The origins of modern nationalism of Sweden and Denmark: legislative analysis and identity issues

Alekseev Nikolai Nikolaevich ORCID: 0000-0002-5154-7554 Assistant, Department of Russian History and Politics, Institute of International Relations and World History, National Research Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod  603005, Russia, Nizhny Novgorod region, Nizhny Novgorod, Ulyanova str., 2 kseven@mail.ru Other publications by this author     Volkomorova Alina Andreevna Student, the department of History and Theory of International Relations, National Research Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod 603005, Russia, Nizhegorodskaya oblast', g. Nizhnii Novgorod, ul. Ul'yanova, 2 porpoising1@gmail.com

Kurtyanik Stanislav Nikolaevich Student, the department of Oriental Languages and Linguoculturology, National Research Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod 603005, Russia, Nizhegorodskaya oblast', g. Nizhnii Novgorod, ul. Ul'yanova, 2 kurtyaniks@mail.ru

Введение

Международная миграция стала неотъемлемой частью современной глобальной общественной жизни и характерной чертой системы международных отношений. Как и другие, столь масштабные и комплексные явления миграция обладает как положительными, так и отрицательными особенностями и пока одни страны и регионы стараются выигрывать от преимуществ миграции, другие страдают от ее недостатков. В современной международно-политической повестке вопрос миграции неразрывно следует с таким актором международных отношений, как Европейский Союз ^[1]. Миграционный кризис 2015 года выявил множество проблемных факторов в современной миграции, по сути, разделив историю ЕС на «до» и «после», что заставило мировое политическое и академическое сообщество пересмотреть соответствующие теоретические и практические вопросы. В первую очередь необходимо отметить, что истинно европейские теоретические подходы к миграции появились сравнительно недавно, поскольку, сталкиваясь с этим явлением на первых этапах своего существования, ЕС ориентировался на американские концепции ^[2]. Обстоятельный обзор эволюции теоретических подходов к миграции в ЕС представлен в работе О. Е. Трофимовой ^[2]. Однако необходимо понимать, что с исторической точки зрения США – срана мигрантов. Поэтому концепции и теории миграции, заимствованные Евросоюзом у США, основаны на практике США, которая обладала очевидными особенностями. Одна из особенностей, например, неразвитость (по сравнению с периодом массовой иммиграции в страны ЕС) общественных организаций и движений в защиту прав человека. Анализируя применение американских теорий миграции в ЕС, О. Е. Трофимова приходит к выводу, что социально-экономическая, политическая, этнокультурная специфика Евросоюза способствовала постепенной разработке собственных теорий и подходов к миграции, которые, в свою очередь, учитывая динамическую природу развития ЕС, продолжают трансформироваться и по сей день, адаптируясь под новые реалии.

