Protest actions of the Tibetans in the People's Republic of China

Pomelova Yuliya PhD in History Educator, the department of History and Theory of International Relations, Institute of International Relations and World History, National Research Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod 603005, Russia, Nizhny Novgorod region, Nizhny Novgorod, Ulyanova str., 2, office 325 sup.nn@mail.ru Other publications by this author

Стремление Китая к лидерству на мировой арене привлекает пристальное внимание международного сообщества к любым внутренним проблемам в Китайской Народной Республике. В том числе, международным стало обсуждение национального вопроса и протестного движения в КНР.

Со времени событий на площади Тяньаньмэнь в 1989 г. прошло более 20 лет. Но до сих пор они остаются единственными массовыми политическими протестами в материковом Китае, «руководству КНР удавалось поддерживать политическую стабильность за счёт поддержания высоких темпов экономического роста в условиях либерализации и глобализации экономики. Исключение составляли локальные вспышки недовольства, вызванные нерасторопностью властей в условиях эпидемий, ухудшением экологической обстановки, а также выступления на национальной почве уйгуров и тибетцев» ^{[1, c. 232-233]}.

КНР является многонациональным государством с численным преобладанием этнической группы хань. Остальные официально признанные 55 этнических групп, исходя из численного сравнения с доминирующей группой хань, носят название национальных меньшинств. Согласно последней переписи населения, ханьцы и национальные меньшинства составляют 91,51% и 8,49% населения КНР соответственно. Численность национальных меньшинств в Китае - 113,79 миллионов человек ^[2], что сопоставимо с численностью населения таких государств как Филиппины или Египет. В силу культурно-религиозных отличий и стратегической значимости территории проживания, в изучении национальных меньшинств особый акцент сделан на уйгур (исповедующих ислам суннитского толка) и тибетцев (приверженцев тибетского буддизма), проживающих преимущественно в Синьцзян-Уйгурском и Тибетском автономных районах.

Фокус внимания отечественных исследователей в изучении проблем протестной активности в КНР в настоящее время по большей части обращен на протест в Гонконге, его особенности и реакцию властей КНР. Если говорить о протестах в среде национальных меньшинств, значительное количество российских исследований посвящено «уйгурскому вопросу», изучению борьбы с «тремя силами зла» - терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом. Однако практически отсутствуют наработки отечественных ученых в области изучения протестной активности тибетцев, как современной, так и ретроспективной. В основном исследователи сосредотачиваются на определённом аспекте общественной жизни тибетского общества, например, на религиозной политике КПК и реакции на неё со стороны тибетского общества.

Тибетский вопрос не является новым, с момента подписания «Соглашения между центральным народным правительством Китая и местным правительством Тибета о мероприятиях по мирному освобождению Тибета» в 1951 г. прошло 70 лет. Впрочем, в исследовании тибетского вопроса остаются некоторые пробелы. Учитывая тщательно планируемую и реализуемую национальную политику, не оставляющую никаких вариантов развития тибетского общества, за исключением гомогенизационнного проекта КПК, какие формы протеста могут быть использованы тибетским обществом для выражения своего несогласия?

Цель работы – охарактеризовать протестную реакцию тибетцев на реализацию проектов Коммунистической партии Китая, направленных на создание культурной однородности населения КНР. Обозначенная цель позволяет выделить следующие исследовательские задачи: выявить ключевые формы и методы сопротивления тибетцев национальной политике КПК, оценить степень влияния Далай-ламы XIV, находящегося в изгнании, на тибетское общество, проживающее на территории КНР, определить меры противодействия и реакцию властей КНР на самосожжения.

Крупномасштабные выступления тибетцев в КНР невозможны в условиях значительного присутствия полиции и ослабления традиционной социально-политической роли монастырей тибетского буддизма. Последние массовые протесты, связанные с годовщиной восстания 1959 г. и проведением Олимпийских игр, датируются 2008 г. Ежегодно ситуация обостряется в марте (в память восстания 1959 г.) и в июле (день рождения Далай-ламы XIV). Превентивные меры, принимаемые каждый год в марте и июле, такие, как запрет на перемещение монахов между уездами, въезд граждан других стран, изоляция монастырей делает невозможным успешную организацию массовых протестных выступлений. Из-за репрессий, которым подвергаются те, кто открыто оспаривает официальную политику, из-за отсутствия возможности добиться справедливости легальными мерами через политическую систему, возникают другие формы протестных действий.

