The problems of reader’s experience and the search for style in V. S. Naipaul's essayistic writing

Maksimenko Ekaterina Dmitrievna Postgraduate student, the department of History of Foreign Literature, M. V. Lomonosov Moscow State University 119296, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1, Stroenie 51 maksimenkoekaterin@gmail.com

Изучение «библиотеки писателя» и его читательских предпочтений составляет важную часть исследования литературного творчества. Проблема «писатель как читатель» настолько значима для современной литературной теории, что Р. Барт, например, стремится устранить границу между актами чтения и письма, объединяя их в единое целое («чтение-письмо»). О чтении как источнике собственного творчества неоднократно говорил в своих статьях и интервью британский писатель-нобелеат индо-тринидадского происхождения В.С. Найпол. В своем стремлении восстановить основные вехи читательского пути Найпола, представить их в хронологическом порядке и проанализировать влияние читательского опыта на формирование его авторской индивидуальности, мы опирались прежде всего на его собственные свидетельства, а также на те, к сожалению, пока еще немногочисленные исследования, где затрагивались вопросы образования Найпола и его круга чтения [Колесникова 2014, Heyword 2002, Krishan 2020]. Нашей задачей было предложить максимально полный, системный аналитический обзор этого вопроса, без чего у исследователя вряд ли получится проникнуть в творческую лабораторию Найпола и отыскать ключ к проблеме авторского стиля и интертекстуальности в его прозе.

«Между отцом и сыном…»: письма, повлиявшие на письмо

В большом интервью для «The Paris Review» 1998 г. [Rosen, Tejpal,1998] В.С. Найпол признался, что в основе его решения стать писателем лежала мечта стать знаменитым, возникшая как «детская проекция» идентичной мечты его отца, тринидадского журналиста и писателя Сирпрасада Найпола, влияние которого на жизнь и литературное творчество В.С. Найпола было огромно. Найпол часто упоминал отца в интервью, беседах с друзьями, выпустил эпистолярий «Между отцом и сыном: семейные письма», посвятил отцу один из лучших своих романов «Дом для мистера Бисваса», в предисловии к которому, в частности, писал: «Мечта (стать писателем. – Е.М.) досталась мне от отца. На Тринидаде, маленькой сельскохозяйственной колонии, где бедность была почти повсеместной, а отсутствие образования было нормой, мой отец смог стать журналистом. На каком-то этапе, не из-за денег и не ради славы (на Тринидаде попросту не было местного издательского рынка), но движимый личной потребностью, он начал писать рассказы. Без классического образования, будучи скорее коллекционером книг, чем профессиональным читателем, мой отец превозносил писательство и писателей. Деятельность писателя казалась ему достойнейшим, почти королевским призванием: и так я решил стать частью этого мира для избранных» [Naipaul, 1983: C. 129]. Но и писательский, и читательский опыт Нобелевского лауреата был опытом преодоления. Путь к слову, к его пониманию, интерпретации, рефлексии, к флоберовскому поиску «точного» был долгим, фрустрирующим.

В эссе «Чтение и письмо: личный опыт» (1998) [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 3-32] Найпол пишет, что в детстве и юности глубокому пониманию мировой литературы мешала тринидадская реальность – мир, совсем не похожий на тот, который был описан в книгах. Проблему «иного» контекста, исторического и культурного наследия Найпол рассматривает и в эссе «Жасмин» (1964) [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 45-47], вспоминая о своем опыте работы редактором в еженедельной программе о литературе на BBC`s Caribbean Service. Однажды гостем эфира Найпола стал националист, который яростно протестовал против засилья английского языка в Карибском регионе. Беседа с ним побудила Найпола задуматься о роли английской литературы в местных условиях. Размышляя о стихотворении Вордсворта «Нарциссы», Найпол задавался вопросом: имеет ли хоть какое-то значение поэзия, описывающая то, чего коренные жители полуострова никогда не видели? Могут ли нарциссы, которых нет на Тринидаде, что-то значить для человека совсем другой культуры? Найпол приходит к выводу о том, что в Карибском регионе не может возникнуть конфликт, свойственный западному обществу, классическое образование оторвано от реальности и остро стоит вопрос о (не)возможности корректной интерпретации культурного наследия иных стран.

