The transformation of phraseological units as a manifestation of language game in the journalism of V. V. Nabokov

Knyazeva Natal'ya Vladimirovna PhD in Philology Associate professor, Department of Russian Language, Pacific National University 680000, Russia, Khabarovskii krai, g. Khabarovsk, ul. Karla Marksa, 68 natknaz@mail.ru Other publications by this author

Kurkova Natal'ya Vladimirovna Bachelor's Degree, the department of Russian Language, Pacific National University 680000, Russia, Khabarovskii krai, g. Khabarovsk, ul. Karla Marksa, 68 natalya1999kurkova@gmail.com Other publications by this author

Становление и развитие исторического сознания человечества на феноменологическом уровне, в числе прочих факторов, определяется диалогическим, хотя и естественным характером взаимодействия процесса познания и процесса игры. Пространство их равного вовлечения в единую деятельность проявляется как возможность субъекта реализовывать познавательную активность по игровым законам. Несмотря на то, что познание и игра – процессы отнюдь не тождественные, точки соприкосновения очевидны: многообразие, функциональная и прагматическая гибкость феномена игрового действия представляет огромный потенциал для осуществления познавательного процесса. Познание – категория сущностно упорядоченная, цель которой – устанавливать связи, формировать понятия и категории, в то время как все игровое (деятельность, отношение, состояние) определяется как процессуально самозакрытое, не имеющее прагматической «внеигровой» задачи. Несмотря на активный исследовательский интерес научного сообщества, сущность игры строго не определена – это положение продиктовано метадисциплинарным характером игрового процесса, обусловленного многообразием игровых форм. На сегодняшний день, согласно базовому конвенциальному определению, под игрой принято понимать «вид деятельности, который строится на основе условно предполагаемых целей и норм» ^[16].

Аристотель полагал, что все искусственное (буквально созданное человеком, не природное), наделено естественной причинностью. Сознание осмысливает реальность, делая ее вторичной – это «реализация врожденной «страсти» человека к подражанию и узнаванию» ^[13]. Игра же – первый известный человечеству способ категоризации действительности, который, обладая природным импульсом, реализуется в совершенно четких структурных границах.

Многообразие сфер для реализации игрового потенциала, не ограничивается мифологическими концепциями упорядочивания внесубъектной действительности и способами опытного определения базовых принципов взаимодействия со средой. Как отмечают исследователи, «Игры целевые и ролевые, с правилами и экстатические, экспрессивные и миметические, физические и интеллектуальные, диалогические и групповые, состязательные и демонстративные и, наконец, взрослые и детские создают различные условия для осуществления познавательного процесса, освобождая, усиливая, ослабляя или блокируя те или иные его ситуации и компоненты» ^[16].

Когнитивно-семиотическое приложение феномена игры осуществил Л. Витгенштейн в работе «Философские исследования» 1953 года. Проблемы эпистемологии рассматривались Л. Витгенштейном в категориях, традиционно относимых к языковедческому понятийному аппарату: «Мысль – осмысленное предложение», «Предложение – картина действительности» ^[3]. «Языковой» способ осмысления действительности в гностической концепции Л. Витгенштейна определил направление методологии и саму специфику философствования как «критику языка». Философская работа, таким образом, определялась как процесс герменевтических изысканий, результат которых – «логическое прояснение мыслей» ^[3].

В контексте строго рационального мышления языковая игра представляет собой исключенное понятие, так как содержит иррациональное начало. Л. Витгенштейн нарушает искусственную структурность позитивной логики, внося элемент игрового хаоса – концепт языковой игры, который доказывает тезис: «Рациональность, доведенная до предела, граничит с абсурдом» ^[4]. Двойственность, характерная для игрового процесса, становится лейтмотивом, определяющим развитие всего философского дискурса. Л. Витгенштейн, отказавшись от категоричности позитивного восприятия, обосновывающего равнозначность предмета знаку, а слова мысли, убеждается в несводимости смысла к совокупности единиц речи: «Использование языка – это творческий процесс» ^[8].