Формы индивидуального протеста

Акты индивидуального протеста среди тибетцев почти так же широко распространены и разнообразны, как и официальный контроль над социальной и духовной сферами жизни тибетского общества. Повсеместно осуществляемое скрытое сопротивление, естественно, не может изменить сложившуюся ситуацию, но именно через одинаковые действия большого количества людей формируется их общее «воображаемое сообщество».

Например, многие монахи и миряне тайно хранят изображения Далай-ламы. Регулярно проводятся запрещенные религиозные ритуалы, например, сжигание благовоний и молитвы, направленные на дарование здоровья и долгой жизни Далай-ламе XIV. Согласно логике Третьего форума ЦК КПК по работе в Тибете 1994 г., сущность религии заключается в воспитании патриотизма и, следовательно, такие деятели, как Далай-лама, из-за их «раскольнической деятельности» ^{[3, c. 1]} не могут считаться подлинно религиозными. В свою очередь, это означает, что всё, что связано с Далай-Ламой, в том числе хранение и демонстрация предметов религиозного культа, а также фотографий Далай-Ламы, могут считаться незаконными. В округе Нагчу (уезд Биру) ТАР в 2014 г. впервые была кодифицирована ответственность монахов и мирян за хранение или демонстрацию фотографий Далай-Ламы. Согласно «Временным мерам по исполнению решения правительства округа об устранении ошибок в религиозной сфере» за данный проступок миряне «будут вынуждены пройти патриотическое образование сроком в 6 месяцев, также они должны быть лишены права собирать китайский кордицепс (лекарственный гриб, сбор которого является одним из источников дохода местных жителей) в течение двух лет» ^[4].

Тибетское общество внутри КНР восприимчиво к обращениям Далай-ламы и периодически, несмотря на возможные последствия, массово выражает свою поддержку и лояльность. Самые яркие примеры – отказ от поклонения Дордже Шугдену и коллективные сжигания мехов и шкур редких животных в ответ на просьбу Далай-ламы воздержаться от их использования.

Основная часть тибетской буддистский общины считает, что Дордже Шугден – мирской дух-защитник учения, не получивший просветления и поклонение ему как Будде противоречит буддийскому мировоззрению и философии. Для сторонников Шугдена, это божество имеет статус просветленного существа, он может помочь достичь мирского успеха и наказать тех, кто не поклоняется ему. Далай-лама, будучи хранителем учения всех школ тибетского буддизма, принял решение, что это божество вредоносно, так как защищает привилегированное положение школы гелуг. Лояльность к Шугдену стала в КНР мерилом отношения к Далай-ламе.

Традиционно для пошива верхней одежды «чуба» состоятельными тибетцами использовались шкуры выдр, леопардов, барсов и тигров. В январе 2006 г. на церемонии посвящения Калачакра в Индии Далай-лама выразил своё неодобрение тому, что шкуры исчезающих видов животных используются тибетцами, назвав это «позором». Послание распространилось по Тибету быстро и уже в феврале 2006 г. начались массовые сжигания шкур, например, в монастыре Кирти в автономном округе Нгава провинции Сычуань более 10 000 человек собрались, чтобы сжечь шкуры, несмотря на их очевидную ценность. Сотрудники Агентства по экологическим исследованиям (EIA) заметили, что, если в 2005 г. они видели сотни тибетцев в одежде, украшенной мехом животных, на фестивале скачек в Литанге, в 2007 г. ни один тибетец не украсил себя шкурой животного ^{[5, c. 53-55]}.

