, с. 25]}.

Сегодня практически отсутствуют исследования, затрагивающие ситуацию культурных изменений в условиях муниципального развития. Традиционно считается, что культура в чрезмерно замкнутом пространстве – на территории одного муниципального образования, например, не может обладать теми системными характеристиками, которые придают ей цивилизационный и социально-исторический смысл. Действительно, в социокультурном отношении данная проблематика «принижает» культурный уровень общественного развития, однако исследование культурных особенностей в муниципальной плоскости является важным во многих аспектах – и этнонациональном, прежде всего.

«Муниципальная» культура объясняет многие закономерности культурного развития. Это обстоятельство позволяет преодолеть извечный принцип универсализующих констант, которые учитываются в описании многообразных культурных явлений. В этой ситуации все чаще апеллируют к социализации – процессу, который особенно проявляется на уровне современного муниципального развития. Однако этот путь не всегда верен – культура и социализация являются полюсами различных аспектов жизнедеятельности человека и совпадают лишь в критериях непредвзятого взгляда на окружающий мир. Культура лишена эмпиризма, она не сводима к функциональному целому; общество бесконечно социологично, оно требует строжайшей формы. Справедливо лишь то, что функция идентификации не разделяет культуру и социум, а сохраняет их процессуальное единство – в социокультурной динамике. Именно социокультурная динамика отражает те многочисленные и самобытные явления, которые происходят в муниципальном мире.

Социализация как «приобщение», как наиболее прочная связь человека и социума реально противопоставлена социальной деструктивности, возникающей как отклик на безвременье, кризисное состояние. Получается, что социализация личности – это крайне важный положительный этап в концептуализации самосознания человека и одновременно показатель всех отклонений от нормы – социальной патологии. Верно и то, что «темной» стороне развития личности близка именно культура, провоцирующая усиление регистров танатального, постмодернистского и др. Социализация доминирует в гармонизации отношений конкретного человека и социального мира, в котором он пребывает, и в этом контексте социализация – это образ гармонии, допускающий смысловые аберрации и аллюзии. Так, социализация ребенка берет отсчет при его рождении – закономерно, что маленький человек появляется в семье или по крайней мере в окружении себе подобных. Но в этом случае не задействованным оказывается культурный ресурс – ребенок чувствует материнское тепло, его физическое выражение, но реально не способен различить абсолюты бытия, являющиеся фундаментом теплой духовной культуры – в этом ракурсе социализации культура проходит лишь пунктиром, являясь мерой родительской воли и волюнтаризма. Между тем социальная гармония уже и так достижима стереотипной ситуацией «мать-дитя». И этот социальный образ, как известно, способен меняться очень быстро. Практически невозможно представить себе ту ситуацию, где бы социальный порядок был полностью подчинен культурному влиянию. Обратная зависимость также не имеет достаточных оснований. Вместе с тем в условиях муниципального развития человек вовлечен в те культурные процессы, которые в наибольшей степени близки социализирующим характеристикам – это и досуговые мероприятия, и относительная доступность власти, и развитие дошкольной системы образования и т.д.

Исследование «муниципальной» культуры невозможно вне понятийной системы культурного и социокультурного, границы которых в научном смысле зыбки и не могут быть определены исключительно эмпирическими методиками. Изучению культуры в широком смысле представляет собой чаще всего сопутствует усилившийся в последнее время крен в сторону операционализации мира, его многоликих составляющих. При этом попытки выяснить процентные соотношения и показатели ресурсов окружающей реальности все чаще игнорируют онтологические характеристики действительности. По мысли М.Н. Руткевича, проблемы социального порядка (воспроизводство численности населения) способны вконтекстечастных социологических теорий и тесно связанных с ними эмпирических социологических исследований предоставлять«макросоциологии»«необходимый материал для принципиальных суждений о развитии мира в прошлом и настоящем» ^{[11, с. 22]}. Это положение стало своеобразным символом современного социогуманитарного знания, идущего по пути манифестации опытного начала.