Вспоминая свои детские впечатления, Найпол называет «инопланетным» общество, описанное в романах Диккенса [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 46]. Так до 25 лет он и воспринимал всю мировую литературу. Интересными, а главное понятными книги становились только тогда, когда вслух читал его отец. Найпол признавался, что тогда в них открывалось нечто сказочное: даже речи Цезаря, слишком сложные для ребенка, приобретали новый смысл – детская фантазия одновременно и упрощала (убирая «ненужные» детали) и усложняла (добавляя фантастические элементы) услышанное. В 12 лет Сирпрасад Найпол читал сыну главы из романов Диккенса («Приключения Оливера Твиста», «Жизнь и приключения Николаса Никльби» и «Жизнь Дэвида Копперфильда»), «Героев Греции, или греческие сказки» Ч. Кингсли, фрагменты «Мельницы на Флоссе» Дж.Элиот и ранних романов Конрада, несколько историй из «Шекспира, рассказанного детям» Ч. Лэма, рассказы О. Генри и Мопассана, страницы из «Смеющегося Пилата. Дневника путешествий» Хаксли и «Индийских каникул» Джо Экерли, кое-что из С. Моэма.

Читать самому было куда сложнее. В школе по совету преподавателя мальчик безуспешно пытался одолеть неинтересных для него Мольера и Ростана. Но настоящим откровением стал плутовской роман «Ласарильо с Тормеса», к которому Найпол будет возвращаться неоднократно и который определил его авторский стиль.

Во времена учебы в Оксфорде – бедные, голодные, трудные, Найпол, выбравший специальность «Английский язык и литература, безуспешно пытался писать, но не мог найти ни сюжетов, ни собственного стиля. Правильный вектор поиска задал любимый роман о Ласарильо, который Найпол стал переводить на английский и даже предлагал перевод «Penguin Classics» - но получил отказ [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 14]. Другой точкой опоры стало возвращение к корням: «Однажды, будучи в глубокой депрессии, которая уже стала почти постоянной, я вдруг начал видеть, каким должен быть мой материал: увидел городскую улицу с той сумбурной жизнью, которой мы всегда сторонились; сельскую жизнь… что осталась в памяти об Индии, ее характер, ее самобытность. Когда я понял это, все стало таким простым и очевидным, но, чтобы прийти к этому, мне потребовалось четыре года. В то же самое время ко мне пришли мой язык, тон, голос. <…> Часть моего голоса досталась мне от отца, от его рассказов о провинциальной жизни нашего общества. Другая же часть была от “Ласарильо”, анонимной испанской повести середины XVI века» [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 14].

Из рассказов отца Найпол почерпнул индийско-карибский колорит, а из «Севастопольских рассказов» Толстого постиг роль детали, точного изображения среды. Вторым великим русским писателем, значимым для Найпола, стал Гоголь: «Гоголь с самого начала использовал приемы сатиры, комедийности, а после того, как его талант был реализован и признан, Россия “сдалась” ему. С отцом было наоборот. Обладая врожденной уверенностью брамина и страстью реформатора, он начинал с принятия индуистского общества, а пришел к признанию тотального беспорядка, хаоса и нищеты, которые, как оказалось, были и его собственным уделом. В итоге … именно из этого он и создал свою комедию» [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 125].

Если рассказы Сирпрасада Найпола, Толстого и Гоголя научили будущего писателя вниманию к деталям, то, ориентируясь на «Ласарильо с Тормеса», Найпол смог вывести своего типичного героя: бродягу из постколониального мира, хитрого, смелого, отлично умеющего приспосабливаться к самым неожиданным, нестандартным ситуациям, но при этом сохранившего простоту и даже некоторую наивность в восприятии происходящего.

Заметки профессионального читателя.

Редьярд Киплинг (1966)

В 1966 году Найпол пишет эссе «Прирожденные театралы» («Theatrical Natives»), в котором размышляет о внезапном возвращении интереса к творчеству Киплинга в Британии. Найпол считает, что проза Киплинга является образцом безупречного нарратива – точного, динамичного, удивительно живописного, написанного «с хорошим литературным вкусом». Слабую сторону Киплинга Найпол видит в том, что его рассказы недостаточно завершенные, чтобы читать их по отдельности – «функция целого» складывается и «работает» только по прочтении всего сборника. В этом контексте Найпол снова вспоминает русских писателей, приводя в пример Чехова как мастера короткой прозы. Для Киплинга органична «большая книга», собрание сочинений. Найпол предполагает, что такая особенность Киплинга связана с тем, что с самого начала писательской карьеры он считался «клубным писателем», являясь членом клубов «British India» и «Punjab Club» (осн. 1884), в который входили высокопоставленные военные, промышленники, предприниматели и деятели искусства.

Найпол отмечает, что Киплинг несомненно нуждался в определенном круге общения. Он хорошо изучил свою «целевую аудиторию» и работал, исходя из ее запросов: «окружения», «сопровождения» требовал каждый киплинговский рассказ. При этом Найпол отмечает, что некоторая толика демократизма и интереса к «обычным людям» пошла бы Киплингу только на пользу.