Если в теории можно говорить о прогрессе, то на практике ЕС сталкивается с очевидными трудностями. Например, очевидно, что 27 государств-членов ЕС (28 на момент миграционного кризиса) обладают разным видением национальной миграционной политики и отличаются в имплементации наднациональных, союзных директив^[3]. Основываясь на подробном анализе трансформации политики интеграции мигрантов до и после кризиса, который представили в совместной работе Г. И. Осадчая и Т. Н. Юдина, можно сделать вывод, что одним из препятствий для ЕС в вопросах выработки единых концептуальных подходов к решению миграционных проблем является бюрократическая перегруженность. Евросоюз традиционно изобилует многочисленными институтами, органами и фондами, среди которых множество так или иначе связаны с миграцией, но не способны скоординировать общую политику. Кроме основных органов Евросоюза, в числе структур, занимающихся миграционными вопросами в ЕС, называют Европейский профсоюз (ETUC), Европейскую ассоциацию ремесленных, малых и средних предприятий (UAPME), Организацию работодателей (BusinessEurope), Европейский центр работодателей и предприятий, предоставляющих общественные услуги (CEEP), и Ассоциация европейских палат торговли и промышленности (Eurochambers) ^[4]. Тем не менее, в качестве ключевого официального информационно-аналитического центра, влияющего на разработку миграционной политики ЕС в настоящее время, следует определить Европейскую миграционную сеть. Данная сеть финансируется из средств Фонда убежища, миграции и интеграции (Asylum, Migration and Integration Fund, AMIF) и имеет Национальные контактные центры во всех странах ЕС, кроме Дании. В рамках настоящего исследования, примечательно, что Дания также не участвует в финансировании вышеупомянутого Фонда. Таким образом, большинство ключевых вопросов миграционной политики (о правах и процедурах получения убежищ и гражданства, о социальном обеспечении и др.) остаются на национальном уровне. Изучению национальных подходов к приему беженцев и интеграции мигрантов посвящено немало трудов российских и зарубежных ученых. В дополнение к уже упомянутым работам, особенно полезными в процессе подготовки данной статьи были исследования Г. И. Гаджимурадовой, С. М. Хенкина, И. В. Кудряшовой, Т. А. Юдиной, О. Ю. Потемкиной, А. А. Громыко, А. Г. Браницкого, А. Хагелунд ^{[1, 3, 5-7, 33, 34]}. Необходимо подчеркнуть, что большинство работ посвящено анализу иммиграции и интеграции мусульман в странах ЕС. Авторами настоящей статьи предпринята попытка рассмотреть сопутствующую миграционным вопросам проблему растущего национализма и распространения праворадикальных и правопопулистстких движений в Швеции и Дании, а также осветить некоторые аспекты современной трансформации идентичности во взаимодействии мигрантов и местного населения.

Теоретический аспект развития национализма в Северной Европе

Миграционный кризис в Европейском Союзе стал переломным моментом для политической культуры многих стран. Праворадикальные, правопопулистские движения, объединения и организации стали действовать более активно на политической арене, и при подобной тенденции внутри ЕС накапливается центробежный потенциал, который уже серьёзно влияет на изменение внутренней политической культуры. В этом плане государства Северной Европы, являющиеся членами ЕС, также находятся под влиянием данных процессов, но, безусловно, со своей культурной особенностью.

В целом, национализм является многоликим явлением, и до сих существуют споры по поводу его точного определения, но для понимания формы и сущности национализма необходимо также установить, что является «нацией». В основном исследователи стараются опираться на классическую дихотомию Фридриха Мейнеке «Kulturnation-Staatnation», где Kulturnation – нация основанная на общем культурном наследии народа, а Staatnation – нация, основанная на политических институтах и конституции. В основном, все страны Северной Европы, включая и рассматриваемые нами члены ЕС, классифицируются как Kulturnation ^[8]. Поэтому и национализм в скандинавских странах нацелен на то, чтобы установить цивилизационно-культурную гомогенность объектов влияния политических институтов государств. К тому же, с 1960-х годов на политическую арену вышли, так называемые, «новые правые», которые в отличие от маргинальных националистов, не отрицали приверженность демократии, а смогли встроить идеологию в саму демократическую систему. В целом, то влияние, которое оказывают «новые правые» на политику в Европе выходит за рамки институционального лагеря правых радикалов и популистов. «Энтризм», а также позиция надпартийности, выбранные праворадикальным лагерем в качестве основного курса, позволили им распространить своё влияние на часть традиционного политического истеблишмента и государственного аппарата в целом ^[9].

Развитие национализма в Дании

В послевоенную эпоху, правопопулистские политические силы в Северной Европе стали заметными в 1970-1980-е гг. Пионером в данном направлении стал Могенс Глиструп, основавший свою Партию Прогресса в 1972 году. Изначально, данная партия, ярко проявившая себя на парламентских выборах в 73 году, завоевав 16% голосов, основывала свою программу на антиналоговой риторике, но затем партия стала также активно выступать против мигрантов и миграционной политики правительства, хотя это не помогло партии в будущем повторить успех 1973 года ^[10]. Это отражает неадекватность правопопулистской риторики по отношению к существующей тогда политической конъюнктуре. При этом на протяжении всех лет, когда партия попадала в датский парламент, она оказывалась в политической изоляции, что также являлось «хорошим тоном» в политике – не позволять националистам или правопопулистам значительно влиять на политический курс страны.