Вместе с тем заметные подвижки происходят и в самой теории общества – «современное общество представляет собой социобиотехнический организм, систему» ^{[12, с. 84]}. Подобные интерпретации акцентируют внимание на современности, создавая часто картину особого положения общества рационального, развивающегося преимущественно в масштабе экономических приоритетов, – очевидно, что характеристики духовного общества категорически не подходят для современности: по законам социального развития они как будто утрачивают свой первоначальный смысл, уступая место более отвечающим времени особенностям. Действительно, современное общество не просто социологично, оно в высокой степени технологично. Разумеется, это предопределяет специальные процедурные этапы в исследовании общественных отношений и связей. Все же технологичное общество обладает выраженным стремлением к преодолению культурного традиционализма и, значит, движется в направлении десемантизации известных архетипов – это есть главная технология современного общества, «социобиотехнического организма».

Еще раз подчеркнем, что данная ситуация распространяется преимущественно в плоскости культурного пространства, обладающего некими универсальными особенностями. Что же касается «муниципальной» культуры, той конкретной культурной среды, в которой вырастает член общества, то она обладает четкими свойствами национального выражения, особыми качествами коммуникации, спецификой регионального развития и т.д.

Это отмечается и в исследовательском дискурсе социологии культуры и духовной жизни, раскрывающем крушение извечных ценностей и абсолютов либо их смещение в пространство «новых истин бытия». На самом деле здесь на первый взгляд нет никакой опасности – это лишь еще одна заметная сторона в развитии научного мышления и попытка представить мир не только в императивности абсолютов и сопряжении ценностей и норм. В связи с этим Ж.-Ф. Лиотар справедливо замечает, что «по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры – в эпоху постмодерна, изменяется статус знания» ^{[13, с. 14]}. В этом высказывании кроется важная мысль, позволяющая признать некоторые заблуждения эмпирической социологии по поводу экспериментального доминирования в объяснении социального миропорядка и устройства культурной системы. От общества технологического скачок к культуре духовной, развивающейся в подтексте социальных отношений и связей, совершить невозможно – Лиотар вполне резонно «разделил» эпохи общества и культуры как не совпадающие в главном – последствиях принятия духовности и построения модели духовного развития. Для общества в этом состоит смещение экономической доминанты в плоскость духовных исканий и, значит, вынужденное обращение к первобытным архетипам, эмансипирующим духовность. В этом случае «вхождение в постиндустриализм» обретет черты цивилизационного слома, при котором мифологизация действительности и анима-шаманическое прошлое человека станут главными критериями построения социальной перспективы. Для культуры современной мировоззренческой ипостасью по-прежнему остается постмодерн и следовательно, постмодернистская духовность.

В эпоху постмодерна культура развивается в условиях сочленения духовности классической, традиционной, архетипической и духовности постмодернистской, генерирующей социальное начало в человеке, априори деструктивное, но пробуждающее в нем харизму, способствующую мировоззренческому перевороту в мире.

«Муниципальная» культура в этих онтологических условиях предстает как герменевтическое чувство жизни, измеряющих масштаб культурного развития духовностью, выражающее способность человека сохранять свою жизнеспособность в условиях мировоззренческих и социальных кризисов, когда актуализируются необходимые «ситуативные» механизмы и формы бытия – старые и новые ценности, структуры повседневности, культурные смыслы, образцы поведения, социальные роли и т.п. Таким образом, все, что оказывает влияние на современного человека и не лишает его перспективы построения будущего, при этом сохраняя «вочеловеченный» образ эпохи, признается в эру постмодерна элементами новой духовности, человекосообразной, телесно-душевной. Эти элементы способны сохраняться в «малом культурном пространстве», каковым становится культурная среда «регионального уровня», часто муниципального.

