The practice of self-nurturing in the concept of the Tyumen philosopher Y. M. Fyodorov

Maltsev Yaroslav Vladimirovich ORCID: 0000-0002-1725-2859 PhD in Philosophy Associate Professor of the Department of History and World Politics of Tyumen State University 625003, Russia, Tyumenskaya oblast', g. Tyumen', ul. Volodarskogo, 6 maltsevyaroslav@gmail.com Other publications by this author

Сегодня мы находимся в ситуации кризиса философского способа познания мира. В ситуации кризиса модерна, если понимать последний не в традиционном соотношении с исторической эпохой (условно начавшейся с 1500 года, как обозначают историки), а как форму стабилизации культуры, как κόσμος. Время распада космоса начинается с конца 1850 годов, когда человечество сталкивается со взрывом новых форм искусства во всех его областях: поэзии, живописи, скульптуре, прозе. Ш. Бодлер ^{[3, с. 283-315]} обозначал конец XIX века в качестве рубежа между новым и старым, а в прозе Джойса: «Полностью завершается средневековый кризис схоластики и обретает форму космос, родившийся заново» ^{[18, с. 21-23]}. Этот же период связан с тем, что А. Бадью называл великими диспозитивами мысли: дарвинизмом, марксизмом и фрейдизмом ^[20]. И всю эту множественность форм искусства, разнообразие философской мысли допустимо воспринимать как симптом — то, что свидетельствует само о себе ^{[6, с. 19]}. В данном случае, этот симптом говорит нам о болезни философии ^{[21, с. 56-57]}.

Однако сегодня перед нами и ситуация, характеризующаяся некоторым смещением фокуса: наша мысль делает очередной оборот и переходит к деконструкции деконструторов: мы внимательно всматриваемся в работы Ницше, Маркса и Фрейда, анализируем наследие лингвистического поворота с целью разобраться в том, что там было истинного, что ложного. Речь идет, как удачно выразился Г. Л. Тульчинский, о «тоске буржуазного плоского мира по трансцендентному» ^{[9, с. 54]}. Говоря языком Ж. Лакана — по Реальному. Современный человек устал от размытости и аморфности, от текучести той картины мира, которую ему предлагают философы и деятели искусства. Ему хочется вновь обрести хоть какое-то твердое основание. А твердое основание, как известно, часто находится вне данности, ему необходим некий внешний центр, некая точка пристежки (Лакан). Как отмечает С. Жижек: «Красота является красотой порядка, таинственным образом возникающего из своего непознаваемого центра» ^{[7, с. 446]}.

Иными словами, после некоторого стремления к хаосу, к смерти (автора/субъекта/текста/смысла) философская мысль делает оборот и пытается актуализировать свои исконные предпосылки. Однако в этой связи было бы интересно обратить внимание не на поиск Реального вовне человека/человечества, а внутри человека. Иными словами, обратиться к субъекту как «узловому понятию» философии ^{[2, с. 13]}. Собственно говоря, именно это движение к субъекту в некоторой степени является сутью философской полемики сегодня: когда часть философов пытается ниспровергнуть человеческую субъективность, а другая часть — утвердить ее. Именно эта полемика представляет собой границу между попыткой разрушить цивилизацию, подорвав ее нормативно-ценностные основания и представление о самодеятельной и ответственной человеческой единице, и попыткой этому противостоять, апеллирующей к картезианским традициям. Как указывает С. Жижек, этой части философов требуется «открыто изложить свои взгляды, свои цели, свои стремления и сказкам о призраке картезианской субъективности противопоставить философский манифест самой картезианской субъективности» ^{[8, с. 24]}.