Это привело к необходимости обновления модели правопопулистской партии в Дании. На смену Партии Прогресса пришла Датская Народная Партия, которая более аккуратно подошла к тому, чтобы встроиться в существующую политическую систему в стране. ДНП практически избавилась от антиналоговой риторики, но заняла не менее жесткую, чем ПП, позицию по поводу мигрантов. В Манифесте ДНП написано, что «Дания принадлежит датчанам», а в качестве внутриполитического курса она продвигает жесткую культурную фильтрацию для мигрантов ^[11]. Так, впервые попав в Парламент в 2001 году, ДНП до 2011 года была в коалиции правящего большинства. До 2011 года партия поддерживала политический курс правительства, поэтому она могла активно продвигать антимигрантскую риторику и антимигрантские законы в датском Парламенте. Это показывает, что в XXI веке правопопулистская риторика способна удовлетворять веяниям времени. Интересно и то, что партия с таким достаточно радикальным курсом также не оказалась в изоляции. Это всё соотносится и с настроением в обществе, которое получило культурный шок после активной миграции инокультурных людей в Европу. При этом, Дания впервые столкнулась с действительной проблемой культуры мигрантов, когда был освящен карикатурный скандал, связанный с тем, что одна из датских газет выпустила карикатуры на Пророка Мухаммеда ^[12]. Это окончательно усугубило культурный раскол между мусульманским меньшинством Дании и титульной нацией.

Безусловно, в XXI веке мы уже видим созданные условия для активной деятельности праворадикальных партий, и, так как мы определяем датский национализм, как национализм, опирающийся на «Kulturnation», то мы можем объяснить подобный всплеск национализма и сам культурный шок обществе, обратившись к политической традиции Дании. В отличие от других европейских стран, Дания никогда не имела опыта создания колониальной или многонациональной державы. Датское общество всегда было гомогенным в плане культуры и этничности, поэтому правопопулистская риторика продвигается очень успешно в подобном социуме. Например, Пиа Кьерсгор, лидер ДНП, выступая перед парламентом в 1997 году заявила, что для Дании возможность стать мультинациональным и мультикультурным обществом может стать национальной катастрофой. Подобное заявление актуально для курса партии и в наше время ^[13].

Со времени начала миграционного кризиса, датский политический курс, и без того имевший ярко выраженный националистический оттенок из-за деятельности ДНП, стал ещё более радикальным, так как главными задачами стали ограничение количества мигрантов, а также ускорение интеграции в датское общество тех мигрантов, которые проживают в стране ^[14]. Мигранты, проживающие на территории страны менее 9 лет могут быть высланы за мелкое правонарушение, а те, кто проживают в Дании более 9 лет, всё ещё могут быть высланы за более тяжёлые преступления.

Более того, датское правительство, на которое активно влияют националисты из ДНП, не скрывает, что общеевропейская политика в отношении беженцев, в том числе – распределение квот на принятие беженцев на территории государств ЕС – не соответствует интересам страны. В подтверждение этому, Дания из года в год ужесточает свою политику в отношении мигрантов. Например, датский парламент рассматривает законопроект, по которому мигрантам будет запрещён даже въезд в страну – с них будут снимать отпечатки пальцев и отправлять обратно ^[15]. Фактически, датский национализм, равно как и политический курс Дании, направленный на мигрантов, не изменился по форме, однако он ужесточился, и, безусловно, важную роль в этом сыграла широкая поддержка среди датчан. Именно поэтому датское правительство на деле выполняет формулу, записанную в программе Датской Народной Партии, о том, что «Дания не является страной мигрантов, поэтому она никогда не превратится в мультиэтническое общество» ^[11]. То есть Дания является той страной, где национализм, практически во всей Западной Европе считавшийся маргинальным явлением, смог успешно институционализироваться.