В начале ХХI века именно такую культурную среду, по-видимому, следует признать отвечающей запросам времени по нескольким причинам: во-первых, в ней закрепляется отказ от трансцендентных идеалов и высших ценностей, постулирующих вечную непримиримость человека и социальной реальности; во-вторых, эта новая парадигма переводит современные ценности и нормы на уровень событийной эпики и структур повседневности, тем самым переключая культурные коды с уровня «бездействующих» архетипов на сторону социокультурных конвенций современности, определяющих бытие человека и общества в реальном времени; в-третьих, такая культурная среда по сути отождествляет свойство витальности культуры или ее жизнеспособности с характерными для современности символами и атрибутами бытия – силой (жизненной силой), потоком (жизненным потоком), движением, мощью и т.д. Кроме того, в «муниципальной» культурной среде, в-четвертых, обыденные житейские положения приобретают черты и особенности духовнейших состояний – любой поступок человека заведомо признается соответствующим духовной ипостаси, ибо он не лишает человека свободы, выражает его волю и согласуется с его герменевтическим чувством жизни, которое шире его социальной функции.

Герменевтическое чувство жизни необходимо в понимании и присвоении культуры, ее конвенций и кодов, оно составляет основу интерпретации событийной эпики культурно-исторического процесса сквозь призму многогранной семантики жизни. Семантика жизни растворена в картине мира, в мировоззрении, в идеях и взглядах, но она есть ядро культурного пространства, в котором выделяются национально-этническая специфика, особенности ментальности, кризисы социокультурной организации и регуляции и т.д. В семантике жизни возникает концепт именно духовной культуры, детерминированной вовсе не социальными связями.

Активное проявление культуры в жизни человека и в жизни общества находит свое выражение в неоднозначных процессах символизации действительности, которые зачастую приводят к непониманию жизни и невозможности мировоззренческого постижения происходящих в мире событий. Отсутствие конвенционального образа жизни закономерно и в то же время формирует ошибочные интерпретации культурно-исторического материала, влияющие на развитие стереотипности сознания. Принцип герменевтического чувства жизни, выделяемый на основе конкретного жизненного опыта, обретенного в культуре, переживания и оценивания судьбоносных культурных изменений, раскрывается в семантике жизни, состоящей из символов и образов мира.

Сегодня по-прежнему остается не решенной проблема соотношения понятий культуры и духовной жизни и, как нам кажется, она не может быть предана забвению, поскольку гуманитарная наклонность социологии так или иначе определяет формулу взаимодействия общества, культуры и человека. Между тем это обстоятельство позволяет вести речь и о таких обязательных атрибутах любого научного знания, как объект и предмет. Применительно к различным отраслям социологической науки их предметное поле связывается с уже обозначенной формулой взаимодействия общества, культуры и человека, при этом особое значение имеет распределение приоритетов в этом триединстве: скажем, если иметь в виду предмет культурологии, то он выглядит следующим образом: культура+человек+общество, в случае с социальной культурологией меняются местами общество и человек, нопо-прежнему первое место сохраняется за культурой и т.д. Это значит, что культуроориентированные (или же культуроцентричные) области знания неизменно в качестве доминирующего эвристического направления актуализируют исследование культуры и ее многомерных смыслов, кодов и значений. С другой стороны, очевидно, что в социогуманитарной сфере невозможен разрыв между началами человека и общества — индивидуальным и коллективным. По этой причине не совсем, на наш взгляд, оправданным является закрепление за социологией исключительного статуса науки об обществе. Горизонты ее интересов простираются, конечно, и в другие области, однако именно общественные отношения остаются в зоне повышенного внимания социологической науки, что, разумеется, вполне закономерно.