Другой формой сопротивления в 1990-2000-ых гг. было уклонение от осуждения Далай-ламы или вообще от участия в патриотическом образовании. Кампании по проведению патриотического образования («любить свою страну и религию») проводились по всему этническому Тибету, монахов и мирян обучали «правильному» восприятию тибетской политики, истории и религии, а затем они сдавали письменные экзамены и подписывали аффидавит о лояльности ^{[6, c.4]}. Бывший сотрудник рабочей группы по патриотическому образованию рассказал Международной кампании за Тибет, что «жители сел не против послушать про политику КПК и её успехи…Но когда мы доходим до критики Далай-ламы, все замолкают и не хотят даже смотреть на нас. Мало кто будет открыто выступать против Далай-ламы на деревенской встрече» ^{[7, c. 10]}. Также известны случаи, когда монахи временно покидали свои монастыри и прятались среди местного населения или в окрестных горах на период патриотической кампании или официальной инспекции монастыря на предмет наличия регистрации или присутствия монахов в возрасте до 18 лет ^{[8, c. 99]}. Данная форма сопротивления потеряла свой смысл после установления постоянного присутствия партийных кадров и правительственных должностных лиц в Комитетах по управлению монастырями в 2012 г.

Еще одним способом ненасильственного протеста стала организация социального сетевого движения «Лхакар», что буквально означает «белая среда». Оно зародилось в 2008 г. и стало традицией, напоминающей носителям тибетской культуры о том, что один день недели следует посвятить упрочению национальных и культурных ценностей. Участники этого движения носят традиционные костюмы «чупа», говорят на тибетском языке, едят тибетскую пищу и соблюдают бойкот китайских товаров. Благодаря повсеместному использованию Интернета и распространенности социальных сетей, движение «Лхакар» распространилось повсеместно на большинство тибетских общин ^[9].

Эмиграция в другие страны по религиозным и политическим мотивам также может считаться формой сопротивления. На 2017 г. за рубежом проживают более 200 000 тибетцев ^[10].

Описанные действия (сокрытие фотографий, отказ от использования шкур животных и поклонения Дордже Шунгдену и другие) не выходящие в своей значимости за грань повседневности, но при этом связанные с риском для своей безопасности, чрезвычайно важны для поддержания общности разделённого тибетского народа. Если мы воспринимаем национальную общность как «воображаемую», процесс «воображения себя» и реализации общности через коллективные действия должен быть постоянным. «Читатель газеты, наблюдая точные повторения своего потребления газеты своими соседями по метро, парикмахерской или месту жительства, постоянно убеждается в том, что воображаемый мир зримо укоренен в повседневной жизни» ^{[11, с.58]}. Именно так этническая и религиозная идентичности тибетцев подтверждают свою способность к модификации и поиску ответа на вызовы внешней среды.

Протест через самосожжение

Наиболее противоречивая и драматичная индивидуальная форма протеста - самосожжение получила массовое распространение с 2009 г. Несомненно, это стало ответом на ужесточение методов религиозной политики после событий 2008 г. Самосожжения показали прямую зависимость между государственным давлением, таким как правовые меры контроля религиозной сферы, патриотическое образование и сопротивлением со стороны тибетцев.

Географически, подавляющее большинство задокументированных инцидентов произошло за пределами ТАР, причем наибольшее количество приходится на провинцию Сычуань. Разница может отражать более сильную реакцию в регионах, пользовавшихся до середины конца 2000-ых годов относительной свободой, также возможно, что в ТАР просто осуществляется более строгий контроль над информацией о самосожжениях ^[12].

Волна самосожжений началась с уезда Аба (Нгава-Тибетско-Цянский автономный округ провинции Сычуань), где действовали чрезвычайно обременительные бюрократические препятствия для деятельности монастырей. Вслед за монахами из Нгавы, самосожжения стали охватывать все тибетское население: мирян и монахов, мужчин и женин, пятнадцатилетних подростков и глубоких стариков, живущих в Китае и в Индии. С февраля 2009 по декабрь 2018 гг. самосожжение совершили 155 тибетцев, из них 123 погибли. Большинство актов самосожжения, примерно 107, произошло за первые пять лет с 2009 г. по 2013 г. ^[13].