Развитие национализма в Швеции

В свою очередь, в Швеции национализм, также как и в Дании, основывается на цивилизационных аспектах, но, в отличие от Дании, шведский национализм считался маргинальным явлением более долгое время. В 1960-1970-е гг. шведские националисты не влились в европейскую парадигму «новых правых». Это может быть связано с тем, что даже фашистские и нацистские партии Швеции никогда не были на нелегальном положении, их не запретили из-за того, что они не были обвинены в сотрудничестве с Третьим Рейхом во время Второй Мировой войны ^[16]. Именно поэтому, пока националисты в Европе старались выработать позицию, которая пользовалась бы популярностью среди избирателей, хотя при этом основные политические силы считали их маргиналами, шведские националисты всё ещё обращались к нацистским и расистским установкам. Например, в 1980-1990-е годы во время политического подъёма в Дании Партии Прогресса, а затем и Датской Народной партии, которые использовали правую антимигрантскую риторику, но действовали в рамках системы, в Швеции активны были Шведский Национальный Союз, Неошведское Движение и Нордическая Национальная партия, которые играли важную роль в распространении нацизма в послевоенные годы ^[17]. Именно из-за того, что подобные взгляды были неадекватными по отношению к существующей системе, Швеция долгое время представляла собой исключительный случай, так как правые националистические партии не были представлены в парламенте.

В 1988 году была основана партия «Шведские демократы», которая по праву считается самой успешной правой партией в Швеции, но изначально данная партия являлась последователем неонацистских идей, как и организации, упомянутые выше. Многие из основателей данной партии были тесно связаны в том числе и с организацией «Сохраним Швецию шведской», которая занималась привлечением скинхедов для организации уличных беспорядков, направленных на устрашение мигрантов. При том, что создание данной партии подразумевало попытку вливания национализма в русло правового популизма для работы с избирателями, сами избиратели не очень видели разницу между «Шведскими демократами» и различными неонацистскими группировками ^[18]. Изначально данная партия призывала к запрету абортов, запрету миграции, запрету усыновления детей неевропейского происхождения и т.д., а до 1996 года члены партии даже должны были носить униформу, отдавая дань уважения фашистской традиции. Безусловно, подобный подход не принес политических очков партии, выявив серьёзную необходимость реструктуризации. Поэтому в начале 2000-х «Шведские демократы» начали старательно избавляться от наиболее деструктивных элементов и даже заявили о том, что их партия опирается в своей программе на Декларацию прав человека ООН ^[19]. Конечно, партия продолжает использовать националистическую риторику, настаивая на этно-национальной гомогенности общества, но при этом партия смогла влиться в систему, чему также способствовал и миграционный кризис, при котором Швеция была одной из наиболее пострадавших стран.

Из-за долгой неонацистской традиции «Шведские демократы» не могут окончательно избавиться от негативного образа, несмотря на небезуспешные шаги по вливанию в систему. Так, многие избиратели уверены, что демократические лозунги – это лишь прикрытие для недемократической, расистской и ксенофобской сущности партии ^[20]. На данном этапе именно это является главным препятствием партии на пути к полноценному укреплению во властной системе.

Даже впервые попав в Парламент в 2010 году «Шведские демократы» столкнулись с враждебностью обоих избирательных блоков Швеции (Альянс Буржуазных партий и Красно-зелёные), но уже к 2018 году, когда стало очевидно, что политика мультикультурализма провалилась, «Шведские демократы» получили 17,5% голосов, став третьей силой в шведском парламенте ^[21]. Более того, «Шведские демократы», активно эксплуатируя тему миграции и стоя на позициях евроскептицизма, стали в глазах избирателей действительным защитником шведских традиций и шведского общества, и в 2018 году именно этой партии довелось сыграть решающую роль в формировании правительства, создав ему опору, так как оба избирательных блока получили примерно равное количество мандатов – 144 депутата у Красно-зелёных и 143 у АБП ^[22].