Относительно же социологии духовной жизни очевидный ее уклон в сторону духовного начала не позволяет достаточно четко определить самодостаточный ракурс освоения социальной реальности. Вызвано это, по-видимому, неопределенностью в самом понимании духовного или духовности в современном научном дискурсе. И если в целом для «большой» социологии вектор научного поиска вполне сложился, и он неукоснительно связан с общественными процессами и явлениями, то в случае с социологией жизни не все так однозначно. По крайней мере, такая область человеческих отношений как духовная жизнь в ее институциональном смысле находится на границе внутреннего и внешнего миров в бытии человека, а значит, способна привлечь исследователей, способных не только к теоретическим обобщениям по поводу духовности, но и к рефлексии духовного, а это уже даже не социальное измерение. Именно поэтому некоторые социологи все же неоправденно быстро стремятся «узаконить» соотнесение духовной жизни с жизнью общественной: духовная жизнь общества — «это относительно самостоятельная область общественной жизни, основу которой составляют специфические виды специализированной духовной деятельности и общественных отношений, регулирующих духовную деятельность и функционирование общественного сознания» ^{[14, с. 309]}. Как видим, в такой интерпретации духовная жизнь характеризуется в операциональных категориях, способных придать этому понятию вещественный, атрибутивный — социально обусловленный смысл, что, конечно же, вовсе не исчерпывает глубины феномена духовной жизни и прежде всего в тех ситуациях, когда нужно говорить о внутреннем мире человека, его субъективных взглядах на социальную действительность. Кстати, именно это обстоятельство затрудняет «вхождение» исследователей-социологов в пространство духовной жизни. Подобная ситуация характерна и для социологии искусства: «социология искусства, понятно, обращается к искусству. Но, очевидно, что объект и субъект давно изменились, а актуальный вопрос — как бытует современное искусство? — остается пока без должного ответа. По-видимому, ни один социолог не возьмется сегодня за всю социогуманитарную науку решить эту сложную задачу» ^{[15, с. 120]}. Тот факт, что духовная жизнь, равно как и искусство — системы рефлексивные, деликатные, эстетические, внутренние, асоциальные, способен затруднить их социологическое измерение, но вовсе не отменяет возможностей постижения этих феноменов в русле социологической теории и, таким образом, способен натолкнуть исследователя на новые идеи, связанные с включенностью этих явлений в социальную ткань. И если в социологии искусства многие позиции скрываются за кодами «художественно-смысловой центрации»искусства ^{[15, с. 121]}, то в социологии духовной жизни генеральной линией становится внимание к преломлению духовного начала в социальном мире — процессу неоднозначному, порождающему множество дополнительных коннотаций, о которых пойдет речь далее.

Предметным полем социологии духовной жизни является взаимодействие общества, человека и культуры; при этом важное значение, во-первых, приобретает не механический характер такого взаимодействия, когда за его скобками остаются саморефлексия и интенции личности, но зато всякий раз подчеркивается его социальный смысл, а во-вторых, нуждается в пояснении и само понятие жизни. Одно то, что, по мысли А.Ф. Лосева, «...жизнь, взятая в чистом виде, именно как только жизнь, а не что-нибудь другое, есть бурлящая и клокочущая бессмыслица, апофеоз безумия» ^{[16, с. 27]}, трактовки духовной жизни и их актуализация в социологии становятся по меньшей мере неоднозначными. Жизнь повседневная, жизнь социальная, эстетическая, гедонистическая, жизнь духовная — человек проживает их все в том или ином порядке, так или иначе, и при этом постигает опыт ценностных трансформаций, становясь циником, прагматиком, эстетом, конформистом, идеологом и т.д. Если исходить из утверждения, согласно которому «конкретный человек имеет прагматические интересы, ограниченные временной областью его жизни, а также — нематериальные интересы, определяемые культурой; иногда они именуются духовными» ^{[17, с. 111]}, можно в рамках социологии духовной жизни рассматривать совершенно различные человеческие типажи, приписывая одним прагматические наклонности, а другим — духовно значимые доминанты. Однако это совершенно невозможно, поскольку «...сплошная текучесть жизни настолько сильна, что избавиться целиком от этой сплошности и непрерывной, то есть чисто сумбурной, текучести нет никакой возможности» ^{[18, с. 276]}. Очевидно, что расслоение человека на системы материального и нематериального в нем крайне беспредметно; скорее в доказательстве нуждается другая сторона человеческого бытия — независимость человека перед лицом социума в то время, как он потерян в обществе и бессилен перед ним. Поэтому, как полагает В.А. Бачинин, «через внешние признаки раскрывается "размышляющая душа" человека, а с ней и духовные свойства — возвышенный или прагматический склад ума, утонченность или грубость...» ^{[19, с. 128]}. По-видимому, размышляющая душа и есть свойство духовной жизни, а «рост индивидуализма, — по мнению Н. Моисеева, — объективная потребность человечества» ^{[20, с. 149]}.