Очевидно, что комплексное понятие языковой игры, не являясь в строгом смысле предметом исключительно философского знания, включает ряд лингвистических интенций. Традиционно к формам языковых игр относились предвзято, ассоциируя их с разнообразным звуковым искажением, обыгрыванием компонентов смысла полисемантических слов. В лингвистическом научном обозрении понятие языковой игры родовое, имплицитно включающее широкий перечень языковых фактов, организованных по принципу нарушения некоторой нормы. Исследователи рассматривают здесь каламбурные юмористические обыгрывания, пародирование, макаронизмы, скороговорки, предметные детские шутки, разнообразные виды обрядового фольклора, а также закодированные формы арготической лексики ^[11].

Впервые теоретическое осмысление понятия языковой игры в отечественной лингвистике было предложено в одноименной работе Е. А. Земской, М. В. Китайгородской, Н. И. Розановой ^[6], согласно которому к лингвистической языковой игре относится всякое нарушение языковой нормы, «когда говорящий играет с формой речи, когда свободное отношение к форме речи получает эстетическое задание, пусть даже самое скромное» ^[6]. Отмечается, что языковая игра, обладая специфической эстетической направленностью, одновременно с этим имеет четко обозначенную повседневно-прагматическую форму реализации. Факты языковой игры, обладая воздействующей функциональностью, реализуются в сфере повседневной прагматики, что обусловлено историческими народно-фольклорными истоками происхождения. Таким образом, по справедливому замечанию Е. Б. Лебедевой, языковая игра на ранней стадии становления понятийного аппарата рассматривалась как внеочередная поэтическая форма, практически тождественная уже существующему термину «стилистически окрашенные языковые средства» ^[9]. В дальнейшем появилось большое число исследований, посвященных понятию «языковая игра» и средствам ее реализации в текстах разных стилей и жанров, например, с функционально-прагматической позиции языковая игра определяется как семантическая аномалия, цель которой – «привлечь внимание к нарушаемому правилу, достигая этим комического или иного эффекта» ^[2]. И. В. Цикушева ограничивает рамки проявления языковой игры, определяя данный феномен как «осознанное и целенаправленное манипулирование экспрессивными ресурсами речи, обусловленное установкой на реализацию комического эффекта» ^[14].

В монографии В. З. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры» определяется специфика языковых фактов обыгрывания, которые обращаются непосредственно к тропеистическим и фигуральным потенциям языка, исключая ситуативно обусловленные, «предметные» шутки, под которыми понимаются языковые явления, построенные по принципу алогичности, но имеющие фольклорное происхождение (прибаутки, детские шутки, небылицы) ^[12]. Исследователь рассматривает механизм, определяющий принцип образования языковой шутки, как некую систему упорядоченных единиц языка, способы их использования и возможности для интерпретации. Языковая игра, таким образом, возникает там, где возможно творческое целенаправленное искажение традиционных форм, «преднамеренное нарушение нормативного инвентаря языка с целью создания комического эффекта» ^[9]. В. З. Санников предложил уровневую классификацию существующих языковых средств, служащих материалом для языковой игры, согласно которой в создании игрового стиля участвуют разноуровневые языковые средства – фонетические, графические, лексические, морфологические, словообразовательные, синтаксические.

В современной науке нет единого подхода к пониманию языковой игры, предлагаются различные точки зрения на условия ее функционирования и средства реализации в контексте. Тем не менее, можно утверждать, что в достаточной мере исследованы способы репрезентации разнообразных проявлений языковой игры, которые соотносятся с уровневой структурой языка в целом.