Можно сказать, что неудачи шведского правительства в проводимой им миграционной политике окончательно вывели бывшие маргинальные партии в политическую систему, хотя, безусловно, сами «Шведские демократы» уже не являются антисистемным элементом, а вполне нацелены на работу с избирателями. Именном этим фактом и подтверждается, что вопросы иммиграции играют определяющую роль в современном национализме. И теперь именно избирательным блокам приходится искать компромисс с праворадикальной партией, так как именно от её решения зависел и зависит расклад сил в шведском правительстве.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что в результате миграционного кризиса в странах происходит постепенное вливание правых партий в политический истеблишмент. Это находит ответ и в сфере законодательства. Как уже отмечалось, подход Швеции в отношении мигрантов – один из самых либеральных в Европе и самый либеральный среди Скандинавских стран, в то время как датский подход к урегулированию миграционных вопросов вызывает критику на международном уровне из-за своей жесткости, граничащей с ущемлением прав беженцев. Однако в результате миграционного кризиса шведский подход к урегулированию миграции также стал меняться и ужесточаться.

В зависимости от степени развития национализма и внедрения праворадикальных партий в политическую структуру страны, особенно в условиях миграционного кризиса и культурного шока в обществе, сначала Дания, а позже и Швеция стали реформировать законодательство в сторону ужесточения миграционного режима, тем самым реализуя идеи, продвигаемые правыми.

Реформы законодательства Швеции и Дании в связи с миграционным кризисом

В течение долгого времени – начиная с середины 1970-х годов – шведский подход к миграции опирался на три основных принципа: равенство, свобода выбора и партнерство. Эти три принципа подразумевают, что беженцы обладают теми же правами, что и шведы, а также сами могут решить, интегрироваться в общество или сохранить свою культуру, при этом их культурные предпочтения не должны противоречить шведским ценностям и нормам ^[23]. В какой-то степени Швеция всё ещё руководствуется этими принципами, однако несмотря на то, что страна делает акцент на равноправии, некоторые ужесточения в миграционном законодательстве страны происходят – граница между «разрешено» и «запрещено» становится более чёткой.

Например, «Программа внедрения» - необязательная программа адаптации, существовавшая с 2010 года, в 2018 году была заменена на «программу для новоприбывших» ^[24]. Суть обеих программ – ускорить процесс адаптации мигрантов в социуме, внедрить их на рынок труда. Однако значительная разница между ними состоит в том, что первая программа была необязательной – мигранты могли пройти её по желанию, а могли проигнорировать, вторая же программа является обязательной для всех ищущих убежища – те, кто её не проходят, рискуют лишиться социальных пособий. При этом во второй программе требования к мигрантам обозначаются гораздо более чётко – прохождение языковых курсов, профессиональная подготовка, гражданское обучение ^[25]. Первая же программа включала в себя «усиление личных стимулов» мигранта – что сразу ставит под сомнение её эффективность.

Ещё один принципиально важный момент связан со статьей 10 Закона «Об иностранных гражданах» от 2005 года – это основной закон, регулирующий сферу миграции. Эта статья посвящена детям, которые прибывают в Швецию без сопровождения взрослых. Согласно документу, руководящим принципом при решении дел с участием несовершеннолетних должно быть «то, что лучше для ребенка», что также является неточным и размытым принципом ^[26]. Этим и пользуются беженцы – они выдают себя за несовершеннолетних, чтобы увеличить свои шансы на получение убежища. Так в пиковом 2015 году Швеция приняла более 35 000 детей и подростков без сопровождения взрослых, из которых, по данным миграционной службы, возраст более чем 24 5000 из них ставится под сомнение ^[27]. В ответ на это правительство Швеции решилось ужесточить контроль – с 2017 года была введена процедура оценки биологического возраста с помощью рентген-снимков зубов мудрости и МРТ коленных суставов.