Обращает на себя внимание концептуализация двух вариантов духовной жизни; в этой связи остается не до конца понятным, является ли более предметным для социологии феномен духовной жизни общества или явление духовной жизни человека. Представляется, что выраженный философский ракурс обнаруживается, когда речь идет о духовной жизни человека, поскольку широта вопросов, связанных с внутренним миром человека и еще большее количество тайн, сопровождающих проникновение в закрытое пространство, в целом отвечает духу философского знания. В этом ключе вполне резонно звучит мысль о том, что «современная цивилизация не может ответить на такие важные и фундаментальные вопросы: кто такой человек, как он должен жить, как высвободить и плодотворно использовать заключенный в нем творческий потенциал?» ^{[21, с. 107]}. Не может ответить на эти вопросы современная цивилизация, оперируя значениями, все же далекими от исследования природы индивидуальной саморефлексии человека и других его высоких сфер, но попытаться приблизиться к разрешению вечной проблемы — что есть человек? — безусловно, задача философского масштаба.

Между тем для социологии на первый взгляд более определенна «участь» духовной жизни общества. Если воспользоваться максимой П. Бурдье о символической борьбе, то можно с большой долей вероятности утверждать, что духовная жизнь общества и есть «символическая борьба по поводу восприятия социального мира», которая «может принимать разные формы» ^{[22, с. 197]}. Современная социология по-разному схватывает эти формы общественной духовной жизни. Так, к примеру, выводы о религиозности той или иной социальной группы связываются с витальной и социальной ипостасями человеческого бытия — при том, что, по мысли некоторых исследователей, духовная ипостась человека «не столь очевидна, и ее обнаружение и расшифровка требуют усилий» ^{[19, с. 128]}. Иными словами религиозность — это сфера таких общественных отношений, которые акцентируют не саморефлексию индивида, а связь коллектива или группы с идеологией, мифологией, повседневными практиками и т.д. — всем тем, что составляет институциональный смысл религиозности или любого иного свойства духовной деятельности. Следовательно, духовная жизнь общества — категория процесса и результата.