Таким образом, языковая игра возникает как следствие осознанного, функционально оправданного нарушения языковой нормы. Подобные отступления, выражающие индивидуально-авторские интенции, характерны прежде всего для художественных и публицистических текстов. Постепенная трансформация прагматического аспекта в определении целевых сфер воздействия языковой игры позволила включить в круг ее задач создание определенного выразительного эффекта. Согласно семиотической теории, языковая игра – это «осознанное вмешательство языковой личности в процессы употребления языка» ^[15], имеющее целью использовать асимметрию языкового знака для привлечения внимания адресата. Факт языковой игры, имплицитно связанный с выразительными средствами языка, а потому необходимо выполняющий некую эстетическую задачу, в современной лингвистике обнаружил сферы употребления, одинаково ориентированные как на художественный аспект, так и на конкретную стилевую задачу. Потенциал языковой игры активно реализуется в публицистике, к специфическим языковым чертам которой относится синкретизм, «то есть использование одновременно в их нерасчленимом единстве как научных, рационально-понятийных, так и художественных, эмоционально-образных средств» ^[12].

Публицистический текст – творчески осмысленная фактологичность. По словам Т. Ж. Машариповой, «… публицистика – это заостренная, динамичная, привлекающая к себе форма материала, написанного на актуальную тему и предназначенного для массового распространения. Отсюда вывод – сущность публицистики заключается не только в самом содержании, но и в форме, намеренно выделенной, акцентированной в ряду других, оттененной особыми средствами» ^[10]. Творческое начало, характерное для публицистического текста, реализуется на нескольких уровнях: отбора фактов, способа их группировки; характера изложения информации, включающей образное повествование; свободного включения стилистических приемов для создания необходимого выразительного эффекта.

Публицистика В. В. Набокова неоднородна по своему жанровому составу, и, по сравнению с художественной прозой, данная область творчества писателя исследована недостаточно. В круг публицистических интересов В.В. Набокова входили как внешнеполитические актуальные вопросы, так и глубинные веяния общественной мысли, определяющие социально-культурную атмосферу жизни общества. Материалом для данного исследования послужили русскоязычные тексты разных лет: «Кэмбридж», «Человек и вещи», «Что всякий должен знать?», «Пушкин, или Правда и правдоподобие», «Торжество добродетели». Исследование приемов и средств создания экспрессивности в публицистических текстах, в частности способов реализации языковой игры, может дать более полное представление о творческой манере В. В. Набокова.

Неисчерпаемый потенциал для языковый игры представляет лексический уровень языка, где переосмыслению подвергается не только значения слов, но и компоненты смысла, в частности одной из самых динамичных сфер реализации языковой игры является русская фразеология. Фразеологизмы обычно определяются как «устойчивые словосочетания с осложненной семантикой, не образующиеся по порождающим структурно-семантическим моделям переменных сочетаний» ^[7], вместе с тем фразеологический состав русского языка является одной из наиболее гибких речевых подсистем. Как отмечает О. М. Исаченко, устойчивые языковые значения фразеологических оборотов исторически подвержены экспериментальному способу обыгрывания, который свойственен лексическому материалу ^[7].

В публицистических текстах В. В. Набокова отмечено значительное число фразеологизмов, подвергнутых авторской «интерпретации» в структурном и семантическом плане. Как правило, трансформация фразеологизмов осуществляется за счет нарушения какого-либо устойчивого свойства фразеологической единицы: постоянства состава, непроницаемости состава, многозначности и т.п.