Адаптационная политика Дании ещё более суровая. В отличие от Швеции, в Дании сдача языкового экзамена является необходимым условием для получения гражданства. Это условие было принято ещё в 2002 году, когда закон «Об иностранцах» закрепил минимальный уровень знания – В1. В 2019 году закон был еще больше ужесточен – теперь мигранты должны владеть датским на уровне В2. Кроме того, для получения вида на жительства мигранты должны прожить в Дании не менее 8 лет, каждый год продлевая разрешение на пребывание в стране ^[28]. Ужесточается получение мигрантами денежных пособий – вся интеграционная политика Дании направлена на то, чтобы интегрировать беженцев на рынок труда. Трудоустройство – одно из главных условий получения гражданства и вида на жительство, а в случае выявления нелегальной занятости мигрант рискует лишиться вида на жительства ^[29]. Ключевым моментом в актуальной датской политике является закон, называемый «сменой парадигмы» политики Дании в отношении беженцев, который прямым текстом заявляет, что Дания не нацелена на адаптацию и интеграцию беженцев (и даже само слово «интеграция», согласно этому закону, не должно впредь использоваться в отношении мигрантов), и главная задача датской миграционной политики – как можно быстрее осуществить репатриацию беженцев ^[30].

Таким образом, в Дании в принципе искореняется такое понятие, как «интеграция беженцев» - датское общество воспитывают воспринимать мигрантов как временных гостей, а не полноценных членов датского общества. Однако, несмотря на всю жесткость закона, Дания защищает права всех людей, проживающих в стране. Например, в Дании функционирует совет по делам этнических меньшинств, состоящий из представителей разных национальностей. Он консультирует министерство интеграции в случае возникновения спорных вопросов. Помимо того, Дания является единственным государством Скандинавии, в котором есть специальное министерство интеграции и иммиграции. В той же Швеции, например, делами мигрантов занимаются министерство занятости, министерство культуры и министерство юстиций.

Этноцентризм ислама и конфликт идентичностей

Существует тенденция сравнивать американские и европейские миграционные проблемы, но в данном случае следует выделить ключевое различие – Европейский Союз столкнулся с массовой миграцией представителей мусульманских стран, зачастую с нестабильной политической обстановкой. Этот факт обусловил социальный характер миграции, а также способствовал обострению миграционного кризиса в 2015 году, ввиду значительных ценностно-культурных различий во взглядах представителей титульных наций и мигрантов ^{[5, 6]}. Также одно из ключевых различий американской и европейской иммиграции заключается в том, что иммигрантам в США предлагалась четко сформулированная национальная американская идентичность, заключающаяся не в этнической привязанности, а, в первую очередь, в политической, к американскому государству, конституции, ценностям и т.п. Евросоюз, на момент наступления масштабной иммиграции не мог обеспечить иммигрантов ценностными ориентирами ввиду слабости (или отсутствия) институционального ценностного фундамента, ввиду увеличения общего числа идентификаций в современном мире, а также из-за специфики исламской религиозной идентичности. Как отмечают С. М. Хенкин и И. В. Кудряшова, у ислама есть тесная связь с этничностью и возникающий на этом фоне этноцентризм. На практике это проявляется в тенденции мусульман переносить этнорелигиозные конфликты в Европу ^[6]. Также с учетом тесной связанности этничности и ислама, мусульмане зачастую связывают нацию, религию, ценности и нормы. Европейская цивилизация, чьим продуктом является Евросоюз прошла многовековой путь конфликтных этнонациональных и национально-государственных трансформаций, что, в конечном счете, привело к формированию либерально-демократических ценностных ориентиров и возможности говорить о транснациональной и иногда даже постнациональной идентичности ^{[7, 31]}. Мусульманская цивилизация находится в процессе данных трансформаций. Более того, как отмечает большинство исследователей миграции мусульман в Европу, доминировавшая в ЕС политика мультикультурализма и либеральный подход к интеграции иммигрантов создали условия для формирования локализованных общин мигрантов, не нуждающихся в интеграции ^{[2, 5]}.Полученная возможность сохранять свои национальные социокультурные особенности и жизненный уклад с ростом числа мигрантов трансформировалась в готовность и желание вступать в конфликт с чуждыми местными взглядами и транслировать свое видение мира. Можно говорить о том, что мультикультурализм, по сути, представляет собой институционализацию диаспор и площадку для столкновения национальных идентичностей, что не способствует формированию общей гражданско-политической идентичности и постнационального сообщества.