Уменьшение числа самосожжений объясняется, в первую очередь, реакцией правительства. На национальном уровне, в декабре 2012 г. Верховный народный суд, Верховная народная прокуратура и Министерство общественной безопасности КНР совместно опубликовали «Руководящие принципы по рассмотрению случаев самосожжения в тибетских районах», по которым подстрекательство и помощь другим в самосожжении, должны рассматриваться как уголовные преступления, а в некоторых случаях, как умышленное убийство ^[14]. В некоторых административно-территориальных образованиях, например, в уезде Дзёге (Жоэргай) округа Нгава провинции Сычуань в 2013 г. были приняты «Временные правила против самосожжений», включающие широкий комплекс мер по противодействию самосожжениям. Согласно им, родственники жертв самосожжения не могут занимать государственные должности, получать государственную помощь, а также теряют льготы, получаемые по регистрации (хукоу). Деревни, в которых происходят акции самосожжения, должны быть полностью лишены государственной помощи, а сельскохозяйственные угодья или пастбища, зарегистрированные на имя жертвы самосожжения, переданы государству. Монастыри в этом же случае должны заплатить штраф в размере от 10 000 до 500 000 юаней ^[15]. Другие меры также включали вознаграждение за информацию о планируемом самосожжении, арест и длительные тюремные сроки для членов семьи и друзей жертвы самосожжения, запрет на любые формы похоронных обрядов для погибших ^{[16, c.10]}. Так как теперь наказание за самосожжение настигает друзей, семью, целую деревню или монастырь, несогласные с официальной политикой перешли к практике другой формы протеста – одиночным пикетам в общественных местах. Обычно, одиночный пикет не длится долго, монаха или мирянина с изображением Далай-ламы или флагом Тибета в руках быстро задерживают представители Министерства общественной безопасности КНР.

Организация временных учебных центров тибетского буддизма

Временные учебные центры тибетского буддизма стали за первое десятилетие XXI века не только формой коллективной протеста против религиозной политики КПК, но и альтернативной формой религиозных собраний и передачи буддистского учения. Сопротивление партийным мерам в отношении религии способствовало развитию временных учебных центров тибетского буддизма как одного из самых массовых религиозных движений в КНР. Временные религиозные центры стали своеобразным ответом на ограничения численности сангхи и передвижения между монастырями, на контроль учебных планов монастырей и отъезд в эмиграцию известных духовных наставников.

Практика организации религиозных собраний монахов и практикующих-мирян в периоды передачи учений, посвящений, формирования новых монашеских общин была достаточно распространенной в Тибете с XIV века и, по большей части, характерна для школы Карма Кагью. Учебные центры схожи с монастырями, но не имеют подобной системы управления, многие из них формируются вокруг харизматичных лидеров, находятся в удаленных районах и функционируют, преимущественно, как уединенные центры медитации. В них могут проходить обучение и монахи, и миряне.

В учебных центрах, расположенных в тибетских регионах, часто можно встретить ханьских мирян и монахов как из материкового Китая, как и из Тайваня или стран Юго-Восточной Азии. В большинстве учебных центров есть говорящие по-китайски монахи, которые руководят учебной программой на китайском языке, предоставляют переведенные на китайский язык тексты, и, зачастую синхронные переводы учений и ритуалов ^{[17, c. 774-777]}. Большое количество учеников-ханьцев отражает общий тренд на распространение буддистской философии и, в частности, тибетского буддизма среди китайцев. Площади учебных центров варьируются от маленьких горных скитов, в которых живут несколько сотен монахов до центров размером с небольшой город. Самые известные из крупных учебных центров, в русскоязычной литературе именуемый буддистский академией, – это Ларунг Гар с монашеским населением в 10000 человек, из которых 1000 – ханьцы (без учета мирян и граждан других государств) и Ячен Гар с монашеским населением в 9000 человек (преимущественно монахини) ^[18].

Многие учебные центры, вне зависимости от их размера, подвергаются инспекции и следующему за ней закрытию. Основной повод для массового выселения монахов и разрушения их келий – отсутствие у монашеского населения регистрации по месту жительства (хукоу). Так еще в конце 1990-ых годов были опустошены пещерные скиты Йерпа и Чимпу с более чем тысячелетней историей (впоследствии восстановлены) ^{[6, c.4]}.