Интерес Найпола к рассказам Киплинга во второй половине 60-х годов не случаен. В 1967 г. вышел сборник рассказов Найпола «Флаг над островом» – важное событие в творческой биографии автора, которому не было еще и сорока лет. В это же время Найпол работал над романом «Ненастоящие». Роман, как и сборник, рассматривает тему изменчивости, мимикрии культурной и общественной жизни в ходе вынужденного слияния принципиально разных социальных групп (представителей стран колоний и метрополий). Работая над собственными произведениями, Найпол читал в том числе и рассказы Киплинга с похожей тематикой и проблематикой, оставляя своеобразные «критические пометки на полях».

Даниэль Дефо. Христофор Колумб (1967)

В 1967 г. Найпол пишет о путешествиях Колумба, сопоставляя их с приключениями Робинзона Крузо (эссе «Колумб и Крузо»). Найпол считает, что Дефо был очарован личностью Колумба и наделил Робинзона некоторыми его характерными чертами, в том числе отрицательными. Колумб, с точки зрения Найпола, был честолюбив и эгоистичен, воплощал британскую жажду доминирования: «Крузо – это сплошной монолог; ведь все, что с ним происходит, происходит в его голове. Это мечта стать первым человеком в мире; увидеть, как взрастет первый урожай. Не только мечта о невинности, но и мечта о том, чтобы внезапно получить тотальный контроль над физическим миром, обладать первым оружием, выстрелившим с сотворения мира. Это фантазия об абсолютной власти» [Naipaul, The Writer and the World, 2003: 5454].

Найпол и сам был увлечен фигурой Колумба. В этом же эссе он признается, что хорошо знаком с сочинениями испанского мореплавателя (особенно с «Письмом Колумба о первом плавании в Америку») и с работами о нем. Найпол относился к Колумбу с определенным пиететом; между почитателем и последователем тонкая грань, и Найпол переходит ее, идентифицируя себя не только с образом писателя и журналиста, но и с образом путешественника. Путешествия становятся для него призванием, профессиональным занятием, в ходе которого рождаются его травелоги «Территория тьмы», «Средний путь», «Маска Африки» и др.

Джозеф Конрад (1974)

Еще один писатель, оказавший значительное влияние на писательский стиль Найпола, – Дж. Конрад, чье творчество помогло Найполу пересмотреть сложившийся еще в юности стереотип, что все великие авторы писали только о высокоорганизованных обществах и странах первого мира, к которым сам Найпол никогда не принадлежал полноправно. В эссе «Тьма Конрада» [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 162-175] Найпол пишет: «Время пришло, когда я начал выдумывать свою тайну конрадовским словом, окружая ее знакомыми мне пейзажами: островом в дельте великой южноамериканской реки Ориноко».

Найпол позаимствовал у Конрада прием, который он называет «идеей миража» («the concept of the mirage») [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 165]: конструирование какого-либо фрагмента при помощи самых простых слов, которые, однако, подобраны так, что вместе они создают романтическую атмосферу нереальности, фантасмагории, тайны. Найпол считает, что Конрад пользовался этим приемом в рассказе «Караин: воспоминание»; самому же Найполу удается использовать эту технику в романе «Партизаны» при описании пейзажей Тринидада.

Отдельным талантом Конрада Найпол считал его дар мифотворца: созданные им мифы выходят далеко за пределы его произведений и живут отдельной жизнью. То же, с точки зрения Найпола, удавалось и Стейнбеку. В эссе «Стейнбек в Монтерее» (1970) Найпол говорит о том, что благодаря роману «Консервный ряд» Стейнбеку удалось создать место притяжения туристов со всего мира: «Все исчезло – осталась только “фольклорная” память об этой общине, вине, сексе и разговорах. И туристы приезжают именно за этой памятью» [Naipaul, The Writer and the World, 2003: 5964].

Найпол размышляет и о законах преемственности в литературе: в эссе «Заметки о заимствованиях у Конрада» [Naipaul, The Literary Occasions, 2004: 176-180] он развивает мысль о том, что каждый писатель является наследником какого-то другого великого писателя: от Монтеня к Шекспиру, от Домье к Диккенсу, от Гофмана к Бальзаку, от Бальзака к Прусту; Конрад, как полагал Найпол, в наибольшей степени испытал влияние Флобера.

Подводя итог анализу обширного и разнообразного читательского опыта Найпола и его роли в поисках собственного авторского голоса, нельзя не отметить, что рецепция и трактовка Найполом европейской, в том числе и русской, литературы глубоко амбивалентны и сочетают как взгляд изнутри (оксфордский выпускник, специалист по английской литературе, глубоко погруженный в западную культуру), так и взгляд извне – уроженец Тринидада, остро ощущающий свою инаковость. Эта инаковость может быть как причиной комплексов (отсюда – необходимость доказывать свое право пользоваться европейским наследием), так и источником яркой самобытности: отсюда – оригинальные интерпретации европейских авторов и текстов, умение увидеть в них нечто новое, доступное только свежему взгляду стороннего, но чуткого и тонкого наблюдателя.