Многообразие идентичностей, присутствующее в ЕС, в особенности в иммигрантской среде, ведет к росту числа неопределенностей. В то же время многочисленные ответвления, созданные различными комбинациями компонентов и переменных идентичности, объединяются вокруг общего интереса. Например, условный «либеральный мусульманин» может терпимо относиться к откровенному внешнему виду женщин, но резко выступать против однополых связей. В этом случае, его интересы совпадают с условным радикальным мусульманином, который резко выступает и против однополых связей, и против откровенного внешнего вида женщин. Европейская общественно-политическая жизнь, усложненная необходимостью многочисленных идентификаций, проявляющихся как в ассоциации себя с каким-либо сообществом, так и с частным принятием решений «за» и «против», в некоторых случаях приводит индивида к желанию уменьшить их число, посредством четкого распределения своего и чужого, допустимого и недопустимого. Именно так, по мнению некоторых исследователей идентичности, проявляется этноцентризм - практика определения собственного Я посредством соотнесения Мы/Они и акцентирования позитивности Мы за счет противопоставления негативности Они ^[32]. Подобные трансформации идентичности способны привести в радикальный ислам. Как отмечает О. Е. Трофимова, так называемые «евромусульмане», мусульмане, рожденные уже в государствах-членах ЕС, воспитанные на европейских ценностях и обладающие гражданством также склонны к обособлению в своих этнических диаспорах ^[2]. Более того, под воздействием глобализационных процессов и с распространением социальных сетей ислам для них становится своеобразной субкультурой и «возвращением к истокам». Именно поэтому процент молодых людей из ЕС среди завербованных в интернете радикализированных исламистов очень высок, при чем, растет доля молодежи немусульманского и не иммигрантского происхождения. Создаются официальные структуры, направленные на борьбу с исламизацией и радикализацией населения, например, Сеть предотвращения и деракдикализации Баварии, работающая под эгидой Министерства внутренних дел. В целом можно говорить об активизации информационного воздействия мусульман за последние 10 лет, чему послужили такие факторы, как рост числа мусульман в ЕС, распространение радикального ислама в интернете и социальных сетях, действия запрещенных радикальных исламистских и террористических группировок. Информационная политика ЕС по распространению западных ценностей, общей идентичности, интеграции и ассимиляции мусульманских мигрантов была рассчитана на уровень противодействия этнической идентичности мусульман, существовавший до 2015 года. Очевидно, что в настоящее время количественный рост и увеличение числа возможностей информационного воздействия способствовало усилению этнокультурной привязанности не интегрированных мусульман.

Заключение

Таким образом, можно сделать вывод о том, что, несмотря на близость географического расположения и схожий подход к самоидентификации и пониманию национализма, Дания и Швеция прошли довольно непохожие пути в сторону окончательного укоренения националистической традиции в политической системе обеих стран. Если датский национализм смог практически сразу влиться в парадигму «новых правых», выразив себя в качестве уже довольно респектабельной «Датской Народной Партии», которая также активно и успешно продвигает себя среди избирателей, то шведский национализм долго и упорно цеплялся за расистскую и ксенофобскую риторику неонацистской традиции. Но даже в среде шведских националистов пришло понимание, что неонацистские лозунги являются неуместными в существующей конъюнктуре, поэтому «Шведские демократы», взяв на себя роль главной институционализированной силы шведского национализма, стали крайне успешной партией, чему также способствовали провалы шведского правительства в проведении социальной и миграционной политики. Законодательства Дании и Швеции также имеют мало общего – несмотря на то, что, начиная с 2016 года, законодательства обеих стран постепенно ужесточаются, подход Дании гораздо более жёсткий – королевство становится всё более закрытым для беженцев, с каждым годом осложняя для них условия для проживания в стране.