В границах этого философского цикла — от попытки подорвать философию как процедуру истины и практику субъекта к ее актуализации — можно рассматривать и наблюдающееся в последнее время возрождение того, что М. Фуко обозначил в качестве epimeleiaheautou: практик себя/практик заботы о себе, свойственных античному периоду ^{[13, c. 23]}, берущих начало от Сократа, но присущих всей традиции греческой культуры ^{[13, с. 46]}. В определении Фуко практики заботы о себе подразумевали: «техники, позволяющие индивидам самостоятельно совершать определенное число операций над своими телами, над своими душами, над своими мыслями, над своим поступками с целью трансформации себя, преобразования себя и достижения состояния совершенства, счастья, чистоты, сверхъестественной силы» ^{[14, с. 72]}. Сама постановка такой проблемы возвращает нас к некоторому философскому фундаментализму, к философским основами, к попытке вернуть философии ее изначальное направление ^{[21, с. 39-57]}. И разве не о том же говорит нам набирающее сегодня силу движение философской практики, представленной именами Р. Лахава, О. Бренифье, Г. Ахенбаха, Л. Мариноффа на международном уровне и С. В. Борисова, Российской ассоциацией философов-практиков на уровне России. Движение, в некотором роде возвращающее философию к ее истокам: к Сократу, Платону и практическому использованию философствования ^{[4, с. 103]}. Именно в этом ракурсе: ракурсе внимания к субъекту и практикам субъективности было бы интересно посмотреть на концепцию тюменского философа Ю. М. Федорова, заставшего, как говорится в китайской пословице, «интересные времена» и, вероятно, именно под их влиянием создававшего свою философию: философию, стремящуюся вернуть нам и центр, и трансцендентное, и субъекта.

Ю. М. Федоров за сложность и неординарность своей мысли был прозван «сибирским Сократом». Начавший свою жизнь в Абхазии, проведший юность в «азербайджанском селении Мардакяны, на побережье Каспия, где витала аура ярких поэтов Серебряного века — В. Хлебникова и создавшего там свои “Персидские стихи” С. Есенина» ^{[5, c. 38]}, Юрий Михайлович закончил военные университеты (Омское высшее общевойсковое командное училище и Военно-политическую академию имени В.И. Ленина) и работал в условиях жестких ограничений, накладываемых идеологией на требующую свободы философскую мысль. Всю свою жизнь Федоров был связан с тюменскими учебными заведениями: Тюменским высшим военно-инженерным командным училищем, Институтом проблем освоения Севера СО РАН, Институтом криосферы Земли СО РАН, Тюменским государственным университетом. Всю жизнь Юрий Михайлович преподавал, мыслил и в своей мысли пытался постичь целостность бытия, ответить на его главнейшие вопросы, определить себя.

Как было сказано, Ю. М. Федорову пришлось работать в период цензуры в области интеллектуальной деятельности, в период «железного занавеса», ограничений в общественно-политической сфере. Однако области, куда отправлялась мысль Юрия Михайловича (космос снаружи нас и космос внутри нас), не затрагивали и не могли затронуть никакие ограничения. Юрий Михайлович интересовался Космосом бытия и жил в определенном космосе социума. Космос социума распался. Наступило время «конца истории» (Ф. Фукуяма ^[15]), время экзистенциальной катастрофы для многих. И в этих условиях Юрий Михайлович Федоров смог найти баланс: его внимание к Космосу как таковому, к онтологии помогли ему пережить крушение социального. Неудивительно, что Федоров всегда воспринимал социальное в качестве вторичного, а то и третичного элемента бытия человека в мире. Юрий Михайлович, как поэт и философ, интересовался далью. Если Лакана манила бездна и тьма ^[17], то Федоров увлекался бескрайностью, безбрежностью и стремился ввысь, хотел приобщиться к свету. Как отмечала Е. Н. Яркова, в философии Федорова «соединились дух метафизики, с присущей ей устремленностью к отвлеченным от конкретного существования людей и вещей принципам, формам, качествам бытия и дух позитивизма, со свойственным ему стремлением к упорядоченности и конкретизации» ^{[19, с. 105]}. Так соединялась поэзия (Юрий Михайлович писал прекрасные стихи) и влияние советского модерна.

В своей философии Юрий Михайлович сделал, казалось бы, невозможное — он написал Summa: его «Сумма антропологии» — попытка объединить все доступное знание о человеке, культуре и бытии, увязав фрагменты в единую и стройную концепцию, которая соединяла бы в себе неоплатонизм (с его верой в Единое, иерархию и эманацию), русский космизм (признающим у Вселенной наличие некоторой телеологии) и присущее XX веку внимание к знаку. В результате у Федорова получилось «объять необъятное», тем самым придав смысл человеческому существованию.