Фразеологизмы обладают имплицитной потенцией к трансформации, которая вне целенаправленного обыгрывания известного состава и значения, происходит в узусе, исходя из стремления носителей языка «обновить образность» «морально изношенного» фразеологизма ^[1]. Напротив, в случаях сознательного подчинения фразеологического оборота художественным или иным задачам, определенные трансформационные модели (описанные, например, В. З. Санниковым) становятся материалом для языкового эксперимента. Нами отмечено, что публицистических текстах В. В. Набокова исконно русские по происхождению фразеологизмы, описывающие непосредственно ушедшую историческую и культурную данность, часто подвергаются переосмыслению, в результате чего служат новой, контекстуально обусловленной задаче. Описанный механизм обновления, в частности, реализуется в следующем контексте: «…работал Петр, рубил сплеча и выбрался из лесу на белый свет», где словарно зафиксированная форма фразеологизма «рубить сплеча» структурно сохраняет неизменность лексического состава, но претерпевает изменение синтаксической задачи через «буквализацию» («рубить сплеча / Петр рубил сплеча»). Исконное значение фразеологизма: «Действовать, поступать прямолинейно, часто необдуманно, сгоряча» ^[13] обогащается новой формой толкования, что подтверждается последующим контекстом «выбрался из лесу». Языковая игра разворачивается в искусственно созданном семантическом пространстве стяжения фразеологизма и крылатого выражения «в Европу прорубить окно» ^[13]. Подобное окказиональное употребление фразеологизма с возвращением к буквальному значению, служащее стилистическим маркером авторской интерпретации, создает неповторимый творчески-игровой план выражения.

Прием включения фразеологизма в состав свободного сочетания в текстах В. В. Набокова продуктивен и служит разным стилевым задачам. Например, в предложении «Вам может показаться, например, что, отдавая дань бесу обобщенья, я разумею под словом "человек" какого-то сборного, чрезвычайно удобного homosapiens'a» включение фразеологизма подчинено «служебной» цели, так как он входит в состав деепричастного оборота, который не является смысловым ядром предложения. Словарное значение фразеологизма «отдавать дань» – 1. «оценивать по достоинству; 2. уделять внимание ч-л.» ^[13]. В рассматриваемом контексте значение фразеологизма ближе ко второму варианту толкования. Обыгрывание происходит на фонетическом уровне через эффект «звукового эха» (слог «да», дублирующийся в обоих компонентах фразеологизма) и семантическом: сочетание с метафорическим оборотом «бес обобщенья», персонифицирующий безличный фразеологизм «отдавать дань», создает два уровня выражения: иносказательный и игровой буквальный.

В публицистических текстах В. В. Набокова игровая трансформация фразеологизмов осуществляется также через усечение компонентного состава или замену одного из элементов фразеологического оборота синонимом. Например, в контексте «…что вот, кажется, всю кровь отдал бы, чтобы снова увидеть какое-нибудь болотце под Петербургом <…>» используется сочетание «всю кровь отдал бы», намеренно гиперболизированное и экспрессивное, имплицитно отсылающее к фразеологическому обороту «платить кровью» ^[13]. Замена устоявшегося глагольного компонента соразмерным когипонимом («платить» (подразумевается – принудительно) – «отдать» (добровольно)) меняет исконную коннотацию фразеологизма («жертвовать жизнью, добиваясь к-л. цели» ^[13]). Трансформированный фразеологизм теряет смысловую категоричность в связи с переходом в сослагательную форму («отдал бы»). Опираясь на сильный элемент (лексема «кровь»), автор создает новый эмотивный план, контрастно выражающий силу порыва, желания. Выдвинутое предположение подтверждается намеренно созданным смысловым и морфемным контрастом лексем «кровь» и «болотце» (диминутивная форма слова с уменьшительным суффиксом), усиливающим авторскую выразительную задачу.

Во фразеологическом обороте, включающем в свой состав от трех компонентов, возможны формы обыгрывания, где, подчиняясь смысловой преднамеренности, один из элементов заменяется некогерентным. Например, «Но, как и матрос, героиня находит в себе силы разбить козни лукавого и вернуться в лоно класса», где фразеологизм «вернуться в лоно природы», сохраняя центральное смысловое ядро («возвращение к чему-то») с заменой уточняющего элемента («природа») приобретает новый план выражения, подчиненный контекстуальной идее. Отдаленность сфер употребления лексем, конкретизирующих значение старого и нового фразеологизма («природа» и «класс»), создает иронический подтекст.