Известный норвежский специалист по миграции А. Хагелунд подчеркивает, что проблема миграции отражается на национальном политическом контексте и способствует разработке национальных ответов, в то время как возрастает необходимость международного сотрудничества, поскольку проблема миграции носит очевидный транснациональный характер ^[3]. Таким образом, очевидна необходимость консолидации ЕС, для решения проблемы на транснациональном уровне. В противном случае, разобщенность государств-членов в вопросах миграции и интеграции будет вести к росту национализма и дезинтеграционным процессам, современное усиление которых все чаще обсуждают в академическом сообществе ^{[33, 34]}. Не менее острой остается для Европейского Союза и проблема единой идентичности. С. М. Хенкин и И. В. Кудряшоваподчеркивают, что процессы создания коллективной политической идентичности (или политического измерения идентичности) сложны и трудны для формулирования. Обязательными условиями для формирования такой идентичности являются чувства совместной идентификации, солидарности и доверия, которые развиваются между членами группы ^[6]. В то же время, накопившееся противоречия между мигрантами и принимающими сообществами способствуют росту враждебности. Позитивным кажется решение ЕС пересмотреть политику мультикультурализма, которая очевидно дестабилизировала систему идентификаций в сообществе Европейского Союза. На настоящий момент ставка делается на концепцию интеркультурализма, которая, по словам О. Е. Трофимовой заключается в налаживании межкультурного взаимодействия и его обогащения за счет прибывших инокультурных мигрантов и обмена ценностями между различными группами общества ^[2]. Уже традиционно для современного дискурса взаимодействия национальных идентичностей ключевая роль отводится ценностям. Можно утверждать, что лидирующая роль Германии в различных областях европейского интеграционного проекта, способствовала переходу немецкой модели национальной идентичности на европейскую модель транснациональной идентичности. Известна немецкая концепция генезиса нации от культуры (Kulturnation), базируясь на языке, как на ее мощнейшем проявлении. Наблюдая за происходящими трансформациями различных уровней идентичности в ЕС, логично предположить, что современные большие транснациональные общности должны складываться на основе ценностей и ценностных установок (Wertenation). Впрочем, данная идея также прорастает из культуры, оставляет главенствующую роль языка, но позволяет включить большее количество людей, а также обуславливает более быстрый и легкий вход в сообщество ^[32]. По сути именно эти процессы можно определить как проявление интеркультурализма и постанционализма. Черты этих концепций можно давно можно наблюдать в европейском сообществе, остается проблема их институционализации и формализации. Так, Г. И. Осадчая и Т. Н. Юдина обрабатывая результаты опроса, проведенного TNS, говорят о том, что абсолютное большинство респондентов (более 90%) во всех государствах-членах ЕС (28 стран на момент опроса) считают важным для успешной интеграции, чтобы иммигранты говорили на одном из официальных языков принимающей страны. Также, по их мнению, интеграция невозможна без участия иммигрантов в системе социального обеспечения, приверженности образу жизни принимающего общества, принятии его ценностей и норм ^[4]. Взаимодействие неоднородных по своим взглядам и сообществ иммигрантов, и титульных наций, многочисленных идентификаций со своими ценностными установками – реальность сегодняшнего Европейского Союза. Под вопросом остается дальнейшее развитие этого взаимодействия, пойдет ЕС по сценарию постнационализма и интеркультурализма или по сценарию дезинтеграции, диалога или конфликта. Для решения данной проблемы необходима политическая воля на национальном и наднациональном уровне, а также общественная воля как со стороны иммигрантов, так и со стороны принимающих наций.