Философия Ю. М. Федорова — это попытка онтологизировать человека в качестве морального субъекта, прописав его укорененность в Космосе и созависимость человека и Космоса; укорененность в истории (личной и социальной), понимаемой как процесс разворачивания сущности субъекта вовне: от «субъекта в себе» до «субъекта для всех» ^{[10, с. 203]}. Основой философии Федорова были человек, Космос и связывающая их мораль. Космос — первичная и главная структура, сосредоточение истины, по Федорову, эманирует истину бытия сверху-вниз. Человек, как макрокосмос, воспринимает эту эманацию и поднимается снизу-вверх: «слушая» Космос человек идет по пути морали, что возвышает его. При этом истина Космоса дана и самому Космосу, и человеку в качестве знака. Только человек способен расшифровывать знаки. Только человек обладает творческим сознанием, являющимся истинным качеством человека как вида. Поэтому человек нужен Космосу: благодаря расшифровывающему Космос человеку сам Космос становится понятным себе. Благодаря шифрованию знака и необходимости расшифровки знака устанавливается связь между Космосом и Макрокосмосом (человеком). Это первый уровень иерархии в концепции Федорова.

Двигающийся по пути расшифровки Космоса, по пути уяснения моральной сущности бытия человек открывает истину и делится ею с другими. Это совместное приобщение к истине, это ее деление на двоих, образуют со-знание (совместное знание), что является причиной образования интерсубъективной сетки Рода, в которой люди связаны друг с другом скорее интенционально, чем социально: на уровне интуиций, на уровне признания человеческого в Другом, на уровне мига открытия Другого не как формы/тела, а в качестве духовной сущности. Род — второй уровень иерархии Федорова — связан некой неосязаемой общностью всех людей, которую нам зачастую трудно помыслить, но которую мы осознаем. А. Бадью называет это любовью, обозначая в качестве одной из процедур истины ^{[2, с. 15-16]}. Греки называли это ἀγάπη.

И уровень Космоса, и уровень Рода — это уровни истинного бытия человека. Уровни, где человек может быть представлен только как свободный, творческий и моральный субъект; уровни, где человек существует в своем истинном качестве. Но к этому качеству еще нужно подойти, т. к. оно отгорожено Социальным и Природой.

Социальное есть нормы и ценности. Это сфера повседневной деятельности людей. Это область языка. Область установления профессиональных связей, создания воображаемых сообществ (Б. Андерсон ^[1]), множества ошибочных действий, крайней объективации. Социальное ведет к растворению человека в частном и потере им универсальности ^{[11, с. 26]}, к его отчуждению и фетишизации в «дурной бесконечности» социальных симулякров ^{[11, с. 57-58]}. Природа же выступает в качестве еще одного объективирующего слоя, который, с одной стороны, является областью человеческой телесности, с другой, — направлением человеческого исследовательского взгляда. С точки зрения Федорова, бытие является моральной сущностью, в котором мораль свернута в качестве знака-символа, а человек расшифровывает этот знак в совместной деятельности, достраивая Космос до ноосферы, создавая собственную экзистенцию и включая Природу в сферу культуры ^{[11, с. 31]}. Как писал сам Юрий Михайлович: «Человек обладает иерархией сущностных сил: космических, родовых, социальных, природных. Различными уровнями своей субъективной целостности он одновременно укоренен во всех онтологических слоях бытия» ^{[12, с. 33]}.