С точки зрения процессуальной характеристики духовная жизнь общества — это духовная деятельность, направленная на закрепление в социальной реальности тех или иных ценностей и норм; религиозность как раз подчеркивается духовной деятельностью людей, смысл которой заключается в утверждении или насаждении в обществе определенных религиозных ценностей и норм, причем зачастую обобщенных, не индивидуализированных — «Бог есть!» и не имеет значения, кто он — Христос, Будда или Аллах. Вместе с тем духовная жизнь общества — это и результат ценностно-нормативных исканий, которые обрели свое формальное закрепление в общественных отношениях, круг которых довольно широк. Так, например, система права, возникшая в результате духовной деятельности, закрепила общественные отношения в границах морали, политики, идеологии и т.д. Кстати, современная социология права, о месте которой в «большой» социологии споры не прекращаются до сих пор [см., например: 23, 24], вовсе не торопится «признать» социокультурный характер правовой системы и по-прежнему постулирует доминанты связи права и общества, по сути исключая из этого смыслового ряда взаимодействие права с человеком, его внутренним миром. Как нам кажется, такие аналогии чужды социологии права по определению, поскольку она на первую линию выдвигает влияние правовых норм на поведение и волю индивида, что, конечно же, закрепощает право в его процессуальных свойствах. Социология духовной жизни призвана этот пробел восполнить, а точнее — обратить любую систему духовной деятельности лицом к человеку, индивидуализировать ее, связать с мировоззренческими исканиями личности. Как известно, постмодерн конца ХХ — начала ХХI вв. абсолютизировал духовное несовершенство человека, подчеркивая его очевидные прагматические цели и установки. Так появилась метафора расщепленного человека, а некоторые исследователи утвердились во мнении, согласно которому «современное мироощущение подошло к осознанию необходимости противопоставить духовному расщеплению человека и абсурду существования какое-то позитивное волевое движение» ^{[25, с. 45]}. Это волевое движение — суть духовной жизни человека и общества. Оно концентрирует усилия человека на размышляющей душе, но в то же время выплескивается в социальный мир, воплощаясь в праве, религии, идеологии, гражданственности и др. Следовательно, генеральная задача социологии духовной жизни — выявить, каким образом духовный мир личности формализуется в социокультурных комплексах — знаках, символах, нормах, ценностях, и не менее важно, как эти комплексы «от имени не конкретных личностей, а социальных институтов адресуются поколенным контингентам, особенно поколениям будущим» ^{[26, с. 7-8]}. Действительно, социология духовной жизни, как впрочем и философия, может догадываться о духовном мире личности, ее ценностно-смысловых приоритетах, но эти предположения не могут стать ядром эмпирических изысканий и невозможно вообразить меру или объем духовного мира личности. Однако исследование способов транслирования накопленных в результате духовной деятельности человека социокультурных комплексов последующим поколениям приобретает для социологии немаловажное значение. И в этом случае такие пути передачи актуальной информации не могут быть обойдены вниманием как со стороны «большой» социологии, так и с позиции социологии духовной жизни как ее неотъемлемой части.

В изучении феноменов духовной жизни человека и общества нередко акценты ставятся на понятии социального творчества. «Духовный мир личности, — как отмечает Л.А. Гуцаленко, — неразрывно соединяя индивидуальность и ее многогранное, эффективное проявление в различных, или хотя бы в одной сфере социального творчества, не зациклен на сознании индивидуальном, отсекающим общественное» ^{[26, с. 8]}. Для социологии духовной жизни использование категории социального творчества позволяет апеллировать не к тайнам духовного мира, которые, как известно, зашифрованы и часто неведомы другому человеку, а скорее к осязаемым формам; внимание к ним для социологии представляется вполне оправданным. Такой формой и становится социальное творчество. Его необходимо отличать от произведения искусства, повседневного творческого самовыражения человека, поскольку социальное творчество, хотя и реализуется или воплощается по индивидуальным меркам, но все же предназначено прежде всего для общества и по общему правилу существует в его интересах. И если «социологическое теоретизирование всегда содержит в себе интуицию социального», по выражению А. Филиппова ^{[27, с. 63]}, то социальное творчество эту интуицию подхватывает и облекает в социальные формы, к которым можно отнести, например, и «ценность общительности человека (курсив автора цитаты. — Е.П.), т.е. его способности к общению, взаимодействию с другими людьми...» ^{[28, с. 35]}, и формы социальной рекламы, привлекающие внимание людей к острым социальным проблемам современности.

Если рассматривать социальное творчество сквозь призму социальности, то оно вбирает в себя любое действие человека (и в целом его духовную деятельность), направленное на поддержание, развитие, совершенствование всех явлений, процессов и феноменов, связанных с взаимодействием человека, общества и культуры. Это, безусловно, достаточно широкие, если не безграничные горизонты самореализации человека, но вместе с тем в эпоху всплеска социальности, когда человек совершенно не может жить один и он постоянно включен в различные акты коммуникации и социальное творчество, существенно меняются доминанты развития человека: если раньше его мир связывался с ценностно-нормативными абсолютами, то с наступлением нового тысячелетия его индивидуальность обрела выраженный социальный смысл, подкрепляемый необходимостью хранения, передачи и использования накопленного человечеством интеллектуального, нравственного и эстетического опыта [см., например: 29, с. 112-113]. Таким образом, социальное творчество — и есть ткань человеческого бытия, непрерываемая связь человека с социальной реальностью.