Ларунг Гар также уже подвергался крупномасштабному сносу в 2001 г. и был восстановлен, но в 2016 г. правительство уезда Сертар Гардзе-Тибетского автономного округа провинции Сычуань следуя целям Шестого форума ЦК КПК по работе в Тибете выпустило уведомление о сносе монашеских кварталов учебного центра Ларунг Гар ^[19]. Уже к маю 2017 г. были выселены 4828 монахов и монахинь и разрушены 4725 келий ^[18]. Главная цель КПК в данной ситуации – сократить монашеское население до более управляемой численности, что позволит более пристально следить за учебным центром и сделать его удобной локацией для внутреннего туризма. Пример Ларунг Гара демонстрирует, что происходит, когда самоорганизация тибетцев ставит под сомнение политические практики партии. С другой стороны, развитие учебных центров и их популярность стала ответом на ограничения в религиозной сфере. Необходимость сохранить и передать традиционную буддистскую практику будет движущей силой для строительства других, еще более удаленных центров или найдет выражение в другой форме собраний и обучения.

Естественно, кроме сопротивления, наблюдается и противоположная тенденция – сотрудничество. Значительное число лидеров тибетской общины активно сотрудничает с китайскими властями, многие ведут переговоры с местными чиновниками, чтобы обеспечить соответствие официальным директивам и свести к минимуму репрессивные методы. Также некоторые китайские чиновники видят в религиозных практиках естественную помощь в мобилизации населения для реализации планов экономического развития регионов. По словам заместителя губернатора округа, существует «прямая связь между религиозной деятельностью и материальным развитием в общинах. Возьмем, например, деревню Д.: там нет религии, и именно здесь у нас больше всего социальных проблем, таких как пьянство и азартные игры. В деревнях, где дела идут лучше, живут люди, участвующие в религиозной деятельности» ^{[20, c. 48]}. Более того, сотрудничество с монастырями тибетского буддизма, может принести значимую выгоду общине: поддержка инициатив местного правительства, развитие въездного туризма, моральный консенсус и более сильное чувство общности.

Конечно, случаи сотрудничества являются скорее исключением, чем правилом. Опасность здесь заключается в отказе от сотрудничества и дальнейшей эскалации конфликта. Монахи выступают в роли катализаторов народной активности, тибетские общины, живущие вокруг монастырей, как правило, более политически активны. Тем более, как показано в статье, тибетское общество очень восприимчиво к обращениям Далай-ламы XIV и готово к коллективному действию. Буддизм как религия ненасилия начинает трансформироваться в соответствии с вызовами времени, в этом плане, опыт Мьянмы и Шри-Ланки может быть показательным для КНР. Такие события, как массовые самосожжения будут и впредь привлекать внимание международных СМИ к положению тибетских буддистов в КНР.

В этих условиях международная поддержка соблюдения прав человека в Тибете будет усиливаться, особенно по мере приближения к зимним Олимпийским играм в Пекине в 2022 г. Но даже несмотря на международное освещение тибетского вопроса и возможную поддержку со стороны международных организаций, практически любые формы сопротивления формированию единой национальной идентичности в КНР во главе с «государствообразующим народом» обречены на провал.

Следуя мнению социолога Роджерса Брубейкера, «национальные конфликты редко «решаются» или «разрешаются». Гораздо более вероятно, что они, подобно конфликтам соперничающих парадигм в куновской истории науки, со временем затеняются, теряют свою центральность и яркость, когда простые люди и политические деятели обращаются к другим заботам или когда вырастает новое поколение, которому старые ссоры, по большому счету, безразличны» ^{[21, с.75]}. Для реализации подобного сценария разрешения «тибетского вопроса», КПК следует воздерживаться от эскалации конфликта, возможной, например, при поиске и интронизации следующего далай-ламы. При этом, с помощью реализации национальной политики в её информационном, образовательном, языковом и религиозном аспектах включать национальные меньшинства в «единую китайскую нацию».