В результате такого подхода субъективность, субъективация оказываются центральной темой философии Федорова: «“Ось вселенной” проходит через отношения “человек-человек”» ^{[11, с. 53]}. Практика себя, как ее понимал Фуко, как ее понимала античность: в качестве непрерывной работы с имеющейся психологической данностью для ее преобразования и перемещения на новый уровень, — лейтмотив философской позиции Юрия Михайловича. Посредством практик себя, как процедуры превращения в субъекта, человек, по Федорову, осуществляет последовательное постижение моральной сущности универсума: сущности Космоса и микрокосмоса, общности ценностей Рода. Это постижение возможно за счет креативного начала в человеке: его творческих практик и творческой самореализации. Творчество, согласно Федорову, — главная практика субъективации, должная реализовываться человеком. Фактически, творчество — единственное истинное назначение человека в мире. И, по Юрию Михайловичу, онтологический процесс, находящийся в основе макро- и микрокосма. Благодаря творчеству осуществляется познание и созидание, творчество обеспечивает человеку свободу и позволяет преодолеть порождаемое социальным отчуждение от себя и от истины бытия. Творчество — условие и результат свободы.

Стремление к свободе и осуществление (вполне по Сартру) свободы можно назвать второй практикой себя в философии Федорова. Онтологический статус свободы становится нам ясным, как только мы обращаемся к истокам концепции Федорова — Космосу. Космос немыслим без ощущения свободы. Диалектика Космоса разворачивается между порядком и свободой: внешний порядок (космос) возможен только за счет имманентной свободы. И человек обладает этой свободой и как часть Космоса, и как космос внутри самого себя. На осознание этой свободы (приходящей изнутри, а не извне) должна быть направлена деятельность человека, как стремящегося обрести субъективность. Свобода, как практика, подразумевает, по Федорову, не только «освобождение от внешних благ» ^{[11, с. 141]}, принадлежность человека самому себе и отказ от фетишизации, от товаризации самого себя, но и определенную направленность действия. Иными словами, по мысли Юрия Михайловича, человек свободен для совершения добра.

С точки зрения Федорова, добро является еще одним онтологическим винтиком бытия, еще одной истиной бытия, которую люди интуитивно знают, но которое часто «замыливается» социальным. Добро находится в основе со-бытия людей друг с другом. Добро не равнозначно благу, оно тем более противоположно долгу (деонтологии), потому как абсолютно и радикально исключает насилие. Добро основано на интуитивном ощущении общности человека с человеком и на признании причастности этой общности Космосу. Благодаря творчеству и свободе — направленных на реализацию свободы Другого, на раскрытие Другого, — человек получает возможность реализовать добро, тем самым реализуя моральную истину Вселенной ^{[11, с. 160-162]}.

Из добра логически вытекает последняя практика субъективации — любовь, посредством которой человечество обретает целостность и универсальность ^{[11, с. 170]}. Любовь, безусловно, требует от человека постоянной работы. Она случается интуитивно, она приходит как бы извне, она как бы дает человеку приобщиться к ней, но удержание этого чувства приобщения, постоянное улавливание этой истины бытия требует от человека постоянной работы, перманентного стремления, ведет к осознанию общности Я с Мы, к образованию общности, к гуманизации социума и культуры. Любовь стирает различия между Я и Другим, признавая равенство людей друг с другом и накладываемое этим равенством ощущение необходимости и значения Другого ^{[11, с. 170]}.

Таким образом, творчество, свобода, добро и любовь — главные практики заботы о себе, которые Ю. М. Федоров указывает в качестве процедур субъективации. Сама же философия Юрия Михайловича — это завораживающая в своем масштабе попытка обосновать единство человека с человеком, человека с бытием; придать смысл, ценность и направление человеческой жизни; противопоставить нечто истинное, глубокое и извечное концепциям, отбирающим у человека право власти над собой и право на перспективу собственного бытия. Рожденная в годы кризиса философия Федорова полна жизнеутверждающих начал, самобытности и света. Как отмечает А. С. Чупров: «Человек — одна из бесконечных форм организации физической материи, вечного и непрестанного взаимопревращения Хаоса в Космос» ^{[16, с. 118]}. Федорову удалось придать этой «форме организации физической материи» онтологическую и экзистенциальную устойчивость. Ему удалось соединить античные, российские и западноевропейские философские концепции в одну целостную мировоззренческую систему, которая, будучи принятой, позволяет обрести расщепленному лакановскому субъекту целостность, устойчивость и улыбку.