В текстах В. В. Набокова отмечены случаи одновременной реализации нескольких способов окказиональной трансформации в рамках одного фразеологического оборота. Например, во вставной конструкции «<…> (мне говорили, что существуют фантастические исполнители, которые прямо так и /отстукивают/ на машинке законченный продукт или, что еще невероятнее, /диктуют/ его, тепленького, пускающего пузыри, машинистке или машине!)» обнаруживается одновременное нарушение нескольких сущностных свойств фразеологизма: устойчивое сочетание «пускать мыльные пузыри» подвергается усечению, а оставленные компоненты в синтаксической конструкции, оформленные как обособленное определение, выполняют предикативно-определительную функцию. Кроме аномального синтаксического приспособления трансформированного фразеологизма, комический эффект создает алогичное, подчиненное художественной задаче, переосмысление фразеологизма, в изначальной форме предполагающего наличие одушевленного субъекта-производителя действия («тот, кто пускает пузыри»), а в авторском контексте соотнесенного с неодушевленным объектом («законченный продукт»).

Трансформация фразеологизма возможна не только с помощью «хирургических» манипуляций, таких, как усечение и замена некоторых частей-компонентов. В предложении «<…> у нас бывают минуты, когда облака на плечо, море по колено, – гуляй, душа!» фразеологизм «море по колено» структурно соответствует зафиксированной словарем форме, сохраняя при этом исконное значение: «Все нипочем кому-либо» ^[13]. Выразительный эффект создается посредством градации, интонационной и смысловой, которая осуществлена через соединение воспроизводимой идиомы («море по колено») и авторского окказионального сочетания «облака на плечо». Окказиональная фразеологизированная единица усиливает, аккумулирует значение фразеологизма «море по колено», создавая общее художественно-выразительное пространство, особую экспрессию. Помимо эстетической, выразительной задачи, задуманные стилистические установки служат созданию комического эффекта, что подтверждается обобщенным финальным восклицанием «гуляй, душа!», которое, очевидно, обращается к известной коннотации фразеологизма «море по колено».

В текстах В. В. Набокова выявлены случаи смешения компонентов разных фразеологизмов, например, в предложении: «А с другой стороны, никогда самый разъимчивый хмель не заставит его расчувствоваться, оголить грудь, хлопнуть шапку оземь <...>» результатом контаминации является сочетание «хлопнуть шапку оземь». Образованию данной окказиональной языковой единицы послужили компоненты фразеологизмов «бросить шапку оземь» ^[13] и «хлопнуть рюмку» ^[5]. Смешение означенных фразеологических оборотов, носит, очевидно, направленный характер и служит усилению экспрессии и созданию нового коннотативного значения.

Таким образом, анализ фразеологии, использующейся в публицистике В. В. Набокова, позволяет утверждать, что для творческой манеры автора характерно активное обыгрывание преимущественно исконно русских (зачастую разговорно-просторечных) фразеологизмов. Можно предположить, что обращение именно к исконно русским фразеологизмам разговорно-просторечной окраски не случайно: стилистическая небрежность, разговорность, привкус наигранного просторечия создает контраст с общей фактурой многоаспектной образности стиля В. В. Набокова.

Преобразованные и переосмысленные фразеологические единицы в контексте набоковской публицистики нацелены, как правило, на усиление изобразительно-выразительного эффекта, создания экспрессии и иронического подтекста. Следует также отметить, что в проанализированных текстах языковая игра преследует не только эстетические, но и функционально-прагматические, соотносимые со спецификой публицистического жанра, цели. Использование узнаваемых, легко воспроизводимых фразеологизмов создает культурную пресуппозицию, которая в контексте языковой игры получает дополнительные коннотации, обусловленные направленной игровой трансформацией узуальной формы и значения фразеологического оборота, что, в свою очередь, способствует парафрастическому выражению авторского отношения к освещаемой в публикации теме.